Елена АЛЬМАЛИБРЕ, поэт, прозаик, переводчик (Ростов-на-Дону)

Ранняя математика

(Рассказ)

— Папа! Кушать… — канючил Антоша, в полтора года освоив основное слово для выживания. — Где мама?

— Мама на работе, Антон Павлович, — угрюмо ответил Павел Платонович, — Любовь к Чехову прививает… — добавил он себе под нос, проговаривая ревность к великому писателю.

 

Они прошли по тихой кленовой аллее до церкви. Привычно поднялись по широким низким ступеням (казалось, размеры их были точно рассчитаны так, чтобы и стар, и мал мог по ним взобраться поближе к небу). Павел Платонович машинально осенил себя крестным знамением и вошёл под тёмные своды. В носу защекотало от резкого запаха ладана. Глаза, казалось, почти различали густой от горячего воска воздух, в котором чудесным образом мешались мёд, золотой цвет икон и молитвы.

Как и во время своего самого первого визита в церковь, который Павел Платонович (тогда ещё маленький Павлуша) отчего-то запомнил на всю жизнь, он чихнул, громко и с тонким присвистом в конце. Прихожане с полуприкрытыми веками в мягком свечном свете вздрогнули, открыли глаза и обернулись, не то с укором, не то с любопытством. Даже иконы словно все разом посмотрели на Павла Платоновича.

— Бес вышел! — как и тридцать лет назад громким басом отозвался отец Платон (церковный батюшка и отец Павлуши, изрядно подросшего с тех пор). Он мог безошибочно узнавать сына по чиху. Выйдя из-за алтаря, батюшка подошёл к сыну, улыбнулся внуку.

— Ну что, Антон, растёшь?

Антоша, не изменившись в лице, посмотрел вверх, откуда раздавался низкий голос родного дедушки и проскулил:

— Кушать…

Батюшка было захохотал, но осёкся и увлёк Антошу за собой.

—  Не пост вроде, а дитё голодное…

— Вера не покормила… — стал оправдываться Павел Платонович, вспоминая, как утром жена Вера, проспав, впопыхах собрала сумку и умчалась вести уроки литературы в местной школе, где Павел Платонович преподавал математику. Расписание уроков для молодых родителей подгадали так, чтобы кто-то из них мог оставаться «нянчить» Антошу. А вначале было слово – точнее, батюшка Платон замолвил словечко за сына с невесткой, чтобы руководство школы отнеслось к молодым родителям по-христиански.

— Вера не кормит, вера души врачует… — прокомментировал батюшка.

Павел Платонович примерил фразу сначала на «веру в Бога», затем на имя жены, попробовал оценить значение для души той и другой в(В)еры, заменив их религией и литературой, совершенно запутался и мотнул головой, отгоняя прочь игру слов. От этого беспомощного состояния его врачевали только обращения к Богу математике, в которой всё ему представлялось чётким и понятным.

Втроём они подошли к церковной трапезной, где в своё время Павлуша ёрзал на казавшейся в детстве огромной деревянной скамье. В середине девяностых именно эта церковь стала первой во всей области, которую восстановили после почти вековой опалы. Теперь же славянской стариной отдавала только деревянная трапезная, а сам храм, уже каменный, был поднят на спонсорские пожертвования в начале двадцать первого века. Строительство храма тоже требовало точной математики в расчётах — так отчего бы Павлуше не почувствовать к ней лютую приязнь?

За трапезной поскрипывала калитка. Павел Платонович мысленно пятнадцатилетним Павлушей выскочил со двора церкви, перебежал через улицу и дальше вниз к речке. Там у ослепляюще переливающейся воды его ждала одноклассница Лида с поднятыми на макушку тёмными косичками. Лишь на висках выбивались кудри, намокшие от брызг во время купания. В середине мая не всякий решался лезть в слабо прогретую воду. «А я ранняя!» — смеялась Лидочка. Нужно сказать, что и в школе она была «ранняя». Невысокая, стройная, она раньше других одноклассниц была уже любопытно оформлена для мужского взгляда.

Когда Павел Платонович делился с ней своими мечтами, Лидочка смотрела на него, улыбалась, счастливая… Но на предложение ехать в большой город учиться твёрдо отрицательно мотала головой, отчего косички тут же одерживали победу над шпильками и задорно падали на её загорелые плечи.

«Да ты не переживай, Лидок, — говорил батюшка Платон. — Мы его в семинарию отправим, а оттуда он к нам воротится, на моё место.»

Павел и в самом деле поступил в семинарию. А ещё через две недели успешно сдал вступительные экзамены на математический факультет государственного университета, с которым и связывал свои мечты и надежды. Чем на это ответил батюшка — осталось в стенах родного дома. Поговаривали, что после следующей проповеди прихожане похвалили его за убедительность, на что он сказал, скорее, про себя, чем вслух: «А вот не убедил…». Но, может, это всё байки. Одной Лидочке батюшка расчувствовался, зная, что и она близко к сердцу приняла тайное поступление Павлуши.

— Видишь, какие вы стали, молодые… В глаза одно, а за глаза — эх…

Однако, Лида всеми силами показывала Павлуше, что ждёт его, надеется на законный брак... Павлуша корпел над матанализом, портил некогда идеальную осанку и на вопросы Лидочки отсчитывал: «Вот ещё пять лет… четыре года… три года… ещё два…». На двойке Лида вышла замуж за Стёпу из параллельного класса. А ещё через два года в родной городок вернулся и Павлуша, уже с женой Верой и годовалым Антошей.  

Батюшка ни словом не обмолвился о Лиде, пока сам Павел Платонович, вслед за женой устроившись преподавать в школу, не увидел знакомый Лидочкин профиль с тугими косами на макушке в школьном буфете, где она стояла по ту сторону прилавка, всё такая же счастливая, освещала своей улыбкой пирожки с капустой, повидлом, наливала чай, компот из сухофруктов, поворачиваясь то к кастрюлям, то к протянутым рукам и лицам страждущих, ослепляя их белизной своего фартука. Павел Платонович выскочил из столовой, чувствуя, как по лицу пошли пятна, влетел в учительскую, где на него с недоумением обернулась супруга Вера, а точнее, Вера Николаевна.

Так начался первый пост Павла Платоновича — брать еду в школу ему казалось несподручно, а в буфет он больше носа не казал из опасения встретить «глубокий взгляд из-под длинных ресниц» — всё как у классиков.

Иногда в окно Павел Платонович видел, как Лидочка выпархивала из дверей школы, что вызывало у него учащение сердцебиения ровно на восемьдесят пять процентов.

«Большой город, большой город… — дразнил себя Павел Платонович, с досадой вспоминая неудачные попытки найти работу со свежим дипломом в руках. (А опыт у вас какой?) — И сам сюда же вернулся. Тут мне и место, а вот ей всегда здесь не место было. Отчего же она цветёт, а я сохну. По ней сохну ведь…»

Чем больше Павел Платонович ощущал себя Онегиным, вдруг иначе оценившим прелесть Татьяны, тем чаще он спасался одним лишь средством.

— Антоша, иди ко мне, — на угрожающей точке отчаяния звал Павел Платонович. Слыша топот детских ножек, он успокаивался, выдыхал и умилялся белокурому кучерявому Антоше — ну вылитый херувим.

— Вот сынок, смотри. Сколько палочек у папы в руке? Две, — отвечал он за сына, — бери… ещё две… — сам брал, сам считал, и так полгода повторялся математический тет-а-театр отца и сына.

* * *

 Едва Павел Платонович с Антошей вышли со двора церкви, закапал мелкий дождик. «Покапает и перестанет», — решил Павел Платонович, но просчитался — дождь усиливался. Посадив сына на левую руку, изрядно промокший Павел Платонович заскочил в школу. Не почувствовав голода в церковной трапезной и отказавшись от пирожков, теперь он сразу уловил запах свежей выпечки из буфета. На ватных ногах, ощущая, как его бросает то в жар, то в холод, он двинулся в сторону ароматной Лидочкиной обители.

Она взглянула ему прямо в глаза, мило приоткрыв ротик от удивления, и вдруг засветилась ещё ярче. Откуда было в ней столько счастья — муж ли одаривал её заботой и лаской, сама ли любовь выкипала из неё — Павел Платонович не знал. Шаг за шагом он подходил к ней, чувствуя себя то снова пятнадцатилетним, то стариком даже не с сыном, а с внуком на руках.

— Здравствуйте, — сказал он. — Здравствуй, — тотчас поправил себя Павел Платонович.

— Здравствуй…те, Павел Платонович, — поправила приветствие и Лида.

— Ну что ты в самом деле, — смутился Павел Платонович, усмотрев в обращении по имени-отчеству укол за прошлое. — Можно просто Паша, — он помолчал и добавил, — как раньше…

— Ученики здесь ваши бегают, неудобно, — бесхитростно ответила Лида. — Им, сорванцам, только дай повод, будут кривляться из-за угла.

— Воспитывать надо, — пространно выразился Павел Платонович, как на педсовете, и умолк, задумавшись, что ещё сказать и зачем он вообще пришёл в буфет.

Очередь слов и фраз, недоговоренных, невыспрошенных, толклась на языке Павла Платоновича. Ему вдруг вспомнилось, как Антоша с полным ртом каши тянулся за малиной, что лежала на столе, хватал ягоды и подносил их к губам. Только приоткрой рот — и каша полезет наружу, а проглотить её зараз тоже было не под силу. Антоша жалобно смотрел на отца, не зная, как справиться с этой задачей. Вот и Павел Платонович так же смотрел на Лиду, с тоской, жалобно. Она поймала взгляд, спохватилась.

— Вы голодные? Чем вас порадовать? — засуетилась Лида, неприкрыто разглядывая Антошу.

— Да…я… не голодные… Сын, то есть не голодный, а я… — снова запутался Павел Платонович, теряя последнее уважение к себе. Хотелось стиснуть зубы с этой кашей из слов, выругаться про себя… «Лида, ты прости… Ты простила меня?» — носилось в голове.

— Тут вот булочки у меня свежие — берите. Даже директор хвалит. Говорит, что его бабушка и то лучше не пекла.

— Папа, дай… — вдруг разохотился и Антоша.

— Ты же поел, Антоша, мама заругает, что много теста…

— Антон Павлович, как чудно! — всплеснула руками Лида. — Наверное, Вера Николаевна имя выбирала? Чтобы тёзкой Чехова?

Павел Платонович кивнул, ошеломлённый тем, что Лида всё знала… О нём, о Вере… А он прятался полгода. А Лида всё ждала, когда он зайдёт в буфет…

Задребезжали стаканы, затрещали стены от школьного звонка. Тут же в буфет стали набиваться проголодавшиеся ребята. Внезапно вошла Вера Николаевна. С удивлением и недовольством она заметила стушевавшегося перед Лидой Павла Платоновича — конечно, и она всё знала об их «детском» романе. Её настораживало, что муж не ходил в буфет, но и успокаивало — на нет и суда нет.

— А вы чего тут? — только сказала она.

— От дождя спрятались, да и Антоша проголодался, — на пятьдесят процентов соврал Павел Платонович. Взглянул на Лиду, она отвела глаза. Вера Николаевна изучала выражение лица мужа, впервые дотошно разглядывая его мимику.

— Две булочки и чай, — повернулся он к Лиде, — надеясь уже закончить эту неприятную сцену. — Пятнадцать? — спросил он, поглядывая на аккуратные ценники и ровный почерк на листочке буфетного меню.

Лида кивнула.

Вдруг Антоша сунул руку в карман брючек и извлёк оттуда десятирублёвую монету, важно протянул её Лиде. Она рассмеялась, взяла монету, снова протянула руку вперёд, несколько раз сжала кисть.

— Ещё пять!

Антоша внимательно посмотрел на неё, вновь сунул руку в карман. Вытащил ещё одну монету и положил её Лиде на руку орлом вверх. Лида перевернула, цифра блеснула зайчиком в сторону Павла Платоновича.

— Ровно! — воскликнула Лида и засмеялась, зажав монету в руке и гулко хлопая кулаком по второй ладони.

Вера Николаевна приосанилась, довольная.

— Надо же, а я думала пустая трата времени твои занятия «ранней» математикой, — уже почти ласково сказала она Павлу Платоновичу, выбираясь из очереди школьников перед прилавком, посадила Антошу за стол и ушла на урок.

Павел Платонович молча взял чай и тарелку с булочками, подошёл к столику, за которым сидел Антоша, болтая ногами и барабаня ладошками по столу.

Павел Платонович смотрел, как сын уплетает сдобу под голос Лиды, звенящий над криками школьников: «Да не галдите вы, всех накормим!».

Он взял свою не начатую булку, вышел с Антошей из буфета. Перед глазами стояла цифра со второй монеты, которую сжала в руке Лида. Не пятёрка — двойка. Павел Платонович вновь увидел, как улыбнулась Лида, поднёс булочку к губам, рука дрогнула — булочка упала на пол. Павлуша расплакался.

Наш канал на Яндекс-Дзен

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную