Вахтенный журнал Бориса Агеева
<<< Ранее        Далее>>>

01 июня 2017 года

МЕСТА СИЛЫ
ВЕРСТАК ИЗ ДОЛИНОВКИ

Трудно найти предмет домашней обстановки, который совмещал бы столько несвойственных ему обязанностей. Но он не вполне предмет домашней обстановки, скорее даже – «не домашней»… И даже не «обстановки». Изначально он – разделочный стол с кухни в деревенской столовой. Обнаружил его в разобранном – скорее, разломанном - состоянии на помойке в камчатском селе Долиновке Мильковского района, более тридцати лет назад. Его столешница двухпудового веса оказалась из качественной советской нержавеющей стали, а опорная рама, боковины и нижняя стяжная перекладина - из стали обыкновенной. На кухне они каким-то образом оказались разъединены и заведующий столовой не нашёл ничего лучшего, как списать его и отправить в утильную яму неподалеку от раскатистой реки Камчатки. Потом я разобрался в причине столь скорбного к столу отношения: нержавейка с углеродистой сталью варится сведущими мастерами особыми электродами, а их у местного сварщика и не нашлось. Но у сварщика из мелиоративной передвижной механизированной колонны, где я в то время работал, такие электроды как раз завалялись, и он ими успешно соединил разъехавшиеся части в единое целое.

Столешницу я отъелозил наждачной шкуркой, дрелью с войлочным кругом отполировал до холодного сияния, а остальные части покрасил густой тёмно-синей краской. И, больше не дрогнувший ни одной своей деталью, стол утвердился в одной из комнат новой, только что полученной квартиры в райцентре Мильково. Раньше он был высок и шаток, столешница находилась на уровне пупа, и садился я за него, будто взгромождаясь на коня без стремян. Потом отпилил ножки, уменьшая высоту опорных боковин и теперь слетаю на него, как орёл.

Если выложить на нём из кирпичей двухтонную печь с боровком и трубой в форточку – он бы и это выдержал. На таком столе ещё можно было бы плясать. Колоть дрова или строгать доски. Красить табуретки, прямить гнутые гвозди, рубить зубилом винты. На нём не оставалось царапин от твёрдых предметов, лёгкая кувалдочка не оставляла вмятин, и не каждое калёное сверло могло проникнуть в его вязкую плоть. Грязь, опилки или засохшую краску нужно было смахнуть щёткой, рабочие пятна отмочить ацетоном и поновить металлическое стекло шлифовальной шкуркой. И он начинал блестеть, как новый.

 

Он ничего не замечал, но ко всему был готов. И к празднику тоже. На нём расстилалась скатерть, располагались блюда с домашними яствами, стукали об него донышками торжественная ракета шампанского и подпольная сулея с синим вином. И всегда находилось место для гостей. Как это было в Милькове - так и в Курске, куда он спустя десяток лет переехал на новое место установки. Правда, ещё год провалялся в деревенском сарае у матери в ожидании этого места. Сарай, в котором было темно и пыльно, отнёсся к металлу без уважения. В Курске его привели в надлежащий вид с помощью ацетона и шкурки, и более двадцати лет вёл курское городское существование. Не говорю «жизнь», поскольку неодушевлённый предмет не живёт, а существует, имея неживое подобие в этом существовании. Пока, в результате стечения некоторых обстоятельств, опять не оказался в деревне. На этот раз не в сарае, а в хате. Где и сфотографирован. Он опять при деле, служит посредником.

…С самого начала я использовал его для литераторских нужд. Писательское дело включает в себя и фразотворительное ремесло, а такой стол вполне можно назвать и литературным верстаком. На нём за несколько коротких лет была разбита пишущая машинка, написаны тысячи тысяч слов – а он этого даже не заметил. На нём столбами стояли словари и справочники, веером по нему разлетались свежие номера журналов и газет, покоились письма друзей, лежали поздравительные открытки, телеграммы о смерти близких. Теперь главное место на нём занял портативный компьютер, сгустивший в своём теле чрезвычайные возможности. Он и пишущий узел и часть печатающего устройства с подсвеченной корректурой, архивное хранилище рукописей, разнообразных книг, фотографий, документов и рецептов засолки огурцов, проигрыватель музыкальных произведений и видеофильмов, телевизор, средство электрического общения с друзьями, родственниками и незнакомыми читателями.

Стол ничего этого не знает и отзывается на присутствие компьютера только небольшим повышением температуры под вентилятором процессора. Тридцать лет соскользнуло с его поверхности, не оставив и царапины.

 

Иногда я о нём думаю, восхищаясь и ужасаясь одновременно Должно быть, его тайное предназначение – быть посредником. Между живым и мёртвым, между прошлым и будущим. И как любой посредник, он обладает свойством всеобъемлющего равнодушия. Если он не воспринимает следов, значит – ничего не помнит. Он забыл, как на нём резали рыбу и овощи в столовой, забыл, сколько на нём выправлено кривых гвоздей, сколько высоких слов за ним измыслено. А случалось, над ним реяли и облака вдохновений. Но ко всему он относится с холодком. Вот и сейчас, когда я пишу на нём эти строки, он всеми своими жестокими ледяными рёбрами выражает полное равнодушие ко мне, к тому, чем я занимаюсь.

Он не помнит и того, что его вытащили с помойки, стряхнули с него рыбьи потроха, картофельные очистки и отмыли в речной воде. Его столешница, сплавленная особым образом из стали и меди, не подвержена порче, она не боится ни огня, ни мраза, в полной мере своего бесчувствия не замечает ни дней, ни лет, не отзывается на перемену времён года, оставаясь одинаково холодной и к горячим прикосновениям локтей человека, и к прохладному присутствию слесарных инструментов. Она переживёт и меня и несколько сотен поколений людей, не поступившись ни одним атомом своего нержавеющего состава.

Всегда был в нём уверен. На него сверху струями лилась вода (соседи по подъезду уехали на дачу, краны забыли закрыть, а когда в сети появился напор, весь подъезд промок снизу доверху и заискрил мокрой проводкой), но на поверхности стола остались лишь синюшные разводы потолочной побелки. Выброси его из окна, о чём тайно мечтает моя уставшая от этого сооружения жена – у него погнутся боковины, да лопнет пара крепёжных болтов. Что будет нетрудно исправить. Даже если бы в доме случился пожар, прогорели бы перекрытия и стол свалился бы к уровню руин первого этажа – ему ничего бы не сделалось, разве от перекала на реях боковин и металле крепёжных связок не возникли бы букеты цветов побежалости.

Уверенность в холодном безразличии стола ко внешним воздействиям создаёт впечатление незыблемости основ, а помещение, где он располагается, обретает значение сильного места.

…Таким и должен быть вечный верстак. Опора, на которой временами происходили подлые дела вроде колки дров. Но и свершаются местные творения.


Комментариев:

Вернуться на главную