|
***
Русский – прилагательное, слышали?
То, что прилагается к добру,
К радуге над мокнущими крышами,
Без которой вздрогну и умру.
Русский – прилагательное… Тихое…
На вопрос ответствует: «Какой?»
И кружатся аист с аистихою,
И над Храмом лучик золотой.
Русский – прилагательное… Чуткое…
Что не знает каменных палат,
Но всегда соседствует с побудкою,
Если вдруг тревогу протрубят.
Русский – прилагательное… Странности
Всех грамматик мира одолев,
Русские давно привыкли к данности:
Кровь за кровь, но песню – нараспев.
Не дождавшись божьего пришествия,
Не страшась, что ворог зол и лют,
Эти «прилагательные» шествуют,
Женщин любят, плачут и поют…
Недругам – всегда падеж винительный,
И ломоть последний – для своих.
Ничего не знаю существительней
Этих «прилагательных» родных.
***
Дышится, боженька, путь не кончается.
Тропка к дороженьке – Русь получается.
Мрачная-мрачная, стылая-стылая.
Часто – барачная, но не постылая.
Над закоулками поздно смеркается.
Гулкая-гулкая Русь получается.
Пусть одинокая, но ясноглазая.
Поле широкое… Даль с перелазами.
Вороги бесятся? Пусть им икается.
Где перекрестятся – Русь получается.
С птахою певчею, с песней забытою.
С дверью, доверчиво людям открытою.
Сколько ни мучили, всё не склоняется,
Всё краснозвучная Русь получается.
***
Вначале шагал я несмело,
Но, делаясь снега белей,
Мне матушка песню пропела,
И враз зашагалось смелей.
Искрили полуночью звёзды,
Кричал полоумный петух…
Мне матушка пела… И воздух
Сиял и светился вокруг.
Лез в драку… Но только за дело.
«Ты прав, но старайся без драк…» --
Мне матушка будто пропела,
Примочку кладя на синяк.
Сменялись за зорькою зорька,
Свой след оставляя в душе.
Мне матушка пела… И горько
Не так становилось уже.
И прежде, чем бренное тело
Навек вознести в небеси,
Мне матушка песню пропела:
«И больше, сынок, не проси…»
Напрасно молю я: «Воскресни!..»,
Бессильно упав на траву,
Не зная – без маминой песни
Живу или нет, не живу?
***
Закричу… Неотзывчивы ныне
Эти дали и эти леса.
Смолкли в сумрачной белой пустыне
Обезумевших птиц голоса.
Но среди поседевшего мрака,
Где ни возгласа и ни огня,
Что-то ухнет… Залает собака…
Может, это хватились меня?
Стылый воздух причудливо горек…
С губ слизнув леденящую бель,
Через силу взберусь на пригорок –
За пригорком всё та же метель.
Чиркну спичкою… Жалко… Погасла,
Пальцы еле заметно черня.
Всё стою, всё гляжу понапрасну –
Может, где-то хватились меня?
И в молчанье метелицы белой –
Злой предвестницы чёрных разлук,
Всё мне чудится звук оробелый,
Из молчанья родившийся звук.
Он растёт, согревая невольно
На исходе пропащего дня…
Может, это набат колокольный?
Может, это хватились меня?
ПАМЯТИ ДРУЗЕЙ-ПИСАТЕЛЕЙ
Куды ты, Мікола?.. Ур ес гнум*, Ганад?...
Куда ты, Серёжа?..
И пальцы стучат по стеклу невпопад,
И холодно коже.
Куда вы, Людмила Васильевна-свет?..
Куда ты, Володя?..
А жизнь так безудержно сходит на нет,
И жутко в природе.
А к небу поднимешь заплаканный взгляд –
В порыве едином
Невинные души летят и летят
Густеющим клином.
Писать от руки? Это нынче старо,
Эпоха неверья.
Вы – птицы… Так сбросьте хотя бы перо…
--Все сброшены перья…
Не много напишется – пальцы дрожат,
И шепчешь: «О Боже!
Куды ты, Мікола?.. Ур ес гнум, Ганад?..
Куда ты, Серёжа?..”
_____________
* Ур ес гнум (армянски) – куда ты?
***
Фёдор Михайлович, что вы забыли в Москве?..
Николай Переяслов
Лев Николаевич, страшно вас нынче читать –
Где те характеры, где те мечты и порывы?
Так же чужую жену соблазняют опять,
Но, в основном, соблазнённые живы и лживы…
Где же, Борис Леонидыч, та горечь разлук,
Где над февральской чернильницей горькие плачи?
Те же скрещения ног и скрещения рук,
А со скрещением судеб выходит иначе.
Вас я, Марина Ивановна, не понимал,
Хоть был раздавлен мрачнеющим ритмом тяжёлым.
Но ведь стихам драгоценным черёд не настал…
Винам – настал… Ординарным, прокисшим, дешёвым.
Анна Андреевна, как вы сейчас далеки!
Реквием смолк… Над державой ветра и метели.
Мир обезумел… И чудится – с левой руки
Все мы перчатку на правую руку надели.
МАЯКОВСКИЙ
Я люблю смотреть, как умирают дети…
Владимир Маяковский
Он не по предавшим – по оробелым
Жаждал палить, чтобы пули погуще:
«В гущу бегущим бей, парабеллум!» *
Громко кричал «паспортину» несущий.
«Старь – убивать!» -- восклицал он в запале,
Пепельниц из черепов понаделать…
Следом и впрямь черепа затрещали…
Был же талант… Но куда это делось?
Если не только Мольера с Расином
Сжечь порывался он, глотку срывая.
Если «отца обольем керосином» …
Что здесь наивная «Белая стая»? **
Пусть умирают какие-то дети!
Главное – чтобы шагали не правой.
А за посмертное –Лиля*** в ответе.
Ей и достанется мерзостной славы,
Пусть он любимой несет две морковки,
Пусть о любви ей твердит неумело,
Пусть он великий… Несчастный… Неловкий…
Мне же всё слышится: «Бей, парабеллум!..»
_______________
* строка из поэмы Маяковского «150 000 000»
** сборник Анны Ахматовой
*** Лиля Брик, возлюбленная Маяковского
***
«Поэт в России…» Даже не смешно,
Когда заспорят – больше ль, чем поэт он?
Поэту и России всё равно:
Погасят свет – свети сердечным светом.
Признание? Неужто в этом суть?
Дороги не пройдя, свой путь итожим…
Равновеликим Родине побудь,
Тогда поймёшь – велик ты иль ничтожен?
|
***
Всё нынче поздно… И летать,
И плакать поздно.
Есть неземная благодать
В ночи беззвёздной.
Есть стол… Есть горькое вино.
Темно и тихо.
Мерцает дальнее окно,
В котором лихо.
Там тихо женщина одна
Стоит за шторой.
Там свет неверный от окна,
Пропахший ссорой.
И на душе её черно,
Ликует лихо.
Есть стол… Есть горькое вино.
До боли тихо.
И взгляд мой, истово крича,
Летит сквозь муку.
Два наших взгляда, два луча,
Поют разлуку.
И где-то, выше, чем печаль,
Они скрестятся.
И, всколыхнув ночную даль,
Назад умчатся.
Умчат стремительно назад,
Двоя потерю.
Но мне останется твой взгляд…
Я взгляду верю. ОТПУСК
Стремясь в светящийся зенит, в прозрачной тишине,
Журавлик тихо пролетит, не зная обо мне.
А я живу себе, живу – неделю без проблем.
Ложусь на колкую траву, с куста крыжовник ем.
Кошусь на злящихся гусей, шиплю на гусака,
Гляжу на образ жизни сей немного свысока.
Являю свой довольный вид родимой стороне.
… Журавлик в небесах летит, не зная обо мне.
Я вслед ему махну рукой, крылом он не махнёт.
Меня ни отдых, ни покой не вознесут в полёт.
Живу неделю без проблем и жизнь моя пуста.
Всего-то дел – крыжовник ем с колючего куста.
Неделю целую подряд, ленивые на вид,
Гусыни на меня шипят… И женщина шипит…
Я с женщиной всегда несмел… А где-то в вышине
Журавлик тихо пролетел, не зная обо мне.
ЛИСТОК
Я – ручей, я – ручей, я – ручей…
Я бурлящий, но, в общем, ничей.
Где-то близко дрожащий росток,
Что в поток сбросил робкий листок.
Я – росток, я – росток, я – росток…
Я совсем без листвы изнемог.
Ветер сдул мой листок под откос,
А ручей по стремнине понёс.
Я – стремнина, я – та же вода…
Не взяла б я листок никогда.
Так устроила грозная высь,
Что я вдаль не могу не нестись.
Я – листок, я – листок, я – листок…
Подхватил меня бурный поток,
Ветер сдул… Все забыли спросить,
А хочу ль я лететь или плыть?
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА
Памяти Ганада Чарказяна
Не удаляю старых номеров –
Пусть друга нет, душа его осталась.
Вдруг позвонит и скажет: «Я здоров…
Я не ушёл, вам просто показалось!..»
Фамилии… Вот этот знаменит,
А у того есть дача на примете…
Всё больше тех, кто мне не позвонит,
Всё меньше тех, кто радостно ответит…
***
Мне помнятся едва-едва,
Сквозь век, обманчивый и душный,
Твои черты, твои слова,
Твой тихий голос равнодушный.
Не звал, не клялся, не просил,
Запомнив, как свистя без лени,
Листвою ветер обносил
Твои надменные колени.
И было в общем-то не жаль,
Что обращались в пенье птичье
Твоя тоска, твоя печаль,
Твоё слепое безразличье.
Когда же в тёмное окно
Стучала ветка осторожно,
Мне было зябко и темно,
И вновь мучительно-тревожно.
И повторял я, чуть дыша,
Страшась, что худшее случилось:
Моя любовь… Моя душа…
Моя единственная милость…
***
Не возвращайтесь туда,
где вас однажды предали…
Жан Рено
Думы и мысли всё больше разнятся,
Думы печальней, а мысли – в распыл.
Как это правильно – не возвращаться
В место, где некогда преданным был!
Пусть в одиночестве звякают блюдца!
Брошу… Забуду фальшивую медь.
Только ведь некуда будет вернуться,
Если реально на мир посмотреть…
БРАДОБРЕЙ
Хоть раз меня послушай, брадобрей:
Намыль клиента, пены не жалей,
И бритву затупи чужой щетиной.
И пусть клиент от страха лебезит,
Когда вдоль горла лезвие скользит,
Как нота «си» в мелодии старинной.
Да ты об этом знаешь, брадобрей,
Научен ты профессией своей,
Что жизнь ничтожней лезвия у горла,
Которое неловко повернёшь –
И горький стыд, и праведную ложь
Одним движеньем бритва напрочь стёрла.
Чуток меня послушай и заплачь,
Не мститель ты, не сволочь, не палач,
Которого манит чужая глотка.
Ты просто добрый, старый брадобрей,
Ты всех на свете лучше и добрей,
И дело ты своё освоил чётко.
Но где-то там, внутри тебя живёт,
Совсем другой, тоска его гнетёт,
Хоть он нечасто думает о страхе.
Ему всё мнится руку протянуть,
По горлу бритвой резко полоснуть…
А там – хоть женский крик, хоть смерть на плахе.
***
Видишь, родная, какая погода?
До основанья промокла природа,
Тучи плывут и плывут.
Все полтора искалеченных года
Только лишь чёрное льёт с небосвода --
Как не печалиться тут?
Видишь, родная, какая немилость?
Чёрная крыша совсем прохудилась,
Ветер свистит сквозь чердак.
Сколько здесь плакалось, сколько молилось,
Сколько здесь снов удивительных снилось!
Всё оказалось не так…
Чёрные птицы над крышей летали,
Чёрные молнии нас выбирали,
Делался чёрным закат.
В жизни печали идут по спирали,
Вот и спружинились наши печали,
И выпадают подряд.
Мне не летается в небе просторном…
Впрочем, любимая, хватит о чёрном,
Видишь – бела голова…
Будто бы инеем заледенелым
Волос покрылся и сделался белым –
Здесь не солгала молва.
Время скользит, обжигая, по коже…
Что не сбылось – уже сбыться не может!
Тёмные складки у рта.
Если я большего в жизни не стою,
Просто махни равнодушной рукою…
Ну а потом – немота…
***
Он слегка поморщился брезгливо:
«Вас вот это трогает до слёз?»
И глаза холодного отлива
За порог стремительно унёс.
Ну а вслед глядели виновато,
Всё гадая, как он смог уйти,
Прялка, коромысло, два ухвата
Да икона, чёрная почти.
|
