Вынужден сразу оговориться – о конкретных персоналиях не скажу ни слова, и не потому что боюсь испортить с кем-то отношения, а потому что премия уже прошла. Рад практически за всех, и особенно за поэтов и писателей, прошедших и проходящих фронт.

Узнав о премии, обрадовался, потому что антинациональной литературой сыт по горло. Мутные и псевдоисторические поделки, так звонко раскритикованные группой «Злоба и зависть» имени Вадима Чекунова, однако рекламируемые на всех углах в качестве последних достижений отечественной словесности, неизменно приводили меня в отчаяние, и вовсе не из-за органической неспособности сопереживать коллегам по цеху, но из органического же чутья на подспудный заказ.

Логика премиальной литературы в её либеральном изводе – чем гаже, подлее, тем и сановитее. И речь вовсе не о жанре… я и сам порой антисоветчик ещё тот, но лощёной и лакейски подлой одновременно версии антисоветизма не принимаю по соображениям совести. Здесь моя картина мира не сойдётся с той, что пользует в первую голову глумление вместо честной драмы и высокой трагедии. И если глумиться и есть «повестка», то такая словесность никакого значения для меня не имеет.

Если старшее поколение по выпадению словесности из круга государственных интересов увлеклось раздачей премий самому себе и каким-то чирикающим Бог весть что юным дарованиям, то все мы, конца 1960-х – начала 1980-х гг. рождения словесники – нежелательные свидетели раздела собственности, непомерных подлостей и предательств, и, следовательно, всем нам нужно заткнуть рот если не физически, то хотя бы замалчиванием.

Что меня никогда не интересовало, так это то, кто кого «проталкивает», за исключением случаев поистине вопиющих. Лично мне безразлично, какой клан и что водрузит себе на штандарт. Однако обойти молчанием целое поколение ещё как-то извинительно, но вот непрестанное кормление тесного круга авторов, обслуживающих буржуазную действительность – подлость куда более нестерпимая, и отчасти поэтому клановость представляет собой уродливую и стыдную болезнь отечественной словесности. Цель клана – не величие современной русской литературы, а самовозвеличивание за счёт локальных удач своих паладинов.

Не стоило бы кланам набрасываться на одиночек и лаять на них «до рвоты», отбирая в свою пользу даже не блага, которые по определению минимальны, а какое-то воображаемое «влияние». Механизмы отбора в классику, как бы ни была агрессивна коллективная свора, совершенно иные, чем они виделись «рапповцам», «раппопортовцам» и «аэропортовцам».

ОБЩИЕ ПОСЫЛКИ ПРЕМИАЛЬНОСТИ

Порок премиального процесса в России, на мой взгляд, состоит в том, что любого рода ристалища не соответствуют, на мой взгляд, русскому национальному характеру в его абсолютном неверии в земной (человеческий) суд. Конечная инстанция любых споров об истине – Господь.

Люди же по своей духовной слепоте, а порой и по сговору между собой, отличить золото от меди принципиально не способны. Следовательно, поиски её в такой сфере, как словесность, на русской почве будут наталкиваться на массовое неверие в результат, какой бы объективной, на первый взгляд, ни была процедура отбора, и как преодолеть в душе скептическое предчувствие того, что лучших всё равно не услышат, оттеснят, сделают заложниками неудобной ситуации, лично я не знаю. Мне просто кажется, что люди, номинирующие самих себя, и люди, достойные высших наград, представляют собой разные сообщества…  

Первые не стесняются, полны решимости, притом, что высшей наградой за литературный труд является вовсе не общественное почитание, выражаемое в дипломе, заключённом в солидную рамку, и значительной денежной сумме, подтверждающей серьёзность выбора, а сокровенное счастье сбываться в тексте, превысить которое не может ни одно письменное или устное свидетельство. Литературный делец тратит на само-представление куда больше времени, чем творец, предпочитающий делать своё дело, а не бегать по редакциям и премиальным комитетам. Разные типы личности.  

Номинирование самих себя выглядит вполне демократическим ровно до того момента, в который становится явной ментальная разница между вечными номинантами-лауреатами, развлекающимися премиальным процессом и видящим в нём несомненный прибыток для самих себя, и людьми, для которых первичным является всё-таки исступлённый роман с русским языком. У вторых при объявлении какой-либо премии сжимается что-то внутри, образуется в гортани не проглатываемый комок, и внутреннее стеснение и робость не дают им дойти даже до стадии заполнения документов. Сама процедура вызывает в них и чувство почти обморочное, и ощущение какого-то карнавального обмана (что чаще всего и сбывается по их предчувствиям), высовывания туда, где их вовсе не ждут, а скорее всего – проверено многократно – ударят равнодушием или откровенно ненавидящими репликами и по их труду, и по ним самим.

В идеале процесс должен быть следующим: ты никуда не подаёшься, просто делаешь своё дело, и тебе просто звонят и объявляют, что ты удостоен за труды, и твоё уже дело согласиться или не согласиться с решением премиального комитета. Не то чтобы я совершенно не ценил того, что делаю, но идеал для меня выглядит именно так: чтобы обрести нечто, его следует как минимум упорно поискать.

ИЗ ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОГО ЛИТПРОЦЕССА

Премиальная литература в постсоветской России пыталась возвыситься над советским литературным процессом воздеванием на стяги святых имён. Премиальные концерны создали инфляционный процесс, заключающийся в печати различного рода сертификатов, не имеющих никакого отношения к объективным критериям оценки того или иного словесника. Институционально постсоветская литература стала напоминать нечто вроде кооперации самозванных эзотерических академий, торгующих дипломами о наследственной склонности к нетрадиционной медицине в девяносто девяти поколениях. Даже неквалифицированный читатель уже через несколько лет понял, что происходит подмена и премиальные скандалы, которыми старались привлечь к себе внимание вездесущих «жёлтых страниц», сделались одним из наиболее пагубных для авторитетности премий символов всеобщей коррупции и обмана.

Далее либерально-демократическое сообщество, щедро поддерживаемое западными институтами влияния и местными олигархами, разделяющими ту же разрушительную идеологию, сформировало премиальный «кулак» и принялось вытаптывать словесное поле самовластно назначаемыми гениями из одной и той же обоймы, обслуживающими идеологию воровства из народного кармана.

Поощрялся здесь исключительно, как вполне ожидаемо от буржуазного вкуса, нездоровый эстетизм, а также совершенно омерзительное и никуда не ведущее многословие, стилистическая невнятность, глумление над святынями, прямое изображение извращений. Номинальные обозначения этих будто бы общенациональных премий я даже называть не хочу: в народе он архетипически зафиксировался как низкая фуршетная драма, где одни и те же радеют о других точно таких же. «Игры интеллигенции», пир короедов на обугленных корнях Отечества…

Я попал в этот створ двадцать лет назад, получив премию имени Пастернака за вторую тонкую книгу стихотворений, изданную за своё счёт, и могу сказать, что ранние премии рождают в душе необоснованные и ничем не подкреплённые ожидания, спесь, высокомерие и другие омерзительные качества. Будучи тогда плоть от плоти либерально-демократического процесса, я бы того и гляди начал полагать, что за каждую новую книгу мне что-то там, видите ли, причитается, но вовремя унял в себе подобные мысли и настроился на долгий бег и огромные дистанции. Только отойдя от игрищ на приличествующее расстояние, понял, насколько чудовищной предстаёт картина извне.

Ненависть собратьев к тому, кто удостоен хотя бы чего-нибудь, несмотря на сугубую скромность этого «чего-нибудь», феноменальна – она не затихает годами. В ход при обсуждении удостоившейся чего-либо идут политические, социальные, иногда стилистические, но куда чаще личные и самые интимные аргументы, не имеющие отношения к тексту. При дезавуировании персоны практикуются и индивидуальные «разоблачения», и коллективные письма, и брань, и унижения по всем видовым признакам, и прямая ложь с параноидальными и шизофреническими выдумками, от которой нельзя защититься даже в суде.

Уровень истерического недоброжелательства в русской литературной среде превышает разумение. Подмётные письма и реплики в социальных сетях делают атмосферу предельно мрачной и нестерпимой, а именно той, в которой любое начинание обречено на сопровождение бешеных и безумных выкриков кляузного порядка, и виной тому – пропитавшие климат кастовость, сектантство, наветы и доносы ещё советской поры.

Истинное же разделение постсоветской литературы – на поверхности. Оба лагеря, и условно либеральный, и условно же патриотический, не могут считаться полюсами словесной истины: первый считает, что сложная эстетика по определению должна служить расчленению страны, а второй воспринимает исключительно дешёвую эстетику «задушевности», немедленно вырождающуюся в лубок и примитив.

…Я вывел эту максиму не так давно, но она состоит в следующем: сперва премии вручаются учителями, потом друзьями, если их повезло завести, а затем, уже под занавес, тебя вспоминают при своих премиальных затеях твои же собственные ученики. Как мэтра и корифея. И всё это, господа, не то, чтобы унизительно или постыдно, поскольку есть великая жизнь со всеми своими привходящими, но есть тут что-то глубоко личное, и выходит, что если ты умеешь дружить и всем удобен, то и поэзия твоя как-то в целом получше, чем у нервных, мечущихся и не слишком дорожащих какими-то связями. Но это же не так, правда?

МОЁ СУДЕЙСТВО

Когда мне пришло письмо с просьбой стать экспертом премии «Слово», я понял, что подавать свои работы на премию уже не могу. И снова обрадовался: меньше поводов для поливания имени различными субстанциями зависти при успехе и для огорчений при заведомой неудаче. Я прекрасно наслышан о том, какие имена на слуху, и у кого есть в шанс.

Первое письмо от организационного комитета – двадцать работ, потом перерыв месяца в полтора, и второе письмо с шестьюдесятью двумя работами и просьбой проставить оценки примерно в недельный, что ли, срок.

До кровавых белков я всматривался в книги (sic!) самовыдвиженцев, один из которых оказался, например, почившим. Из первого письма баллы, отличные от нулевых, я выставил четырём людям, из второго – четырнадцати, и таким образом процент имеющих шанс на награждение остался примерно одинаковым – 20-22, что говорило о том, что не больше одной пятой заявок могут быть одобренными в принципе, хотя и из этого процента национальной премии была достойна дай Бог треть – я давал шанс побороться за премию тем, кто в моём понимании:

- находился на высокой ступени развития слога, распознаваемой по высоте эстетического понимания действительности,

- не был бы притом эпигоном, а основал бы собственную узнаваемую и чрезвычайно дополняющую общую картину действительности эстетику,

- не исключал бы из действительности ни войны, ни мира, но не делал бы войну единственным основанием для безусловной победы, презирая тем самым саму словесность.

Соблюдение этих самочинно возникших во мне правил самовыдвижение сделало заключения о рукописях чрезвычайно простым.

Внутренний образ транслируемой стилистики показывал себя уже на первых страницах; чаще всего мне встречалась беспомощная и претенциозная графомания либо с грубыми, либо отсутствующими рифмами (я говорю, разумеется, о поэзии), но были случаи гораздо сложнее. Эстетика участников боевых действий могла быть сто раз неустоявшейся, но от неё исходил самый притягательный аромат – новой, невиданной прежде и неслыханной ранее правды, и при отсутствии грубейших нарушений в стихосложении я придавал им значение, как мог. Я понимал, что национальная премия не армейский конкурс, но истинная словесность образуется в местах огромных цивилизационных бед ровно так же, как «Война и мир» или какие-нибудь «Унесённые ветром» или «Сага о Форсайтах». Первичное для первоклассной прозы (да и поэзии, если честно) – чувство исторического поворота.

Далее в огромном белом зале поздним вечером нам, экспертам, были представлены списки в двадцать человек по всем номинациям. Я не сверялся со своими баллами, но понял, что мои «протеже», за исключением участника битвы за Донбасс Ведринцева, в длинном списке не значатся. Первую тройку в мастер-поэзии могу назвать: Олеся Николаева, Мария Ватутина, Инна Кучерова. За ними сразу же – Роман Сорокин, где-то дальше Игорь Панин, Анна Ревякина, Андрей Болдырев, Елена Заславская и Владимир Скобцов. Понятия не имею, считают ли эти люди меня своим другом, но я их своими друзьями считаю, и снова обрадовался: со многими из них десять лет назад мы стояли в одном ряду донбасского дела. Дальнейшее меня уже не интересовало: «кто-то из них». Мне было почти всё равно, кто.

ВКУС И СТИЛЬ

Премия оказывает честь не за гражданское мужество поддержать разрываемых на части вместе со своими семьями жителей Донбасса, но за то, как эта первая сегодня тема отображена в поэтических и прозаических исканиях, и потому я рад за Дмитрия Филиппова, Сергея Лобанова, Анну Долгареву, которым премия досталась в основном за прозу. Почему так совпало? Потому что им было, о чём говорить, все эти годы.

Они не расчёсывали какую-нибудь низкую гендерно-травматическую ЛГБТ-повестку, потому что страдали за сживаемых со свету людей, а не за подспудные и явные мерзости распущенных натур. Важнейшим итогом премии оказался постулат о том, что русская литература возвысилась и обрела величие изображением глубочайшего трагизма бытия.

На стадии экспертной мне пришлось вычитать коренасто сбитую книжку солидной матроны, эксплуатирующей тему юмористической женственности. Что ж, это было занятно. Местами – до подёргивания губного уголка, но… господа, у нас действительно есть несколько вполне самостоятельных родов литературы, и у искусства от века две маски – трагическая и юмористическая, но нельзя же впрягать их в одну телегу. Не лезут «Ильф и Петров» туда, где Симонов, Бондарев или Василь Быков.

Господа эстетические одесситы, если вы не признаёте, что зубоскалящая и глумящаяся ваша поэтика не из разряда высоких, то оценка ваша самих себя по меньшей мере неадекватна происходящему. Не может Барков быть братом Баратынскому. Вам, я полагаю, не стоит подавать своих работ на национальные премии, завоевание которых стоит персоне трагической не просто тёмных подглазий, но иногда (чаще, чем вы думаете) и внезапной и полной гибели всерьёз. За эту игру со смертью, фехтование с ней на равных и ценят высокую поэзию. А вы… не то, что низки, и не то, что низка ваша жизнелюбивая и обильная эмоция, но низка ваша ставка. Именно она. Вы не готовы поставить на кон жизнь, потому что слишком любите её и слишком озабочены тем, чтобы она прошла не хуже, чем у добропорядочных обывателей.

А вот поэту трагическому вообще наплевать, как она пройдёт.

Ergo, у вас должна быть либо отдельная номинация, либо отдельная премия. Иначе ваша витальность грозит испортить нам тризну. А национальная премия – это именно тризна по погибшим и ещё живым героям. Пожалуйста, поймите нас и не тревожьте ни потешными гудками, ни трещотками. Теперь (когда было иначе?) время горя, и горе тому, кто врывается в него с частушками и прибаутками. Дайте своему народу выплакаться о несравнимых потерях, а уж потом, залечив его раны, можно и усмехнуться. Есть и другое мнение, знаю. Теркин Твардовского против моих слов, но след его в наших десятилетиях потерян. Ушла эта благодатная натура. Смолкла гармонь…

И отсюда следует простой и непреложный вывод: о долженствующем высоком вкусе и стиле экспертов, дающих парадоксальные шансы тем, кто внутренне не укладывается в логику премии. Мне кажется, что о её приоритетах следует проводить с экспертами специальные вводные беседы, касающиеся критериев оценки работ, чтобы каждый оценивающий их понимал всю меру своей ответственности за происходящее. Если высокомерно игнорировать смысл отличия, может получиться конфуз: увенчание лаврами принципиальной низкопробности.  

Эксперт не может идти на поводу своего губного уголка, и не только обязан различать разные рода литературы, а судить поверх, увы, и личных пристрастий. А как тогда судить?

А вот как:

- из глубины Общего Дела, состоящего здесь и сейчас в том, что наша словесность существует при начале финальной битвы России с коллективным Западом,

- с пониманием того, что в словесности совершенно безусловно, а что с учётом шуток-прибауток и игры в «актуальность», эстетически беспомощно,

- и, наконец, при твёрдом знании своей миссии – открывать именно не известные имена, а не постулировать и цементировать славу уже состоявшуюся, потому что некоторые репутации за краткостью жизни и неповоротливостью (боязливостью) экспертного корпуса могут и не состояться.

Если эти условия экспертом соблюдаются, у него можно признать наличие вкуса, являющегося ничем иным, как чутьём высокого стиля. Эксперт обязан обосновать свою оценку, и сделать это публично, как это случалось на других премиях. Если же эксперт, похохатывая, присваивает баллы дешёвым поделкам, вкуса у такого эксперта, надо признать, нет от слова «совсем», и приглашать его в следующий сезон уже не целесообразно. Возможно даже следует предпринять исключение его из экспертного клана (дисквалификация).

Может быть, и следовало бы максимально возможно расширить полномочия номинирующих на премию экспертов, но целиком полагаться на их вкус и кругозор означает превращать премиальный отбор во что-то сходное с американской выборной системой, при которой прямое голосование невозможно, а результат определяет закрытая коллегия неких выборщиков. Мнение народное, таким образом, до верхов политической системы этой страны не доходит ни в каком виде. Кроме того, обращать номинирующих в узурпирующих право выбора выборщиков-номинаторов означает усиление коррупционных связей в русской словесности: тот, у кого есть знакомый выборщик, счастливец, а тот, кто старается держаться в стороне от сообщества, пронизанного мелкими страстями, будет заведомо в тени, несмотря ни на какие художественные достоинства.

Тупиковость ситуации могла бы разрешаться также эстетически: помимо анонимности номинируемых, можно было бы не предоставлять всё произведение разом, а выбирать из него ударные цитаты. Лишь при абсолютном лидерстве в первичном голосовании за цитаты можно было бы оценивать уже всё произведение целиком, и такая оценка была бы уже вторым этапом экспертизы. Преимущества такого рассмотрения состояли бы в том, что превосходная оценка короткой цитаты могла бы хоть что-то объяснить в прихотливостях экспертного отбора.

Основной задачей премиального процесса мне видится буквально хирургическая имплантация в него тех словесников, кто нарочито избегает славы. С ними потребуется обнаружить и применить истинный дар если не первооткрывателя, то вдумчивого знатока, а также тонкость в обращении с материалом.

ОТКРЫТОЕ ПРОСТРАНСТВО ОЦЕНКИ

Чтобы получить объективную картину писательства в России, возможно было бы учредить электронный портал «Всероссийский писательский ранжир» (ВПР), на котором автор с помощью своих ударных цитат будет видеть оценку самых авторитетных экспертов сначала своего региона, а потом и федеральных экспертов.

Преодоление «затирания» автора возможно с помощью апелляции к эксперту федерального уровня, но лишь по прошествии некоторого количества времени, и лишь в исключительных случаях.

По результатам ранжирования словесников (классы III, II и I соответственно, как у советников госслужбы) будет получена более-менее объективная картина писательства в России, данные как статистические, так и качественные, служащие основой для награждения той или иной литературной премией по жанрам, соответствующим рубрикатору портала. Гарантией объективности оценки пока может служить исключительно совестливость, честность, объективность и независимость эксперта, а также перепроверка его оценки другим экспертом.

Первичная процедура оценки видится двуступенчатой: сперва эксперт видит ударную цитату, потом открывает весь текст (не более печатного или авторского листа), удостоверяясь в том, что ударная цитата соответствует всему корпусу произведений. Если мы доверяем электронным порталам такие важнейшие процедуры, как выборы Президента и депутатского корпуса, в писательстве возможно отстроить нечто сходное по уровню защищённости от взломов или подтасовок.

Выглядит не столь утопично, как может показаться, но, если очередной электронный монстр не устраивает, следует соблюсти основополагающий принцип всякого открытого процесса со многими заинтересованными сторонами: процедура оценки в каждой своей стадии обязана быть во избежание интриг и публичной, и гласной.

Сергей Сергеевич Арутюнов - поэт, доцент кафедры литературного мастерства Литературного института имени А.М. Горького, научный сотрудник Издательского Совета Русской Православной Церкви – главный редактор Международного детско-юношеского литературного конкурса «Лето Господне» им. Ивана Шмелёва. Член Союза писателей России, автор нескольких стихотворных и прозаических сборников. Родился в 1972 году в Красноярске, живёт в Москве.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

– ГОВОРЮ КАК БИБЛИОТЕКАРЬ… Интервью с заместителем директора Брянской областной научной универсальной библиотеки им. Ф.И. Тютчева Ольгой Горелой
– СЛОВО О «СЛОВЕ». Интервью с председателем жюри Национальной литературной премии «Слово» Николаем Ивановым

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: