| |
***
«На золотом крыльце сидели…»
Детская считалка
На золотом крыльце сидели,
Момент не очень оценив,
Царевич в воинской шинели –
Так ослепительно красив;
Сапожник, что рукою ловкой
Мог подогнать любой каблук;
Портной… У каждого винтовка.
И под сердечный перестук
Они вдыхали с яблонь запах,
Подобный терпкому вину.
А завтра им – кому на запад,
Кому – в другую сторону…
А из окна – того, что слева,
Сомнений чувственных полна,
На них глядела королева,
Что ни в кого не влюблена.
Их провожал дорожный камень
И сад, что нехотя отцвёл…
На той войне царевич канул,
Домой сапожник не пришёл.
Портной убит шальным снарядом –
Нет похоронки на него.
А королева? С нею рядом
Враз не осталось никого…
Под вечер, глядя вдаль устало,
Уже у жизни на краю,
Оно порою повторяла
Считалку детскую свою:
«На золотом крыльце сидели…»
И бормотал поникший сад
Про три пробитые шинели,
В которых не пришли назад.
И свет не гас в оконце слева,
Где ночью мучилась без сна,
Без подданных – не королева,
И не вдова… И не жена…
ГОЛОС КРОВИ
Ты этот век каким не назови,
Не станет он иных веков суровей.
Он тоже весь испачканный в крови
Настолько, что своей не чую крови.
Пусть говорят, что есть у крови зов,
Я кровью захлебнусь, не слыша зова.
И чувствую – моя живая кровь
Быть выше чьей-то крови не готова.
А потому печален мой удел –
Кровавая струя кровянит камни.
Ничьей чужой я крови не хотел,
Да и своя давно не дорога мне…
По-слу-шай-те!.. В багрянце всё кругом!
Но жаждется иным кровавой славы.
Не сплюнуть-не сглотнуть кровавый ком,
И мир вокруг – безумный мир кровавый!
И пусть твердят, что есть у крови цвет, –
Кто не согласен, те не обессудьте! –
Я знаю -- это ложь, у крови нет
Ни правоты, ни истины, ни сути!
Есть только право сильного – опять,
Чужую кровь в свои вливая вены,
Кровь восславлять… И вновь не замечать
В своей крови вселенской перемены.
***
Человек или зверь,
что за мною всё следует тенью,
Если зверь, то зачем он всё курит в помятый рукав?
Тихо птицы поют,
будто ближних зовут к погребенью,
И бледнеет закат, от негромкого пенья устав.
Шёл я той стороной,
а все ближние ходят по этой,
Все молчали – кричал, закричали – я тут же умолк,
Я в подёнщики шёл,
получилось, что вышел в поэты…
Только что из того? И какой от поэзии толк?
Я боялся разлук –
доставались мне только разлуки,
Я боялся любить, но любил… И любили меня.
И остались в душе
эти тонкие женские руки,
Что не смог я согреть даже сидя вдвоём у огня.
Я давно упоён
золотой переливчатой звенью,
И всё звонче в душе нарастающий песенный звук…
Это птицы кричат,
будто ближних зовут к погребенью,
И всё та же ладонь выскользает из слабнущих рук.
***
Плохо вымощен, не знаменит,
Этот город под сердцем болит,
Сквозь года обращаясь в химеру.
Это я ль в магазинчик пустой
Всё спешил сквозь кустарник густой?
Это мне ль кто-то пел под «фанеру»?
Городишко, где был я влюблён,
Где до срока состарился клён
И досрочно состарилось небо…
Тусклый воздух других городов
Я повторно вдыхать не готов –
Мне б туда, чтоб проплакаться немо.
Это здесь остановка моя,
Где стоял я, обиду тая,
А та женщина не приходила…
А когда наконец-то пришла,
Все признанья мои отмела,
Улыбнувшись: «Любовь – это мило…»
Это здесь я потеряно брёл,
Это здесь тот багульник расцвёл,
Что зачем-то мне снится ночами.
Здесь за мной увязался щенок,
Что всё тихо скулил возле ног,
А ворона смеялась над нами.
Как давно это было!.. Уже
Я стою на таком рубеже,
Где с годами так хочется к маме…
Мне архангел твердит Гавриил,
Что он тоже когда-то любил,
А кого – позабылось с годами…
***
Мир иной и жизнь иная,
Ничего в ней не поймёшь.
Где та улица Свечная
С палисадниками сплошь?
Где те заросли сирени,
Цвет ронявшие в траву?
Где те девичьи колени,
Что смущали пацанву?
Где та робкая пичуга,
Враз слетавшая с куста,
Если робкая подруга
Подставляла мне уста?..
Никого… Лишь ветер глухо
Воет… Клён давно зачах.
Да прохожая старуха
С тенью прошлого в очах.
***
Ты далеко, мой друг прекрасный…
А вечер серый и ненастный,
И за окошком дождь шумит.
Темнеет… Звуки затихают,
А где-то женщина играет,
И сердце музыкой болит.
Болит… Я слышу эти звуки.
Они напомнят о разлуке,
О том, что хмуро… И тоска…
Здесь ни к чему пустые речи –
Я знаю, что не будет встречи…
И время бьётся у виска.
Но время истины не знает,
Само о том напоминает,
Что так стремительно ушло.
Согнулся тополь у забора –
Он тоже мученик минора…
И в раме вздрогнуло стекло.
Стеклу ответствуя сторожко,
Чуть звякнула в стакане ложка,
А вслед за этим капнул кран.
И показалось – в самом деле
Не только годы пролетели,
Но и минувшее – обман.
И в том обмане всё пропало…
А где-то женщина играла.
И я играл… Чужую роль…
Ошибся раз – мороз по коже,
Но женщина ошиблась тоже --
Взяла диез, а не бемоль.
|
***
Сколько музыки, сколько движенья
Было в шелесте стылой листвы,
Сколько чуткого воображенья,
Что хотелось быть с ветром на «Вы».
И казалось – проснуться от жути
Не случится --забылась она,
А из прошлого к этой минуте--
Только женская тень у окна.
Только тень, только отсвет белёсый,
Только полунамёком в тиши
Голос женщины простоволосой,
Что попробуй – строкой запиши.
Чтобы переливался тот голос,
Хоть листочек почти что истлел,
И тоска на предел накололась,
Чтобы снова уйти за предел.
И остались померкшие звуки,
В заскорузлой душе непокой.
Да тревожные женские руки
В искромётной заре золотой.
***
Тот пустырь, где природа по птичьи
Говорит о печали своей,
Где вороны своё безразличье
Воспевают с озябших ветвей.
Здесь неспешно брожу я по кругу
Между скользких колдобин и ям.
И скрипит под ногами упруго
Лист опавший с тоской пополам.
Я сегодня дыханьем неровен,
С глупой птицею спорить не дюж.
Среди старых, рассохшихся брёвен
Дремлет пара невысохших луж.
Этот домик – давно развалюха,
Здесь ни ставен уже, ни дверей.
Позабытость мне шепчет на ухо:
«Уходи поскорей… Поскорей…»
Лучше просто смолчать и смириться,
Слыша этот напрасный призыв.
Просто вспомнить любимые лица,
Нелюбимые лица забыв.
***
Сквозь бескрайний вселенский гам
Слышу голос: «Давай в тиши
Побеседуем по душам…»
Нынче нет у меня души…
Вижу – недруг колотит в грудь,
Проклинает напрасный век,
Мне твердя: «Человеком будь!..»
Я с такими -- не человек…
Я – лишь голос, вмещённый в крик,
Лишь мольба воспалённых уст.
Рядом с вечностью я – лишь миг,
Рядом с бурею – слабый хруст.
Всё гляжу под вселенский вой
На сгоревшие те места,
Где спасавшихся красотой
Смерти предала красота…
И гадается лишь о том,
Почему среди чёрных плит,
В том бездушии мировом,
Неживая душа болит?..
***
Это время наступило унижаться и просить,
А не выпросишь, запомни –
где-то ждёт тебя ограда.
И кого позвать на помощь?
У кого сегодня прыть?
После дьявольских объятий
Мне и дьявола не надо.
В прошлом было столько вёсен,
столько было ясных дней.
А теперь горбато солнце, лишь лучом грозя коряво,
Всё равно в минуты эти стало ясного ясней,
Как в конвульсиях и стонах
задыхается держава.
Я виной своею мучусь, хоть и нет моей вины,
В том, что подрубают корни,
укрепить желая крону…
У тебя сегодня руки до безумья холодны…
Можно, я своей ладонью осторожно веки трону?
Можно – продышу в оконце для тебя кружочек дня,
Чтобы лучик заоконный
совместился с чутким глазом?
Для тебя вот этот полдень,
я же с полночью родня,
К угасающим светилам всем дыханием привязан.
Ты кивнёшь мне головою, я же к небу обращусь,
Чтобы голос мне явился…
Чтобы не было другого…
Пальцы пальцам дарят холод…
Нынче зябко… Ну и пусть…
Ожиданье ожиданья…
Ветер… Вьюга… Полвторого…
***
Всё ведём себя, как дети,
Всё твердим, что жизнь – не та…
Никого ещё на свете
Не спасала красота.
Чёрный ужас белы снеги
В кровь окрашивал не раз.
И зачитанный «Онегин…»
Никого ещё не спас.
Возмущаться нет резона,
Сколь о лучшем ни моли.
Ни скульптура, ни мадонна
Никому не помогли.
И, бессилием распяты,
Виноваты без вины,
Все мы -- «чёрные квадраты»,
Что на чёрном не видны.
***
До конца и сам не понимаю
То, о чём с рыданием пою.
То ли хата всё-таки не с краю,
То ли вся Отчизна на краю?
Почему один и тот же почерк,
А строка изменчиво-черна?
Или суть не в строчках… Между строчек,
И чужому глазу не видна?
Заколдуют звёзды, заколышат…
Только мне, родная, объясни,
Почему твой тихий голос слышу,
А крикливых умников – ни-ни…
Почему под стоны непогоды,
Презирая ласку и уют,
Незаметно пролетают годы,
А мгновенья нехотя ползут?
Мы скорей всего повинны сами,
Только признаваться не с руки,
В том, что не в свои садимся сани,
Где запутал кучер постромки. |
