У войны – НЕ женское лицо! Это правда, но куда же деться, если снег слезами на крыльцо тихо падал… И болело сердце, и не знало, бедное, оно, как удары правильно расставить, и стучало гулко всё равно – звука не убавить, не прибавить.
Метрономы – женские сердца! Очень точно отмеряют время… Боли нет ни края, ни конца… Господи! За что такое бремя?
Брянские поэты, мой поклон вы примите в мартовской лазури: ваши строки – колокольный звон, гимны женщинам после вселенской бури.

ВДОВЬЯ ПАМЯТЬ
Подорожник в пыли, лопухи да полынь,
Боль разлук под ржаными закатами…
Из-под светлых платков
Взгляды женщин-богинь,
Устремлённые вслед за солдатами.

Вдруг тяжёлая мгла у порога легла
Той избы, где пришла похоронная.
Дом второй от угла… Ты солдата ждала…
Боль утраты, дорога неровная…

Это всё пережить! Но не время тужить.
Надо жать, надо жить, чтобы выстоять.
И до самых небес, если беды сложить,
Можно тропку печальную выстелить.

У развилки дорог, где дрожат ковыли,
Где гроза громыхает раскатами,
Где стоит обелиск на груди у земли,
Вдовья память скорбит над солдатами.
(Владимир Потапов)

Вдовья память – основа основ. Сколько раз она в жизни спасала? Без помпезных и праздничных слов из разрухи страну поднимала. И пиджак (что от мужа) надев, выходила родимая в поле, не кляня свой тягчайший удел, принимая как есть свою долю.

ПИДЖАКИ        
На поле бранном пали мужики.
От мужиков остались пиджаки.
Их вдовы
             на еду не променяли,
хозяев новых
к ним не примеряли.
У сельских вдов устойчивая память,
а мужняя одежда
                       всех теплей.

Ходили в них с граблями и цепами
дорогами немереных полей.
Награды и взысканья получали
в тех пиджаках,
свисающих с плеча.
Полою утирали след печали,
детишек укрывали по ночам…

Их внучки носят платьица бедовые –
как вызов старомодным старикам,
а в пиджаках поныне ходят вдовы.
И нет износу
этим пиджакам.
(Анатолий Дрожжин)

НА МОЕЙ ПАМЯТИ
Входная дверь завешена попоной.
В святом углу фанерная икона,
с неё глядит сочувствующий Бог.
От вдовьих слёз сыреет полотенце.
Гуляет снег по выстуженным сенцам.
Грядёт весна – мальчишка без сапог.

Вдова по хате ходит, бедолага,
в руке дрожит казённая бумага,
какую искарябал карандаш:
был представитель строгого закона,
в сундук залез и четверть самогона
забрал с собою.
Что теперь продашь?

Какие в той бумаге закорючки?
Простят или упрячут за колючку?
Но что б там ни придумал сельсовет,
как без сапог сынишке
в половодье?
На нет сойдёт ли горюшко в народе?
Наверно, да.
А может быть, и нет.
(Анатолий Дрожжин)

Вдовья память сиренью к крыльцу приросла, майским ливнем черёмухи белой. В День Победы как будто она не жила, но душой ожидала несмело, что споёт соловей только ей о любви, только ей он подарит надежду… Что же медлишь, солдат? Ты жену позови, чтобы  как до войны, чтоб как прежде…

СОЛОВЕЙ
В зарослях сиреневых ночами
Соловей, осыпанный росой,
Пел взахлёб, разрух не замечая,
Девушке с откинутой косой.

Сколько счастья юной он пророчил,
Забываясь в собственном бреду,
В звёздно-майском ясном узорочье,
В сорок пятом памятном году!

Я не знаю, как потом он часто
В тех кустах перед резным крыльцом
Пел опять, захлёбываясь счастьем,
Женщине с задумчивым лицом,

Я не знаю, в радости ль, в печали,
Но она тревожно по весне
Почему-то плакала ночами
Над детьми, сопящими во сне.

Я не знаю, колдовские звуки
Долго ли звучали в высоте,
Помню лишь морщинистые руки,
Как поля в глубокой пахоте.

Не имею никаких известий,
Почему годами вновь и вновь
Верила обманным этим песням
Про извечно юную любовь?

Почему и ныне неустанно
Соловей поёт среди ветвей
Над уснувшей женщиной усталой,
Над могилой матери моей.
(Николай Поснов)

Женского рода слова – смыслы горьки и утешны… Вы обретали права всё на защиту нас, грешных. Чтобы спасти от беды, женщинам силы давали. Времени реки! Воды много в священном канале…

БОМБЁЖКА
Не помнится мне –
только снится
на краткую вспышку, на миг:
над просекой
чёрные птицы
и сосны в разрывах немых.
Ну где же?
Где мамины руки?
Сквозь слёзы –
взлетающий свет.
Кричу, посинев от натуги,
кричу,
только голоса нет.
И всё выбираюсь из ямы…
Не верил бы в сон я ночной,
да ноют давнишние шрамы,
что выросли
вместе
со мной.
(Виктор Козырев)

ПОЛЕВАЯ СУМКА
Вот-вот – и загудит метель
В проломах и руинах зданий.
А мать никак всё не достанет
Хотя б какой-нибудь портфель.

Заходит в школу ребятня, -
У многих полевые сумки.
И на осенней стуже руки
Синеют только у меня.

Я вижу, как томится мать,
Когда я собираю книжки.
Да и понятно – жаль парнишки,
А где в войну портфель достать.

Потом всё обернулось так:
Мне сумку сшили из клеёнки.
И вот замучили девчонки,
Увидят и орут:
- Рюк-зак!

Однажды нам привёз солдат
Письмо и сумку полевую,
Твердил про славу боевую,
Под вечер укатил назад.

Не понял я всего тогда:
На стенке сумка полевая,
И мать лежит как неживая…
…Ну, словом, так пришла беда.

Носил я книжки десять лет,
Носил наперекор девчонкам
В своей, пошитой из клеёнки,
А полевой не трогал, нет.

Но если враг навяжет бой,
Страшась цветенья наших буден,
Она во мне, как часовой,
Солдата-мстителя разбудит.
(Леонид Мирошин)

Когда читала «Сахар», «Марфин крест», катились слёзы по щекам холодным, хотя светило солнце, и окрест был благодатным краем – не голодным. А этот «сахар» я держу в руках, моё тепло он принимает тихо…
Как бесновалась смерть, носилось лихо, но крест как храм высокий – в облаках.

САХАР
Пронёсся ураган
По крышам ветхим
И задохнулся
В душной синеве.
Сорвал в цвету
Рябиновые ветки,
Тяжёлый град
Рассыпал по траве.
Босой мальчишка,
Обжигаясь, ахал,
В большой картуз
Поспешно собирал
«Холодный сахар»,
Вот какой он,
Сахар…
Он первый раз
В руках его держал.
А мамка каждый вечер
Говорила,
Что сахар с фронта
Батька принесёт.
А тут на землю
Столько навалило,
Что и никто его
Не соберёт!
Но в хате «сахар»
Медленно закапал
Из картуза
И весь водою
Стал.
И мальчик плакал,
Мальчик долго плакал
И снова батьку
С фронта
Ожидал.
(Алексей Меньков )

МАРФИН КРЕСТ
(Легенда)
Была гроза…
Мы выжили едва.
Казалось,
Не отбиться от беды.
Спасаясь от мороза,
На дрова
Враги рубили
Русские кресты.
У бабки Марфы
Вздрогнула душа:
«Поганцы!..
Не замайте дорогих!..»
И с кочергой,
Всё на пути круша,
Из темноты
Набросилась на них.
И тут свершила
«Колдовство» своё
Старушка
В ту кладбищенскую ночь.
За привиденье
Приняли её:
И бросились
незванцы в страхе прочь.
…Домой
Под вьюгой еле добрела…
Когда ж
Умолк военный горевест,
Весной воскресшей
На краю села
Поднялся
Непокорный Марфин крест.
(Николай Денисов)

 Матери и бабушки, родные, золотая женская душа! Ваша сила – сосны вековые, светлая дорога хороша. Вы прошли сквозь ад войны и боли, но сердца не очерствели, нет. Колосится рожь в широком поле, васильки, ромашки дарят свет.

ФРОНТОВИЧКА
На погонах по лычке,
Из-под шапки - бинты.
В двадцать лет – фронтовичка.
В двадцать – с пулей на «ты».
Снимок самый обычный,
Пожелтевший слегка…
Что грустишь, фронтовичка,
Бывший снайпер полка?
Есть квартира, есть пенсия,
Есть и внучка, и внук.
Только что ж твои песни
Про войну и войну?
Оттого ль твои губы
Покривились не зло,
Что двенадцать зарубок
На винтовку легло?
Оттого ль наплывает
Пред глазами туман,
Что весною той, в мае,
Муж твой умер от ран?
Но была ведь Победа!
И родился малыш!
…Ох, как рвётся беседа.
Что ж ты трудно молчишь?
Может, чем-то обидел?
Усмехнулась:
- Ничем…
Фотокарточка, видишь,
Пожелтела совсем…
(Александр Малахов)

МЕДСЕСТРЕ
Неужели до любви немного,
Если руки горячо пожать.
Знал: меня ты просто, как «больного»
На вокзал решилась провожать.
Но зачем пожатье рук такое,
И слеза с тоскующих ресниц…
Я тогда был так обеспокоен
Чувством, не имеющим границ.
Но, когда, смущаясь, попросила,
Чтоб привет другому передать,
Понял я, что ты душой красива,
Тем, - другим мне захотелось стать.
(Леонид Мирошин)

НЯНЯ
Пуля у предсердия:
жить – не жить.
Наклонилась седенькая.
«Пить, пить!»
По губам иссохшим,
словно дождь в пустыне,
марлевым тампоном
оросила.
Пульс на самой грани.
Жить – не жить,
бьётся в подсознании:
«Пить,
пить,
пить!..»
Врач сказал устало:
«И этот на краю»
Кровь?
Поспешно встала:
«Возьми мою».
Глаза открылись
медленно,
поплыли ввысь.
«Не велено, не велено,
не шевелись!..»
Приподнялись соседи
с носилок, с волокуш…
О великое милосердие
женских душ!
(Валентин Динабурский)

МАТЕРИ
Пахали бабы на себе:
Таскали плуг тяжёлый.
Пахали бабы на себе
Устало и безмолвно.

На борозде своих судеб,
Бывало, голосили,
Но понимали: нужен хлеб
Израненной России.

Пахали бабы на себе
Послевоенным летом…
Хотел сказать я о тебе,
А вышло вот – об этом.
(Николай Алексеенков)

БАБУШКА
– Что-то самолёты
Разлетались,
Чует моё сердце,
Не к добру… –
Доживёшь, старушка,
Не печалясь,
Не крестись, родная,
На ветру.
За плечами
Лёгкими твоими
Все четыре
(Да каких!)
Войны.
Пусть летают,
Разминают крылья,
Мы не дети
Сонной тишины.
В этом мире,
В этом небе ясном,
Каждому своё
Предрешено.
Не волнуйся, бабушка,
Напрасно,
Не тревожь соседок
Заодно.
Посмотри, какой закат
Весенний:
Окантовка –
Золотая нить.
Миновало время
Потрясений
И сомнений.
«Быть или не быть…»
(Алексей Меньков)

ВЕЧЕРНИЙ РАЗГОВОР
«Бабушка, бабушка,
Отчего ты вся в морщинках?
Бабушка, бабушка,
Ты отдай лицо в починку.

Или лучше, бабушка,
Окропи живой водой,
И тогда ты, бабушка,
Станешь молодой».

Бабушка погладила
Лён-ленок вихрастый:
«Экой ты заботливый,
Экой ты лобастый.

Нет, внучок, портные
Этого не могут –
Перешить былые
Дальние дороги.

Нет, внучок, не ведомо
Нам на то управы.
Все мои заветные
Не помогут травы».

На крылечке сидючи,
Чтоб дышалось легче,
Свой платочек ситцевый
Сбросила на плечи.

Разбежались тропушки
В синь земли,
Но с войны окопушки,
Нет, не заросли.

Письма-треугольники
В цвет полыни
Душу жгут угольями
И поныне.

У землицы-матушки
Все на свете зелья,
А и та всё мается
С вражьего похмелья.

Под травою росною,
Под волною жита
Вся она, как оспою,
Поизрыта.

Под стернёю колкою,
Жадная до семени,
Вся она осколками
Позасеяна.

«Нет, внучок, не найдено
Той живой воды,
Чтоб следы разгладила
От такой беды».
(Николай Иванин)

СКЛАДЧИНЫ
Хотя порою завывали,
не запивали – Бог храни!
О горе бабы забывали
в престольно-редкостные дни.

Обуты в пленные ботинки,
ногами двигая с трудом,
под фартуками четвертинки
сносили бабы в общий дом.

Условно, в общем, пили-ели,
стыдливо комкая платки,
но как они, горюхи, пели,
зажавши скулы в кулаки.

И всё – об удали и силе,
и всё о русской стороне.
Тогда ещё Победой жили –
не пели песен
о войне.
(Анатолий Дрожжин)

БАБЫ
Июльский воздух раскалён до звона,
От злого солнца долгий день ослеп,
А тут пришла машина из района
Под первый наш послевоенный хлеб.

И заметались под навесом бабы
У вороха пшеницы на току,
И кладовщик, срывая голос слабый,
Подбадривал, отбросив прочь клюку.

И бережно грузили бабы в кузов
С тугим зерном тяжелые мешки.
И не было того дороже груза,
И были те мешки для них легки.

Когда же пыль дорожная осела,
Оставив на полыни теплый след,
На рушниках холщовых, белых-белых,
Раскладывали бабы свой обед.

И вместе все, одной семьей сидели
На золотой соломе под скирдой,
И вместо хлеба бабы молча ели
Лепешки из мякины с лебедой.
(Степан Кузькин)

ЗА ХЛЕБОМ
«Хлеб привезли!
Эй, бабоньки, не медли!» -
На улице послышалось,
И вот
В домах скрипят,
Поют дверные петли,
И в магазин торопится народ.

И тишины в селе как не бывало,
Здесь хлеб в три дня
Привозят только раз.
Не зря авоськи, сумки и чувалы
Крестьяне наполняют про запас.

Бурлит, клокочет очередь.
Старухи,
На лоб надвинув темные платки,
Берут хлеба,
Трясущиеся руки
Развязывают долго узелки.

В глазах у вдов
След неумолчной боли,
Полынный берег в них и лебеда...
Они всю жизнь заботились о поле,
Но досыта не ели никогда.
(Юрий Кравцов)

ЛАПТИ
(Наказ бабушки)
Подала мне
Бережно и свято,
Словно бы
Два слитка золотых.
«Береги, - промолвила, -
Когда-то
Из лесу твой прадед
Вышел в них.
И пахал, и сеял
Рожь-пшеницу,
И на праздник
Лихо в них плясал.
Доходил
До самой до столицы
Поклониться
Древним образам.
А когда
Над нашими лесами
Меч кровавый
Супостат занёс,
Эти лапти
Партизан спасали
В самый лютый
Сутемный мороз.
Были
И страданья, и печали,
Только
Не клонились мы ничуть:
Поокрепли
Духом и плечами,
Нынче есть –
Не только что обуть.
Всем богаты –
И теплом, и светом
Сыновья
Безлапотной земли.
Но не забывайте же
При этом,
В чём и как
В такую жизнь пришли…»
(Николай Денисов)

СЫНОК
Мать отца на войну провожала,
Измочила слезами платок,
А мне тихо сквозь слёзы сказала:
«Попрощайся с папаней, сынок!»

Мне запомнилось это прощанье
У дороги, где рос полынок,
Мне отец говорил: «Обещаю,
Я вернусь к тебе скоро, сынок!»

Только мама отца не встречала,
Не вернулся отец в наш домок.
Тогда мама мне тихо сказала:
«Ты расти поскорее, сынок!»

Я окреп, а вот мать износилась –
В печь не может поднять чугунок.
День пришёл, и со мной мать простилась:
«Ты расти моих внуков, сынок…»

Я родительский долг свой исполнил:
Мои внуки ушли за порог.
Но заветное слово кто вспомнит?
Кто меня назовёт «мой сынок»?

Я в последний тираж уже вышел,
Всё короче мой жизненный срок.
Ах, как жаль, что уже не услышу
Это тёплое слово «сынок»…
(Леонид Гришин)

КРАСНАЯ ГВОЗДИКА
Сердце матери проходит по просторам чужеземным.
Сердце матери бессонно, неустанно ищет сына.
Где-то здесь его могила, у села с чужим названьем.
Только нет его могилы. А писали, что была.
Школьники писали письма. Из села с чужим названьем.
Говорили, что навеки этот холмик свят для них.
Что солдат Иван Иванин (он погиб за их свободу),
Хоть и умер, но не умер – он живёт у них в сердцах.
А теперь в газетах пишут, что его могила срыта.
Значит, нет его могилы? Значит, нет его в сердцах?
Значит, зря в полынь чужую, у села с чужим названьем
Он упал двадцатилетним, и застыла синь в глазах?
Только слышит, слышит сердце, слышит сердце голос сына:
- Не печалься, мать, ты слышишь эти тихие шаги?
То пришёл седой крестьянин из села с чужим названьем.
Видишь, мать, огонь гвоздики? Мне её старик принёс.
Это здесь моя могила. Это кровь моя вернулась.
Это жизнь моя вернулась.
Не печалься, писем жди…
(Николай Иванин)

МАТЬ
Старушка пыль устала протирать,
Предметы поднимать, перебирать,
Присела, онемев от тишины.
И вдруг упала рама со стены.

Стекольным звоном кончено пике,
И распростёрся на половике
Её сынов желтеющий портрет
Из фотографий довоенных лет.

И ею с плачем поднят из руин
Осколком рассечённый старший сын,
И, вытирая слёзы кулачком,
Берёт других, положенных ничком.

Всех собирает вместе за столом,
И выправляет каждый перелом,
И гладит раны глянцевые тел,
Глядит, как шнур на раме перетлел.

Сметает бой к остуженной печи,
Скрипит калиткой в пасмурной ночи,
Стучит впотьмах в соседское окно,
Чтоб ей мужчина вырезал стекло.
(Владимир Сорочкин)

МОЕЙ МАТЕРИ
Посиди-ка, мама, на крыльце,
Отдохни от внуков суетливых.
Расскажи мне лучше об отце,
Как любил он синие разливы.
Как любил за праздничным столом
В голубой сидеть косоворотке.
Как домой, тогда – в сорок втором –
Забежал в простреленной пилотке.
Мне бы песню про него сложить
Русскую,
крестьянскую –
такую,
Как была его простая жизнь.
Так поведай истину святую,
Чтобы в слове не ошибся я,
Чтоб строка,
отцовский шаг чеканя,
Обошла полесские края
И легла на тот могильный камень,
Под которым – рядовой солдат
И хозяин этой старой хаты.
Отдохни же, мама, от внучат,
Посиди со мною до заката.
(Алексей Меньков)

ЖЕНЩИНАМ
В год Победы, в славном сорок пятом,
Было вам по восемнадцать лет.
И с фронтов вернувшимся солдатам
Были вы как несказанный свет.

Расцвели в ту памятную дату
Вы, невесты. Каждый воин мил.
Каждой бы досталось по солдату,
Если б братских не было могил.

Ах, какие это были годы.
Хлебушко и тот был из травы.
В те, послевоенные, про моды
Даже слыхом не слыхали вы.

Из овчины старая шубейка
Да фуфайка, а не то – бушлат.
Да из кирзы сапоги. Сумей-ка
Быть красивой, тот надев наряд.

Платьице застирано… И всё же
Были вы красивы и тогда,
Даже в той немыслимой одежде,
В вечных буднях жаркого труда.

Было всё… пришлось и в плуг впрягаться,
И копать лопатой день-деньской,
И в страду с серпом не расставаться,
И на луг с зарёй спешить с косой.

Сколько лет прошло с тех пор, промчалось?
Ныне вам уже за пятьдесят.
Где ж ты, где ж ты, молодость, осталась?
Годы, годы! Как они летят.

Жизнь прекрасна. Славно жить на свете.
Наши сёла новью расцвели.
И не знают нынешние дети,
Что поднять, осилить вы смогли.

От судьбы не ждёте вы подачки,
Светлым солнцем путь ваш озарён.
Милые, хорошие землячки,
Счастья вам и мой земной поклон.
(Владимир Гамолин)

Война!
Эта тема всегда волновала меня.  Я читала стихи и пыталась понять: как Душа уцелела средь моря огня? Эту добрую Душу хочу я обнять, стать пред ней на  колени, молитвы шептать, чтобы силы хватило  другим прочитать, за что пала отцов, дедов, прадедов рать.
Что не сделали мы, и на чем мы стоим, когда вражии тьмы за погостом самим? А ответ очень прост, его знаем давно: Память добрая в рост как святое вино, где в атаке солдат, и где Родина-мать, где Москва, Сталинград – это сердцем принять и сберечь мы должны. И сомнения прочь: есть у нашей страны День святейший, не ночь, – Май! Девятое! Слёзы… Сирень... И салют в поднебесье, и горечи тень, вальс Победы, и плачущей матери стон…
Возвращаются беды, но Памяти тон как молитвы слова:  всяк живущий живи, чтоб не никла глава, – у России на это, как Правда, права!
Хрупок мир и раним, беспокойства не счесть, но сегодня есть рать - Доблесть, Мужество, Честь, Память белых берёз, леса Брянского стать, чтобы  край партизанский подняться и стать в полный рост мог сегодня и завтра стоять. Нужна сила Господня, чтобы Родина-мать, у которой Любви и Заботы – на всех, процветала в веках, не меняла бы вех!
Память – зов и набат, слово сердца в строке! Кто её написал от семьи вдалеке? Генерал, комиссар, политрук иль солдат? Человек – чей-то муж, или сын, или брат!