|
24.08.2015 г.
1. ДЕРЕВЕНСКИЕ ДНЕВНИКИ
В деревне погружаюсь в пучину внутренней свободы.
Живу с природной простотой,
С философической забавой, — добавил бы тут наш первый поэт.
Но свобода, разумеется, расхолаживает. Творчество отходит, на первое место заступает необязательное. Возникает даже симуляция занятости. В деревне сбивается суточный распорядок. Он и без того рассеянно-мерцательный, с перемежкой огородных бдений, прополкой картофеля, беспощадной травлей колорадского жука, поливом огуречных гряд… Броски за грибами, пастьба на ягодниках. Своя малина поспела, вишня на подходе. (Плодоносное лето краткое! – вздохнул бы другой поэт)… Да ещё вот компьютер с привязчивым интернетом.
И я стал заставать рассвет.
В конце июня, в начале июля утреннее солнце стало заглядывать в окно дома, где находится «школьная» комната, в которой я теперь обосновал логово. И в это же окно солнце засвечивает и вечером. Окно выходит на ту часть поросшего одичавшим вишенником двора, за которой располагаются сад и огород. И утренний и вечерний визиты светила в одно окно проходят в короткое летнее время, потому и непривычно, потому и навевает грустные воспоминания...
*
Саша собирается подавать документы на пенсию — шестьдесят лет исполняется ему в этом году. Съездили в Курск, в трамвайное предприятие, где он работал последние годы водителем «аварийки», заказали справку о зарплате. Если умно распорядиться этим воздаянием от государства, он становится одним из независимых насельников Кочановки! Отринет соблазны, ждущие на обустройстве кооперативных прудов. Захочет, купит хлеба в лавке, пузырь самогонки, пакет мандаринов на закуску. Мало кто понимает, насколько Саша возвысится в собственных глазах.
Вспомнилось, как мать рассказывала о кочановских новорожденных. Она служила акушеркой по двум деревням, Глинице и Кочановке, в 60-х – 70-х годах принимала роды везде, — а в случае с Сашей даже в огородной борозде, — и характер каждого человека опознавала по первому крику. Мне долго это было непонятно, покуда не завязался вплотную с Сашей. Рождённый на грядке выказал удивительное радение к земле, и мне, человеку довольно ленивому, которого даже мать осуждала: «Какой ты крестьянин! Ты даже не знаешь, что петрушка — двухлетнее растение», доставляло удовольствие следить, как Саша обращался с землёй, — когда его душа, конечно, к тому лежала. Рыхлая почва без признаков сорнякового волоска содержала в себе только полезный овощ. А в целом возделанная им полезная среда обладала большей продуктивностью, чем моя собственная. С недавних пор перестал гадать, что имела в виду мать, высказываясь о характерах новорожденных. Теперь это утерянная российскими акушерками тайна.
| И не всё могу написать о Сашином способе выживания на родине в тёткином доме, которое ещё нужно доказать, — о его борьбе за самостояние, о его сопротивлении то полиции, то агентам энергосбыта, то поползновениям использовать его, как рабочую силу… Имея в виду его независимый характер и довольно саркастический склад ума.
Доскажем о семье Посметьевых.
Сашин отец, дядя Вася, получил дворовую кличку ЗиС после одного примечательного в Кочановке события. В деревню заехал каким-то боком грузовик с выбитыми на передней крышке капота блескучими новенькими буквами «ЗиС» (Завод имени Сталина), плод советской индустриализации. И мальчишка Вася Посметьев от восторга перед увиденным, сорвался и побежал по улице со звонким криком «ЗиС»! Потом работал в колхозе на технике, шоферил и старший сын Саша. Кличка перешла на детей. Их в семье родилось трое, — и все мальчишки.
Средний сын Юра прижился в атомном городе Курчатове, в деревне не только проведывал родителей, но подкармливался яйцами, курами, огородным овощем. Он пользовался своеобразным налогом на родительский очаг, чем многие в трудные годы в буквальном смысле спасались.
У младшего Сергея по большому счёту не сложилось... Живёт в родительском доме без зарплаты, до пенсии как улитке до Тибета, вечно промышляет на выпивку в компании таких же неприкаянных. Однажды в сумерках подсел на лавочку у палисадника на огонёк моей сигареты. Трезвый.
«Думаешь, вот Серёга алкаш? А что мне остаётся? Семье я не нужен, дети выросли. Работы нет. Вот и пью. А что хорошего? Дальше что?» — Он на секунду задумался, будто вслушиваясь в свои слова, которые самому показались не слишком убедительными. — «А дальше... Суицид?»
Он, видно, ждал от меня какого-то решения, а, может, решил высказаться потому, что среди компаньонов понимания не найдёт. Там всё предопределено...
Об исповеди я его не просил. Сергей взрослый человек. Спастись можно, если нагрузить себя заботой. Забот нет потому, что их избегает. Даже огород не сажает. И помочь ему нечем. Как многим из тех кочановских обитателей, кто до него свёл счёты с жизнью.
И это одна из причин того, почему пустеют наши деревни. Жизнь обессмысливается в той части, которую сами люди изменить не могут, она не в их власти. Но и потому, что не смогли изменить её в возможной части. Привязаться душой к нужному, полезному уделу, или к нужным, дорогим людям...
Высказанная мысль может стать причиной действия. Мне не хочется думать о худшем. Но своё бессилие простить невозможно...
*
Прошлый год для деревенского дома был отмечен рядом порух.
…Саша сообщил по телефону, что было снято окошко кладовки – квадратное отверстие 30 на 30 сантиметров, забранное рамкой со стеклом. Как мы потом выяснили, из полупустой кладовки взломщики проникли в сени, дверь в которую я забыл примкнуть на зиму, и откуда в хату можно было пройти через внутреннюю дверь. Удивительно, что ничего не было тронуто в доме, не обратили внимания даже на портативный телевизор, стоящий на виду, — были вынесены только две большие пуховые перины – их предварительно выпотрошили в кладовке в пакеты и сумки. Не Бог весть какая ценность, если не знать, что перинам по пятьдесят лет, на них спали отец с матерью — и мы сами в детстве. А пух и пуховые перины – традиционный цыганский промысел. Когда в курской торговой газете встретил объявления об изготовлении по заказам особой мебели с использованием натурального пуха, этому не удивился. Где-то теперь в квадратных особняках, в подушках новомодной мебели лежит пух, на котором отдыхали мои отец и мать… Поразился, сколь малый возраст стали использовать в таком промысле: чтобы пролезть в отверстие 30 на 30 сантиметров, нужен десяти-двенадцатилетний ребёнок…
| И вторая поруха… Устарелую ракиту, некогда посаженную матерью, что бросала тень на весь двор, пришлось в своё время урезать.С братом отпилили длинные, нависшие над крышей дома ветви, верёвками оттягивая их от падения на дом. Потом укоротили их до ствола, из которого с годами пошли хищные побеги, вскоре образовавшие небольшую крону, далеко не восполняющую ту, изначальную. Сок шёл по коре в то время, когда внутренний ствол представлял собой изгрызенную гнилью древесину. Весной свежим порывом ветра этот окурок завалило на провода, что шли из дома до летней кухни. Холодильник в летней кухне обесточился, продукты пропали. Продуктов было жаль – но и только. Ствол спиленной ракиты разделали на поленья…
*
…26 апреля сажали картошку. Жена, один из зятьёв, старший внук Илья, потом подошёл и Саша. Впятером спрохвала управились за три часа. Особенно старался Илья. Он и бросал картошку в лунки, и грядки маркером набивал, но больше понравилось ему копать. Торопился, чтобы успеть за взрослыми, лопата вихляла в руках, но две грядки он самостоятельно докопал. Будем иметь в виду его долю осенью, по уборке урожая.
Вообще огородная страда – и весенние посадки и осенние уборки – доставляют отменное чувство удовлетворения и даже бессознательной радости. С шутками, подначками, воодушевлением… Вот спрятали овощ в землю, считай – будем с прибытком. Вот осенью выкопали картошку, свёклу, моркошку, перебрали, рассортировали, свезли в погреб на зимнее хранение – с подъёмным настроением страхуемся от голодовки. А опасения если не голода, то недоедания тревожащим фоном сопровождают огородные заботы. Недавняя российская история не позволяет расслабляться и нынешние относительно сытные дни не вводят в заблуждение.
*
…В комментариях к Дневникам обратил внимание на реплику-упрёк в том, что мне неинтересны колхозные дела. Не колхозные даже, а теперь — акционерные.
И правда.
В детстве начитался фантастической литературы о достижениях сельского хозяйства. Со схемами и рисунками. Трактор, привязанный к тросу, автоматически пашет от центра, трос внатяг разматывается по круглому полю. Теплицы с автоматическим температурным регулированием и поливом. Комбайн с жаткой в пятьдесят метров… В том возрасте не приходило и тени мысли, что новые технологии приведут к полному обезлюживанию. И в нашей густо заселённой деревне подобные проекты могли вызывать только зубовный скрежет.
Однако началось… Один комбайн СК-3, на котором комбайнером работал мой отец, а я два лета – его помощником, оставил без работы тридцать-сорок человек. А потом появился ещё один СК… Колхоз вдобавок к единственному «ГАЗону» закупил несколько грузовиков… Тогда молодёжь и стала разъезжаться. Сёла затихали. И теперь в полупустой деревне живёт несколько работоспособных человек, которые на новой технике обрабатывают все те поля, на которые раньше набрасывались десятки, а то и сотни колхозников. То есть, процесс обратный: сперва механизация облегчила сельский труд, а потом и колхозники оказались не нужны.
Фантастика стала явью на одной памяти. От тех далёких весенних утр, когда председатель колхоза с агрономом, едва забрезжит утро, становились в поле носом к солнцу и, позёвывая и попёрдывая, принимались гадать о начале сева яровых, если ещё райком не рявкнул, до нынешних расчётливых таблиц, по которым происходят и сев, и подкормка и жатва, — прошло полвека. Голландский трактор «Джон Дир» с автоматическим управлением и системой космического позиционирования жипеэс вспашет поле без участия оператора – так теперь называется грамотный специалист, разбирающийся в механике, компьютере и интернете, в хитросплетениях робототехники...
В запрошлом году обратил внимание на плотный, двухметровый осотовый кустарник, вымахавший на косяке поля за огородами. Такой осотовой дебри я никогда не видел. Этот злостный сорняк, сочный и колючий, был, оказывается, распущен по плану. Летом его осадили гербицидом, осенью запахали, используя как сидерат, почвенную подкормку. Весной поле залущили, летом прошлись культиваторами, а осенью засеяли озимыми. Следующей весной в луче вечернего солнца поле светилось густым, ярко-изумрудного цвета ворсом, а летом поспела невысокая, колосок к колоску, чистая, тучная нива. Такого тугого колоса на бывших колхозных полях мне видеть тоже не приходилось.В лучшие годы тогдашнее поле давало двенадцать-восемнадцать центнеров зерна с гектара. Ну, редко двадцать два, ну, двадцать пять… А нынешний чудо-клин — все шестьдесят.
Неудивительно, что Россия начала продавать зерно. При том, что не все поля ещё засеяны, а часть плодородных земель вообще не обрабатывается.
Чувство, похожее на обиду, шевельнулось во мне, когда подумал о том, что эта сбывшаяся на глазах фантастика — следствие отточенности культуры, плод новых технологий, в которых человек стал исчезающе незаметен. Вообще время, когда жатва хлеба наполнялась живым чувством, стягивала к себе внимание большого количества людей, превращалась в источник деревенских забот и страстей, и райкомовских скандалов, служила некалендарной вехой на пути к зимовке – ушло безвозвратно. Появилась уверенность в том, что хлеб будет всегда.
И это соображение искупило в моих глазах малолюдность процесса с его бездушной механической подкладкой.
*
Спустя пять лет после годовщины смерти матери приехала из Москвы моя сестра Антонина с дочерью. Дочь рулила так осторожно, что на дорогу у них ушло двенадцать часов (мой друг, бывало, проскакивал этот путь за четыре часа).
Сходили на могилы, вечером помянули мать.
...И навестили любимую материну племянницу Лену Сухоиванову (в девичестве Дорошеву) из Стремоуховки. После ухода в прошлом году двоюродного нашего брата Леонида из Густомоя, из Дорошевых в наших местах остались его сын и Лена.
По-прямой от нас до Стремоуховки километра четыре, но пришлось ехать кренделями, пресекать село Износково, прежде чем нашли дом Сухоивановых. Остановлюсь на этой семье подробнее...
Лена и её муж Саша приезжали к матери на Яблочный Спас в телеге, запряжённой каурым мерином. Привозили в гостинец что-то своё: мёд, яблоки, лукошко шелковицы. Мать отдаривала их чем-нибудь своим: яблоками другого сорта, мочёными огурцами. К тому времени в веранде поспевало лёгкое вино из ранних сортов яблок. Садились за стол под разговоры и воспоминания... А вспомнить им было о чём...
В годы войны Лена девочкой попала под бомбёжку воинских позиций, осколок угодил в тазовую кость. Раненых военных собирали в госпиталь во Льгов, потом искали гражданских. И получилось так, что Лену забыли. Она умирала и врачи посчитали её безнадежной. В госпитале начался ещё и костный туберкулёз... Чудом Лена выжила, но навсегда охромела.
В девушках она считалась красавицей и, если бы не хромота, не засиделась бы. Приглянулась однажды Саше Сухоиванову. Его родители, конечно, посчитали Лену неподходящей парой, но сын упорствовал, и они поженились вопреки воле родителей. Родились три дочери, одна из них живёт рядом, внуки помогают по хозяйству. В их истории видится что-то старомодное, патриархальное, да и сами они во многом остались в прошлом веке...
Саша любил лошадей и, как стало можно, обзавёлся жеребцом, телегой и упряжью. На коне пахал огород, окучивал картошку, ездил в луга за сеном. На фотографии 2010 года, на первой годовщине смерти матери, он катает вокруг Кочановки детей.
...Походил в тихо дичающем саду, попробовал вишен, кисточек шелковицы с высоких веток переросшего шелковичного дерева, вернулся ко двору.
Справный деревенский хозяин — многостаночник. Он и плуг заточит, и косу отобьёт, и яблони обрежет, и коня подкуёт... Посреди дворовых городух и пристроек расположена и конюшня. На её летней стороне я пригляделся к хозяйской инструментальной оснастке, которая к нынешнему времени почти вышла из употребления...
Коловорот вместо дрели. Хомут, скобы и кольца, шайбы на оглобли и упряжь. Напильники и надфили. Тесло, коса, лучковые ножовки, фуганки. Расчёска для лошадиной гривы в левом углу...
Под стеной курятника стоит чугунина немецкого литья 1915 года — корморезка с ручным приводом. Металл покрылся мхом, но спустя сто лет всё исправно работает.
Можно посчитать перечисленное рухлядью и поставить на нём крест. Кто теперь использует в деревенском хозяйстве лошадиную силу и рубит в древнем механизме траву на куриную потраву? Однако это всё — часть сухоивановской жизни, наполненной трудами, своими, не всеми видными со стороны радостями. Сбывшаяся общая судьба. Здесь и устои деревенского быта, связанного с неизменностью календарного цикла. Традиции. Трогательная история...
И лишь в прохладной горнице старого дома с низкми потолками — в деревне её называют «зала» — современный цветной телевизор. Да и как же без него...
Обо всём переговорено. Обменялись телефонами, пора прощаться.
...Старость не радость. Плохо ходится. На двоих четыре палочки. Каждая встреча с родственниками как последняя, и прощаются, чувствуется, каждый раз как последний, с близкой слезой...
Мы уехали, а им-то — оставаться...
Долго ещё чудится на губах кисловато-мятный привкус сухоивановской шелковицы.
*
И была ещё встреча во Льгове с братом Володей. Он накрыл стол в гаражной пристройке за огородом, нажарил шашлыков. Сфотографировались в его молодом саду под владимирской вишней. Фото размещаю в сравнении со снимком пятилетней давности на могиле матери. Не хватает старшего «вятского» брата Юрия и «одесской» сестры Ольги...(фото 12,13)
2. О ПОЛЬЗЕ ЧТЕНИЯ НЕНУЖНЫХ КНИГ
Опыт освоения литературы
Книга в красной обложке
В кают-компании маяка «Карагинский» была библиотека томов в двести. Книги случайные, из обменнных фондов воинских частей, натасканные с гидрографических судов, оставленные покинувшими маяк людьми. Одна из книг с красной обложкой, посвящённая истории ВЧК, с перепиской Дзержинского, привлекла моё внимание... Из неё складывался образ первого чекиста как мужественного аскета, отреченного от соблазнов мира, бесстрашного рыцаря революции.
Только в последние годы открылись подробности жизни кремлёвских обитателей. В ней было мало героического, хотя кое-кого тогда и отстреливали. Аскет уже выглядел утончённым эстетом, призванным к таинственной миссии, схожей с религиозной, чистки социума. Сиротами эстет занимался по необходимости. Миллионы детей-сирот наплодила война, которую они сами же и разжигали.
Но тот факт, что поляки опять зверствовали в Кремле — а за компанию с ними тевтонцы-латыши-эстонцы-евреи-грузины-осетины и даже один денационализированный венгр — вызывал смутное неудовольствие. Ещё не было понятно, что к власти в России пришёл интернационал, и что страна моя в согласии с заложенным в её повелением всесветной отзывчивости, превращалась в Новый Вавилон, но уже хотелось чего-то родного, кондового, малюто-скуратовского (чью роль отчасти сыграл русский имперец, этнический грузин Иосиф Сталин).
И, дожно быть, преждевременная смерть первого чекиста избавила его от участи тех отверженных, кого перемололо колесо революции. Не суды с законной состязательной процедурой, а революционный трибунал наводил железный порядок в перебунтованной стране. И в него мог угодить даже вчерашний его руководитель. Борьба с международным шпионажем, саботажем на заводах и расправа с окраинским мешочничеством заканчивалась внутренней карательной стрельбой.
Чтение книги в красной обложке не принесло удовлетворения и она превратилась ещё в одну ненужную. Польза её заключалась в том недоверии, которая она посеяла в отношении недавней отечественной истории. Недоверие породило поиск исторической правды, а потом и собственные выводы...
После чтения книг научного направления
Эффект негатива. Чем ярче свет, тем на плёнке-негативе темнее пятно, что происходит вследствие реакции на свет ионов серебра, составляющих чувствительную эмульсию. То же происходит и со многими словами и понятиями. К примеру, просвещение в своём начале подразумевало проникновение света Божьей истины в средневековый мрак человеческого существования. Как и образование, кстати: приведение человека с его полузвериной адамовой сутью к образу Божьему. Эти понятия поменяли свой знак, стали негативными в отношении веры, подразумевают обратный смысл к первоистинному и ушли в научную терминологию...
Можно долго говорить о других примерах изменений. Пытался даже создать словарик подобных трансформаций и пришёл к выводу, что в этих случаях явно действует нечистая сила. Например, почему в советское время существительное «одержимый» (бесами) наполнилось положительным значением, как воодушевлённый, пассионарный. Или, скажем, человек «говенный», богобоязненный, который много постится, говеет, прощает ближним и не завидует никому, превратился в человека презренного, ничтожного, кого можно и дерьму уподобить. Почему это случилось?
Здесь явное влияние мракобесия. Бесы маскируются, выдают себя не за тех, за кого их принимают.
Глаголания в обществе об отчуждении церкви от мирской жизни и о страстном желании вновь загнать церковь либо в гетто, либо в новые катакомбы выглядят именно что мракобесием, но в пропагандистских целях маскируется правами на свободомыслие, интересами прогресса или якобы научным бесстрастием.
Характерно это желание «опровергнуть» веру научными «фактами», что, дескать, в физическом мире законы его существования не подразумевают присутствия Бога. Христос будто предвидел эти поползновения и говорил — как же вы не замечаете, что кроме внутренней стороны горшок, который вы моете, имеет и сторону внешнюю. Физический мир создавался одновременно с законами, по которым и существует.
Церковь не была против научного, методологического познания мира. «Знание умножает ведение», — считали апостолы. И егда умножится ведение, тогда откроются и тайны. Веру Павел считал «обличением вещей невидимых». Видимое — временно, невидимое вечно. Приданием невидимому и, следовательно, непознанному, облика, понятия, ведь видимый мир — только крохотная часть тех энергий и процессов, которыми содержится Творение. Он имел в виду, что вера — начало ведения тварного мира, поскольку возможно познание помимо знания, через откровение. Церковь была противницей лишь ложного знания, неистинного ведения.
Как всегда, лукавый подсуетился и повернул научное знание против Творца и против веры.
Нет, не бывает обидно, когда серьёзные учёные доказывают с применением логики тщетность веры, основанной якобы на недостоверном знании, а, следовательно, изымают Бога из картины вселенной, подменяя процесс её зарождения и существования набором совпавших случайностей. При этом упускается очевидное — без Бога и жизнь, и личное существование вообще лишены всяких смысла и значения.
Книги их упрочняют во мне одну мысль: да ведь они ничего толком и не знают!
«Своё» и «чужое». Некоторые мысли о книге «Фрегат «Паллада»» Ивана Гончарова
Удивительная книга, похожих на которую трудно найти в отечественной литературе. Она сопровождала меня сорок лет, со младых ногтей. Произвольно открывал её на любой странице и мог безудержно зачитаться. Книга была напечатана Географгизом в 1949 году.
Она с годами превратилась в нужную и составляет мою маленькую тайну: растревожила юношеское воображение духом странствий, жаждой приключений, а в зрелом возрасте покорила богатством и точностью наблюдений над людьми и народами. И вместе со мной, который стронулся из родной Обломовки в поисках странствий, — в моём случае деревня называется Кочановкой, — двинулась в ожидании новых прочтений и эта книга.
И вот думаю – а зачем Иван Гончаров, мирный житель равнин, который не отличался большой отвагой, пошёл в путешествие на военном корабле «Паллада» — да ещё вокруг света? Сидел бы в Обломовке в тёплом архалуке и домашних тапочках, писал бы новые романы. В Англии, претерпев урон после шторма, «Паллада» встала на ремонт, а у Ивана Александровича паника: не вернуться ли? Нашлось, однако, достаточно мужества, — и он рухнул в неизвестное будущее, как в пучину.
Был уже немолод – на пятом десятке – здоровьем не хвастал. Ревматизм крутил. Под его каютой 800 пудов пороху – курить нельзя, а он был курящий человек. Ещё и книжку принесли из судовой библиотеки, «Историю кораблекрушений». Сто красочных историй о морских катастрофах! Читал и, наверное, ёжился.
Но прижился на судне, освоился, обрёл «морские ноги». Стал думать: а зачем? Что даёт эта его одиссея? «…Уехал отчасти затем, чтобы отделаться от однообразия, а оно будет преследовать меня повсюду». И вот нужный вывод: «…Искомый результат путешествия – это параллель между своим и чужим. Мы так глубоко вросли корнями у себя дома, что куда и как надолго бы я ни заехал, я всюду унесу почву родной Обломовки на ногах, и никакие океаны не смоют её!» Обратим внимание: «пыль родины» утверждена как психологическая константа — и знаем, что параллели не пересекаются.
…Дотошливость и сухость научных дисциплин, касается ли это всеобщей географии, естественной истории, ботаники, зоологии, этнологии, в книге «Фрегат «Паллада»» преображает перо художника. Художник шире в воззрениях и возможностях, чем учёный или специалист. «Фрегат…» ломает границы, растекается и захватывает сопредельные жанровые миры. Книга — и сумма путевых очерков и, несомненно, художественно цельное сочинение. Гончаров не стал, подобно Фенимору Куперу, «кабинетно-фешенебельным» писателем, приукрашивающим толикой воображения архивные разыскания. Он был свидетелем происходящего, его участником. Отсюда - живость и точность описаний и наблюдений, яркость изобразительных красок, глубина раздумий и широта обобщений. Независимо от возраста или образования, невзирая на пристрастия или предубеждения, читатель бывает покорён художественной ясностью гончаровских очерков.
Везде видит «обилие жизненных сил» органического мира, восторгается «изящным творчеством» природы, сравнивает народы. И умного человека всегда видно в любом углу земли – так же, как и дураки везде одинаковы. Китайцы трудолюбивы, японцы скрытны, корейцы мужественны… Все черты можно найти и в среде собственного народа. Что своего мы внесли в мир?
«Чужое» может перейти на параллель «своего», когда обживается, становится родным – осваивается. «…Если мне где-нибудь хорошо, я начинаю пускать корни. Удобна ли квартира, покойно ли кресло, есть хороший вид, прохлада – мне не хочется дальше. Меня влечёт уютный домик с садом, с балконом, останавливает добрый человек, хорошенькое личико. Сколько страстишек успеет забраться в сердце! Сколько тонких, сначала неосязаемых нитей протянется оттуда в разные стороны! Поживи ещё – и эти нити окрепнут, обратятся в так называемые «узы». Жаль будет покинуть знакомый дом, улицу, любимую прогулку, доброго человека. Так и мне уж становилось жаль бросить мой 8-й номер, готтентотскую площадь, ботанический сад, вид Столовой горы, наших хозяек».
И поразительная «параллель»: вестовой Ивана Александровича матрос Фаддеев, которого так полюбил Гончаров за все месяцы и годы путешествия, в соприкосновении с другими народами «внёс на чужие берега свой костромской элемент и не разбавил его ни каплей чужого». Эти две формы существования «своего»: освоить «чужое» и сделать его «родным», или не сдать «своего» ни грана – кажутся явственной приметой русского характера и темперамента… И целый мир — и родная Обломовка!
Можно подтвердить этот вывод и фактами собственной биографии. Полюбил Камчатку, прожил в разных её уголках семнадцать лет, дочь там родилась, а вернулся к истокам, на родину. Одиссея ведь должна заканчиваться точкой в первой её фразе, которой и одиссея заключается. И бесконечным – и каждый раз новым – дочитыванием замечательной, сроднившейся со мной книги…
3. МИНИАТЮРЫ
СПРАВЕДЛИВЫЙ ЛЕСНИК
Самого справедливого лесника мы знаем. Всё его имущество состояло из топора особой стали и закалки — откованного, говорят, из старинной алебарды. Когда он ловил шайку порубщиков, то отбирал у них топоры, ставил обухом на пень и одним взмахом своего топора разваливал лезвие браконьерского орудия.
Браконьеры в этот лес больше не ходили.
МАТЬ РАССКАЗЫВАЛА...
Восьмидесятые годы... Дети разъехались во все края необъятной страны. Отец, не посоветовавшись с матерью, ушёл в мир иной, мать привыкала жить в деревенском доме одна.
Однажды прохладным майским утром в ворота постучали. Перед матерью предстал плотного сложения мужичина в неновой телогрейке и обиходной, похожей на механизаторскую, робе под нею. Попросил попить, хотя колонка торчала у дороги как раз напротив нашего дома. Облик показался матери слегка звероватым, глаза — как уголья, взгляд исподлобья. Не лицо, а улика.
Мать провела его в летнюю кухню, подала черпак воды, а поскольку успела сварить обед, то пригласила непрошенного гостя и за стол. Он жадно похлебал супа, отвалился на спинку венского стула и закурил мятую вонючую сигарету, исподлобья изучая полную женщину в цветастом платочке, покрывающем её седую голову, тощую кухонную обстановку. Отрывисто поспрошал об отсутствующем мужике, о ценах на картоплю, зажевал ещё ломоть хлеба, а остаток буханки сунул за пазуху. Мать сделала вид, что не заметила.
Не прощаясь, чужак покинул двор, перед спуском в лог обернулся на мать, стоящую у ворот...
Дело в том, что в нашем районном городке Льгове, что в десяти верстах от деревни, издавна располагалась тюремная зона. Содержался в ней больше серьёзный контингент: воры-рецидивисты, грабаки и убийцы. Весной забраживала кровь и каждого необоримо тянуло на волю. Кажется — чего бы ни посидеть покойно под замком за все свои каверзы, тем более, иному и оставалось сроку месяц-другой? Однако темна душа человеческая и за пару дней стихийной свободы зэк, случалось, менял лучшее будущее на худшее. Замки были крепкие, бегали рецидивисты нечасто, но успевали до свежего срока нарахать новых дел. Один из таких и постучался в то утро в ворота деревенского дома.
...Прилучился через день старлей из льговского угро, а в «бобике» под ружьём и в наручниках — этот мужичина. Привезли на опознание. Словили его в посадке за Чёртовым бугром, на кривом пути через суджанские земли в тёплую малороссийскую окрайну.
Мужичина сидел-сидел, отводя от матери глаза, потом сполохнулся, обхватил непутёвую голову кандалами и прохрипел со слезой в голосе: «Эх, мать, прости! Я ж тебя зарезать хотел...»
Увели его в «бобик», старлей стал мать корить: как же вы, мол, участница войны, пожилой человек, мудрая, кажется, женщина, а не могли разглядеть, кто перед вами? На нём столько крови, а вы его кормили-поили. Мать что-то мямлила в ответ: дескать, все они одинаковы, все в телогрейках...
И вспомнился рассказ из материного детства. Отец её, Григорий Емельянович, был мужиком справным, трудолюбивым. Держал в селе Густомое пасеку, маслобойку, весной засевал косяк конопли. Тогда коноплю пользовалали по прямому назначению: из неё давили масло, конопляную тресту замачивали на пряжу для грубой ряднины, мать вручную ткала холсты. Обихаживать поле в летний сезон отец нанимал двух работников. На этом основании новая совецкая власть посчитала его эксплуататором. Отца раскулачили и заключили под стражу во Льговскую тюрьму. Раскулачивание состояло из изъятия не только «излишков», скотины, лошади, части дома, но даже постелей, носильных вещей и обуви.
По суду отца оправдали, вернули бельё, перины, часть носильных вещей. Он сложил их в два чувала и двинулся из Льгова обратно в Густомой. Попутных телег не было, отец, ослабевший с тюремных харчей, сперва переносил один вьюк на сто метров, оставлял его на обочине дороги и возвращался за другим. До Густомоя было вёрст двадцать...
Как он добрался к следующему утру, обессиленный, оголодавший, с остатками деревенского скарба — нужно только представить. Случай вошёл в семейное предание, стал частью родовой истории.
И, видно, мать моя, сохранившая, кроме обиды на тогдашнюю власть, и здравое деревенское рассуждение, теплила сердце сочувствием к своему несчастному отцу, стойкому в беде и до последней силы в истощённой мышце заботившегося о семье, о детях...
И как представила бы она человека, сидевшего, может быть, в той же камере Льговской тюрьмы, что и её отец, то безотчётно продолжала бы считать и его таким же несчастным, обделённым судьбой и ждущим от людей сочувствия.
В чём и состояло её заблуждение...
А моё воображение нет-нет да и подставит эту «картинку» из пугающего прошлого. Как дед мой, Григорий Емельянович Дорошев, оклеветанный соседями и претерпевший оковы, бредёт пустынной льговской дорогой домой.
Под сенью осенних звёзд...
ДОЛЖЕН ЖИТЬ В РОССИИ
Почему я живу в России?
Я здесь родился. Учился, работал, путешествовал, женился, породил детей и внуков, писал прозу, издавал книги. Здесь могилы моих родителей и предков: предки — те в роду, кто первее (предо мной) на Суд по сумме жизни. Когда-нибудь и я упокоюсь рядом — места хватит.
Только в России под селением Фитиж есть урочище Соловейня; Чёртов бугор высотой 252 метра над уровнем моря; деревни Глиница и Кочановка, в которых родился, жил в детстве и отрочестве и продолжаю поживать и в нынешнее время.; братья, сёстры, друзья и соратники.
Почему я должен жить в России?
Я здесь родился. Здесь расположено всё, что в жизни любил. На пажитях памяти далёкого острова Карагинского, что ещё включён в состав Российской Федерации, растревожилась личность и осталось моё сердце. И утишается оно здесь, у родных корневищ и могил. Между двумя этими точками — не география, а загадка пространства, овеянного духом свободы.
В мире сотни и тысячи райских мест, располагающих к приятной, утробной жизни. На деревьях растут бананы и кокосы, а под пальмами интернет шепчет о всесветных бедствиях, обходящих дальней стороной. И не то, чтобы не хочется их проведать, эти места, а не принимается мысль, что не будет друзей или родных, которые бы разделили с тобой эту утробность. И не будет рощи Соловейни...
Вот почему я буду доживать в России...
4. ЗАПИСИ (1976-2015)
В России не две культуры, а столько, сколько перьев в хвосте двуглавого орла. Они даже не соприкасаются, как балет Большого театра и хороводы курского фольклорного ансамбля «Карагод», — но сосуществуют.
Столько же и русскоязычных литератур. Одна левая, другая правая, третья — рэп... Фантастика, приключения, женский роман. Жанры и подразделы литературы превратились в самостоятельные тела и породили каждая собственную сетевую религию. И у каждой литературы свой юзер, пользователь.
Должны иногда появляться книги ни левые, ни правые, и не рэп, а такие, перед которой бы все юзеры притихли.
*
По Достоевскому: «...Исповедания же был православно-лютеранского, как и все русские нашего времени, еще продолжающие верить в Бога». С того времени ничего не изменилось. Агностики мы, либо те, у кого «вера в душе», а-ля беспоповцы — исключительно удобная форма духовного существования. Мол,человек я не злой, вон другие крадут и убивают, а я — нет. И Крест нести не надо, и вроде ничего плохого не делаю.
И обвинения клира в двуличии. Все, кто соблюдают посты, молятся, совершают добрые дела, прощают ближних, принимают исповеди или отправляют требы — лицемеры, ибо я-то знаю, что Бога нет.
А как не стоит село без праведника, то и духовная сосредоточенность, теплота веры теплятся в немногих очагах. От них исходят волны добросердечия и прощения, терпения и любви. Там будущее спасение, поколику где двое собираются во имя Христово, там и Он с ними.
*
У Проханова воображение с 3D принтера. Ничего не мог прочесть его до конца. Увязал, барахтался в потоках цветистых словесных вод.
Вот у Донцовой романы её мопс пишет. Ну, хоть честно призналась. Верю, что Проханов всё своё пишет сам. В год по объёмистому роману. Всегда подозрительно многописание. Разве что хорошего может быть из многописания?
Нужно переболеть, перемучаться сомнениями, когда из-под пера польётся настоящая кровь.
А у Проханова клюквенный морс с добавкой офицерского одеколона...
*
Диалоги Соломона Волкова с Евгением Евтушенко, «великим поэтом» современности, по уверению ведущего. Пенка в уголках губ, слезливые глаза, манерное гримасничанье. Лицо, высохшее до того, что видны углы и выступы опавшего черепа.
Теперь я знаю, как выглядит Кощей Бессмертный.
*
Мiр обособляется в общину. Община с её безответственностью, связанной с круговой порукой, мутирует в безликую коммуну. Русский коммунизм, о котором многие грезят — это что? Не Царствие Божие, которое на земле невозможно, но апотеоз справедливости? Будто такое когда-либо осуществилось.
Неправильно, оказывается, Маркса читали. Нужно переделать действительность согласно новому, современному прочтению, без кровавых последствий.
Да разве это марксизм?
*
Пенсии хватало на три недели: на продукты, немного на бензин, на ремонт машины, коммуналку. Теперь хватает на неделю.
Говорят — вот тебе и Крым, вот тебе и санкции. А мне подумалось о другой связи.
Пенсионеры нищают, когда империя начинает сбываться. Когда набирает силу, вооружает свою армию, обретает независимость.
Согласен потерпеть.
*
СВЯТОСТЬ ИЛИ СПРАВЕДЛИВОСТЬ?
В статье 13 пункт 2 Конституции сказано: «Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной». А мы, как народ идейный, дескать, без идеологии не можем.
Но если внимательно прочесть? В статье нет запрета на идеологии, а лишь запрещено использовать их в качестве обязательных, государственных.
И это правильно.
Самые твёрдые перемены происходят изнутри.Разве несполнима «идеология» заповедей? Не ври, не кради, не убивай... От улучшения нравов меняется атмосфера в обществе. И это лучшая идеология.
Зачем же тогда эти директивные «костыли», от одного из которых недавно едва избавились?
Мы странные. Не справедливости хотим, не равенства, не прогресса, не богатства — а Правды, под которой подразумеваем справедливость. Причастность Правде созидает в человеке достоинство. И потом чувствуем, что на земле её мало. И хотим «узаконить» Правду отдельной статьёй Конституции в то время, когда Конституция и есть сведение всех маленьких правд — от «последних» и до «первых».
В христианстве «последние» не восставали против «первых». У Христа верность Богу и соблюдение святости делает «последних» «первыми». Такое принято считать неисполнимым, не по силам человеческим.
...И потому выбираем справедливость.
*
Наша русская страсть искать врага. Вот кузнецовское: «В кольце врагов займёмся русским делом». Сперва «Кто виноват?», потом: «Что делать?»
Чрезвычайно соблазнительное занятие. Но позиция слабая, нравственно ничтожная. Зачем искать подлинные причины, когда виноват враг?
Часто враг находится совсем рядом, ибо сказано: «Враг твой — ближний твой». Брат, бывший друг, бывшие муж или жена, сосед.
Известно издавна: враг у человека один — сатана. В Патериках он «субъект» неустанного противостояния монашествующих — с их личным, не видимым миру духовным подвигом ради Бога.
В мiру собирание образов врагов, их поиск, определение и классификация — тоже от бессознательного страха перед сатаной.
Но где дорога к Богу?
*
Нашёл на форумах начало Конституции России:
«Статья 1. Россия бесконечна в пространстве и во времени».
Восхитился размахом.
Верное начало Конституции Российской империи, если таковая будет когда-нибудь принята, хотя у империи нет конституций.
У империи нет размеров и номеров. Приходит на своих ногах новый позвоночник, к нему приживляется прежнее тело, начинает омолаживаться. Либо отжившее на старом скелете опадает, — со шрамами или бесследно — и зарастает новой плотью.
*
ОПЯТЬ О СМЕРТНОЙ КАЗНИ
Дорого казнить. Лукавство защитников, невнятность их аргументов. Отрицают официальную американскую статистику о корреляции между снижением преступности и смертными казнями. Никто не берётся доказать, как отмена смертной казни в России или в других странах привела к уменьшению количества преступлений. Гуманизм применяется именно к обвиняемым в самых страшных преступлениях (по Новому Завету: «милости хочу, а не жертвы»), а по отношению к остальным оставляется в действии Ветхий («око за око»). Остаются без утоления нравственные страдания тех, из чьих налогов будут содержаться в тюрьмах, например, убийцы их детей. Адвокаты повсеместно возражают против смертной казни: любое дело, ранее подпадающее под смертной приговор, они теперь имеют возможность смягчить.
И абсурдное. Брейвику милость оказана за убийство 77 человек — норвежская карательная «такса» 21 год заключения за убийство. А он молодой ещё, здоровый, отсидит, выйдет и, если убъёт в следующий раз 10077 человек — за это ему опять 21 год. Хоть и не молодой, но может ещё раз досидеть и выйти и использовать не автомат и взрывчатку, а уже атомную бомбу...
*
СТРАШНОЕ
О ВЗЫСКАНИИ ПОГИБШИХ
Было такое: по ночам тревожили сновидения, исполненные страшными картинами человеческой смерти. Причём сны не были навеяны накануне просмотренными фильмами, телепередачами или эпизодами прочитанных книг. Что-то работало помимо воображения, даже вопреки ему. Обрывки снов перемежались такими яркими деталями внезапной насильственной смерти, что мне казалось, будто я переживаю их въявь. Не вспомню примеры — в памяти стоит какой-то барьер, я ощущаю его как запрет...
Через несколько лет, уже после переезда в Курск, пошёл на исповедь. Подозревая, что служил неким «каналом» потусторонних сил, почему прозревал и собственные прегрешения. Батюшка меня выслушал, подумал и сказал «Нет».
Погибшие без покаяния мучаются и желали бы вернуться в ту минуту до наступления смерти, когда покаяние ещё было возможно — так он объяснил. Ты не имеешь здесь греха, а, может быть, из-за своей чувствительности стал пристанищем скорби этих нераскаявшихся душ. Открыл акафистник и благословил помолиться перед иконой Богородицы «Взыскание погибших».
Тогда я ничего не понял. Спустя какое-то время отыскал иконку и помолился. В одном из тропарей были такие строки: «Взыщи нас погибающих, Пресвятая Дево, не по грехом бо нашим наказуеши нас, но по человеколюбию милуеши...»
С той поры отрезало.
*
Страшное в деревне помнится долго...
Расстрел в Страшном логу, ответвлении Глиницкого лога. Деникинцы расстреляли нескольких красноармейцев и сельских активистов. Лютовали тогда со всех сторон, под горячую руку попадал и мирняк. На то и гражданская война — все против всех, апофеоз взаимоистребления. Памятника мученикам не ставили. Название Страшный лог прижилось...
Корову в леске Окопе волки задрали. Откуда волки, кто им волю дал? А задрали кормилицу. Разговоров на десять лет...
Или вот катались дети на поездах, идущих из Льгова в сторону Коренева. Здесь подъём, составы замедляют ход и дети цепляются за подножки вагонов, чтобы проехать несколько километров до Решетовой будки, где во время войны разбомбили состав с боеприпасами. Копали в лизертах у будки долго, может быть, и теперь кто-нибудь копает, хотя уже и Решетову будку сократили. Находили снаряды, патроны. Особо ценились у детворы «трассеры», пули с подсветкой...
Паренёк оскользнулся на ступенке, ноги юркнули под вагонное колесо... Пока нашли, подняли тревогу, сбегали к сельсоветскому телефону, чтобы вызвать из Льгова «скорую», он истёк кровью.
Бабка Зуйкова рассказывала, как подобрала между рельсов отрезанные ноги в детских кирзовых сапожках, — рассказывала в «картинках», с леденящими подробностями, — а потом завыла в голос: «А они ещё тёо-о-плы-и!..»
Нет бабки Зуйковой, всё меньше людей, кто помнит ту давнюю историю. Наверное, я один и остался. Вот и рассказываю страшное. Чтобы помнили...
P.S. Брат Володя во Льгове копал яму на участке, который перед тем несколько лет арендовал под огород. Уже и наследников на участок и на дом, который на нём стоял, не смогли найти. Копал и натыкался то на полусгнивший примус, то на остатки яловых сапог. А в самом низу ямы обнаружилась соржавленная в шлак винтовка времён Первой мировой войны. Определили, что немецкая пехотная однозарадка. Значит, трофейная. И что сталось с её хозяином? Истлели ли его собственные косточки на чужбине, или довёз их до дома в Австрии ли, в Германии?.. А может, кто из наших вернулся с фронта — тогда всех распускали с оружием — да и прикопал винтовку до худших, опасных времён?.. Русский мужичок запасливый, у него в огороде много чего бывает прикопано. (фото 14)
Мой внук Илья выпросил её у Володи, долго носился с нею. Прикладывался неумело то со ствола, то со стороны бывшего приклада.
Он ещё ничего не знает о самом страшном...
5. ПО СЛЕДАМ «ЛЕВИАФАНА»
Дело прошлое, но публикация эссе «Огонёк промерцал трижды» о фильме Звягинцева «Левиафан» вызвал поток отрицательных комментариев, которые тревожили меня последнее время. Хотелось разобраться, почему так случилось.
Интересно, как отмечают появление множества аптек в шаговой доступности, со всем разнообразием снадобий для лечения. Может быть, думают, что аптекари прониклись сочувствием к клиентам, и готовы доставить лекарства им домой? Как признак цивилизованности аптечного сервиса — без волокиты и очередей?
Я же делаю вывод о том, что у нас стало много больных людей.
Похоже, такова и наша критика. Говорит обо всём, но не о том, что можно обнаружить под определённым углом зрения, применяя к создателю художественного произведения критерии, которые тот сам избрал — а критик должен сидеть именно в таком углу.
Огорчили, признаюсь, суждения людей, которые фильм не смотрели. Прежде казалось, что перед оценкой нужно хотя бы ознакомиться с предметом суждения — этого требует простая критическая добросовестность. Чего доброго, критики скоро начнуть писать отзывы и на книги, их не читая.
На этом основании можно было бы им не отвечать, поскольку точек соприкосновения при таком отношении не обнаруживается. Но показались интересными самая логика рассуждений, вязь аргументов и внутренних «доказательств», сопутствующих таким материалам. Как например, соображение о полуправде, оказывающейся ложью. У меня, каюсь, голова так не повёрнута.
Дописались до того, что «за Агеевым стоит его личная рефлексия, эмоция, самовыражение, а за Лютым стоит не лично Лютый, а вся наша русская культура». Эссе и было написано, как высказывание частного человека, как его «рефлексия», если хотите. Высказывание было основано на личных впечатлениях и на наблюдениях особенностей фильма, потому вполне себе субъективно. Но комментаторы знают правду. Не взирая на фильм, дают оценку не ему, а автору эссе.
В философии приём, когда возразить по большому счёту на суждение оппонента нечем, объявляют худым самого оппонента — или что он хворает, — называется «довод к человеку». Использование этого довода отличает позицию слабую, неубедительную.
Говорят о своём, обо всём, что есть и чего нет в фильме, но не обратили внимания на посыл авторского эссе о «Левиафане» — к замечанию о гордыне. То, что она незаметна, поскольку в нас растворена, и потому является нормой, бросилось в глаза и в составе отзывов на форуме. Это позволяет сделать вывод о том, что режиссёр фильма оказался если не хирургом, то рентгенологом точно.
Не обсудили оценку обнаруженного автором эссе Второго слоя («...поле битвы сердца людей») что и непостижимо. Удивил вообще отказ сопоставить впечатления от фильма с самим фильмом, обладающим признаками идейной глубины и художественными достоинствами, и на этом основании возразить автору эссе. Проще было обозначить отрицательное отношение, принизить качества ленты.
Но это неправильно, друзья!..
Не случайно в оценках «Левиафана» появилась параллель с «Калиной красной», с самым положительным значением в отношении последней. И подумалось ещё вот о чём...
Шукшинская «Калина красная» снискала большую известность, до сих пор пользуется вниманием, стала классикой русского кинематографа. И вполне заслуженно.
Однако многие ли задались вопросом — а что они увидели в этом фильме, кроме истории любви двух немолодых, тёртых жизнью людей, с её трагической концовкой? На «дне» видимой зрителю истории спрятано и другое, что при внимательном прочтении фильма будет выглядеть ещё страшнее, чем в «Левиафане».
Речь о психологии и бытии воровского, уголовного мира, пронизавшие «фон» фильма. Когда-то мы перестали замечать, что очень много русских людей прошли через тюремную зону, прошли и привнесли нравы и обычаи воровского мира в гражданскую, партикулярную жизнь. По ужасающей статистике количество заключённых в СССР превосходило показатели европейских стран в 6-10 раз. В Российской Федерации, в русских регионах — ещё выше. Имеется в виду послесталинское время, далеко не гулаговское, в которое снят фильм Шукшина — середина семидесятых. Эти показатели стали уменьшаться лишь в последние годы.
В семидесятых годах произошла и качественная трансформация уголовного мира: преступники обзавелись «общаком», ознаменовавшим его финансовую независимость, превратились в теневую, четвёртую власть в стране. Оказывают влияние на общество, диктуют свои модели поведения и морали. «Честный вор» — этот оксюморон продолжает действовать во всей своей вопиющей стилистической противоречивости. До сих пор наши высшие должностные лица, как и телевизионные дикторы, используют в речениях элементы уголовного жаргона, хотя среди них сидевших почти и нет. Воровская атмосфера пронизала нашу общественную и политическую жизнь. И теперь сажают сотнями и тысячами воров — и даже руководителей среднего звена, и даже родственница бывшего премьера не избежала заключения...
Диагноз по фильму можно поставить и людям, испорченным лукавыми похотениями, живущим ворованной, неистинной жизнью. Поскольку в старом русском языке вор не тот, кто обчистил чужие карманы, а человек, живущий чужой, неправедной жизнью. Ворами называли бунтарей, вроде Емельки Пугачёва, или переменивших веру. Вором был и Егор Прокудин. Этимология слова «прокуда» от: плут, бедокур, вредитель...
Причём Василий Макарович в видах опасений тогдашней цензуры отдал уголовнику Прокудину важные реплики, отсылавшие понимающего зрителя к подлинным обстоятельствам времени.
Не решусь сказать, что предшествовало тому, что можно назвать главной бедой русских в двадцатом веке — расхристианизации человека, повлекшей общее падение нравственности, чего не могла исправить и жёсткость применяемых тогда законов. В первых рядах по количеству самоубийств, абортов, разводов, алкогольной зависимости... Статистика: в 1913 году в семьях было 43% мужей трезвенников и 90% жён-трезвенниц. В 1979 году соответственно 0,3% и 2,4%. Суррогат заповедей в качестве морального кодекса строителей коммунизма, следование каковому привело к искажению образа мира, к истощению нравственных сил? Но это лишь часть правды.
Речь должна идти о глубоком духовном кризисе, поразившем русских людей в девяностолетней безбожной советской ипостаси Российской империи. О чём у нас по понятным причинам не любят и не хотят говорить. Мы ныне находимся в стадии освоенной расхристианизации, ставшей, по сути, общественной традицией. Даже преподавание истории православия в школе преподносится как натиск «клерикализма», хотя преподавание той же истории искусств, например, не воспринимается с агрессией.
Шукшин же с его глубоко христианским чутьём в своём фильме нашёл точное, внятное зрителю объяснение желанию Егора к преображению, перемене участи — любовь. Она побеждает рабский, воровской закон, по которому он до того жил.
Фильм снят с большой эмоциональной нагрузкой, многие его эпизоды кипят на пределе чувственной «температуры», будоражат зрителя. Он снят с любовью к людям, каждый его персонаж проверяется на причастность высшему чувству. И в глазах зрителя это искупает все запрятанные во вторые планы нелицеприятные мысли и образы Шукшина...
В фильме Звягинцева использована иная стилистика, иной изобразительный язык. Внешнее бесстрастие, ледяная отстранённость, как думается, и послужили тем индикатором, который убил зрительское сочувствие. Тем не менее, «Левиафан», не обретший горячего зрительского участия, надолго останется, уверен, в обиходе профессионального киносообщества.
P.S. Не огорчился и не обрадовался сообщению о том, что «Левиафан» обойдён оскаровской наградой в пользу польского фильма о холокосте. Чтобы на-равных соперничать с такой темой, Звягинцев должен был бы «раскрутить» в «Левиафане» сюжет с происхождением сына Николая Романа от первой еврейской жены, и с последующим его холокостом в доме, разрушаемом на берегу залива. Стало бы гаже, но соответствовало бы ожиданиям. Неужели он учтёт эту пристрастность оскаровского жюри в следующем фильме?
Но не могу отделаться от неприятного чувства, не принимая самую склонность крещёных русских людей кланяться тельцу, позолоченному идолу, каким зримо является символ оскаровской награды. Не включаю в список фильмы, снятые в СССР, атеистическом государстве, когда люди, претендующие на международное признание заслуг, может быть, и не подозревали об истинном значении этого символа. Режиссёры фильмов «Разгром немецких войск под Москвой», «Дерсу Узала», «Москва слезам не верит»...
Но уж Никита-наше-всё-Сергеевич, православный активист, должен был это почувствовать со своими «Утомлёнными солнцем». Однако же и поехал, и покланялся.
А теперь ещё и Звягинцев...
6. «ПОДВАЛ» ПОЖИРАТЕЛЯ КРАПИВЫ
Опять Пожиратель крапивы бурчит. Пытался его затукать, отвлечь, но он не внемлет. Заело. Как старика Познера. Тому предлагали сделать сеппуку на Фудзияме, выпить яду, убиться об стену, но он никого не хочет слушать и продолжает заниматься своими делами.
Решил дать ему место в «подвале» своего Журнала. Пожиратель крапивы покочевряжился, плутовато поморщился, расплылся в ухмылке. Заметил, что своих зубов у него нет – сплошь протезы из «самоварного» золота. Из нижеприведённых его откровений сделал вывод, что он мечтает стать грузчиком в пивном отделе. Не спрашивайте, между каких строк я это вычитал...
Про калифа. Ишь, кровавая гэбня им не нравится. Им бы правителя доброго, справедливого… Вроде Савельича из «Капитанской дочки». Чтоб пылинки с них сдувал, тулупчик бы вернул, выкрученный. А как ты проворовался, или сбил бы выпивши на «зебре» маму с детской коляской, он бы тебя не гнал в страшный ГУЛАГ, а только пальчиком погрозил. Ты бы совал потные трояки дорожному патрулю, а он бы сажал не тебя, а патрульного, который трояки берёт. То-то было б счастье.
И вот представь – этот правитель везде, но его никто не видит. Как багдадский калиф. Продукты давят тракторами, цунами из санкций, денег нет, а он Донбасс слил, хамон, нефть и газ попрятал, весь народ разогнал, и тот бьётся в автобусах за рубежом.
Нам такой не нужен. А нужен такой: всё-то слышит, всё-то знает, всех чужих нехороших пресекает в поползновениях, а всем нашим хорошим добро отдаёт, октябрятским значком награждает.
Про оружие. Оужие у бандюков и психов, они что — так и будут отстреливать беззащитных? На Кавказе у всех «калаши», уровень внутренней преступности минимальный. «Закон крови», Ветхий Завет в действии. У нас убивают тубаретками, топорами и латами с забора. «Калаши» для русских дороговато.
Выдать за счёт бюджета короткоствол боевой, семнадцатизарядный. Всем, кроме психов и грудных детей. Патроны бесплатно. Обучить пользованию, обязать ходить с оружием за пенсией, на работу, ездить на дачу, мусор выносить — и то вооружённым. Раз в месяц отчитываться, скольких положил в состоянии обороны: бомжей с заточенными напильниками, случайных прохожих с рогаткой, органов власти в смычке с бандюками, самих бандюков с наганами.
Первое время активисты друг друга перестреляют: ну, тысчонка-другая-третья поляжет. Как было после перестройки – там-то счёт на десятки и сотни тысяч шёл, если не на миллионы, а этого никто даже не заметил. Зато выжившие теперь при делах: дети в Лондоне, стрелять уже не хоцца.
Решать нужно неожиданно, радикально, справедливо и навсегда. Заповедь «Не убий» наполнится самым конкретным, кровавым, ветхозаветным содержанием, — как на Кавказе. И слух пройдёт могучий, что на Руси стало убивать опасно.
Но почему-то некоторые хочут, чтобы русские друг друга продолжали истреблять тубаретками.
Про китайские взрывы. В Китае взорвалась фабрика со складами пиротехники. Побило чуть не сотню человек — а сколько раненых! Главное дело — кажен год... Рвёт у них и рвёт. Видно, пороху много. Они же, кстати, и порох изобрели на свою голову.
А причина безобидная. Доставить удовольствие от взрывов пиротехники всем на Новый год. Хотя не всегда у них там соблюдаются правила техники безопасности. Вот я и вспомнил один случай с этой техникой. А точнее — даже два....
Сосед на Новый год выпил трёхлитровую банку самогону, настоянную на тысячелистнике — так по обычаю он лечился от обострения язвы желудка — пришёл ко мне домой и предложил запустить с балкона китайскую петарду. Говорит: чиркни и сразу бросай.
Под балконом внизу детишки запускали целые батареи этих петард, с фонтанами и водопадами огней. Воодушевлённый, я чиркнул и бросил. Она взорвалась на расстоянии в два сантиметра. Рука онемела, отсохла и потом долго болела.
Сосед захохотал такому совпадению и пошёл досыпать.
Прошёл ровно год. Сосед выпил банку самогону и появился с прежним предложением. Памятуя о коварстве китайской шрапнели, я хотел поджечь петарду на лету. Петарда взорвалась между пальцев. Сперва у меня почернели пальцы, потом опухоль достигла плеча. Я был рад и тому, что не оторвало руку...
Сосед по обычаю захохотал и ушёл досыпать...
С ужасом я думал о том, что произойдёт на следующий Новый год.
Судьба повернула таким образом, что я поменял место жительства и оставил нашего славного соседа для попечения других забот...
|
