К 75-летию Великой Победы

 

СТИХИ ВОРОНЕЖСКИХ ПОЭТОВ
О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ

Михаил Тимошечкин (1925-2013)
 (Россошь Воронежской области,
участник Великой Отечественной войны)

* * *
Рванулось сердце горячо —
И гулко, гулко застучало,
Едва почуяло плечо
Прикосновение металла.

И вот уж я залег в кювет
У города Кривого Рога,
И мне уже семнадцать лет,
И жить осталось так немного.

А рядом — танки в три ряда,
Бежит пехота к переправе.
А нам нельзя, нельзя туда —
Заслоны отходить не вправе.

Всё, что пришлось тогда решать,
Пожизненно в груди скипелось…
Мне не хотелось умирать,
А в плен и мертвым не хотелось.

А сзади Ингулец течет,
Судьбы — конец, судьбы — начало…
Что ты забилось горячо,
О чем ты, сердце, застучало?

* * *
А я боялся на войне —
Чтоб в плен меня не захватили
И чтоб случайно не убили
От взвода где-то в стороне.

Чтоб бомбою в глухом овраге
Не уложило наповал,
Чтоб не пришли домой бумаги
О том, что без вести пропал.

И в охраненье боевом
Чтоб след мой
                   вдруг не затерялся,
И мертвым я не распластался
Пред торжествующим врагом.

О доля, высшая из всех,
Что уготованы солдату, —
Пасть на бегу на белый снег
В цепи под клич ее крылатый!

И я хотел,
            чтоб на поверке
Среди просторного села
Хотя б на тоненькой фанерке
Моя фамилия была…

 

Анатолий Абрамов (1917—2005)
(Воронеж,
участник Великой Отечественной войны)

ШЕЛТОЗЕРО,  1944
Вот здесь, в июне, на рассвете,
В дни наступленья, в том году
Шли в бой шелтозерские дети,
Чтоб отвести от нас беду.

Я видел вынутые ими
На вознесенском большаке
Противотанковые мины,
А рядом — трупы на песке.

И тут же залитые кровью
Живые —
            в рытвинах по грудь…
Нет, не свинцом,
                       они любовью
Бойцам прокладывали путь.

Потом я видел их в санбате —
Культяпки рук и ног в бинтах…
И пусть мне говорят:
                                мол, хватит,
Мы это знаем всё и так.

Я должен все переупрямить,
Все помнить, бывшее окрест…
Тот, кто зачеркивает память,
На будущее ставит крест.
1945

 

Тихон Павлов (1930-1970)
(Воронеж,
участник Великой Отечественной войны)

МАЙОР
Войдет тихонечко в палату,
скрестивши руки на груди,
и шепчет: «Танечка, не надо,
не надо — спящих не буди».

И было так порой неловко,
когда она — наш врач, майор, —
как мать, погладит по головке
тебя в присутствии сестер.

И спросит: «Письма маме пишешь?
Пиши почаще, не ленись…»
И словно мать родную слышишь
и от смущенья смотришь вниз.

Уйдет майор, сутуля спину,
в просторный белый кабинет…
Там на столе есть фото сына,
а самого уж год как нет.

МОИМ ОДНОПОЛЧАНАМ
Пусть счет моих годов
необратимый
течет во мне,
течет неотвратимо.

Недолюбили мы
своих любимых,
и юность наша
проскользнула мимо.

Но и поныне,
и поныне зримы
лицо Андрея
и лицо Кирима.

Мои однополчане-побратимы,
мы были смертны,
но непобедимы.

 

Виктор Поляков (1921-1992)
(Воронеж,
участник Великой Отечественной войны)

РУБЕЖ
Живыми из огня выпрыгивавшие,
с остановившимися лицами,
в крови запекшимися пригоршнями
мы пили из реки Царицы.

Берега коробились
от седьмого пота.
Сползала к Волге, горбясь,
усталая пехота.

И на нее пикировал
8-й воздушный корпус,
ее давили гусеницами
танки Готта.

Стояла золотая
                     осенняя погода.
Река в геенне огненной
сжигала корабли.
И не было за Волгой
для нас земли.

Только берег правый,
злость и горесть.
И нет переправы
через совесть.

ОКОПНЫЙ СОН
Я уснул
         и мать во сне увидел.
Плачет мать,
                 в руке зажав платок.
«Мама, мама, кто тебя обидел?» —
«Ты, родной, обидел, ты, сынок».

«Мама, мама, далека дорога,
на побывку не отпущен срок.
Я тебе сегодня не подмога…» —
«Не о том печалишься, сынок.

Не беда,
         что не успел проститься:
закружил
           и разлучил вокзал, —
для тебя приберегла мучицу,
а ушел —
         и коржика не взял…»

 

Егор Исаев (1926—2013)
(Воронеж, Москва.
Участник Великой Отечественной войны)

* * *
— По вагонам… —
Вдоль вагонов
Голос подан.
Сталь гудит.
Перегон за перегоном.
Запад севером глядит.
И тепло кругом, а в сердце
Темный тлеет холодок,
Как в уборку на погребце
Под опилками ледок.
Тот, речной, что для остудки
Заготовлен был с зимы…
На закат вторые сутки
Едем, стриженые, мы.
Едем, песни распеваем,
Горлопаним — грудь вперед —
И как знать про то не знаем,
Что он есть такое, — фронт.
И как будто страху нету, —
Выполняй, солдат, приказ.
А убьет кого, так это
Не кого-нибудь из нас,
А кого-то в промежутке
Между нами, чью-то тень…
Голоса всё глуше,
Тише.
Вздох тревожней,
Строже взгляд.
Фронт все ближе,
Ближе,
Ближе…
Руки ищут автомат.

 

Павел Касаткин (1915-1987)
(Воронеж,
участник Великой Отечественной войны)

9  МАЯ,  1945- Й
Бросая наземь дыма сгустки
На утихающем ветру,
Наш поезд
              в каменном Иркутске
Остановили поутру.

Мы, не снимавшие погоны,
Вслед за пронзительным свистком
Поспешно вышли из вагона
За долгожданным кипятком.

Пыхтел последними парами
Перрона дальнего «титан»,
Когда над сонными горами
Подал свой голос Левитан.

Слова чеканней, звонче меди
В тот час услышала тайга
Об окончательной победе,
О поражении врага.

Судьбой суровой бережены,
Мы обнимались горячо.
И чьи-то матери и жены
Роняли слезы на плечо.

Победа ввысь взметнула знамя,
Свинец меняя на дожди.
Она была уже за нами…
А что там будет впереди?

В громах, в железном урагане,
Сняв с пушек плотные чехлы,
Еще нам биться на Хингане,
Где гнезд не вьют себе орлы.

Тайгой, где рыси да медведи,
Где каждый куст к врагам жесток,
Мы от одной к другой Победе
Передвигались на восток.

Бросая выше дыма сгустки
На майском солнечном ветру,
Наш поезд в каменном Иркутске
Стоял недолго поутру.

 

Василий Кубанёв (1921—1942)

ВАЛЕ
Ты вздыхаешь в подушку, и тут
Сновиденья садами цветут,
И не счесть, и не счесть за окном
Алых роз на лугу голубом.

Вот ракета, рассыпавшись, вниз
Покатилась одна, и горнист
Вдалеке за безмолвным холмом
Ей в ответ прохрипел петухом.
Он других будоражит собой;
Он живых созывает на бой.
Тут и там, тут и там, за холмом
Все готовятся к схватке с врагом.

Из-за края земли сквозь туман
Краснобокий ползет барабан.
И солдаты — им все нипочем —
Бьют в него раскаленным лучом.
Толпы пеших и конных чуть свет,
Тучей пыли скрывая свой след,
Предстоящим кипя торжеством,
За твоим прогрохочут углом.

Провожая печально их в путь,
Ты не сможешь вторично уснуть.
И у двери и ночью и днем
Будешь ждать их в жилище своем.
Ты разыскивать ринешься их,
Неизвестных знакомых своих.
Тем кровавым корявым путем
Мы с тобой, спотыкаясь, пройдем.

Твою резвую жизнь сторожа
От чужого и злого ножа,
Я хочу в путешествии том
Послужить тебе верным щитом.

Но пока не собрались войска,
И секунда борьбы далека,
Словно ёлка, блестят высотой
Стаи звезд над густой темнотой.
Сон твой сладкий последний храня,
У преддверия бурного дня,
Я б хотел на окошке твоем
Зазвенеть на заре соловьем.
1941

 

Ольга Кожухова (1922—2007)
(Воронеж,
участник Великой Отечественной войны)

МОЙ ГОРОД
Я не могу себе представить
Мой город - раненый, больной,
Трамвай, идущий от Заставы,
Застигнутый в пути войной.
Театра скорбные колонны,
И груды щебня позади,
И толпы женщин утомленных,
С детьми, прижатыми к груди...

Воронеж! Город белых улиц,
Окраин пышные сады,
Вот тополя его, сутулясь,
Окутались в огонь и дым…
Он плыл рекою голубою,
Он солнцем огненным сверкал
И отражал меня с тобою
В озерах уличных зеркал...

Теперь там мертвые колонны,
Глазницы черные домов,
Но, взорванный и опаленный,
Он нашу заслужил любовь
За то, что встал могучей силой,
Врагов под пеплом погребя,
Еще обширней и красивей,
Воронеж, выстроим тебя!

 

Анатолий Жигулин (1930-2000)
(Воронеж, Москва)

ПОЛЕ БОЯ
О, поле боя, поле боя!..
Воронеж. Мне двенадцать лет.
И солнце светится рябое
На змейках пулеметных лент.

Нам повезло невероятно.
Растаял снег, ушла зима.
Винтовочных и автоматных
Патронов всюду
Просто тьма.

Наверно, в тех кустах полынных
По комьям плачущей земли
Меж черных проволочек минных
Нас Божьи ангелы вели…

Там был один окоп оплывший.
И в нем, откинувшись назад,
Стоял, как памятник, —
Застывший,
Погибший осенью солдат.

Худой, остриженный, белесый…
И прямо в середину лба
Осколком черного железа
Его отметила судьба.

Песок по брустверу ссыпался.
Былинки ежились, шурша.
Сжимали скрюченные пальцы
Чуть поржавевший ППШ.

Немая горечь той картины
Из детской памяти ушла,
Но, словно взрывом старой мины,
Сегодня сердце обожгла.

…Я вижу вновь перед собою,
Уже не в детстве — наяву,
То роковое поле боя,
Сухую, ржавую траву.

Путем извилистым и длинным —
Уже который год подряд! —
Я вновь и вновь иду по минам
Моих печалей и утрат.

И понимается до боли,
До горьких дум в конце пути,
Что жизнь —
Она как это поле,
И надо поле перейти.

 

Алексей Прасолов (1930—1972)

4.00,  22  ИЮНЯ  1941
Когда созреет срок беды всесветной,
Как он трагичен, тот рубежный час,
Который светит радостью последней,
Слепя собой неискушенных нас.
Он как ребенок, что дополз до края
Неизмеримой бездны на пути, —
Через минуту руки простирая,
Мы кинемся, но нам уж не спасти…
И весь он — крик, для душ не бесполезный,
И весь очерчен кровью и огнем,
Чтоб перед новой гибельною бездной
Мы искушенно помнили о нем.

 

Виктор Самойлов (1935-2012)

В ОГНЕ ВОЙНЫ
И город вспыхнул от огня,
Но тут же мужественно глянул
И произнес:
«Не взять меня!»
И двести дней —
сплошная мука.
И двести дней —
одни бои.
Еще и правнукам и внукам
Откроют подвиги твои.

В Чижовку, в СХИ,
в мосты Отрожки
Германская вцепилась рать.
В Москву бы ей!..
«Москву не трожьте!
Мы здесь
привыкли
умирать!»

И полегли. И пали честно.
И где сегодня ни копни —
Правобережье повсеместно
Напомнит тягостные дни.

А мне к «Динамо» очень близко.
Теперь мы связаны мостом
И непомерно длинным списком
На братском кладбище простом.

К нему хожу. Сверяю даты.
И вашим подвигом горжусь.
О как вы молоды, солдаты!
Что даже я в отцы гожусь.

Вы поименно в вечный эпос
Вошли, историю творя,
И доказали то, что крепость
Вот здесь заложена не зря!

 

Владимир Гордейчев (1930—1995)

У ПАМЯТНИКА КОЛЬЦОВУ
Здесь шли бои. Осколки цокали.
И отголосками беды
на грань шлифованного цоколя
легли две черных борозды.

Но вечно живо сердце города,
и на строительство вдали
опять глядит светло и молодо
поэт воронежской земли.

К нему до ночи - поздно, рано ли -
течет народная река.
И жилка темная на мраморе
вот-вот забьется у виска.

 

Виталий Иванов (р.1933)

БЛИНЫ
…А в нашей школе госпиталь теперь,
И классы стали называть — «палаты».
Но каждый день
                      мы снова входим в дверь,
Где нас встречают радостно солдаты.

Большую ласку маленьких сердец
Они приемлют, как письмо из дома.
У каждого из нас есть свой боец,
А мой подшефный — лейтенант Истомов.

Ему отняли ногу доктора,
Но уверяли: «Встанешь непременно…».
Он повторял: «Да, встану!». А вчера
Вдруг началась какая-то гангрена.

Метался… Бредил… Выбился из сил,
Пытаясь оборвать бинтов оковы.
Когда очнулся, я его спросил:
— Водички дать?
А он в ответ:
— Блинков бы…

Но где муки добудешь? Вот дела!
Давно пусты домашние сусеки…
И все же бабушка их напекла,
Сменяв муку на юбку у соседки.

Я с узелком летел, как самолет,
Чтоб не остыл подарок на морозе,
И головою врезался в живот
Сиделки госпитальной — тети Фроси.

Она загородила мне порог
С заплаканными грустными глазами:
— Не надо… Не ходи туда, сынок…
Ну, а блины… поешьте дома сами…

 

Алексей Багринцев (1926–1974)

* * *
Он приезжал обычно в мае
откуда-то издалека.
Шутил, что комнату снимает
просторную
у лешака.

Он покупал харчи в деревне
и шел к затону босиком.
Он нам казался очень древним
волшебно-добрым стариком.

Он жил все лето у затона
в духмяно-тесном шалаше.
И говорил, что даль за Доном
ему, бродяге, по душе.

Но был рассеяно-задумчив,
когда по строчкам козьих троп
угадывал на белой круче
другим не видимый окоп.

Туда наведывался часто,
бродил по круче меж камней…
Он, видно, с юностью встречался —
с окопной юностью своей.

Ему нещадно в девятнадцать
огнем здесь юность обожгло…
И потому уже расстаться
с землею этой тяжело.

 

Виктор Костенко (1936-2006)

* * *
В канун восьмой мальчишеской весны,
устав от горьких слов —
«пропавший», «павший», —
я верил: все же ты придешь с войны,
солдатскими дорогами пропахший.

Тебя я ждал, и заклинал, и звал,
пути не зная, шел тебе навстречу.
Я под твои ненастья подставлял
мальчишеские худенькие плечи.

Я так хотел хотя бы посмотреть
в твои глаза,
припасть к тебе воочью,
что, обманув небытие и смерть,
во сне являлся ты глубокой ночью.

Под Ленинградом,
там — на той войне,
в огне атаки, грохоте и гуле
не мог ты не подумать обо мне
в последний час —
за миг до встречи с пулей…

 

Евгений Новичихин (р.1939)

ЧЕРНЯХОВСКИЙ
В накрывшем нас трагическом обвале,
В кошмарном и нелепом дележе
Мы так друг друга слышать перестали–
Не только люди беженцами стали –
И памятники беженцы уже.

Да, слава тоже может стать опальной.
И он, с Россией тяготы деля,
В Воронеже, на площади вокзальной, –
Как будто вновь перед дорогой дальней,
Готовый жизнь опять начать с нуля.

Ах, эти бесконечные вокзалы!
Их столько было в жизни фронтовой!
Побед, утрат – ему всего хватало.
Но много ль на счету у генерала
Коротких улиц Мира за спиной?

Не быть в забвенье имени героя,
Того, кто и за смертною чертой
Готов, как прежде, жертвовать собою,
Живя с народом общею судьбою,
С Отечеством – единою бедой.

И дай-то Бог, Россия, чтоб достало
Нам мира, хлеба и душевных слов,
А если надо – то и пьедесталов
Для всех твоих солдат и генералов,
Для всех тебя прославивших сынов!

 

Виктор Будаков (р.1940)

* * *
Я читаю отцовские письма.
Сорок пятого года они.
Как иссохшие блеклые листья,
Как сметенные временем дни.

Штампы четкой военной цензуры.
Что же пишет уставший отец
Меж боями, на перекуре? —
Скоро страшной године конец.

До Берлина все ближе и ближе —
И тревожнее писем язык.
«Может статься, что вас не увижу.
Знай, Мария…» —
                               слова будто крик.

Пишет: если убьют, чтобы сына
От дурного уберегла,
Чтоб не шел он путями косыми,
Чтоб поменьше увидел он зла.

Чтобы сын…
                      О себе я читаю,
Сам давно уже муж и отец…

Листья с веток у окон слетают,
Словно тени отживших сердец.

 

Станислав Никулин (1937 – 2011) 

НА ЗАДОНСКОМ ШОССЕ
У братских у могил
тревожней сердца стуки,
и никаких нет сил
забыть здесь о разлуке
со всеми, кто полег
за Землю в землю эту,
чтоб я спокойно мог
ходить по белу свету.

Здесь тишина слышней,
становятся здесь чище,
здесь прошлое видней,
здесь выгод мы не ищем.
Здесь на закате дня
заря приспустит знамя…

У нас и у Огня
негаснущая память.

 

Станислав Чернышёв (1934-1998)

СЛОВО О ПОБЕДЕ
Она пришла перед рассветом,
еще пропахшая войной,
в шинель солдатскую одета,
с нехитрой кладью за спиной.
Стояла.
Молча улыбалась.
Сны наши чутко берегла.
Осматривалась. Обвыкалась.
Включалась в мирные дела.

И мы почувствовали это.
И перехватывало дух,
каким весенним чистым светом
земля откликнулась вокруг.
А небо стало синим-синим,
ни тучки-облачка вдали,
как будто вдовы всей России
глаза оттаяли свои.

Уже смеялись, целовались,
на площадь шли со всех сторон,
а гостья так и не решалась
мальчишеский тревожить сон.
Но зайчик солнечный метнулся
из-за оконного стекла,
и я проснулся.
Улыбнулся.
И я спросил ее:
— Пришла?

 

Александр Нестругин (р.1954)

НА ДОНСКОМ БЕРЕГУ
Здесь дубы не сведёшь, как бывало, в полки –
Редкой цепью стоят на поверке вечерней.
И окопы ожине лежачей мелки,
И ползут лишь терны по ходам сообщений.

Часовым – белый бакен, видать за версту…
Неужели резервы все вышли у Ставки?
Ночь придёт, а всех войск неуступчивых тут –
Я, мальчишка седой,
Да дубы-перестарки.

…Я сюда прихожу, виноват без вины,
Тишины зачерпнуть, что тут горше и чище.
Тут позиции те, что врагу не сданы, -
И траншеи на ощупь судьбу мою ищут.

 

Александр Ромахов (1961-2007)

* * *
Ну вот, последний бой затих.
Мы обернулись:
— Павшие, простите…
Помянем их. Как узок круг живых!
Слеза солдатская
Нерастворима в спирте.

Слеза солдатская свинцово-тяжела,
Со звоном падает
На дно трофейных кружек…
Четыре года Родина ждала,
Чтоб смолк чужой,
Гортанный лай оружья.

Мы победили. Вот он, их рейхстаг.
Мы победили… Павшие, простите!
О ваших жизнях, больше — о смертях
Мы золотом напишем на граните.

Патрон последний пусть еще в стволе
И горячи от боя автоматы…
Домой! В Россию…
                                Мы не виноваты —
Прощайте, кто лежит в чужой земле.

 

Игорь Лукьянов (р. 1947)

* * *
Послевоенные года…
Еще отчетлив гул последних
боев для сверстников отца —
фронтовиков двадцатилетних.
Они сойдутся за дымком
«Казбека» или «Беломора» —
И снова небо,
снова гром
авиационного мотора.

Ложится память на крыло,
летит до самого Берлина.
В Европе целый год светло.
Спасенный мир глазами сына
глядит. Сиренью льнет в окне.
Но долго ль это будет длиться?
И репродуктор на стене
гремит о перелетных птицах.

 

Владимир Шуваев (1946-2014)

* * *
Обелиск невысок. Небогат.
Две дороги крест-накрест лежат.
Не слышны ни гармонь, ни слова.
Скорбный ряд начинается с «А».

Там за списком за этим лежат
Тридцать восемь погибших солдат.
Тридцать восемь…
Теперь тридцать семь.
Ты нашелся — погиб не совсем!

Сквозь болезни, сквозь наше житье —
Тридцать лет выходил из боев.
И вернулся сомкнуть этот строй.
(Тяжело возвращаться домой).

А потом возвращаться назад,
Где расхожие речи звучат:
Не о том! Как по сердцу кнутом!
Да чего уж… Об этом потом.

Обелиск невысок. Небогат.
Что же сердце стучит, как набат?
Обелиск, как везде, как всегда.
Может, ярче алеет звезда?

И, забыв про обратный билет,
Ты стоишь среди прожитых лет…
Тихо движутся два муравья
Через список от «А» и до «Я».

 

Иван Щёлоков (р.1956)

* * *
Мой дед пришел с войны и посмотрел
На дом, семью...
                     Слезы не мог сдержать
Хотел свой ратный подвиг осознать:
Подумал день, второй — и не сумел...
На третий — вышел сеять и пахать.

Подготовлено Воронежским региональным отделением Союза писателей России

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную