Ольга Александровна Фокина
Фокина Ольга Александровна родилась в 1937 году в деревне Артёмьевская Верхнетоёмского района Архангельской области. Окончила Архангельское медучилище, работала фельдшером в родном районе. Окончила Литературный институт имени А.М. Горького. После окончания института переехала в Вологду, где работала литсотрудником в газете «Вологодский комсомолец». Поэтические сборники: «Сыр-бор» (1963), «Реченька» (1965), «Алёнушка» (1967), «Самый светлый дом» (1971), «Маков день» (1974), «Буду стеблем» (1979), «Памятка» (1983), «Матица» (1987), «Разнобережье» (1999), «С ладони на ладонь» (2000) и другие. Награждена двумя орденами и медалью. Лауреат Гоударственной премии РСФСР имени М. Горького, Большой литературной премии России, Всероссийской премии «Звезда полей» имени Н. Рубцова. Живёт в Вологде.
* * *
                      Россия, Русь!
                      Храни себя, храни!
                          Николай Рубцов


Россия, Русь! Храни себя, храни:
Твои сыны хранить тебя не могут!
У них свои дела не слава богу,
Свои заботы... так что – извини.
Россия, Русь! Храни себя сама.
И если впрямь безвыходно и туго,
Назло врагам сплети себе кольчугу
И бейся за хоромы-терема.
Храни себя, храни, Россия, Русь!
Распахивая поле, веруй свято:
Твои подзагулявшие ребята
Авось ещё опомнятся... не трусь!
Авось ещё с повинною придут
За все перед тобою прегрешенья,
И – жизнь не в жизнь без твоего прощенья!
Стыдясь и каясь, в ноги упадут.
Тебе в привычку – верить, ждать, любить,
Не помнить зла, прощать обиды близким,
Тебе не оскорбительно, не низко
Блаженной ли, святой ли – быть ли, слыть…
А если, мать, ты сделалась больна?
А если конь-надёжа – обезножел?
Ну что за блажь? Такого быть не может!
Ты не имеешь права. Не должна.
Взбодрят-разбудят, кнут употребя...
Но дело ли – сердиться на сыночка?!
При плуге. При кольчуге. В лапоточках.
Стой как стояла! И блюди себя.


* * *
Доноры были.
Теперь – обескровлены.
Жилы опали.
Нет сил закричать.
Сеяли. Жали.
Рожали. И строили.
Кабы до капли из нас не качать
Кровушку,
Нужную городу, городу!
Мы бы, возможно,
Ещё поднялись...
Молча уходим.
Молчания золото
Тут же сгребают
Как плату за жизнь.
Сгинем –
Безмолвно. Печально.
Беспамятно.
Наши дворища
Репьём зарастут.
Наши надгробья –
Песчано-бескаменны –
Воды и годы
Бесследно сотрут.

* * *
   Памяти Николая Рубцова
Он хотел-умел лишь это:
Складно мыслить, быть поэтом!
Но издатели глухи,
Худо слышали стихи.
Он хотел совсем немного:
По России даль-дорогу,
И в конце дороги той
Хоть какой-нибудь постой,
С неостывшею лежанкой,
С бабкой, на слово не жадной,
Что дождливым вечерком
Угостила б и чайком.
…Попадались чаще фили,
Что немного говорили,
Но ночлежник и про них
Сочинил душевный стих.
Жил, пия-поя, как птица!
Мог за клюквой наклониться.
Сколь приманки ни мелки,
Стал клевать… – попал в силки!
Ветер выл, метель металась,
Дверь с петель сорвать пыталась
(Этим вьюгам и ветрам
Он роднее был, чем нам?)
Удалось: открылась фортка!
…Он лежал по-птичьи кротко:
На полу. Ничком. Молчком.
Под двукрылым пиджачком…

* * *
Шорох ветра, рокот грома,
Всполох молнии во мгле...
Счастлив тот, кто счастлив дома,
На своей родной земле.

Ничего душа не просит,
До краёв она полна
Звоном зреющих колосьев,
Синевой небес и льна,

Шумом леса, ароматом
Трав, журчаньем родника,
Сластью ягоды несмятой,
Статью первого грибка.

А уж если из залесья –
Да гармони перебор,
Словно птица в поднебесье,
Песня вырвется в простор!

Жизнь – не поле без огреха,
Но сегодня – так и быть! –
Никуда не надо ехать,
Никуда не надо плыть.

...Ветер, ветер, вдаль влекомый,
Сделай надпись на крыле:
«Только тот, кто счастлив дома,
Знает счастье на земле!»

 * * *
И до глубинной деревеньки
Дошли раскол и передел:
У вас – всю ночь считают деньги,
Мы – без гроша и не у дел.

Вы натянули шапки лисьи,
И шубы волчьи вам – к лицу,
Мы – воспитали, вы – загрызли,
Мы – на погост, а вы – к венцу.

Такое звёзд расположенье,
Таких «указов» звездопад:
Вы – в господа, мы – в услуженье
Да на работу без зарплат.

На вашей улице – веселье:
Еда – горой! Вино – рекой!
Святые звёзды окосели,
Смущаясь вашею гульбой.

У вас всю ночь огонь не гаснет,
У нас – ни зги во всём ряду:
На нашей улице – не праздник.
Но я на вашу – не пойду.

* * *
Сибирь – в осеннем золоте,
В Москве – шум шин…
В Москве, в Сибири, в Вологде
Дрожит и рвётся в проводе:
«Шукшин… Шукшин…»
Под всхлипы трубки брошенной
Теряю твердь.
Да как она, да что ж она
Ослепла, смерть?
Что долго вкруг да около
Кружила – врёт!
Взяла такого сокола,
Сразила влёт!
(Достала тайным ножиком,
Как те – в кино,
Где жил и умер тоже он
Не так давно…)
Ему – ничто, припавшему
К теплу земли,
Но что же мы, но как же мы
Не сберегли?
Свидетели и зрители,
Нас сотни сот! –
Не думали, не видели,
На что идёт,
Взваливший наши тяжести
На свой хребет…
Поклажистый?
Поклажистей
Другого
Нет.

СТАРАЯ ДЕРЕВНЯ
Засыхают старые рябины,
Оседают старые дворы.
На вечерней улочке не видно
Ни влюблённых пар. Ни детворы.
Никого с гармошкою в охапке,
Никого – с цигаркою во рту,
И никто ни в рюхи и ни в бабки,
И никто – ни в салки, ни в лапту.
Отгорит один закат багряный,
Отыграет розовый другой, –
Не шелохнут белые туманы.
Ни вблизи реки, ни за рекой.
Поутру нетронутые росы
Солнцу пить опять – наедине:
Никого – с граблями к сенокосу,
Никого – на скачущем коне.
…Оставляя облака высоки,
Окуная голову в купель,
Редко-редко скрипнет одинокий
Одноногий старый «журавель».
Вскрикнет так, как будто вспомнит юность!
…Только два с краями – не нальёшь:
Полведра – и то большая трудность, –
До избы не скоро донесёшь.
На восьмом десятке молодицы,
Видно, зря живую воду пьют:
Пролетают по небу жар-птицы,
Молодильных яблок не несут.

* * *
Всё обсчитано, значит – оправдано:
Нерентабелен наш сельсовет!
И обрезано сельское радио!
И на лампу у клуба – запрет!
И ни почты теперь, ни сберкассы нам,
Ни медпункта, ни школы, ни книг.
«Нерентабельно» – ясно же сказано…
–  Ясно, ясно, –  кивает старик.
Надвигается тьма заоконная:
Ранний вечер и поздний рассвет.
Добывает лучину исконную,
Он её не забыл ещё, нет!
Он ещё обогреется рухлядью
Из остатков амбара, двора,
И больные суставы припухлые
Поуймёт на печи до утра.
И к нему в предрассветные сумерки
Просочится от стылых дверей
Глас соседки: –  Иваныч, не умер ли?
Ну, дак ладно. Живи – не старей…

* * *
Большая Родина без малой
Не то что слишком велика,
А как бы дом родной – без мамы,
Без дела – мамина рука, –
Непредставима, неконкретна,
Не столь заботлива, тепла...
Ах, малой родины примета –
Четыре жерди, два кола,
Над ними – рдяная рябина!
За ними – тропка до крыльца, –
Да, это ты, мой край родимый,
Край дедов, мамы и отца.
Отчизна, Родина, опора,
Моё спасенье в час лихой,
И во спасение которой
На смертный бой готов любой.

ЧЕРЁМУХА
Черёмуха за старым огородом –
Единственная память об отце.
Он был тогда безусым, безбородым,
С улыбкой на обветренном лице.
Колхозный бригадир.
                                  Вернувшись с поля,
Шагал на речку мыться, а потом,
Перекусив ржаного хлеба с солью,
Полено брал, да нож, да долото.
В траву катились стружки-завитушки,
Как волосы дочуркины, белы,
И начинали новые игрушки
В избе сосновой обживать углы:
И пахарь с плугом, и косарь с горбушей,
И кузнецы, и лодка в два весла,
И пильщик, никогда не устающий...
Но тех игрушек я не сберегла.

По вёснам спать отцу мешали утки:
Хватал ружьё, но приходил ни с чем.
Увидел раз: черёмухе-малютке
Все корни обнажил шальной ручей.
На корточки присев перед бедняжкой,
Руками землю талую разрыл
И, осторожно в новую фуражку
Земли насыпав, кустик посадил.
Понёс домой.
                      Болталось за плечами
С травинками на мушке, дулом вниз
Ружьё.
           В полях, усеянных грачами,
Навстречу поднимался шум и свист.
В деревне, озираясь удивлённо,
Посмеивались в горсти мужики. 
– Охотимся?
                    А он шагал, смущённый,
И мокрые блестели сапоги.

А вот и дом... И радостное «Тятя!»
Несётся из распахнутых ворот.
По звонким лужам, обгоняя братьев,
Я первая взлетаю в небосвод.
А мать ворчит: – Не надоело шляться?
Но он, смеясь, ей зажимает рот: 
 – Хорошая! Нельзя на нас ругаться!
Идём, посадим кустик в огород.
Мы были одинаковые ростом
С черёмухой.
                      Той ласковой весной
Жилось мне так легко, светло и просто.

В какой из дней в наш тихий край лесной
Пришла война – об этом я не знала.
Должно быть, в толстой сумке почтальон
Её принёс. И вот отца не стало.
С котомкой подбегал к подводе он,
Когда в постельке с тополиным пухом
Проснулась я, крича: – Меня забыл!
Но лишь ушанка свесившимся ухом
Махнула мне с отцовой головы...
День ото дня всё тише, тише, тише
Звенели в доме наши голоса,
Всё чаще протекала наша крыша,
И от лучины плакали глаза.
На праздник больше не варили пива,
Для песни мать не разжимала губ...
Она утрами стала жать крапиву,
Чтобы для нас, детей, сготовить суп.
Не жгла крапива высохшие руки,
Бессонные не видели глаза,
Когда с крапивой вместе серп среза?л
Черёмуховый стебелёк упругий.
Но в этот день горька была похлёбка,
И запах был черёмуховый в ней.
Хлебнув, мы ложки положили робко
И словно старше стали и умней.

...Потом, до слёз ровесницу жалея,
Вплоть до морозов я сбивалась с ног,
Тайком от всех из родника Илеи
Носила воду – поливать пенёк.
Живым родник Илею называли,
Но делать чудо медлила вода,
И хлеб, вкусней которого едва ли
На свете было что-нибудь, тогда
Я сберегала, чтобы им, как клеем,
С пеньком чужую ветвь соединить,
И ленточку, шиповника алее,
Я расплела – черёмуху обвить.
Но были все труды мои некстати
(Не зеленеть же листьям в октябре!),
И как-то неожиданное «Хватит!»
Меня хлестнуло около дверей. 
– Садись за зыбку! Рвать обутки хватит!
Но, от обиды вдвое став смелей,
Я возразила матери: – А тятя
Ведь спросит о черёмухе своей.
Не разобрав, мать плачет иль смеётся,
В большом корыте тиская бельё,
Я услыхала: – Тятька не вернётся
И никогда не спросит про неё.
...А новый день был так лучист и светел!
Плясал, и пел, и плакал сельсовет,
И громче всех выкрикивали дети: 
– Сегодня – мир! Войны сегодня нет!
Как голубело небо над домами!
Как небывало вкусно пах шесток!
Но я опять не угодила маме,
Воскликнув: – На черёмухе – листок!

Прислушиваясь к шумным вешним водам,
Стою в раздумье на родном крыльце.
...Черёмуха за старым огородом –
Единственная память об отце.
Во всей красе над нею небо мая.
Счастливых слёз свиданья не тая,
Меня седая мама обнимает,
Седую маму обнимаю я.
Вершинкою, поднявшейся над крышей,
Черёмуха кивает ей и мне.
Такого цвета поискать – не сыщешь,
Листвы не встретишь гуще и темней.
Но если каждый красоту заметит,
То не любой поверит и поймёт,
За что милей всех запахов на свете
Мне этот пряный, горьковатый мёд,
И отчего, с черёмухой встречаясь,
Я ухожу на столько лет назад,
И отчего невольно замечаю,
Что ствол её и крив и узловат.

Те шрамы – знаки мужества и силы,
Святая память отгремевших дней.
...Спи, мой отец!
Цвести по всей России
Раскидистой черёмухе твоей.

* * *
Я, бывало, – в белом, в алом,
В безрукавом, с пояском!
Все, бывало, приставало:
Хорошо баской в баском!

Я, бывало, без привала
Сорок верст: пешком!
С мешком!
И обратно успевала –
То лужком, то бережком,

То по грязи, то по пыли,
То по камню, то водой...
Босы ноженьки не ныли
У меня, у молодой!

В теплой лужице – отмою!
Осушу – на лопушке!
И – на танцы под гармонью –
На высоком каблуке!
А теперь – зауставала...
Ну, да это – ничего:
Слава Богу,
все – бывало,
Дай Бог каждому того!

* * *
Как в армию повестка,
Где можно пасть в бою,
Страшит меня поездка
На родину мою.
Боюсь узнать: старушки  –
Соседки – больше нет,
В утряске и усушке
Прикончен сельсовет.
И нет библиотеки.
И школа – на замке.
И маленькие дети
Не плещутся в реке.
И поле, где когда-то
Училась боронить,
Стоит в кустах лохматых,
И их не победить.
…Давно пенсионерка,
Забытая людьми,
Грозится рухнуть церква…
Господь её храни!
По росписи на стенах
Там надписи гвоздём.
Живу… Не на гвозде, но
Как на гвозде. Живьём.

* * *    
Не воз перин, не шёлка штуки
Ей мать в приданое дала,
Но – дело знающие руки,
Что пол отмоют – добела,
Что печь истопят – без угару,
Что щи сварят – не напоказ,
(Но чуть душистому навару
Печной закройник выход даст,
Как аппетитная духмяность –
По всей деревне: щи в печи!
И на виду детей румяность,
Не знающих, что есть врачи.)
...Что самовар начистят – с солнцем
Ему стоять в одном ряду!
Что на цветное веретёнце
Пуды кудели испрядут,
И тонких прочных ниток вёрсты
Отбелят в крепких щелоках,
И, по весне наладив кросна,
Соткут полотна – для рубах,
И для платов, и для портянок,
И для работниц – рукавиц,
И нить цветную так протянут,
Что плат и скатерть – не без птиц,
Не без цветка, не без затеи,
Не без признания в любви...
А как те руки скатерть стелют!
А как умеют вязки вить
Из золотых ржаных соломин,
Для золотых ржаных снопов!
Как посверк щедр и экономен
В её руках – косы, серпов!
И нынче – так, и завтра снова –
Лаская, гладя, не браня,
Стригут овец, доят корову,
Вздевают сбрую на коня...
О руки мамы! Даже вспомнить
И даже просто перечесть
Всё их уменье нелегко мне!
...А как поверить в эту весть,
И как понять, что это сталось:
Безгласно, слепо, нулево
Вдруг дело вечное рассталось
С творцом-создателем его?
Что руки мамы – как ни мокнут
В моих слезах, – не расковать:
Ни наказать меня – не вздрогнут,
Не шевельнутся – приласкать...

* * *
Простые звуки родины моей:
Реки неугомонной бормотанье
Да гулкое лесное кукованье
Под шорох созревающих полей.
Простые краски северных широт:
Румяный клевер, лён голубоватый,
Да солнца блеск, немного виноватый,
Да облака, плывущие вразброд.
Плывут неторопливо, словно ждут,
Что я рванусь за ними, как когда-то...
Но мне, теперь не меньше их крылатой,
Мне всё равно, куда они плывут.
Мне всё равно, какую из земель
Они с высот лазурных облюбуют,
Какие океаны околдуют
И соберут их звонкую капель.
Сижу одна на тихом берегу,
Варю картошку на родном огнище,
И радость ходит по душе и брызжет,
Как этот кипяток по чугунку.
Другим без сожаленья отдаю
Иных земель занятные картинки.
...И падают весёлые дождинки
На голову счастливую мою.

* * *
… И была у меня Москва.
И была у меня Россия.
И была моя мать жива,
И красиво траву косила.
И рубила стволы берез
Запасая дрова по насту,
И стоял на ногах колхоз –
Овдовевших солдаток братство.
И умели они запрячь,
Осадить жеребца крутого,
И не виданный сроду врач
Был для них отвлеченным словом.
И умели они вспахать
И посеять… а что ж такого?!
И – холстов изо льна наткать,
И нашить из холстов обновы!
Соли, сахара, хлеба – нет.
И – ни свеч. И – ни керосину.
… Возжигали мы в доме свет,
Нащепав из берез лучины.
И читали страницы книг,
Протирая глаза от дыма,
Постигая, как мир велик
За пределом избы родимой.
Но начало его – в избе,
В этой – дымной, печной, лучинной,
Где в ночи петушок запел
Без малейшей на то причины.
Мы хранили избы тепло,
В срок задвижку толкнув печную…
Неторопкое время шло,
Припасая нам жизнь иную.
И распахивались пути,
Те, которым мы были рады,
И, отважась по ним идти,
Мы стучали под своды радуг.
Сердце пело. Играла кровь.
Справедливость торжествовала.
И возвышенная любовь,
Словно ангел, меж нас витала.
И копились в душе слова,
И копилась в народе сила:
Ведь была у людей – Москва!
Ведь была у людей – Россия!

* * *
Сибирь – в осеннем золоте,
В Москве – шум шин…
В Москве, в Сибири, в Вологде
Дрожит и рвётся в проводе:
«Шукшин… Шукшин…»
Под всхлипы трубки брошенной
Теряю твердь.
Да как она, да что ж она
Ослепла, смерть?
Что долго вкруг да около
Кружила – врёт!
Взяла такого сокола,
Сразила влёт!
(Достала тайным ножиком,
Как те – в кино,
Где жил и умер тоже он
Не так давно…)
Ему – ничто, припавшему
К теплу земли,
Но что же мы, но как же мы
Не сберегли?
Свидетели и зрители,
Нас сотни сот! –
Не думали, не видели,
На что идёт,
Взваливший наши тяжести
На свой хребет…
Поклажистый?
Поклажистей
Другого
Нет.

* * *
Я – человек.
«С волками жить –
По-волчьи выть?..»
Увольте!
Я – человек!
И мне закрыть
От волка дверь
Позвольте.
Я – человек.
С волками жить
По-волчьи – не желаю.
Для них я – мясо.
«Волчья сыть»
Они мне –
Вражья стая.
Не заливайтесь соловьём
О равенстве в молельне.
Что волчье,
То уж не моё.
Я, как-нибудь,
Отдельно.

* * *
Как давно такого не бывало:
Ночь без тьмы, река без берегов,
Небо спит под лёгким покрывалом
Перистых прохладных облаков.
Небо спит, но сон его не долог:
Час-другой, и в золоте зари
Без следа растает лёгкий полог...
Не засни, зари не просмотри!
Дома я. Знакомо незнакома
Белой ночи тихая печаль.
По никем не писанным законам
Лес безмолвен, воды не журчат.
По никем не признанной науке
Не отражены – поглощены –
Хоть кричи! – бесследно тонут звуки
В глубине огромной тишины.
Я не сплю. Гляжу. Не отражаю –
Поглощаю... Иль поглощена?
Не мечусь, не рвусь, не возражаю.
Всем прощаю – всеми прощена.

КОЛЯ-МИКОЛАЙ
«Коля, Коля, Миколай,
Сиди дома, не гуляй:
Кашу маленькой сестренке,
Коля, вовремя давай!» –
Коле ясный день не мил!
Богом если б Коля был,
Ясный день на день дождливый
Он бы с радостью сменил:
Если небо задожжит,
Мама с пожни прибежит,
Сменит Колю возле зыбки,
Пустит с ровней подружить.
Но какой Микола – «бог»?
Зря лишь дразнит Ванька-жох:
Не созвать дождя Миколе,
Только слезы, как горох...
Не поймет, за чью вину
Он все дни сидит в плену?
Ведь ему охота с ровней –
В бабки, в прятки да в войну...
«Для чего в войну играть? –
Осердясь, сказала мать, –
На войну – пришла повестка –
Надо батьку собирать!» –
...Проводили.
Жизни – край.
В прежнюю б теперь – как в рай!
«Сбегай, Коленька, кусочков
Попроси, пособирай!» –
Коля сборщик – никакой:
На крыльцо – с пустой сумой.
«Не могу. Умру – не буду
Жить с протянутой рукой!» –
«Ладно, Коля-Миколай.
Значит, лошадь запрягай:
В школе ручкой напахался.
К ручкам плуга привыкай.
На тринадцатом году
В сенокосном стой ряду,
С коренными мужиками
Наравне страдай страду.
Коля, дровец наколи!
Коля, кольев наруби!
Коля, около колодца
Снег да лед поразгреби!
Коля, крыша протекла!
Коля, дует из угла!
Коля, катанки у младших
Измолочены дотла!
Коля, выкидай навоз!
Коля, дров-то не привез!
Коля, сена – ни сенины!» –
Несменяем Колин пост.
Кто-то шпарит в домино.
Кто-то сел смотреть кино.
Кто-то девку обнимает, –
Коле это не дано.
«Коля-Коля, Миколай!
Наших девок не пугай,
Наши девки бойки,
Убежат от Кольки!
На погодков не глазей,
Нам ли, парень, до людей?
Нам ли – в галстуках-костюмах?
Есть фуфайка – той радей!»
...На приступку Коля – шмяк!
Лишь под голову кулак
Али валенок побольше,
Остальному ладно так.
Сыт не сыт – упал и спит!
Завтра снова предстоит:
«Коля, сбегай! Коля, сделай!
Это – мерзнет! То – горит!»

Оглянуться не успел,
Белым сделался – поспел!
«Та-ак... А доброго костюма
Вроде разу не надел?
Разве все еще нужда?» –
«Это – верно! Это – да!
Деньги есть, костюмов нету...
Дак в костюмах-то – куда?
Сенокосить по дождям?
Аль в конюшню к лошадям?
Покажись-ко при костюме –
Отопнут, не пощадят!» –
«Ну, а в праздник?» –
«Водку пить?
Вовсе зря себя рядить:
Урнешь где-нибудь в канаву –
Без костюма легче плыть!
Ладно, некогда сидеть:
Недоделана поветь!
Братья-сестры – при костюмах,
Значит, не о чем жалеть!»

...К вёдру скошена трава,
В трех поленницах дрова.
Может, правда, – все в порядке?
Может, незачем слова?
Любим – зубы на-голе,
Кто не робит на земле...
А у Коли-Миколая
Нынче праздник на столе.
«Юбиляришь? Ну, давай!
Только сердце не замай –
Глохнет!
Полного стакана
Сам себе – не наливай...
Медицина – далеко,
Мать – в могиле глубоко,
Рухнешь – кто тебя подымет?»
«Кто подымет? А на кой?
Под берёзкой благодать,
Коль не время умирать,
Буду землю-сиротину
Сам собою согревать».

* * *
Люблю рубашку Колину, -
Ношу. Стираю. Глажу.
И поперек и вдоль она
Близка мне клеткой каждой.
Из штапеля, не броская –
Не для банкетных залов –
«Не маркая и ноская»,
Как мама бы сказала.
В ней брат «в магАзин» хаживал,
Пахал и сенокосил,
Дрова рубил и важивал
В жару и на морозе.
Она пережила его
Изробленное тело…
Но по его ль желанию
Брат – в гроб – уложен – в белом?
Её, осиротелую,
Я прибрала, жалея,
И на себя надела, и –
Всех кофт она милее:
Прохладная, просторная,
Не мнется, не линяет,
В любой работе годная,
Воистину – родная!

* * *
Лютики. Ромашки. Колокольчики.
Роскошь нетревоженной травы.
Босиком ходи – озноб игольчатый
Вдоль по телу, с ног до головы!
Босиком ходи! Не подпоясывай
Сарафан – весёлый размахай.
На приплёсе солнечном приплясывай,
На косьбе румянцем полыхай!
В поле в белый ополдень из полного
Из ведра, попив, ополоснись,
В знойную, струящуюся волнами
Ширь, и даль, и высь – распространись.
И подхватят тело невесомое
Два могучих, трепетных крыла,
И поднимут в небо бирюзовое,
Где когда-то ты уже была:
Может быть, ещё и до рождения,
Может, во младенчестве ещё
Допускал тебя в свои владения
Кто-то всемогущий и большой.
И блаженств земных моря и россыпи
Ты увидишь сверху...
Мир – не пуст!
И в восторге ты воскликнешь: Господи!
И – спасибо! – выдохнешь из уст.

* * *
Угораздит родиться,
А потом тебе – смерть!
Ни к чему не стремиться,
Ничего не иметь.
Сколь ни будешь прекрасным,
То – беря, то – даря, -
Всё, выходит, - напрасно!
Всё напрасно и зря!
Вот ведь горе какое…
Если не осознать,
Что свое дорогое
Можно детям отдать:
И далеким потомкам,
И ближайшей родне
На подстилку-подкормку
Всё сгодится вполне.
Стоит, братцы, родиться,
Создавать и хранить,
И к вершинам стремиться,
И других возводить!

* * *
Как давно такого не бывало:
Ночь без тьмы, река без берегов,
Небо спит под лёгким покрывалом
Перистых прохладных облаков.
Небо спит, но сон его не долог:
Час-другой, и в золоте зари
Без следа растает лёгкий полог...
Не засни, зари не просмотри!
Дома я. Знакомо незнакома
Белой ночи тихая печаль.
По никем не писанным законам
Лес безмолвен, воды не журчат.
По никем не признанной науке
Не отражены – поглощены –
Хоть кричи! – бесследно тонут звуки
В глубине огромной тишины.
Я не сплю. Гляжу. Не отражаю –
Поглощаю... Иль поглощена?
Не мечусь, не рвусь, не возражаю.
Всем прощаю – всеми прощена.

* * *
Вечная слава! От этих слов
Пахнет дымом и пламенем.
Вечная слава! Пыльца цветов
Красит слова на камне.
-
Возле могилы, склонясь, стоят
Дети, солнцем облитые...
Вечная слава тебе, солдат,
Спящий под этими плитами!

* * *
...А государство валится
С пугающей поспешностью,
А «демократы» хвалятся,
Что за посты не держатся.
Трясли с плодами дерево,
Потом хрустели ветками,
Потом ползли на верх его
С супругами и детками.
А чтоб достать последнее,
Не упустить остатнее,
И ствол спилили-срезали –
Теперь поди поставь его!
Теперь собака мочится
На суть яблоконосную,
А яблок снова хочется,
С того и лики постные.
«Не во сто жил...» – устали, мол,
Со пня на пень себя неся,
Не дорожим постами, мол,
Уйдём и не оглянемся.
Ах, антисозидатели,
Ах, «прав-свобод» приверженцы,
Ах, от Отчизны-матери
В её несчастье – беженцы!
Найдём, мол, благодетелей
С не-хуже-благодатями...
– Всего-всего вам, детоньки, –
С родительским проклятием!

* * *
...И вот, с верёвкой на рогах,
Её влекут на бойню.
Не вдруг поняв, что это – крах,
Она была спокойной.
Шагал хозяин впереди,
Знакомо звал Пеструхой, –
Не сомневайся, мол, иди, –
Солил-сулил краюху.
Прошли поскотину, прошли
Березняки, ольшаник...
Куда, хозяин? Неужли?..
Но – чешет за ушами,
Но – гладит-водит по хребту
Знакомою ладонью:
Мол, не волнуйся, доведу!
Ничто, хоть и на бойню.
Но вот – над речкою мосток,
И в зове – нотки фальши.
И сердце ёкнуло, и – стоп:
Нельзя Пеструхе дальше.
И – замотала головой!
И – уперла копыта!
По десять литров на удой
Давать – и стать убитой?!
Пятнадцать выкормить телят
Своих! Да сколь – хозяйских
Мал-мала меньших ребятят!..
Хозяин, не ругайся.
За долгий, по морозу, путь
Сосцы её озябли.
Не злись, хозяин. Где-нибудь
Передохнуть нельзя ли?
Найди от ветра закуток,
Подай охапку сена,
Влей пойла тёплого глоток –
Оттает постепенно.
И, всепрощающе вздохнув,
Как во хлевинке дома,
Приляжет, ноги подогнув,
На свежую солому.
Заснёт... и будет сон вкусней
Июньской первой травки...
Ты пореши её во сне
Обухом из-под лавки.
И разруби, и распродай
Её большое тело.
А там – пируй иль голодай –
Твоё, хозяин, дело.

  * * *
Ничего из себя мы не строим,
В нашем теле обычная кровь.
Мы пришли из некрасовских «Троек»,
Из некошеных блоковских рвов.
Мы из тех, кто и предан, и продан,
И схоронен был тысячи раз!
Но и всё-таки мати-природа
Отстояла и выбрала нас,
Попримеривших стужу и нужу
На свои, не чужие, плеча,
Пуще тела жалеющих душу,
Пересиливших в песню печаль
Безысходную... в песню-кручину
Неизбывную! С песней живём:
Про лучину, про горьку рябину,
Про «На улице дождик...» поём.
Эти песни оркестров не просят:
Лишь вздохни, да, вздохнув, затяни –
Засливаются в хор подгололосья
Многотысячной кровной родни.
В нарастающем песенном шквале
Не разъять, не сравнить голоса,
Не услышать себя запевале:
Женской доли – одна полоса.
Пролетали с корнетами тройки,
Поезд с окнами мимо бежал,
А мужик после каждой попойки
Лишний хмель на тебе вымещал.
Что с того! Ты сносила побои...
Прикрывая клеймо синяка,
Ты сама оставалась собою:
Ты жалела его, мужика.
Ты жалела – да тем и держалась,
Ты терпела – да тем и жила:
Ведь от матери жалость досталась,
Ведь и бабка терпёлой слыла.
Что поделаешь! Тяжко не тяжко,
Что попишешь! Под дых не под дых –
Поднимайся: в одной ведь упряжке.
Не вдвоём – так одной за двоих.
Унижал он, а ты – возвышалась.
В землю втаптывал – ты поднялась!..
Только будь она проклята, жалость,
Что любовь заменить собралась!
Нам во все терпеливые годы,
Хоть какой из веков оживи,
Снилась Синяя Птица Свободы,
Золотая Жар-Птица Любви!
… Чем наш век от иных отличится?
Не во сне, Боже мой, наяву
Птица Синяя – тише – садится –
Не спугните –  … к рукам... на траву...

Вернуться на главную