КОВАРНАЯ АКОНКАГУА

А-КОН-КА-ГУА! Это распевное название самого высокого на планете вулкана я впервые услышал в 2008 году. В нём почудилась тайна, возбудившая моё воображение. Я на много месяцев потерял покой: грезил, как бы подняться на заснеженную, промороженную вершину этого семитысячника*. Временами он виделся мне чуть ли не наяву. Я даже ощущал гуляющий там ветер. «Видел» столь чётко, что мог мысленно проделать весь путь от подножья до пика. (Как позже выяснилось, «видения» не совпали с действительностью. Всё оказалось по-другому: намного сложней и жёстче).

Во мне крепла уверенность, что подъём на высшую точку Западного полушария откроет для меня нечто архиважное. В конце концов, я понял: восхождение, как и мечту, нельзя откладывать. Всё, решено! А когда решение принято, остальное получается само собой.

*Если быть точным - 6962 метра.

После перелёта «Уфа-Москва-Мадрид-Буэнос-Айрес», продлившего сутки на десять часов, пересели в двухэтажный автобус и, проехав через всю Аргентину с атлантического побережья до предгорий самого длинного на Земле хребта под названием Анды (Кордильеры), мы с моим другом Эмилем Ждановым оказались в столице аргентинского виноделия – утопающем в зелени городе Мендоза.

Тем, кто собрался на Аконкагуа, избежать его посещения невозможно – только здесь в Министерстве по туризму выдают за немалую плату пермиты (разрешения) на восхождение и посещение национальных парков. А поскольку желающих подняться на знаменитый вулкан или побродить по окрестным хребтам довольно много (тут более десяти национальных парков), туризм по отчислениям в бюджет провинции вышел уже на второе место после виноделия.

Когда Эмиль, владеющий помимо французского и английского ещё и испанским, оформлял заявку, я услышал русскую речь. Оглядываюсь: высокий загорелый парень в безрукавке что-то объясняет девушке приятной славянской внешности.

Его лицо показалось мне знакомым. Точно! Я ж видел его фотографии в Интернете в отчётах клуба «Семь вершин!»

- Максим Богатырёв?

- Да!

- Читал о вас много хорошего в Интернете.

Разговорились. Узнав, что мы идём на Аконкагуа, он продиктовал оптимальную временную раскладку маршрута. Увидев прикреплённую к рюкзаку мою тонковатую куртку, он отдал мне свой роскошный пуховик и штаны с особой термопрокладкой. Я пытался заплатить, но он категорически отказался. Только записал в моём блокноте адрес, куда потом всё это богатство отправить. На память сфотографировались.

В последний раз воспользовавшись достижением технического прогресса (двухэтажным автобусом), сходим на 240-ом километре перегона «Мендоза – Сантьяго» и оказываемся у ворот национального парка Аконкагуа. Вокруг столпотворение острозубых отрогов, каждый из которых состоит из десятка более мелких кряжей, украшенных множеством причудливых башен, глыб, шпилей, щербатых граней, осыпей и расщелин.

Глаз радует редкое богатство их цветовой гаммы. Обычно горы одно или двухцветные, а тут налицо почти вся палитра.

Невольно вспомнился наш Полярный Урал: те же голые, безжизненные скалы (только в белых папахах) и то же богатство красок, правда, благодаря цветистым лишайникам.

Ниже, в ущелье, над бурной речкой видим перемычку из наплывов причудливых отложений, красиво мерцающих янтарными блёстками - «Мост Инков».

Он образовался за счёт десятков струй термоисточника, бьющего из склона: эта вода перенасыщена солями железа.

Пока ехали сюда, по реке пронеслось несколько надувных лодок с любителями водного экстрима. Порой они скрывались между высоких бурунов, и только мелькание оранжевых касок отмечало их путь.

Пройдя ворота парка, направились к административному зданию.

Экипированные не хуже полицейских, рейнджеры зарегистрировали наши пермиты и выдали под роспись номерные полиэтиленовые мешки для… сбора и сдачи при выходе из парка мусора и наших экскрементов.

Закинув на спину увесистые рюкзаки, отправляемся в двухнедельное автономное «плавание». Альтиметр показывает 2940 метров над уровнем моря.

Чтобы добраться до подножья самой Аконкагуа предстояло долго шагать по горной тропе, вьющейся по склонам ущелья Хорконес, словно плющ по каменной стене.

А это более тридцати километров выматывающего, изнурительного треккинга.

Склоны ущелья местами такие крутые, что даже привычные к горам мулы, доставляющие грузы в базовый лагерь, случалось, срывались в пропасть. Когда на дне ущелья видели их выбеленные солнцем кости, невольно притормаживали. Мимо них грозно урчал поток грязно-шоколадного цвета, питаемый ледниками, сползавшими с едва видимых отсюда белоснежных шапок.

Петляя, словно гигантская змея, он,играючи, ворочал валуны, показывая нам, что горные реки – это камнетёсные мастерские. Долина то сужалась, так что гранитные стены с обеих сторон тисками сжимали речку,

то расширялась, давая ей простор.

Четвероногая живность в этих местах отсутствует: для неё здесь нет даже самой скудной пищи. Птицы немногочисленны, да и видовой состав небогат. Самые крупные похожи на наших горлиц, но более поджарые. Летают только парами. Встречаются ещё птахи вроде наших синичек и соловьёв.

Этих пернатых отличает умение держать язык за зубами. Всё делают молчком!

Первая ночёвка - в лагере Конфлюенция (3400 метров). Разноцветный палаточный городок раскинулся на довольно ровной площадке на краю огромного мореного вала. После регистрации нас поселили в многоместной сферической палатке турфирмы «Ланко» вместе сальпинистами из Голландии и Японии (здесь альпинистов именуют андинистами).

Им всем около тридцати, и появление двух белобородых дедов с огромными рюкзаками они встретили недоумёнными и одновременно уважительными взглядами.

Японцы в лагере уже третий день – никак не могут стабилизировать давление, и медики не визируют им разрешение на следующий переход. Всегда с интересом наблюдаю за представителями этой страны, и каждый раз открываю всё больше и больше особенностей в их поведении. Восхищает организованность и работоспособность, а удивляет медлительность и неумение принимать решение в одиночку: по каждому маломальскому поводу бегут советоваться со старшим. А вот особую симпатию вызывает то, как уважительно представители страны восходящего солнца общаются между собой: подойдя, несколько раз почтительно, чуть ли не в пояс, кланяются; говорят размеренно и очень тихо.

Долговязые и сероглазые голландцы порадовали поголовной любовью к чтению довольно толстых книг. Именно книг, а не ридеров. Принести в горы увесистый фолиант, где каждый грамм по мере набора высоты превращается в килограмм, – это уже поступок!

Перед сном поднялся на мореный вал (для лучшей акклиматизации следует побольше двигаться). Полная луна освещала окрестные горы и стекавший с ближней ложбины водопад. Серебристая колонна, упруго падая на уступ, буравила камень и, покипев в выбоине, сбегала в заводь, где успокаивалась и отражала в зеркальной глади нависший утёс. Я наслаждалсяночной панорамой до тех пор, пока шпионившая за мной луна не коснулась чёрного зубца скалистого гребня и, побалансировав на нём некоторое время, словно большой жёлтый мяч, свалилась в ущелье, погрузив округу в непроницаемую тьму.

На следующий день отправились по глубокому боковому ответвлению Хорконеса к небольшому плато, называемому Пласа де Франция. Находится оно под южной стеной Аконкагуа. На всём протяжении пути нас сопровождали угрюмые горы, утыканные клыкастыми скалами.

Настороженно поглядываем на глыбы, готовые скатиться. В ущелье царит такая давящая тишина, что я начинаю ощущать себя ничтожной пылинкой, беспомощной тварью.

Ночью выпал снег, и сейчас повсюду, а особенно по тропам, бегут ржавые ручьи. Идти нелегко. Раскисшая глина чавкает, ноги, несмотря на мощные протекторы, расползаются в разные стороны. Особенно сильно «буксуем» при подъёме на мореные валы.

Эмиль, опровергая мнение о том, что человек в 70 лет уже не ходок в горы, давно обошёл меня и маячит впереди. Я запоздало раскаиваюсь в самоуверенности и переоценке своих природных данных. И тут же нахожу оправдание: пять месяцев назад оседлал Арарат, а совсем недавно - скалистый Олимп.

На высоте 3700 метров растительность исчезла окончательно. Даже лишайники пропали. Обступавшие нас горы по большей части слоистые. При этом слои идут то горизонтально, то скачут остроконечным зигзагом, то разбегаются волнами, то вздыбливаются и вонзаются прямо в небо.

Рассматривая эти загогулины, вдруг понял: это же кардиограмма, отражающая все перенесённые горой «болезни», заканчивающиеся в итоге мелким галечным прахом, уносимым горными потоками в океан.

Подойдя по присыпанному камнями и рыжей пылью льду к Пласа де Франция,

упёрлись в южный склон Аконкагуа, отвесно обрывающийся в остатки глетчерной реки. Уступы и карманы вулкана залеплены оледенелым снегом. Каменная стена подавляла высотой и мрачностью.

Чтобы охватить взглядом эту громаду целиком, приходилось задирать голову. Ещё бы - до её ломаного верха более двух километров!

Подняться по этой стене на вершину Аконкагуа под силу только хорошо подготовленным, владеющим техникой скалолазания альпинистам. Мы же довольствовались лишь созерцанием неприступной цитадели.

На обратном пути видели, как с одного из скалистых гребней сорвалась крупная глыба. Подпрыгивая, словно кузнечик, она увлекла за собой несколько камней поменьше. Все они скатились в речку. Когда подошли к месту, где проскакали камни и увидели оставленные ими глубокие вмятины, невольно поёжились.

Переход от Конфлюенции до базового альплагеря Пласа де Мулас запомнился утомительным однообразием широкой, пологой долины вначале,

несколькими языками селей, почти целиком перегораживающими долину

и изматывающими взлётами, чередующимися с траверсами по почти вертикальным откосам, в конце. Глянешь туда, где глубоко внизу между ещё не обкатанных камней гремит вода, и сердце сжимает обруч ужаса, начинает кружиться голова. Слава Богу, хоть рюкзаки везут мулы*.

Погонщики-индейцы курсируют тут с ними постоянно: доставляют в базовый лагерь продукты, воду, газовые баллоны, а вниз уносят мусор.

*Мул – результат скрещивания кобылы с ослом. Отличается исключительной работоспособностью и долголетием: живут до 40 лет.

Оказывается среди этих животных тоже идёт борьба за лидерство. Впереди идущий мул постоянно отстаивает свою позицию в караване: если кто-то пытается обогнать, он тут же прибавляет скорость.

Тропу в последней трети можно сравнить с тропой испытаний не только физической формы, но и волевых качеств. Местами она такая узкая, что не понимаешь, как можно пройти, не сорвавшись в пропасть? Но всё равно идёшь, пересиливая страх. Идёшь даже после того, как на твоих глазах запнувшийся мул, съезжает вниз. Ища опоры, животное в панике бьёт ногами, а предательский щебень «уплывает». Медленно сползая, мул, наконец, нащупывает копытом крупный камень и, ценой неимоверных усилий, выскакивает на тропу. Этот участок, похоже, самый опасный – внизу много черепов и костей менее ловких животных.

Меня в этой ситуации шокировало поведение погонщика. Он продолжал невозмутимо сидеть в седле и клевать грудь носом в такт шагам своего мула. Если смотреть на него сзади, то видишь живую иллюстрацию к роману Майн Рида «Всадник без головы».

На головах у погонщиков громадные вязаные береты, за поясом - длинные шерстяные платки.

Погонщик обматывает им животным морды, когда грузит или снимает вьюки: если мул не видит, он стоит смирно.

С левой стороны ущелья сплошь голокаменные кряжи средней высоты, а прямо и справа сияют высоченные пики, с которых ветер срывает длинные снежные шлейфы. При этом висящие над пиками одиночные облачка, похожие на веретёнца, часами стоят на одном и том же месте, как будто намертво приклеенные к небесному своду.

Базовый лагерь Пласа де Мулас расположился в самом конце ущелья Хорконес в гигантском цирке, укрытом от ветров частоколом каменных пирамид.

Его рассекает пополам бурный поток талой воды, берущий начало из-под двух ослепительно белых глетчеров, сползающих с гор, наглухо заперших ущелье.

Светло-коричневая громада Аконкагуа грозно взирает на лагерь с правой стороны.

Этот палаточный городок в несколько раз больше, чем в Конфлюенции. Состоит он из нескольких «микрорайонов» в пять-десять палаток, принадлежащих разным турфирмам. Население: голландцы, поляки, немцы, сербы, чехи, монголы(!). Но больше всего, конечно, аргентинцев. Девчата, представляющие компанию «Ланко», поселили нас с Эмилем в просторной четырёхместной палатке рубинового цвета. До ужина я успел сходить в телекоммуникационный центр и, заплатив 20 долларов, отправить по электронной почте домой и в «Башинформ» сообщение о том, где мы находимся и о наших планах на ближайшие дни.

Здесь, на высоте 4300 метров над уровнем моря, нехватка кислорода весьма ощутима: ходить тяжеловато. Чуть прибавил шаг - дыхание сбивается. Хочется присесть, отдохнуть.

С проводником возникла неожиданная проблема. В «Ланко» оба заняты и освободятся только через пять дней, в других компаниях тоже свободных нет. Утром слышим, кто-то тихонько скребёт по ткани палатки. Выглядываю. Стоит щуплый светловолосый, сероглазый мужичок средних лет в истрёпанной соломенной шляпе с обвислыми краями. Тихо, почти шёпотом, поздоровавшись, спрашивает на испанском:

- Это вам проводник нужен?

- Да. А что?

- Меня зовут Роджерс Кангиани. Могу сводить на Аконкагуа. Вот мой сертификат.

Нам бы обрадоваться, да невзрачный вид пришельца сильно смущал.

Тем не менее, сели поговорить. И чем дольше общались, тем большую симпатию испытывали к нему. А когда узнали, что он на вершине был 27 раз и готов без дополнительной оплаты нести часть нашего груза, то и последние сомнения отпали.

Подписали договор и рано утром, ещё до восхода солнца отправились на акклиматизационное восхождение к остроконечной горе Бонете (5005 м.). Она высится за речкой - чётко напротив Аконкагуа.

Прежде чем вести на семитысячник, Роджерс решил таким простым способом проверить наше физическое состояние и реакцию на высоту – не начнётся ли «горняшка».

С погодой подфартило: было безветренно, ясно, а воздух прозрачен, как стекло в телескопах. Переправившись по шаткому мостику, почти касающемуся бурунов мутного потока, «потопали» вверх медленным, размеренным, так называемым «гималайским шагом». Я первое время шагал с трудом: в голове стреляло, да и силы куда-то подевались. Но, когда начался крутяк, вдруг ожил: организм понял, что, как ни капризничай, а идти придётся и ввёл в действие резервы (он всегда так хитрит, правда, эта «резервная батарейка» с каждым годом теряет ёмкость).

Через два с половиной часа подошли к наиболее отвесной части каменного конуса. На макушку взбирались уже на четвереньках. Чтобы не сорваться, цепляюсь руками за малейшие выступы. Первым оседлал остроконечный пик Роджерс, вторым - Эмиль, следом - я. На вершине меня охватили такая радость и восторг, что я обнял тёплый от стоящего в зените солнца камень, прижался к нему щекой и…зарыдал.

Проводник достал из расщелины пластиковую бутылку, выудил из неё одну из вложенных до нас записок, взамен затолкал листочек с нашими координатами. Из текста вынутого послания явствовало, что его оставили два немца и один австриец. Когда вернёмся домой, обязательно свяжемся с ними по Интернету: такова традиция.

Поднимаем и фотографируем флаги.

Открывшиеся во все стороны дали ласкали взор неземнойкрасотой и первозданным величием. Поражало разнообразие кряжистых отрогов, как по цвету, так и по форме.

Тут и одиночные пирамиды в боярских шапках облаков, подпираемых застывшими потоками лавы,

и бесконечные величественные цепи, изрезанные прожилками снега, лентами глетчеров, и гряды ледниковых морен, гигантские языки осыпей и селей, перегораживающих долины. И над всем этим царит бесконечно глубокий, чисто выметенный ультрамариновый свод.

Туповерхая громада Аконкагуа отсюда видна особенно хорошо.

Там бешеный ветер то и дело вздымал снежные паруса. На Бонете же - штиль. Ветерок лишь временами просыпался и слегка шевелил волосы. Разомлевшие тёмно-коричневые, будто загорелые, горы, кажется, даже покачивались, приплясывали в текучем мареве. Прогретые полуденным солнцем, они погружены в сладостную истому. Трудно представить, но несколько дней назад здесь свирепствовал мороз, и о скалы билась колючая позёмка. Жизнь в горах полна контрастов!

Зубчатая цепь, подпирающая небо на западе, очерчивала границу между Аргентиной и Чили. Дальше простиралась, занимая половину Земного шара, громада Тихого океана, посреди которого с севера на юг проходит знаменитая линия Гринвича. Пересекая её на кораблях и самолётах, штурманы меняют даты: либо перескакивают через число, либо дважды отмечают один и тот же день недели.

Бонете в сторону Чили обрывается вертикальной шестисотметровой стеной. Вниз лучше не смотреть - сразу хочется покрепче вцепиться в макушку горы. На востоке, левей Аконкагуа, гордо высится главный хребет.

Его заснеженные пики взметнулись так высоко, что, кажется, ещё чуть-чуть, и продырявят тёмно-синий свод неба. Я очарован! Состояние благоговейного восторга наполняет меня всякий раз, когда я оказываюсь в мире холодных, бесстрастных громад. Оглядывая покрытый каменными пирамидами простор, испытываю такое наслаждение, что не жаль ни потраченных сил, ни денег, ни времени.

От грандиозности и мощи, убегавших за горизонт хребтов, перехватывало дух: я - песчинка в сонмище великанов! (Когда на горы смотришь в иллюминатор самолёта, этого не осознаёшь, так как находишься в замкнутом пространстве, созданном и защищённом последними достижениями цивилизации).

Царящую сегодня в горах тишину лишь изредка тревожил гул сходящих в изголовье каньона небольших лавин и… сопение слегкапростывшего Эмиля. Мне вдруг сделалось так хорошо, что я лёг на широкий уступ и с наслаждением раскинул в стороны руки, ноги. Сразу почувствовал облегчение в теле: гора как будто вливала в мышцы свою силу. В голове появилось сладкое лёгкое кружение…. Сколько прошло времени? И есть ли оно, это время? Лежу, слушаю, растворяясь в чистых, процеженных тишиной, звуках…. Полностью погрузившись в них, уже не верю, что где-то существует иной мир, в котором кипит придуманная человеком жизнь, похожая на бесконечную, а порой и совершенно бессмысленную, гонку. У кого-то это гонка за материальным успехом, у кого за славой, у кого… за женщинами. Кажется, что ничего этого уже нет. Есть только ласковое солнце, вздыбленные в дикой пляске горы и ты, дитя Создателя! На меня снисходит благодать и уже кажется, что так будет вечно…. Ради таких минут и взбираешься в поднебесье.

Тогда мы не знали, что этот, пребывающий в неге и свете, мир через несколько дней накроет затяжная волна холода, а жесточайший ветер вздыбит на Аконкагуа несовместимый с жизнью Белый Шторм, и нам придётся буквально бороться за выживание.

Сейчас же, наслаждаясь жизнью, я с благодарностью вспоминал свою Танюшу. Эта умнейшая женщина за более чем сорокалетнюю совместную жизнь не только ни разу не упрекнула меня за регулярные, порой многомесячные, отлучки, сопровождавшиеся ощутимыми брешами в семейном бюджете, а наоборот, понимая, насколько это важно для меня, всячески поддерживала и защищала перед родственниками моё право быть самим собой.

Некоторые говорят: «Камиль, ты герой!» Отнюдь! Герой не я, герой - моя жена! Когда я уезжаю в свои любимые горы, можно сказать, получать удовольствие, именно на её плечи ложатся все семейные и производственные заботы: и за престарелыми родителями надо присмотреть, и с внуками понянчиться, и детям где советом, где делом помочь, и с проблемами на предприятии разобраться. И ещё при этом оставаться молодой и самой красивой для меня!

От этих размышлений отвлёк треск и последовавший за ним грохот. Поворачиваю голову и вижу огромный кусок глетчера, скользящий ко дну ущелья.

Спуск с Бонете дался полегче. На полпути у ручья с чистейшей водой, устроили привал. Утром ручей был худосочным и скован льдом - мы его просто перешагнули. Сейчас же пришлось подыскивать подходящее место и перебираться на другой берег, прыгая по торчащим из воды камням.

Раздевшись по пояс, освежились студёной водой, попили чай, позагорали и в прекрасном настроении пошли в лагерь. Когда спустились в основное ущелье (Хорконес), дорогу перегородил ещё более мощный поток. Вода здесь уже перекатывалась через вибрирующий от натуги мостик – сегодня так жарко, что глетчеры тают прямо на глазах.

До сих пор не понимаю, как мы сумели пройти по нему: бесноватый поток нёсся прямо по настилу.

Добрались до лагеря на исходе дня. Снег на склонах, поглощая свет заходящего солнца, становился всё более кровавым. Было так красиво, что сделал около десятка снимков.

Проводник поставил нашей физической подготовке «отлично» и объявил, что весь следующий день можем отдыхать, а послезавтра должны быть полностью экипированы и готовы к выходу на Аконкагуа.

Прежде чем уйти он провёл ревизию нашего снаряжения. Мои горные ботинки забраковал - выше 5500 нужны потеплей и покрепче. Необходимы так же кошки и балаклава. К Эмилю вопросов не было, так как он, чтобы не опоздать на карнавал в Рио-де-Жанейро, планировал подняться только до первого лагеря (5100 м). Мне же следовало срочно где-то раздобыть все недостающее. Роджерс посоветовал обратиться к живущему здесь художнику Мигелю. Он регулярно ходит в горы, и у него всё это должно быть.

Ангарного типа палатка Мигеля стояла на скальном возвышении в метрах семидесяти от нашей. Она служила ему и домом, и мастерской, и картинной галереей одновременно. Земля перед входом устлана ярко зелёным ковролином. В бочке раскидистая пальма, рядом два беленьких кресла.

Чуть поодаль высокий столб, к которому прикреплены стрелки-указатели с расстояниями: «Лондон», «Сидней», «Санкт-Петербург», «Париж» и.т.д. В общем, десятки городов мира!

Мигель был похож на древнегреческого бога, забывшего умыться и причесать длинные вьющиеся волосы.

Довольно рослый детина, могучего телосложения с густой щетиной на загорелом лице. Живые, подвижные глаза излучали оптимизм. При этом была в его взоре какая-то детская беззащитность, свойственная всем талантливым людям до конца их дней.

Встретил он меня обаятельной улыбкой. Узнав, что я из России, поставил диск с русскими романсами. Помимо удовольствия, я испытал гордость оттого, что песни моего Отечества звучат в Аргентине и не где-нибудь, а у подножья самого высокого в мире вулкана. Во всём поведении художника ощущалось уважение к россиянам. Он заварил и подал мне колебасу с чаем матэ и стал расспрашивать про легендарную страну Беловодье, показывать альбом с картинами своего кумира – Николая Рериха.

- Камил, как думаешь, что есть Шамбала?

Я стал объяснять, что это особое место в Гималаях, которое Рерих искал всю жизнь.

- Нет, - перебил Мигель. - Ты скажи, что есть шамбала?

- Она у каждого своя. Для меня - это люди, которых я люблю, и которые любят, понимают меня… добрые дела, а главное - чистая совесть…. Я так считаю.

Художник надолго задумался. Наконец произнёс:

- Пожалуй, ты прав.

После этого стал показывать свои работы. Следует заметить, они весьма популярны и отмечены дипломами международных выставок. Его картины выставлялись даже в Ватикане.

Узнав о моих проблемах со снаряжением, Мигель, не раздумывая, полез в мешок и достал оттуда поочерёдно жёлтые пластиковые ботинки, кошки к ним и балаклаву.

- Что я Вам за это должен?

- Будет хорошо, если не забудешь вернуть!

Вдохновлённый добросердечием хозяина, я поинтересовался:

-Мигель, а можно на столбе Мира прикрепить стрелку с названием моего города?

-Пожалуйста!

Аргентинец достал дощечку, ящик с инструментом. Мы её быстренько обстругали, заострили, покрасили. Я крупно написал «UFA» и прибил на самом видном месте, выше Москвы.

Любуясь на свою работу, подумал: «Нет, не зря я сюда, к чёрту на кулички, забрался!»

После обеда отправились с Эмилем в медпункт. Доктор проверил давление, содержание кислорода в крови и записал в пермите: «Давление 129/78, пульс 68, кислород 87 (в нижнем лагере был 99). К восхождению допущен». У Эмиля со здоровьем, несмотря на то, что он старше меня на семь лет, тоже всё в порядке.

Вечером нас пригласили на ужин аргентинские альпинисты. Мой верный друг, увидев лежащую в чехле гитару, спросил:

- Можно?

- Конечно! Это будет приятно!

И тут Эмиль удивил меня в очередной раз: гитара в его руках заговорила так, что все затаили дыхание. А когда он ещё и запел, то эмоциональные аргентинцы зааплодировали от восторга.

Ночью, как всегда трещали, лопались разогретые на солнце камни. Временами начиналась настоящая перестрелка. Вот так за тысячи лет скалы рассыпаются в щебень, а щебень - в песок.

На Аконкагуа поднимаются, как правило, поэтапно, с ночёвками в лагерях. (Лагерь» громко сказано! Это просто ровные площадки, пригодные для установки палаток). Их три: Канада (5100), Гнездо Кондора (5600), Берлин, либо Колера (6000). Выше уже сама вершина (6962). Единственное место, где есть капитальная хижина и электроэнергия – Гнездо Кондора. Там дежурят вахтами три спасателя.

Вышли на гору в 9 утра. Тропа, уходя зигзагами по каменистому склону, за три часа размеренной, как в замедленном кино, ходьбы, вывела на небольшое заснеженное плато. Это и был лагерь Канада.

Мы оказались первыми, кто поднялся в этот день. Поставили палатки, обложили увесистыми камнями фартуки. Роджерс сварил на газовой горелке рисовую кашу с салями. Пообедали. Вскоре стали подходить другие группы. Погода к этому времени испортилась: поднялся ветер, повалил снег. Плато задымило позёмкой, и вновь прибывшим пришлось помучаться при установке палаток. Мы же в своих туго натянутых матерчатых убежищах радовались, что успели обустроиться до непогоды.

Ветер и низовая метель буйствовали всю ночь. К утру потолок палатки покрылся густым слоем инея. Когда я или Эмиль ворочались, он сыпался на нас и таял. Чтобы окончательно не промокнуть, я взял миску и за пять минут ложкой соскрёб почти все искристые бриллиантики.

Заваленные снегом палатки, из-за разницы температур, снаружи обледенели так, что сложить и упаковать их было невозможно. Решили ждать, когда выглянет солнце.

Развиднелось лишь после полудня. Сквозь прорехи туч на плато хлынули снопы яркого света. Эмиль, попрощавшись,ушёл вниз, а мы принялись убирать с фартуков камни, отгребать снег. Когда палатки немного просохли, утрамбовали их в компрессионные мешки. Едва успели свернуть лагерь, снег повалил вновь. К Гнезду Кондора шли при густой боковой позёмке. Насыщенный острыми иголочками ветер выжимал слезу и забивал рот. Пришлось одеть балаклаву и тёмные очки на пол лица. Сразу стало полегче.

Добраться до Гнезда Кондора в этот день не удалось. Запуржило так, что вынуждены были заночевать на промежуточной площадке с приятным для слуха россиянина названием Аляска.

На Гнездо взошли только к обеду следующего дня. На краю плато возвышалась ступенями широкая скала, действительно похожая на гигантское гнездо. Теперь было ясно, почему у лагеря такое звучное название. На самом же деле, эти огромные птицы здесь не живут - во всей округе для них нет ни грамма пищи.

Снег всё это время сыпал почти непрерывно. Идущего впереди проводника уже в десяти метрах не было видно: ориентировался на мутное пятно от чёрного рюкзака и быстро заметаемые струями позёмки вмятины на снегу. А когда и эти «маячки» исчезали, нащупывал тропу ногой. Правда, вскоре необходимость в этом отпала: я стал просто «видеть» её. Видимо пробудилась забитая городом интуиция или открылся третий глаз. Со мной однажды уже было такое, когда я зимой ночью один поднимался на Иремель. Тогда интуиция тоже не подвела: рассвет встретил на вершине.

Миновав полузасыпанный снегом и увенчанный бело-синим аргентинским флагом дом спасателей, обрамлённый суставчатыми сосульками, обнаружили за скальной стенкой тихий закуток. Он идеально подходил для ночёвки. Место мы выбрали столь удачно, что к вечеру вокруг выросло ещё с десяток палаток. Ночью практически не спали: ветер сменился, и стенки нашего убежища трепало так, что приходилось только удивляться, как пластиковые дуги и ткань выдерживают его напор.

С утра время от времени выглядываю из палатки в надежде на улучшение погоды. Но сквозь потоки снега даже туч не видно. Наоборот, к хлопкам матерчатых скатов прибавились раскаты небесного грома. Ого! Одновременно гроза и снежная буря! Это ж редчайшее явление! Даже разговаривать невозможно, кричим друг другу прямо в ухо. Соседи почти все ушли вниз. Там ветер не так силён и кислорода побольше.

Миновали первые сутки, начались вторые…. Своды палатки от дыхания оледенели. Да ещё снег каким-то образом проникает сквозь микроскопические щели и тает. На прорезиненном днище образуются лужицы воды. Время от времени вытираю её носовым платком и отжимаю в тамбур. Спальник пропитался влагой и почти не греет.

С наступлением темноты мороз, как всегда, усилился, и спальник снаружи приобрёл жёсткость кровельного железа. Когда я шевелился, он начинал хрустеть. Утром пришлось буквально отгибать оледенелые края. Тело от холода спасал подаренный Максимом Богатырёвым пуховик, а вот ноги мёрзли так, что пальцы потеряли чувствительность.

Лежать долгими часами в закрытом, тесном пространстве было утомительно. Тело тосковало по движению и, хотя погода не располагала к прогулкам, я, натянув на себя всё, что оставалось в рюкзаке, выполз наружу. Меня встретил ураганный ветер, секущий снег, малый кислород и мороз. Поднявшись сквозь снежную завесу к началу тропы на Берлин, свернул к краю пропасти в надежде хоть что-нибудь сфотографировать. Но вовремя остановился: вспомнил, что основной причиной гибели людей на Горе является ветер, сбрасывающий альпинистов в бездну.

Когда с трудом преодолевая сопротивление встречных шквалов, возвращался к палатке, задыхался от сбивающего дыхания ветра и снега. Порой даже приходилось ложиться на камни (снега на плато совсем мало – сдуло ветром).

Конец дня не принёс перемен. Бесноватый ветер налетит, отлупцует бедную палатку со всех сторон, так что она вся ходуном заходит, и - тишина. Слышно, только, как стонут от его натиска соседние скалы.

Проходит одна-две минуты, и вновь яростная атака. От оглушительных хлопков туго натянутой ткани разболелась голова. При этом снег не прекращается ни на минуту.

Поначалу я стряхивал его резкими ударами изнутри. Но, в конце концов, по бокам выросли такие кучи, что снегу некуда стало ссыпаться. Пришлось выползать наружу и отгребать руками образовавшиеся сугробы. Выход в отсыревшей одежде на ураганный ветер потребовал от меня большого усилия воли. После этой жестокой экзекуции я долго не мог унять дрожь в застывшем теле. Спасибо Роджерсу, он как чувствовал, – принёс в термосе очередную порцию горячего чая с лимоном. После второй кружки дрожь прекратилась, и я задремал.

Открыв глаза, первым делом бью по потолку, чтобы сбросить с палатки снег и понять, что происходит снаружи. Увы, там по-прежнему метёт.

- Эй! Солнышко! Где ты? Когда ты порадуешь нас?

Дабы ослабить пытку бездельем, стараюсь больше спать. Тогда хотя бы не лезут в голову с маниакальной навязчивостью одни и те же мысли. Чаще других: «Зачем мне всё это? Сидел бы сейчас в мягком кресле и перечитывал любимого Валентина Распутина или Моэма!».

Действительно, зачем? Если бы в городе мне предложили работу, связанную с такой колоссальной тратой энергии, да ещё в столь тяжёлых условиях, я бы и за большие деньги не взялся. А тут сам добровольно (в этом весь парадокс!) тащусь с грузом туда, где дышать нечем, где круглый год мороз, а ветер валит с ног. И за это мне не только не платят, а наоборот, сам вкладываю немалые деньги.

Мысленно перебираю варианты ответа: самоутверждение, желание сделать то, что не каждому под силу, поймать миг восторга и счастья, насладиться красотой и мощью гор, заглянуть за горизонт…. Да, всё это имеет место, но первопричина всё же не в этом. Какая-то более властная, неосознанная сила побуждает меня лезть в поднебесье, рисковать, обрекать себя на запредельные нагрузки.

Хотя, быть может ездить по свету, видеть новые края мне важно как писателю. Путешествия, высокогорный экстрим обостряют восприятие, насыщают впечатлениями и помогают наращивать профессиональный уровень. А возможно, всё гораздо проще: и страсть к горам, связанная с колоссальным напряжением физических и душевных сил – это моя индивидуальная особенность, заложенная в генах.

Сейчас у меня уйма свободного времени и, погрузившись в свои ощущения, можно попробовать докопаться до причин, казалось бы, столь нелогичного поведения.

Дотошно копаясь в себе, понимаю, что где-то внутри меня есть маленький волчок (волчок не в смысле зверя, а юла). И этот волчок живёт своей собственной жизнью. Крутится то быстрее, то медленнее. И когда его обороты достигают определённой скорости, во мне просыпается внутренний зуд. Он как бы говорит: «Хватит сидеть! Пойдём, пойдём!» И неважно, куда пойдём - лишь бы не сидеть на месте. И этот волчок невозможно затормозить, притушить. Он только набирает обороты и постепенно захватывает все мои мысли. Подталкивает меня. Нарастает желание увидеть то, что ещё не видел.

Мы сейчас живём в таком мире, что всё можно увидеть по телевизору или через Интернет. Но этот хитрый волчок хочет взглянуть на мир своими глазами. И наступает момент, когда я не в состоянии противостоять ему. И хотя здоровье уже не то… всё равно иду. Порой думается: хватит, пора остепениться! Но проходит время и «он» опять заводит во мне пружинку беспокойства, и я начинаю, как бы подпрыгивать: почему сижу? Время идёт, а надо ещё так много успеть!

Испокон века человека тянет познать непознанное. Это качество мы называем любопытством. У кого-то его много, у кого-то мало, у кого-то совсем нет. (Это как в пирамиде Маслоу: крыша есть, еда есть – и хорошо! И через ступеньку не перепрыгнуть). Но по мере удовлетворения естественных (биологических) потребностей, человек развивается, появляются новые, более высокого уровня запросы и желания.

Некоторые люди осёдлы по характеру. Им не хочется ничего менять, им даже страшно сдвинуться с места. В них нет волчка. А есть иная категория людей, которым неважно есть деньги или нет, есть здоровье или нет. Их гонит этот самый волчок! Представители этого беспокойного племени без ног поднимаются на Мак Кинли, встречают 90-летие на вершине Эльбруса! Они не могут по-другому. Эта порода людей всегда стремится недоступное, находящееся за горизонтом увидеть своими глазами.

Мне ездить по свету, видеть новые края нужно и как писателю: путешествия обостряют восприятие, насыщают впечатлениями, будят воображение.

Законы человеческих поступков сложны, ещё сложней законы памяти. Вдруг вспомнилась окраина Хабаровска и сопка, синевшая на горизонте. Её мы так и звали – Синяя сопка. Это она в далёком 1958 году поманила меня к себе. И когда, вместо того чтобы пойти в школу, я поднялся на неё, увидел, что за ней дыбятся ещё более высокие горы, и захотелось пойти узнать, а что же за ними? Наверное, именно тогда эта сопка околдовала меня, и я заболел горами на всю жизнь.

Вечером третьего дня в мою «берлогу» заполз вместе с термосом, полным горячего кофе со сливками, Роджерс. Всегда спокойный, в этот раз он был встревожен. Оказывается, ему по рации сообщили, что Белый Шторм прекратится только 18 февраля, то есть через пять дней, а у нас продуктов и газа в обрез.

- Надо спускаться! – резюмировал он.

- Роджерс, чтобы попасть на Аконкагуа я пролетел 20000 километров, потратил уйму денег…. Нет! Пока не поднимусь на вершину, с горы не слезу.

- Камил, я знаю много плохих историй. Горе дела нет до нас. Каждый год гибнут люди. Не хотелось бы пополнять этот счёт. Нужно спускаться!

Я молчу…

Роджерс встаёт и, пробурчав своё любимое: «Эль омбрэ тропонэ и Диос диспонэ» («Человек предполагает, а Бог располагает»), уходит.

Я в растерянности …. Понимаю - спускаться надо, но никак не могу примириться с этим: отступление для меня равносильно поражению. Что делать? Мысленно обращаюсь за советом к Танюше. В последнем смс она написала «Не рискуй! Ты нам нужен живой!» Как же быть? И жена призывает к благоразумию. Но моё природное упрямство (родился в год Быка) взяло верх над здравым смыслом. «Буду идти до последнего!» - решил я.

Натягиваю ботинки и, согнувшись от ветра пополам, пробиваюсь к заваленной снегом конуре проводника. Упругие удары взбесившегося воздуха бросают из стороны в сторону. Сквозь снег вижу, что на плато осталось всего три палатки, но и там люди уже вытащили рюкзаки. Похоже, собрались уходить.

Роджерс потеснился и я, поджав ноги, как-то умещаюсь у входа (его палатка поменьше моей).

Бодро сообщаю: «Три палатки ещё стоят», и смотрю на проводника с надеждой.

- Камил, мы не можем жить здесь ещё пять дней. Нужно спускаться. Переждём непогоду и восемнадцатого вернёмся, - почти умоляет он.

- У меня пермит до семнадцатого, - возражаю я, и лихорадочно прокручиваю в голове альтернативные варианты. Наконец, говорю:

- Роджерс, давай сделаем так: если ветер завтра ослабеет, берём самое необходимое и налегке без палаток идём на Берлин. Ты говорил, что там есть хижины. Переночуем, и тогда видно будет. Метеорологи часто ошибаются в своих прогнозах. Вдруг повезёт!

Проводник как-то странно качает головой: сначала отрицательно, потом утвердительно. Видя, что я смотрю с недоумением, вносит ясность:

- Си! (Да!) Но если Шторм не ослабнет, спускаемся! Договорились?

Крепкое рукопожатие скрепляет наш мужской уговор.

Проснулся в состоянии, схожем с ожиданием чуда. Высовываю голову наружу. Создатель как будто услышал мои молитвы: непроницаемый войлок туч на западе, откуда и дуло, распался на куски, обнажив, впервые за много дней, синеву неба. Снег чуть сыпет, вялые порывы едва шевелят поземку. Я воспрял духом. Одеваюсь и выползаю из палатки: передо мной «свежевыбеленные» хребты.

Под нами бугрятся, скрывая ущелья и более низкие горы, мощные пласты облаков. Из них кое-где торчат конусы промороженных пиков, купающихся в лучах восходящего солнца. Над всем этим волнистым простором господствует тупая макушка Аконкагуа.

Палатка Роджерса ожила. Из неё показался мой проводник. Он тоже повеселел. Первым делом вытащили для просушки спальники. Отобрали и сложили в рюкзак Роджерса вещи, которые понадобятся для восхождения и, надев кошки, медленно зашагали по целине наверх. Начинался самый крутой подъём. К счастью, этот взлёт иногда перемежался пологими участками.

После трёхдневного лежания мышцы ослабли. Тело, особенно спина, не слушалось, и вместо планируемых 4 часов до лагеря Берлин ползли 6,5.

Здесь действительно стояли вполне приличные хижины, напоминающие по форме шалаши. (Их построили немецкие альпинисты, поэтому лагерь и назвали «Берлин»).

Выбрали ту, что пониже - в ней теплее будет ночевать. Я расстелил спальник и замертво повалился на широкие нары. Поднялся лишь тогда, когда Роджерс вскипятил добытую из снега воду и заварил ею китайскую лапшу. Есть не хотелось, а вот чая с лимоном я с жадностью выпил четыре кружки.

Ветер выл за стенкой голодным зверем, но в хижине он был не так страшен. Ночью раз десять просыпался от приступов удушья – высота в 6000 метров давала о себе знать. Часто-часто дыша, восстанавливал содержание кислорода в крови, но через некоторое время приступ удушья повторялся. Надо сказать, пренеприятнейшее состояние: вдруг охватывает такая неконтролируемая паника, что, кажется, ещё минута и умрешь.

К утру я так и не восстановился. Более того, появились слуховые галлюцинации: то слышал духовой оркестр, то откуда-то сверху начинал кричать петух. Появилось желание плюнуть на всё и как можно скорее бежать вниз, но упрямство и самолюбие держали. Погода тоже не прибавляла оптимизма: небо, хоть и чистое, ветер опять погнал между скал хвостатые шлейфы снега, колючие крупинки больно хлестали лицо, забивали рот, не давая дышать полной грудью. Кислорода и так мало, а тут последний изо рта выдувают!

Роджерс молча наполняет термосы чаем с остатками лимона, суёт мне в карманы орехи, плитку шоколада, и мы как-то обречённо направляемся к вершине. С первых шагов обливаюсь потом. Иду, не поднимая головы. Сосредоточен на том, чтобы не отстать от проводника ни на шаг. Как только начинаю оглядывать окрестности, сразу теряю темп, сбиваю дыхание…

Время куда-то провалилось или остановилось, но мне это уже безразлично. Тупо шагаю, словно солдат на исходе пятидесятикилометрового марш-броска. В опустевшем черепе пульсирует одна и та же мысль: «Не отстать от проводника!» Я даже не заметил, как натянуло тучи, и к низовой позёмке прибавился падающий сверху снег. Всё погрузилось в белёсую мглу.

Видя моё полуобморочное состояние, Роджерс завел меня под защиту скал. Тут снег падал плавно. Проводник разлил в кружки чай. Пока я пил он втолковывал мне, что идти дальше опасно: в такой снежной круговерти легко сбиться с пути; что сейчас мы находимся возле пика Импеденсис. Его высота 6300 метров. Мы можем взойти на него и там сфотографировать все твои флаги, после чего с чистой совестью начинать спуск.

Это предложение мне понравилась. Правда, причину не сразу осознал. А приглянулась оно именно из-за цифры «6300». Дело в том, что завтра мне исполняется (не по паспорту, а фактически) 63 года! Так что есть возможность подарить самому себе за каждый год жизни по 100 метров! Класс!!!!

Я так вдохновился, что не заметил, как мы поднялись на этот самый облепленный с одной стороны снегом, а с другой коричневыми скалами, Импеденсис. И тут произошло невероятное: ветер прекратился, поток колючей позёмки осел, и в хрустальной прозрачности чисто выметенного пространства открылась невиданная по красоте круговая панорама, даже макушка Аконкагуа не закрывала обзор. Во все стороны разбегались острозубые, похожие на спинной плавник хариуса, кряжи.

Особую прелесть им придавал девственно-свежий, брызжущий мириадами бриллиантиков снег, к тому же он заметно скрадывал расстояние.

Сквозь туман, застилающий глаза, и под аккомпанемент продолжавшего звучать в голове духового оркестра, я смотрел по сторонам и недоумевал, как можно из каких-то уродливых каменных глыб сотворить картину, завораживающую не меньше, чем восхитительные линии женского тела.

То, что время нашего подъёма на пик совпало с прекращением Шторма (к сожалению, кратковременным) и навело на мысль: похоже после устроенных нам с Роджерсом испытаний, Гора решила наградить нас лишь в той мере, что заслужили. (До чести быть на вершине я, похоже, не дорос!) Теперь я, кажется, понимаю, почему местные говорят с мистическим восторгом об Аконкагуа, как о мудром живом существе.

Я настолько выдохся, что не ощутил ни вспышки счастья, обычно охватывающей меня на вершине, ни ликования от того, что взял рекордную для себя высоту. Было лишь удовлетворение: выполнил данное Министерству спорта Республики обещание поднять на самом высоком в мире вулкане флаги Детских олимпийских игр, Башкирии и Русского географического общества. Собрав остатки сил, сфотографировал их, сложил в пакет и мы повернули вниз.

Иду, а скал, мимо которых проходил всего час назад, не узнаю: видимо, шёл в полной «отключке». В памяти всплывало лишь ритмичное мелькание жёлтых ботинок Роджерса.

Спуск осложнялся встречным ветром.

Когда показалось плато «Гнездо Кондора», увидели низко летящую над ним… оранжевую палатку. Следом бежали люди. Палатка медленно вращалась, из неё сыпались вещи, коврики.

Достигнув края пропасти, она исчезла в ней. Я едва успел вскинуть фотоаппарат и запечатлеть эту противоестественную картинку. Правда, сделал всего один снимок – кончилась карта памяти. Чтобы заменить её на резервную, отыскали в хаосе камней безветренный закуток. Пользуясь вынужденной остановкой, заодно допили остатки чая.

Чем ниже спускались, тем легче шлось: сказывался рост содержания кислорода в воздухе. Настроение и способность к восприятию мира постепенно стабилизировались. Возле лагеря Канада догнали мужчину лет сорока. Его продолжение спины «украшало» изобретение российских туристов - «пенка».

- Вы русский? – обратился к нему я.

- Это вы из-за пенки так подумали? Нет, я болгарин. А вещь действительно удобная. Я на ней даже в мороз на камнях сижу.

Разговорились. Русский язык знает со школы. Недавно увлёкся нашими классиками. Прочёл «Воскресенье» Льва Толстого, «Живи и помни» Валентина Распутина. Сейчас читает «Золотую Ригму» Всеволода Сысоева. Изумительный натуралист.

Я предложил ему заглянуть и на сайт ещё одного писателя натуралиста Зиганшина: www ziganshin.ru, скромно умолчав об авторстве.

Ура! Наконец, внизу проступили крохотные разноцветные квадратики палаток базового лагеря. Справа от них изумруд горного озера, заключённый в оправу старых лавовых потоков.

Нас встречали как героев: за последние пять дней никто не поднялся на вершину, мы подобрались к ней ближе всех.

Здесь все это время лили дожди. Ручьи превратились в бурные, мутные реки, сметавшие всё на своем пути. Автомобильную дорогу, связывающую Аргентину с Чили, на протяжении 20 километров местами размыло водой, местами завалило селем толщиной до шести метров, перемявшим десятки машин.

Слава Богу, хоть жертв нет. Начальник лагеря сказал, что такого не было как минимум 30 лет. Трасса до сих пор закрыта и неизвестно, когда откроется. Во дела! Питание в лагере резко ограничили. Мясо исчезло. Одна каша да чай с галетами.

Перед сном мне вдруг захотелось просмотреть отснятые на вершине кадры. Полез в сумку за флэшкой и (о, ужас!) не нахожу её в специальном кармашке. Всё перетряс, перебрал – НЕТУ!!! Напрягаю память, и вспоминаю, что положил её не в кармашек, а на сумку. Потом встал и пошёл....

Катастрофа! Произошло самое худшее, из того, что может случиться в путешествии!

Флэшка нырнула в снег где-то между скал на высоте примерно 5500 метров. Я просто убит!

Вероятность найти её была ничтожна. Микроскопическую надежду давало знание места, где я обронил её. Но туда, на 5400 метров, ещё надо подняться и перелопатить там кучи снега. А его за это время, поди, ещё намело!

Сам я вновь подняться к Гнезду Кондора был не в состоянии. Оставалось одно - упросить Роджерса. Ночь практически не спал. Переживал: не уж-то всё пропало? И успокаивал себя: Камиль, без паники – шанс найти есть! Но тут же начинали одолевать сомнения: а вдруг проводник не согласится?!

С утра пораньше бегу к нему. Он как раз чай пьёт. Рассказываю о своей трагедии и умоляю сходить, поискать в снегу бесценную для меня флэш-память.

- Сегодня не могу. Надо отдохнуть. Завтра.

- Роджерс, заклинаю, выручай! Ты же понимаешь, что завтра ещё меньше шансов найти.

……….

- Роджерс, миленький, спаси! Пожалуйста, очень прошу тебя, сходи!

- Ладно, жди через шесть часов.

Проходит шесть часов, семь, а его всё нет. Я забеспокоился. В душе крепла уверенность: сантиметровую кроху в снегу не отыскать. Я был в отчаянии!

Вечерело. Не выдержал, подошёл к спуску с горы и с волнением стал вглядываться в склон: не появится ли жёлтый комбинезон проводника. Через 15 томительных минут проступили три фигуры. Среди них одна жёлтая. Чем они ближе, тем мне страшней. Чтобы не потерять последнюю надежду, стою, не поднимая головы. Наконец, не выдерживаю. Роджерс перехватил мой взгляд и радостно помахал рукой. А я не верю: мало ли, что это значит. Может, просто поприветствовал… Проводник уже совсем рядом. Идёт, покачиваясь от усталости. Ой! Что это? Роджерс показывает большой палец!

- Неужели?! Это чудо!!!! Это чудо!!!! – ору я в ответ. Проводник улыбается и протягивает крошечный, не имеющий для меня цены, синий квадратик.

- Да! Да! Это ОН!

Тискаю своего спасителя в объятиях, целую. В восторге вздымаю руки к небу и благодарю Всевышнего за проявленную милость. Я счастлив! Бегу поделиться радостью к Мигелю. Заодно возвращаю этому добрейшему богатырю ботинки, кошки, балаклаву и презентую одноместную палатку. Он тоже поражён невероятному везению, а от подарка пытается отказаться. Я настаиваю. В ответ получаю ещё более щедрый дар – его картину с автографом!

Ночью на лагерь налетел смерч. Ветер достигал такой силы, что, казалось, даже горы стонут, прося пощады. Утром мы лицезрели результаты его «деятельности»: в «микрорайоне Ланко» повалило туалет – не помогли даже стальные растяжки, у продуктовой палатки разодрало по шву боковую стенку и унесло массу всякой мелочи. В соседних «микрорайонах» разрушений было не меньше. Так что, если вы почему-либо заскучали, приезжайте в Анды! Они быстро взбодрят.

МЕНДОЗА, ЧИЛИ

«Прощай, Аконкагуа! Капризная и непредсказуемая, ты никак не угомонишься – всё размахиваешь своими «снежными платками». Ты не самая красивая гора, но ведёшь себя так, словно тебе нет равных на всей планете. Тем не менее, я полюбил тебя, и всегда буду помнить те испытания и радости, которыми ты одарила меня».

Этот монолог пронёсся в моей голове, пока смотрел из окна автобуса на удаляющуюся трапециевидную снежную шапку. Эта бесплодная, изувеченная ветрами и временем каменная громада поселилась в моём сердце и, похоже, ещё долго будет сниться, тревожа, волнуя.

Автобус круто берёт влево. Бросаю на Аконкагуа последний взгляд. Мне почему-то становится жаль её. Да, она величава и грозна, но… навеки прикована к одному месту. Я же, крохотная пылинка в сравнении с ней, имею великое счастье путешествовать и видеть на своём пути не только множество подобных ей великанов, но и весь мир.

Вот и сейчас снова еду. Куда? В Мендозу, хотя было бы разумней сразу махнуть через перевал в Чили – до неё от национального парка километров сорок. Но как покинуть Аргентину, не купив сувениров, напоминающих о восхождении, и картин аргентинских художников?! К сожалению, в самом парке даже значков не продают.

Только оказавшись в кресле автобуса, понял, как я смертельно устал. Гора высосала из меня все силы: их не осталось даже на то, чтобы просто смотреть в окно. Подумал: «Всё, это восхождение последнее! Пора переходить на «маршруты заслуженных пенсионеров».

В Мендозе ситуация с сувенирами не намного лучше. Обойдя на следующий день почти весь центр, я только к вечеру разыскал магазинчик, в котором имелись значки, кружки и магнитики с изображением Аконкагуа.

А о картинных галереях никто понятия не имеет. Поразительно! Вокруг такие пейзажи: рисуй да рисуй! Неужели местным художникам не хочется заработать? Ведь сюда приезжают туристы со всего мира. Кто -продегустировать местные вина, кто - полазить по горам.

Бродя по улицам, я удивлялся тому, до чего легко переносится в этом городе жара: густые кроны огромных деревьев, растущих вдоль тротуаров с обеих сторон, не только прекрасно защищают горожан от солнца, но и создают приятный микроклимат.

Этому способствует и то, что дороги и тротуары вымощены, где натуральным камнем, где прочными искусственными плитками - город избавлен от тяжёлых испарений битума.

Ну, а без конной статуи не обошёлся ещё ни один город Южной Америки.

Бросается в глаза обилие такси. Оно здесь муниципальное. Все машины выкрашены в желто-черный цвет, и каждая имеет бортовой номер. Судя по этим номерам, их в городе порядка 2000.

Водители отзывчивы и не корыстны. Как-то остановил одного и показываю адрес. Таксист, вместо того чтобы воспользоваться возможностью подзаработать, вышел из машины и стал объяснять, что дом этот недалеко: два квартала прямо и потом один - налево, зачем синьору тратить деньги, когда туда всего семь минут ходу.

Несмотря на то, что в последние годы в Аргентине наблюдается постоянный спад в экономике (реальная годовая инфляция в 2012 году превысила 30%, а обменный курс доллара на чёрном рынке на 40% выше официального), я не видел ни одного угрюмого лица. Вообще, оптимизм - отличительная черта всех латиноамериканцев.

В Сантьяго выехал на следующий день в 9 утра. По расписанию в 18.00 должны быть на месте. Билет стоит 230 песо (примерно 1000 рублей). Нижний салон - просторный люкс, наверху потеснее, но тоже комфортно, прохладно, хотя на улице уже плюс 30.

Миновав идеально ухоженные виноградники, въезжаем в предгорья Анд. В этом районе горы рассыпчатые, по большей части из осадочных пород.

Следы недавних селей и тут видны повсеместно. Автотрасса идёт параллельно железной дороге, связывавшей две страны.

В 1982 году её закрыли из-за нерентабельности. (Недавно правительства Чили и Аргентины подписали соглашение о реконструкции «железки»).

Поразило то, что хотя со дня прекращения движения минуло 30 лет, а мосты, деревянные опоры, снегозащитные сооружения, не говоря про рельсы и шпалы, как стояли, так и стоят. Некоторые мосты даже свежопокрашены.

Дорога, плавно поднимаясь на протяжении трёх часов, и накапливая очередь из фур,

наконец, нырнула в длиннющий тоннель, пронзающий водораздельный гребень на высоте около четырёх километров.

Выехали уже в другом государстве – стране, узкой, похожей на шило, полосой вытянувшейся вдоль тихоокеанского побережья аж на 4000 километров.

На перевале было пасмурно, моросил холодный дождь. Поскольку, изрубцованные шрамами осыпей и лавовых потоков, здешние горы обрываются в сторону океана почти отвесно, спуск представлял собой бесконечный серпантин, с едва разделяющимися по высоте петлями.

Машины, по преимуществу большегрузные фуры, ползли по нему одна за другой столь плотно, что чудилось, будто движется не караван автомашин, а гигантская змея, извиваясь, сползает к воде.

Скорость не превышала десяти километров, и спуск занял более часа. На паспортный и таможенный контроль (весь багаж проверяли с собаками) ушло ещё три. Но это по-божески. Водители фур, вообще, по двое суток ждут своей очереди!

Когда спустились с перевала, облака пропали. Сразу потеплело. Склоны гор и берега бурной речки радовали пышной растительностью.

Видимо в Чили осадков выпадает побольше, чем в примыкающих к ней аргентинских провинциях. Это подтверждало и обилие воды в реке. На ней стоит даже несколько плотин с маленькими, видимо, для местных нужд, электростанциями.

Восхищала прозрачность и чистота неба. Воздух в Южном полушарии итак намного чище, чем в Северном, но тут прозрачность – просто хрустальная!

Ого! Так здесь и железная дорога функционирует! Вон тепловоз с тремя платформами нырнул в тоннель правей гигантской расщелины-промоины.

Молодцы, чилийцы! Всё у них в работе!

Автотрасса, ведущая в Сантьяго, проходит по широкой долине, исполосованной тысячами зелёных, аккуратно подстриженных рядов виноградника.

Их тут даже больше, чем в окрестностях Мендозы! Много и пастбищ с коровами, овцами, ламами.

Сама столица Чили укрылась в двух котловинах, обрамлённых беловерхими хребтами. В одной котловине обосновалась промзона, в другой - город.

Он считается одним из красивейших в Латинской Америке. Недаром Сантьяго имеет титул «Младший брат Парижа».

Здесь, как и в Аргентине, говорят на испанском языке, только побойчее. Зная порядка двадцати испанских слов, и, при необходимости, выуживая из дырявой корзины памяти кое-какие английские, смысл того, что говорят, я худо-бедно улавливаю. Но порой, как ни напрягаюсь и ни таращу глаза, не могу понять собеседника. Остаётся только тупо улыбаться. Тем не менее, даже в таких случаях при достаточной настойчивости общий язык найти можно. И всё же, скорее бы в Рио, к лингвисту Эмилю - когда он рядом, этих проблем нет.

Поскольку автобус прибыл в Сантьяго с большим опозданием, знакомство с местными достопримечательностями столицы запланировал на утро.

Шагая к центральной площади Пласа де Армас (Площадь Оружия – площадь с таким названием имеется во всех южноамериканских городах), на которой стоят Дом губернатора и Национальный исторический музей, я увидел вывеску «Продажа авиабилетов». О! Какая удача! Мне ж так и так надо покупать билет в Рио-де-Жанейро* - именно из этого города мы с Эмилем полетим домой. Но очаровательные девушки, мило улыбаясь, огорошили стоимостью: 1006 долларов!

Платить такие деньги за 3000 километров мне было жалко, и я вернулся на автостанцию. Билет на автобус оказался в шесть раз дешевле (180 долларов), но вот беда: он отходит уже через три часа. Ещё смущала необходимость трястись до Рио двое с половиной суток. Что делать?.. Следующий рейс только через пять дней!.. Очередь волнуется – чего этот русский так долго?... Всё! Решено! Беру! И, как выясняется, правильно делаю – билет последний.

Пробежавшись по запруженным горожанами и гостями столицы улицам, я буквально хватаю на память чилийский пончо, местного вина для Эмиля и залетаю в автобус. Спасибо диспетчеру: зная, что должен ехать русский дедок, он задержал рейс на 15 минут.

*Рио де Жанейро в переводе означает…- Январская Река

Второй раз за сутки пересекаю Анды, только в обратном направлении. Теперь время зря не трачу: до самого захода солнца фотографирую горы, каньоны, алмазные клинки водопадов, воду, пенящуюся в выбитых ими каменных котлах.

Когда закат запалил высоко взлетевшие перья облаков,

стюард разнёс ужин и поставил диск с местными песнями. Тут чилийцы сразили меня наповал: почти половина пассажиров стала с удовольствием, прочувствованно подпевать исполнителям – любит народ свои песни! Подпевали без единой фальши. Была полная иллюзия, будто поёт профессиональный хор.Надо признаться, испанские песни мне всегда нравились своей эмоциональностью и мелодичностью.

Спали, разложив удобные кресла и укрывшись пледами из шерсти альпака. Великолепная организация и хороший сервис пассажирских перевозок - это характерная особенность латиноамериканских стран. Чистенькие, комфортабельные автобусы (тут их называют омнибусами) ходят практически до каждой деревни. Автостанции большие: рассчитаны на одновременный приём до сотни машин. На междугородних рейсах автобусы двухэтажные, с кухней, туалетом. Каждому пассажиру выдаются наушники для прослушивания музыкальных программ. На этом рейсе их было тринадцать. На семи - классическая музыка, на четырёх - испанские народные песни и по одному каналу на рок и мировую эстраду.

Дороги неплохие, но платные. Интенсивность движения невысокая. Интересно, что среди легковых машин больших немного. Преобладают малолитражки.

Утром нашему взору, вместо крутых горных склонов, открылась уже совсем иная картина: ровная, как стол, бескрайняя равнина - пампа, местами залитая водой.

Она простиралась на восток и на юг на многие сотни, а может, и тысячи километров. Ухоженные поля, разделённые жидкими перелесками, чередовались с бесконечными, размашистыми пастбищами, усыпанными точечками коров.

Их было так много, а людей так мало, что казалось, будто не люди, а коровы - хозяева этой страны. Там, где равнина затоплена, стада пасутся, стоя по колено в воде. Трава такая высокая, что из неё только рога торчат.

Проезжая редкие города, видим целые поселения социального жилья: простенькие однотипные домики из кирпича, довольно плотно приставленные друг к другу. Что странно - людей почти не видно. На работе?

Меня, радиоинженера по образованию, особенно радовало обилие антенных мачт.

Их тут в разы больше, чем в России. Между прочим, правильно поступают, что делают ставку на радиорелейную связь: она намного дешевле и требует меньше времени на организацию, чем по кабельным линиям связи. Всего-то дела - поднять на шарнирной опоре мачту и зафиксировать её оттяжками.

Чем дальше, тем сильней пейзаж напоминает африканскую саванну.

Местами сходство настолько велико, что невольно ждёшь появления среди одиночных, с эллипсообразными кронами, деревьев жирафа или бегущих антилоп гну.

По времени захода солнца понимаю, что мы уже заметно сместились на восток.

РИО-ДЕ-ЖАНЕЙРО – МЕЧТА ОСТАПА БЕНДЕРА

Впереди, ломая монотонность равнины, показались первые горбинки холмов. Я облегчённо вздохнул: значит, скоро Бразилия и конец многочасовым истязаниям моего мягкого места!

Границу пересекли в лучах восходящего солнца. На КПП две дородные сотрудницы таможни перетрясли почти весь багаж (мой рюкзак их не заинтересовал) и раскопали-таки несколько запрещённых к ввозу грузов. Пока прошли все формальности, в результате которых половина изъятого, к радости владельцев, вернули, прошло три часа. Тем не менее, настроение у всех по-прежнему приподнятое.

По качеству отделки и размерам здания КПП было ясно, что въезжаем в богатую, мощную страну.

Даже растительность сменила блёклый, салатного цвета наряд на ярко-изумрудный.

Тут уже вовсю властвует тропическая сельва. Стволы деревьев стоят так густо, что листья растут только в верхнем ярусе. Впечатляет непривычное сочетание хвойных деревьев с пальмами: это придаёт сельве особую прелесть.

И дорога изменилась: двухполосная со стороны Аргентины, в Бразилии она раздалась до шести полос, и были они такими чистенькими, как будто их только вчера открыли для движения.

Трава на откосах коротко пострижена. На разделительной полосе – цветущие кустарники. На обочинах ни одной бумажки или бутылки(!). Вся страна дышала свежестью. Такую ухоженность я встречал только в вылизанной Швейцарии.

Теперь понятно, почему сидящая рядом со мной женщина с такой гордостью заявила: «Я – бразильянка!»

Дальше, почти до самого Рио-де-Жанейро, дорога шла вдоль атлантического побережья, изрезанного заливами, обрамлёнными конусовидными горами.

Ого! Что я вижу! У дороги - автосалон и на фасаде красуется родное: «КАЛИНА». Вот это да! Как приятно, что АвтоВАЗ и сюда добрался.

Зажатый меж лесистыми горами и океаном, любимый Остапом Бендером, Рио-де-Жанейро, показался лишь утром следующего дня. Больше всех этому событию обрадовалась моя измученная долгим сидением попа. Вот и громадный терминал автостанции. Спрыгиваю на платформу, и тут меня обдаёт таким влажным жаром, что после прохлады, царившей в салоне автобуса, я на некоторое время буквально столбенею. Получив рюкзак, пошёл искать отель Родовиариа - именно в нём остановился Эмиль.

Город в первые минуты меня разочаровал: улицы захламлены, прямо на бетоне спят полуголые люди. Смотреть на их грязные тела и слипшиеся волосы без содрогания невозможно. Те, что выспались, сидят возле урн и трапезничают добытыми из них остатками еды, нисколько не смущаясь прохожих.

И этих остатков, похоже, немало: ребята весьма упитанны. После сотен километров идеального порядка и чистоты эта дикая картина особенно коробила.

Отель нашёл довольно быстро. Мне повезло: непоседа Эмиль оказался в номере. Хотя трудно назвать номером душную клетушку площадью в пять квадратных метров. Особенно, если учесть, что на этой площади, кроме кровати, втиснуты ещё туалет и душ. Правда, цена терпимая: 60 долларов. В остальных отелях не меньше 200. Такие высокие цены - последствие только что завершившегося карнавала. Я взял точно такой же номер по соседству.

Чтобы не сойти с ума от стоящей в «комнате» жары, каждые пятнадцать минут встаю под душ и, не вытираясь, ложусь под струи, разгоняемого потолочным вентилятором, воздуха. Когда, наконец, пришёл в себя от рекордной по продолжительности поездки, а расплющенная задница восстановила былую форму, отправились с Эмилем в центр. Удивила большая стоимость билета в городском автобусе – 3 реала (примерно 50 рублей). Видимо, это связано с высокой ценой бензина (более 50 рублей за литр).

Сойдя на конечной остановке, первым делом отправляемся на знаменитую Копакабану. Это не только известный всему миру пляж с белоснежным песком,

но и длинный ряд фешенебельных отелей и многоэтажных домов, популярных среди бразильских писателей, артистов, политиков, крупных бизнесменов, отделяемый от пляжа Атлантическим Авеню и широкой набережной, красиво вымощенной натуральным камнем. На ней в тени пальм млеют полицейские в шортах и рубашках с короткими рукавами. Возле каждого велосипед. Тут же курсируют туда-сюда многочисленные любители бега трусцой. На пляже лежат, сидят в шезлонгах - кто в тени «зонта», кто прямо на солнце - тысячи отдыхающих. Между ними лавируют торговцы мороженым, напитками и разной мелочёвкой. По краям песчаной косы футбольные поля и волейбольные площадки с освещением. Бразильцы всех возрастов играют здесь до поздней ночи.

По набережной, засаженной кокосовыми пальмами, прогуливаются

холёные сеньориты и сеньоры с собаками на поводках. У некоторых их по две и даже три. Один безупречно постриженный пёс вдруг замер. Дама тут же достала из сумочки газету и быстро постелила рядом. Когда собака освободила кишечник, подстилка со всем содержимым перекочевала в ближайшую урну и милая парочка продолжила прогулку. Да уж! Тут иной уровень культуры.

Но что это? О боже! И здесь валяются (именно валяются, по-другому не скажешь), раскинув руки от блаженства, бомжи.

В России они тоже есть, но наши как-то стараются быть незаметными, стыдятся своего положения. Здешние же ведут себя как хозяева жизни, поглядывают свысока и даже вызывающе.

Видя всё это, понимаешь, что блеск

и нищета

в Рио сосуществуют параллельно, практически не пересекаясь, и не замечая друг друга.

Атлантический океан здесь, в отличие от Буэнос-Айреса, где он ржавого цвета, довольно прозрачный, с приятным изумрудным оттенком на глубине. Освежившись в его прохладе и помассировав тело резкими ударами прибойной волны, улеглись позагорать на влажном, спрессованном накатами волн песке (лежать на раскалённом песке пляжа было невозможно). Только теперь появилась возможность расспросить Эмиля о его впечатлениях от бразильского карнавала.

На карнавал в Рио-де-Жанейро он не успел, побывал лишь в Сан-Пауло - самом крупном городе Бразилии, и городке Флорианополисе, кстати самом ттуда мы с Эмилемспологает" удовольствие, о

Оказывается, карнавальные традиции в этой стране весьма разнообразны. Если в Рио карнавал - это красочное представление, включающее в себя шествие в пышных, богато украшенных костюмах, исполнение самбы, конкурс на лучший наряд, то в крупных городах – просто костюмированные шествия. В небольших же - это гигантская дискотека, на которой тысячи молодых, раскрашенных людей, одетых по-пляжному, или облачённых в карнавальные костюмы без изысков (у ребят, как правило, это просто женские платья, у девушек же фантазия побогаче),

с очаровательной непринуждённостью веселятся под оглушительную музыку, занимая центр города с вечера до утра.

Зато на следующий день город пуст до обеда – все спят. Эту вакханалию, граничащую с массовым психозом, мой друг до конца так и не выстоял.

Понравилось ему то, что всё происходило весьма пристойно, никто не задирался и не приставал. Каждый оттягивался и расслаблялся, соблюдая рамки приличия. Правда, разик неприятный эксцесс всё-же произошёл: один парень от жары настолько одурел, что воткнул в товарища шампур. К счастью, обошлось лёгким ранением.

Стоящее в зените светило жарило так, что мы уже через час покинули пляж и отправились в турне по магазинам - покупать сувениры. Рио оказался очень зелёным городом,

но вот цветы почему-то напрочь отсутствуют. Их не видно ни на улицах, ни на площадях. Лишь во дворах изредка полыхнут бугенвилии.

Неожиданностью для нас было и то, что местное население не носит головных уборов.

Если увидел кого в шляпе или феске, то на 99% это турист или артист. Школьники все в одинаковой для всех школ форме.

В Рио, кроме бомжей, есть ещё одна любопытная порода: чиновники. Жара под сорок, они же важно вышагивают в наглухо застёгнутых костюмах при галстуках и портфелях. Люди в футляре! Поразительно, но они даже не потеют! Может, это переодетые инопланетяне?

Вскоре обнаружилась очередная странность для города, нашпигованного туристами со всего мира, - отсутствие сувениров. Проходив до позднего вечера (магазины из-за жары с 13 до 17 часов закрыты), мы уже отчаялись что-либо найти, как вышли на бесконечный «Арбат» с разбегающимися во все стороны пешеходными, местами захламлёнными бытовым мусором, улицами. Первые этажи - сплошь магазинчики.

Обрадовались: уж тут-то сувениры должны быть! Заходим в один, второй, третий и понимаем, что они схожи, как однояйцевые близнецы, и ни в одном нет даже намёка на сувенирное изделие. Мы в отчаянии! Тем не менее, продолжаем поиски. И вот, в одной неприметной лавке, наряду со всякого рода мелочёвкой, обнаруживаем то, что нам надо. Правда, низкого качества, но выбора у нас нет – сметаем всё подряд и на радостях бросаем «окаменевшему» миму десять реалов.

С утра продолжаем знакомство с городом. Увидев высоченную четырёхгранную, ячеистую, усечённую пирамиду тёмно-коричневого цвета, напомнившую нам пирамиду майя, зашли вовнутрь.

По деревянному распятию Христа, кресту из стекла на потолке и цветным витражам, крестообразно рассекающим грани сверху донизу, а также несчётным рядам скамеек, сообразили, что это костёл. На одной из табличек прочли, что это «Кафедральный собор Метрополитана».

Архитектурное решение простенькое, я бы сказал, примитивное, но огромное пространство над головой действительно создавало особый душевный настрой.

Надо отметить, что в городе пробок нет. Более того, на многих улицах, для велосипедистов выделена отдельная дорожка.

Разумеется, нельзя было не побывать у главной достопримечательности Рио-де-Жанейро - статуи Христа-Спасителя, высоко распростёршего руки над городом.

Поскольку Эмиль уже поднимался к ней, поехал один. Тут хочется сказать несколько слов об отзывчивости и предупредительности бразильцев. Пример? Пожалуйста!

В автобусе говорю: «Мне надо к Христу-Спасителю». И все пассажиры каким-то образом уже знают о том, куда едет русский, и внимательно следят, чтобы он не прозевал нужной остановки. Один из них сошёл вместе со мной и не успокоился, пока не подвел меня к микроавтобусу, доставляющему туристов поближе к вершине горы, на которой воздвигнута статуя.

А однажды, после того как мне объяснили дорогу, я, пройдя метров сто, стал подниматься не по той лестнице. Так меня догнали и ещё раз показали, куда надо идти (выходит, что человек, беспокоясь, правильно ли я понял, всё это время наблюдал за мной). Также внимательны и аргентинцы и чилийцы. Вообще, простые люди в Южной Америке в своём большинстве очень милы и добросердечны. Расшибутся в лепёшку, но постараются помочь. Нет в них озлобленности, агрессии. За всё время я ни разу не слышал, чтобы кто-то ругался, ссорился. Всё как-то с шуткой, улыбкой.

При этом горожане свои язвы хорошо знают: идёшь по улице с фотоаппаратом на груди, и каждый третий будет советовать убрать его подальше с глаз. Криминальная обстановка в Бразилии, как и во всей Латинской Америке, действительно, напряжённая.

Когда мы в Буэнос-Айресе переходили с одного автовокзала на другой, меня обогнал паренёк и стал тыкать пальцем в плечо. Поворачиваю голову и вижу, что рубашка покрыта зеленоватой, похожей на птичьи экскременты, жидкостью. Я махнул рукой, мол, пустяки! Но тот не унимается: показывает на испачканные брюки и протягивает несколько салфеток. Тут я вспомнил, как в 2011 году в столице Эквадора при схожей ситуации Костя Мержоев с Колей Коваленко остались без профессиональной камеры: когда их облили с балкона дерьмом, они остановились, чтобы прийти в себя от шока и вытереться. Их тут же обступили «сердобольные прохожие», с тряпками.

Так что нетрудно поверить в то, что на окраинах Рио, в так называемых фавелах, являющихся государством в государстве, ещё совсем недавно администрация города не имела никакого влияния. В них действовали свои законы. Процветала торговля оружием и наркотиками, а криминальные группировки выясняли отношения с автоматами в руках. Их многомиллионные обороты позволяли подкупать любую полицию. Но в начале 21 века разгул преступности в фавелах достиг такого размаха, что власть вынуждена была объявить бандитам настоящую войну с привлечением не только полиции, но и армейских подразделений. Хорошо вооружённые бандиты, повязанные железной дисциплиной (за проявленную слабость – публичная казнь), отчаянно сопротивлялись. Сбивали армейские вертолёты, взрывали полицейские машины, расстреливали из засад патрули. Чтобы запугать, подчинить население, поджигали пассажирские автобусы, а тех, кто выпрыгивал из окон – добивали из автоматов.

Накал сражений был столь велик, что президенту пришлось вводить танки и задействовать авиацию. Только после этого правительственным войскам удалось сломить сопротивление и дать возможность городским властям приступить к налаживанию в трущобах нормальной жизни.

Теперь предприимчивые бразильцы возят туда туристов. Мы с Эмилем тоже решили посетить самую большую фавелу «Росинья», насчитывающую 50 тысяч жителей. Она занимает большой холм на окраине города.

Домики, разделённые узенькими улочками-лестницами, сползая с макушки холма, бессистемно разбегались по всему подножью.

Гид пояснил нам, как рождаются такие трущобы. Технология проста: приезжающие из деревень в Рио в поисках лучшей доли бедняки селятся на свободной окраине. Построив подобие домика, владелец за пару тысяч долларов продаёт крышу другому бедняку, который возводит на ней собственную лачугу, а крышу тоже продаёт. Так вырастают целые башни. Разумеется, в них нет канализации, не соблюдены противопожарные и санитарные нормы. Мы это учуяли издали. (Как ни странно, именно в такой грязи и нищете, вопреки всему, родилась когда-то зажигательная самба).

Но и налогов жители фавел не платят. На нелегальные подключения к электричеству и связи власть смотрит сквозь пальцы.

Заигрывая с такими неуправляемыми районами, она дошла до того, что если глава семьи угодил за решётку, то дети получает неплохое пособие. Многие «кормильцы» так и делают: украл, сел в тюрьму и – порядок: домочадцы накормлены.

Вот такой он Рио – блеск и нищета одновременно!

Но вернёмся к Христу-Спасителю.

Это циклопическое творение из светло-серого камня высотой 39,6 метров (наша Родина-Мать выше на 50 метров!), бразильцы возвели в честь 100-летия независимости (1822 -1922г.г.) на скалистом пятачке самой высокой горы в Рио – горе Корковадо ( 710 м.). К громаде памятника ведёт крутая извилистая лестница в 220 ступеней. В толще пьедестала - часовня.

От статуи веет торжественностью и чистотой. Глядя на неё, трудно поверить, что это творение человеческих рук. Поскольку пятачок, обрамляющий статую, крохотный, чтобы увидеть Христа целиком, приходится сильно запрокидывать голову.

Со смотровой площадки открывается великолепный обзор на мегаполис. Я не любитель городских пейзажей, но изумительная красота Рио-де-Жанейро даже у меня вызвала безумный восторг. Этот город столь величествен и неповторим, что способен потрясти даже самого флегматичного человека!

Любуясь восхитительной панорамой, гармонично сочетающей в себе белокаменные высотки, богато украшенные дворцы, бирюзовые бухты, обрамлённые золотистым овалом песчаных пляжей, зелёные склоны крутых гор, клыкастые скалы,

я невольно подумал: «Какой хороший вкус и воображение имел человек, основавший здесь город!» Уж больно удачно выбрано месторасположение!

Поднялся по канатной дороге и на торчащую посреди залива макушку знаменитой Сахарной Головы. По пути к ней успел осмотреть ещё одну достопримечательность – старинный акведук Аркос де Лапа служивший прежде горожанам каналом для подачи воды в центр города.

Из окна кабины с ужасом взирал на отчаянных скалолазов, карабкающихся на одних пальцах по отвесной стене Сахарной Головы.

Выйдя на макушке Головы,

я дождался заката

и сфотографировал ночной Рио.

Ну вот, программа выполнена! Теперь можно и домой. А к сердцу уже подкрадывается тоска по недавно оставленным горам, по коварной и капризной Аконкагуа. И я знаю, что эта тоска вскоре погонит меня к новым вершинам. Наверное, всех людей тянет к Вершине. Только она у каждого своя. Для кого-то это изобретение колеса, для кого-то - ракетного двигателя, для кого-то - открытие новых земель, для кого-то - олимпийские рекорды, для кого-то – сад с цветами. А для меня - это горы! Про них точнее всех сказал Владимир Высоцкий: «Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал!»

Так что… до будущей горы!