| |
***
Разве время ключ ко мне?
Разве я не ключ к эпохе?
Мне ответом моря вздохи.
Но дела не так уж плохи:
На обшарпанной стене
Профиль, посвящённый мне.
***
Высоко, далеко, заболочено.
В том краю, где не слышно свирелей,
Где живется нам, в общем, не очень-то,
Мы всё ждем синеглазых апрелей.
И лучи здесь вонзают иголочки
В мох-траву сыроватую с плесенью.
Но опрятные крепкие ёлочки
Так и просятся, стройные, в песенку.
Обещает нам счастье колючее
Их осанка и лад пирамидовый.
Слышишь, мил человек: ты не вьючное,
Ты венец! Так не надо завидовать!
Пляжи с галькой, все в море влюблённые –
А глаза застилает видение:
Мягкий мох, сарафаны зелёные,
На неделе по семь понедельников.
Понапрасну не жди мартов с маями,
А твори в январи с воскресеньями.
Все напасти коварными стаями
В прах рассеются в ночи весенние.
Ты – творец! Так твори же, ядрит твою,
В корень, плесень, болота с оврагами.
Счастье – есть. Мы оккамовой бритвою
Скосим луг. И утыкаем флагами.
И апрель засияет с иголочки.
Победителей встретим мы песнями.
Только ёлочки, только вот ёлочки…
Им бы мох. Сыроватый. И с плесенью.
МОЕЙ ЖЕНЩИНЕ
Ты, несомненно, Мадонна, ты – немного – Мегера.
Ты абсолютно двулика – Ева ты и Лилит.
Плавно, без перехода, от неверия – к вере,
И от счастья сердце глупо и звонко болит.
Белая и пушистая – с тёмной такой изнаночкой,
Абсолютно родная – только со взглядом чужим.
Светлые мысли утром – смутные помыслы на ночь…
Чтобы не ускользнула, крепко обнявшись, лежим.
Сон стерегу собакой, шороху мыслей внимаю.
Профиль, ресницы, поза – жена, аж до боли нежна.
Через час понимаю: я пустоту обнимаю…
Хорошая или плохая, другая мне не нужна.
Гулко волнует плоть твоя не ангельского замеса.
Гены Протея подобное к подобному чутко влекут.
Абсолютно уверен: из одного мы теста,
Нас в одних наручниках на Последний суд поведут.
Только тебя оправдают – на голубом голубое, –
А меня покарают. Как это понимать?
Вот вам ребро моё, судьи, вот место где было другое…
«Ты, несомненно, мужчина, она – абсолютно – мать».
***
Прикоснись ко мне белой снежинкой, моя дорогая,
Я тогда догадаюсь, откуда капель на щеке.
Всё гадаю настырно с утра: из какого ты края?
Ты на солнце так властно умеешь смотреть, не мигая,
Ты любовь распознала по облачку, там, вдалеке.
Прикоснись ко мне мыслью – и я встрепенусь неурочно,
Только нежность так ранит меня, будто лютый испуг.
Я откуда-то знаю, как быть царским сыном побочным,
Я крадусь, словно кот, к белой кошке своей чёрной ночью,
Избегая ловушек и хитро расставленных пут.
Прикоснись же дыханьем – и Млечный окажется ложем.
Я читал мудрецов: души к нам со звёзды добрались.
Мы живём как в раю иль в аду – но понять мы не можем,
Что спасти свою душу, распятую правдой и ложью,
Без любви невозможно. Никак. Совершенно. Ни в жизть.
Прикоснись ко мне тонко, искусно, как кисть Рафаэля,
Чтобы сгладить рубцы – хмурый Хронос привык долотом.
Я ведь тоже тебя изваял, Галатею, из хмеля,
Из желаний, мечты и тоски, и туманов апреля –
Из того, чем, увы¸ не живут, отложив «на потом».
И когда прикоснётся ко мне холодок из вселенной,
Я тогда догадаюсь: земному есть счастью предел.
Беспредельна любовь. Загляну я на Млечный нетленный,
Гляну мельком на солнце – от взгляда его стынут вены.
Вот и всё. До свиданья, хорошая. Я улетел.
***
Удивляюсь не белому снегу,
Не звезде и не инею с градом, –
Бесконечно дивлюсь человеку,
Что живёт со мной рядом.
Вот рассветные россыпи истин
Прописных, что заточены в книги…
Человек этот радужный бисер
Променял на вериги.
Вот свобода – Икару не снилось!
Пред тобою весь мир на ладони…
Всё отдаст за дешёвую милость
Прокатиться на пони.
Красота – это хрупкая сила,
С ней не справиться неискушённым.
Но «красиво» или «некрасиво»,
Будут решать жёны.
Этот мир под звездой допотопной,
Что был понят далёким Сократом,
Человеком распят и растоптан,
Что живёт со мной рядом.
***
Отпущен за-ради праздника, ради всего хорошего.
Кто ты? Злодей и убийца? Грошовый Робин Гуд?
Выбор Вараввы – худший из приговоров площади:
Выбирали желудком – зрелища. Голливуд.
Иисус или Варавва? Выбор не для народа.
Народ выбирает поярче, пестрейшую из заплат.
Вопросите сократово: свобода или погода?
Четверг без дождичка выберут. Не воскресенье. Стократ.
И ничего не попишешь, и ничего не исправишь.
Мудрость и глупость в обнимку – нам родовая черта.
И не ищите всюду исключенья из правил.
Зачем отпустили Варавву?
Чтобы убить Христа.
***
По безликой пустыне в год какой-то там эры
Мы бредём бурлаками, тянем скарб за собой.
Были все коммунисты – стали все пионэры.
Правой, левой – какой там, начинаем ногой?
И куда правишь бодро, командир наш усталый?
Все пути ведь известны, даром их замело.
Сорок лет пролетело – неужели всё мало?
Даже сорок по сорок… Срок немалый зело.
Ты боишься, мы помним, что на свете есть счастье?
Что ж, ты прав, как обычно, разве ж это забыть.
Не води нас кругами, не рассказывай басни:
Не минуешь того, чему следует быть.
Рождены мы для счастья, не питай же иллюзий.
Ломовое мы быдло для отвода лишь глаз.
Мы не пленники страха, а вот ты – бедный узник.
Про тебя начертали – «вопиющего глас».
Не вопи, не ори – растворись и изыди.
Мы пришли. Пробил час. Мы хотим стать толпой.
Где наш идол? На камень пожалуйте, идол.
Плюнем дружно на глину, станем сами собой.
Где права человека? Где пайки для голодных?
Коммунистов на плаху, а буржуев в расход.
«Кто за счастье? В колонну! Поротно! Повзводно!
Собираемся завтра в небывалый поход».
ЗЕРНО
Аз есмь зерно. Всё глубже, глубже в землю.
Дождусь – с дождями – солнечных лучей.
Упало осенью. Упало твёрдым кремнем.
Никто не слышал и ничьих очей
Не потревожило моё исчезновенье.
Я замер, пульс затих, не рвусь я ввысь.
Что мне ветров эпохи дуновенье!
Что мне Екклезиаста откровенье!
Я понял главное: уймись, молись, держись.
Зерном быть долг. Кто спрятался – тот пожил.
А остальное суета сует.
Труд не напрасный – жарко-красный обжиг
Нас согревает много тёмных лет.
Но в глубине пластов зерно истлело.
Томясь, не приняла его земля,
Хоть я смиренно сделал своё дело,
Как долг и совесть грешному велят.
А рядом – всход: зерно, что ветер холил
(И что предвидел сам Екклезиаст),
Вдруг вырвалось на волю: жёлтый колос
Среди весёлых васильков и астр.
Вот две судьбы, мудрёных два лекала:
Где тёплый верх, а где сырое дно?
Ах, если б знать, я начал бы сначала,
Но только на судьбу зерно одно.
***
Когда строчка звездою слетает с неба,
Поэт сразу же празднует день рожденья,
Ибо тот, кто отмечен улыбкой Феба,
Мирозданья постиг роковые значенья.
К нему в гости – по-свойски – дивный Гипнос,
Обсудить свои тайны, чтобы забыть их.
Мало гимнов земных, а небесных гимнов –
По перстам. Раз в сто лет. Заплати и изыди.
И дают молодым, и слетают некстати,
Сразу вслед за улыбкой – оскал Аида.
Лишь вчера он рождён, прости его, мати,
Ему зрелость как грех или как обида.
Всё всегда молодым и вечно невзрослым.
Грустно смежила веки сова Минервы.
Что посеешь весной – упустишь в осень,
И последнее слово бледнее первых.
Что тут толку роптать? Обнесли – и точка.
Но играть в молодых не хочу и не буду.
Феб приветствует только почки-листочки,
Я же вижу грустную мусора груду.
И когда я устало махну мирозданью,
Вдруг раздвинутся тучки подковой, в полкруга,
И слетает с небес запоздалым посланьем:
Молодым по таланту, никому по заслугам.
МОНЕТКА
Если старушка-судьбина, медной играя монеткой,
Вдруг всё решит за поэта, знак посылая прямой, –
Двери ногой нараспашку, кепку с котомкою ветхой
В руку – и с Богом к порогу мимо дороги домой.
Слёзы – смешной атрибутик. Нет, не минуешь дуэли.
Пуля отлита на славу, сердце с грехом – пополам.
Ворон лишь каркнет сердито, мрачно зашепчутся ели,
И расползутся ухмылки со слухами жить по углам.
Чаша поэта испита – зависть заполнила вашу.
Думали, крест на крещёном, – на взлёте сорвалась звезда?
Всё оказалось сложнее, и заварили вы кашу
Не расхлебать вам которой отныне и навсегда.
Судьбинушка-то подневольна. Ей Кто-то подсунул монетку.
И Он оказался не промах. Поэта звезда – горит.
И смерть обернулась бессмертьем. Дуэль – это чёрная метка
Для черни, поднявшей перчатку с чернильным пятном внутри.
Поэты взрастают мятежно, под завыванье метели.
Да не оскудеет вовеки сердцем пишущего рука!
Поэты ведь с колыбели, не страшась неизбежной дуэли,
Выдыхают каждую строчку, как последнюю. На века.
***
Время поэта – бремя поэта.
Дышит он здесь и сейчас.
Вопросы поэта всегда без ответа:
Они – вопиющего глас.
В шкафу у поэта уйма скелетов,
Хотя он открыт душой.
Он лишнее знает про то и про это,
Рыжий, рожденный левшой.
Счастье поэта – сон в бабье лето.
Проснётся седым и смущённым.
Кому прошептать, что случилось с ним где-то?
Лишь бризу да братьям-клёнам.
Бремя поэта – терпеть до рассвета,
Молясь колесу круговерти.
Рождённый поэтом не ждёт ответа –
Становится им после смерти.
БОЖЕСТВЕННЫЙ ПУАНТИЛИЗМ
Мир отточен точками. В чёткой точке – бездна.
В чудной бездне – точечки, и не видно дна…
Что мне делать бедному в городке уездном?
Жизнь – струёй проточной к судьбе приточена.
Точечно – заточками… Шуточки? Цветочки?
Первые звоночки – точкою закат.
Попадая в точку, я рождаю дочку, –
Светятся глазёнки точками агатов.
А дойду до точки – не спасут и дочки.
Точка, значит точка. Заточат в неё.
Если честно, хочется оттиснуть многоточие…
Но точки – дело Бога, вовсе не моё.
|
Андреев А.Н.
Между временем и мною. Книга стихов. — Москва: Редакционно-издательский дом «Российский писатель», 2023. – 192 с.
Четвёртая книга стихов «Между временем и мною» Анатолия Андреева (р. 1958) – известного литературоведа, культуролога, прозаика – родилась вслед за первыми тремя, без перерывов и пауз. Как говорится, на одном дыхании. Как продолжение единственно важной темы. Какой?
Каждый решает сам.
Сегодня, полагает автор, приходится смотреть на всё на свете сквозь призму войны с фашизмом. С самой совершенной формой зла. Автор также полагает, что так было и вчера и, чего греха таить, всегда. Просто сегодня маски сброшены. Война.
Всё остальное либо фальшь, либо скудоумие, которые, собственно, представляют собой разные оттенки одного и то же. Чего?
Каждый решает сам.
Вот это колючее ощущение современности – целостный мир, разрываемый на осколки, – автор и пытался запечатлеть в стихах, с разной степенью глубины и выразительности, как водится.
ТАМ, МЕЖДУ ПРОШЛЫМ И БУДУЩИМ
Когда я говорю, то рисую грядущего облик;
Но как только сказал – стали прошлым мои словеса.
То ль былым я живу, то ль дышу небывалым я, что ли, –
Разгадать эту тайну времён не осилю я сам.
Моё прошлое в дымке, грядущее – в смутном тумане.
Что я вижу? Лишь туфли на шпильках, родные глаза.
Как сияют от счастья, не ведая об обмане,
Что несут облака, оставляя вдали образа.
Между прошлым и будущим – где ж мне сейчас находиться?
Сколько ангелов могут сплясать на конце острия?
Я как будто во сне: всё лечу и лечу, словно птица,
Свысока бытиё отличая от небытия.
Между прошлым и будущим – тесно мне, тесно, как в клети,
Наперёд знаю я даже то, что не снилось богам:
Наше прошлое – это расплата за счастье, поверьте,
Что нас в будущем ждёт, – только в это не верю я сам.
Потерял я опору в пространстве и времени дивном,
Пограничье миров называется «здесь и сейчас».
И за что я держусь? Лишь за дюжину ангелов в длинном,
Что танцуют на шпильке в неверный и сумрачный час.
И какой в этом смысл? Я, потерянный, право, не знаю.
Говорю, говорю, чтобы в будущем не молчать,
Чтоб тебя разглядеть – без тумана, конца и края,
Чтобы прошлое ввек заточить под молчанья печать.
РАЗОВОР С МОНАХОМ
«Скажи, монах, твоя стезя от силы
Или от слабости? Всё не возьму я в толк…»
«Нам силы придают отцов могилы,
Иначе ближнему я был бы серый волк».
«Скажи, монах, ты спрятался от жизни
Или живёшь на зависть в сей глуши?»
«На зависть? Каждый ужин – это тризна,
А завтрак – воскрешение души».
«Ты за других страдаешь непомерно,
Дабы за ближних замолить вину?»
«О, Господи, как грубо и не верно…
Я мир люблю и не люблю войну».
«Позволь, и мы за мир на поле брани,
За други, за Россию, за отцов…»
«Я тоже. Только крест мой многогранен,
Как истина. Аз есмь солдат Христов».
«Монах, вот если ты из нас – последний…
Скажи, ты на гашеточку нажмёшь?»
«Всенепременно, милый, за обедней;
Я не Иуда, я монах, ядрёна вошь».
«О, Господи, как славно! Отпустило.
А твой язык, монах, что лезвиё…
Скажи, твоя стезя… она от силы?»
«Не знаю. Это дело не моё».
***
Ну, и что, колесо? Перемелется?
В пыль-муку – три щепотки в ладошечке.
Запах ладана, острого, с перцем.
Вам хоть жаль его или ни крошечки?
Все привыкли к остатку сухому.
А ведь слыл-то он тем ещё фруктом.
Плохо знал он дорогу к дому,
Жил в мотелях, кибитках, бухтах.
Знал он счастье то с леди в белом,
То с хромой рыжеватой оторвою.
Был он умным. Галантным. Смелым.
Хоронили – странника с торбою.
Три тетради – на крышку гроба.
Возликуйте, кто верит в проклятия.
Чёрт и ангел – склонились оба,
Содрогаясь при виде распятия.
Что писал он в тетрадках в клеточку?
Знают то лишь орланы да совушки.
Он любил синеглазую девочку,
Ну, а жил… Ему нравились вдовушки.
Поместите всё это в щепотки –
И развейте при свете алом.
А по праху зацокают ботики
Красоты неземной. Небывалой.
***
Это осеннее обострение.
В ссадинах совесть, в тумане ум.
Вот бы сейчас в голубом бассейне
Ловить отраженья десятка лун.
Или взобраться на древнее плато
(Стёрты до дёсен отроги гор),
Чтобы продолжить (Бог весть, когда начат)
Нервный со звёздами разговор.
Как же не хочется видеть двуногих,
Слушать, кивать, «соглашаясь» с тем,
Что приютившийся при дороге
Старец-то хитрый, хоть глух и нем;
Что раскраснелись вчера помидоры,
Хлеб дорожает, а власти – молчок…
Нет, лучше горы, холодные горы,
Что превратятся в жёлтый песок.
Синие сливы в дырявую торбу,
Посох покрепче и в ножны стилет.
Буду шагать неуклонно в гору
Курсом к звезде, что встречает рассвет.
Здравствуйте, камни. Вы тоже не вечны…
Много в нас общего. Дайте приют.
В жизни всё сложно, а мир бесконечен:
Север всегда упирается в юг.
Звёзды! Хотите приятную новость?
Вы ведь не вечны. Как я и пыль.
Гости вселенной, вы катитесь в пропасть.
Бессмертье – химера, а гибель – быль.
Ладно, молчу. Буду жить при дороге.
Стану искусно выть на луну.
В сущности, хочется очень немного:
Встретить русалку. Немую. Одну.
***
Кто лучше: земледелец иль пастух?
И чьи дары ценней небесным судьям?
Костёр в ночи давно уже потух,
Но судим мы, и мы судимы будем.
Из зла крупиц, что копятся в душе,
Из зависти – за пазухою камень.
Кто жил на предпоследнем рубеже,
Кто первый бросил камень – тот и Каин.
Свершилось. Амен. Первородный грех
Сильней, чем первородна добродетель.
Ещё тогда, на утренней заре,
Загадку эту разрешили дети.
Из-за чего? Всё лучшее есть враг
Хорошего. И лучшим движет зависть.
С тех пор на Каина косимся кое-как,
И холодеет неотмщённый Авель.
Засим – судите. Бросьте камень свой
(Пусть будет не из зависти, по делу) –
Соперник ваш с пробитой головой
Вас не простит, весь каменея телом.
Не кинете? Вам каменеть душой.
Век каменный – он длится, длится, длится.
Покоя нет. Степная кобылица
Куда-то в поле унесла покой.
***
Прищуриться на мир в холодный полдень –
И руки протянуть себе навстречу,
И чувствовать, что ты ещё пригоден
Булыжным, ветхим истинам перечить;
И любоваться миром, любоваться,
Улыбкой горькою приняв благие вести,
И оптимистов трёпа опасаться,
И с пессимистами молчать печально вместе,
И знать, что счастье – робко – за порогом,
Что лабиринтам нет конца, как мифам,
И понимать, что мало – это много,
Что скифов нет – спасибо предкам скифам;
Песчинку-Землю – в центр мирозданья,
В лучах Светила, Мрака порожденья…
Такое вот домашнее заданье
Для тех, кто жизни придаёт значенье.
***
Я бы памятник-глыбу воздвиг на горе умным людям,
Доказавшим, что счастье с любовью за деньги не купишь,
Убедившим: все истины неба пред вами на блюде
С голубою каймою, небрежно лежащем на кубе.
Кто познал – тот блажен, и не надо святых иль героев;
Простота – матерь сложности: как донести эту тезу?
Он, она и ребёнок: простой треугольник. Их трое.
Дышат воздухом горним, который насыщен железом.
Мир простой не сломить – ну, а сложный развеется прахом.
Столько книг – только счастье мурлычет припев где-то сбоку.
Я – во имя – отдам вам пропахшую потом рубаху,
Обнажая желанья всевидящим внутренним оком.
Быть добру: это умное умным прямое посланье.
Красота есть свидетельство истины: это от мамы.
Вот вам круг, вот вам куб, треугольник – как напоминанье:
Дом свой крепость из них вы, конечно, достроите сами.
МОЙ ГОРОД
У меня отобрали Город, в котором легко дышалось,
Где на мир я смотрел не робко, где мечтал и любил по-русски,
Где на майские мы собирались, чтобы вспомнить про дедов малость,
Где Гагарин был нашим в доску, а «статуты Европы» – узки.
Всё прошло, как туман над полем, как подбитой кукушки стоны.
Так легко забываешь лучшее, чтоб хорошее помнить всегда.
Корни, корни… Но есть и кроны, позабытые, как иконы,
Кумачовой юности клятвы в отстроенных городах.
Никогда не плевал я в колодец, в котором плескались звёзды,
Никому не отдам Отчизны, живущей без колдовства.
Я шагаю широким шагом, то ли весело, то ли серьёзно,
Твёрдо-твёрдо освоив святую науку не предавать.
Моё алое лето минуло – там я был зачарован Млечным,
Моё прошлое родом из неба, где ромашково-звёздный край.
Был мой Город, казалось, вечно васильковым и всечеловечным,
Но пришельцы из прошлого вторгли на штыках бело-красный «рай».
И мой Город покрыло мраком, и его отлучили от неба,
И мой Город накрыла измена, стала верой подмена – Менск.
Вместо света – пустое белое, вместо Аполлона-Феба
Вера «нет за измену ада» – символом перемен.
Почитая законы Космоса, я давно не считаю «измы»,
Я живу по заветам предков, давших миру светлую Русь.
У меня отобрали Город, не сумев отобрать Отчизну.
Это значит: свет не сокроешь.
Это значит: я точно вернусь.
|
