Настоящая литература крепит душу…

Выложи передо мной, да и не только передо мной, десятки художественных текстов – его узнаешь сразу. Жалко вот только, что книг этого писателя, равно как и книг других русских самобытных писателей в барнаульских магазинах не встретишь.

Однажды, со свойственным ему юмором, он сказал: «Когда-то меня обвиняли в фольклоризме, этнографизме и орнаментализме, но я благодарен критикам за то, что они так точно и метко сформулировали достоинства моей прозы».

Мой собеседник – известный писатель из Иркутска, лауреат Большой литературной премии России Анатолий Григорьевич Байбородин. Знакомство с ним состоялась минувшим летом на Алтае, в Шукшинские дни.

 

— Читателю Ваших книг, надо сильно постараться, чтобы не заметить, что Анатолий Байбородин родом из деревни. Не верхоглядному читателю ясно и то, что воспитывались Вы в стихии народного языка и быта. Потому так очевидна Ваша писательская самобытность. А вот интересно, что Вы ответите в зачине нашего разговора: писателями рождаются, или становятся?

— В русской традиционной народной литературе, явлением коей и был Василий Шукшин, писатели замыслены родовой судьбой, писателя рождает в некоем колене его родова, как выразителя рода, а значит и народа. В идеале писатель, словно приходской поп, посредник меж Богом и народом, меж небом и землей. А начальный душевный порыв к слову, начальный творческий мотив у писателей разный; меня томила и властно требовала выражения в слове обида за все горести, перенесенные в бедном детстве и отрочестве, хотя потом я осознал и счастье детских, отроческих лет, прожитых среди прекрасной лесостепной, озерной и речной природы. Томила обида за мать и отца, за своих деревенских земляков, вечно унижаемых и оскорбляемых. Я писал в очерке «Люблю я сторону родную» : «сколь горя пережило довоенное и военное поколение, что и не сыскать в мире народа, какой бы столь пролил крови своей, так перемучился, переломался за полвека, а посему иногда прикинешь: да как же было русскому народу не загулять, не удариться во все тяжкие, чтоб хоть в вине, в грехе утопить мучительную память о пережитом, о своем бессилии перед злой недолей, перед бесовской чуждой волей, чтобы хоть во хмелю заиметь некие права, хоть в пьяном кураже заявить попранное достоинство и... на своем же ближнем и выместить все обиды за узаконенные оскорбления, унижения. Добра-то в этом, конечно, мало, разве что понять можно, пожалеть можно... Но ведь народ и не ударился во все тяжкие, не озлобился, не изжил из души божественный свет любви к брату и сестре во Христе… А уж столь народу в середине прошлого веке осиротело по России, словно и сама Россия вдруг осиротела... И если бы не потаенная, осветляющая вера в то, что по слезам и страданиям нашим отпустится счастья в тихой, навечной обители, вряд ли выстоял бы народ в долгие лихолетья, в голоде, холоде, в бесправии, в непосильном труде. Не выжил бы, озлобился, истребил друг друга, утратив из души последнюю, невыразимую в словах и даже чувствах, заветную надежду на Царствие Небесное». Эти переживания и пробудили во мне писателя.

— Вы не единожды бывали у нас на Алтае. Рассказы Ваши печатались и печатаются в журнале «Алтай» ещё с девяностых годов прошлого века. С Алтаем, так получается, Анатолий Григорьевич Вы связаны творческой судьбою. Ваше впечатление о нашем Алтайском крае?

— Величавая краса открывается взору с горы Пикет, что за околицей Сросток, словно паришь поднебесной птицей и видишь, как на Божией ладони, всю благословенную алтайскую крестьянскую землю: бескрайние поля, где Катунь плетет размашистые петли; видишь березовые рощи, сосновые боры, деревеньки, заимки… Хоть и сибирская то земля, а веет Московской Русью, какую ранешние художники любили писать широкими панорамами. Бродил уединенно по горе, когда шло фестивальное действо, любовался и думал, что и Василий Макарович с сыновьей любовью оглядывал родимую землю, и со светлой печалью вздыхал: наступят жизненные сроки и покинешь эту прекрасную землю. Жалко… Люблю Алтай, и даже не причудливый горный, а полевой, где сквозь березовые гривы, сосновые перелески золотисто светятся хлебородные нивы, по которым синеватыми волнами проплывает ветер. Люблю старинные алтайские деревни… Я родился и вырос в лесостепном русско-бурятском селе, что на северо-востоке Забайкалья, в семье скотоводов и скотогонов, где, в отличии от смиренных пахотных крестьян, царили нравы язычески вольные, а порой и диковатые. Если бы чудом мне пришлось выбирать себе «малую родину», и бы родился и вырос в старинном алтайском селе, может быть, кержацком, в семье смиренных пахотных крестьян, кои, согласно Священному Писанию, унаследуют землю.

— Анатолий Григорьевич, какое место отводите в своей творческой судьбе Шукшину? Наверняка, оно не второстепенное. Было бы так – не рвались бы Вы на Алтай, на Шукшинские чтения…

— Догадлив ты, Серёжа. Творчество Василия Шукшина любил и люблю, как можно любить лишь родной народ. Но мое любовное открытие Шукшина случилось не сразу… Хотя родился и вырос я в глухом забайкальском селе за триста верст от «чугунки» и города, но в студенческой юности чурался и родной деревенской культуры, и традиционной русской литературы. И Шукшин меня не волновал… Я был чадо гуманитарной богемы, и в студенчестве, как и мои сокурсники-филологи, не только с интересом изучал европейскую литературу XIX века, особо возлюбив Чарльза Диккенса, но и взахлеб читал модных о ту пору писателей XX века – европейских, североамериканских, латиноамериканских; и, как ни странно покажется, в раннем творчестве пережил формальное влияние Фолкнера, Маркеса, Камю, умудрившись в духе и стиле «потока сознания» написать повесть одним предложением. Ныне и уже четверть века пылится среди бесчисленных черновиков.

Но позже, нажив судьбу, стал открывать для себя русскую классическую литературу, а потом, тоскуя по родному селу, по землякам – и народную, прозываемую в те годы «деревенской», которая, на мой взгляд, превзошла классическую, поскольку классическая – это все же дворянская литература, выражающая, скажем, три процента российского населения, а народная – весь народ русский, по характеру крестьянский. Будучи сельским жителем, возлюбив Шукшина, начитавшись Абрамова, Носова, Белова, Распутина, а позже и Личутина, писал в чисто деревенском ключе, но потом взошла в голову блажь тронуться своим литературным путем: основываясь на художественных достижениях крестьянской народной литературы, попытаться предвести в прозу христианско-психологические мотивы, что так мощно прозвучали в произведениях Достоевского. Появились герои с крайне противоречивыми и даже парадоксальными характерами, души которых – поле брани, где в яростной схватке переплелось божественное и демоническое. Впрочем, ничто не ново под луной, и такие характеры до меня блестяще живописал Василий Шукшин, вспомним хотя бы попа-расстригу из рассказа «Верую». По-молодости вольно ли невольно испытал сильное шукшинское влияние в рассказах, и даже несколько произведений в разные времена посвящал памяти Василия Шукшина. Скажем, рассказ «Господи, прости…».

— А в чём на Ваш взгляд, казалась бы, необъяснимая энергетика, сила шукшинских произведений?

— Сила народных писателей, подобных Шукшину, в том, что их произведения не вторичны, но взрастали на первоисточнике — на традиционной русской этике. В литературных беседах я привожу классический пример — самый великий художник всех времен и народов гениально напишет сосновую рощу на закате, но сама роща в природе будет в сто раз гениальней. Русская традиционная культура, которая создавалась в течение двух тысяч лет, сродни природе, поэтому она сверхгениальна. Потеряем традиционную русскую культуру – обычаи, обряды, песни, народный язык – потеряем и национальный характер, исчезнем, как русская нация. Неслучайно Шукшин утверждал: «Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвёл в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту… Мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский язык, он передан нам нашими дедами и отцами...» И завещал: Уверуй, что всё было не зря, наши песни, наши сказки, наши неимоверной трудности победы, наше страдание — не отдавай всего этого за понюх табаку. Мы умели жить. Помни это. Будь человеком».

— Неужели такое возможно – утрата русского национального характера, гениально воплощенного в творчестве Василия Шукшина?

— Возможно… Как я писал в очерке «Плач по литературе», «трагедия России в том, что окаянная и безродная «интеллектуальная» власть вот уже два десятилетия с дьявольским упорством, с дьявольской методичностью работает над изменением русского менталитета. Подобные бесовским пляскам на русских жальниках, массовые зрелищные «искусства», даже, несмотря на сопротивление Русской Православной Церкви, выбивают из русского характера исконные начала, воспетые Василием Шукшиным: любовь к Вышнему и ближнему, любовь к русской державе, братчинность, общинность, совестливость, обостренное чувство справедливого мироустройства. В прошлые века, когда не было еще в помине глобальных средств массовой информации, помянутые душевные начала жили в народе неколебимо, и лишь в придворных и притворных российских сословиях под влиянием западноевропейской культуры происходили ментальные изменения, утрата национального характера. Но в годы перестройки с ее агрессивной и всеохватной дьявольской пропагандой, с использованием телевидения, космполитизации подвергся уже весь народ, и стал утрачивать свой исконный духовно-нравственный образ.

Надежда на спасительное чудо, поскольку народ русский чудной и чудный: не схоронить народную литературу с песенным, былинным словом, ибо не исхилился дотла, не исжился в гниль дух русский, и народ еще не обратился в стадо обесившихся свиней, что со дня на день ринется с обрыва в тьму кромешную. И чудом чудным дивом дивным одыбает народ русский, вздымется, напомнит миру о своей богоносности».

— В ходе Шукшинских дней, я был свидетелем удивительного по нынешним временам. Видел, как тепло Вас приветствовали читатели. Они, эти простые русские люди, не хотели, чтобы встреча с Вами заканчивалась. Звали в гости к нам, чтобы обстоятельно, не в череде встреч, которыми были наполнены Шукшинские дни, поговорить с Вами, о Вашем творчестве. Была ли для Вас такая ситуация неожиданностью?

— Да, это случилось нежданно-негаданно. Вообще, всё удивительно тепло получилось. Начиная с барнаульского перрона, когда мы встретились с тобой Серёжа, словно старинные товарищи, хотя свиделись впервые, хотя и разных поколений… Я был на юбилейном шукшинском фестивале в 2004 году, и тогда в Барнаул нагрянула мощная писательская ватага, в том числе и всесветно знаменитые Владимир Личутин и Валентин Распутин, прекрасные русские артисты… Так что меня и не видно было в их густой тени, я был их восторженным слушателем и созерцателем. Ныне у меня вышла воистину творческая поездка, когда слову моему с любовью внимали не только читатели, но и алтайские писатели, внимали с любовью, что говорит о их душевной и творческой даровитости. Вдохновенно читать, вдохновенно внимать писательскому слову, это ведь тоже творческий дар. И я полюбил алтайских писателей, с коими сподобился нынче выступать перед читателями. Поклон им от прибайкальской земли.

— Советский Союз был читающей страной. Читающей серьёзно и вдумчиво. Возможно ли хотя бы относительное возвращение к такому литературоцентризму? Или же: всему своё время?

— Умиленно вспоминая нынешний шукшинский праздник, я поскорбел лишь о том, что былые мощные Шукшинские чтения крепко потеснил кинофестиваль. Но это уже трагедия нынешнего российского искусства, о чем я писал в том же очерке «Плач по литературе», и теперь напомню. «Со времен Древней Руси и до теперешнего лихолетья художественная литература была отеческим древом всех искусств – изобразительных и музыкальных, а позже – театра и кино Художественная литература – в основе абсолютного большинства выдающихся музыкальных, живописных произведений, не говоря уж о театре и кино, кои без литературы ничто. До постсоветских, трагических для русской словесности времен, в имперскую эпоху – и царскую, и русско-советскую – художественная литература и занимала верховное отческое положение среди искусств. Это было заложено и в государственную политику в области культуры и искусства. Еще недавно книги и журналы, издаваемые миллионными тиражами, зачитывались до дыр, за произведениями писателей, тем паче возлюбленных народом, подобных Василию Шукшину, книгочеи азартно охотились, писателям внимала вся Империя, когда шли долгие литературные беседы в Останкинской телестудии. И авторитет народного писателя был столь высок, что власть прислушивалась к писательскому слову и нередко поступала согласно писательскому слову. А ныне… Со второй половины восьмидесятых годов русскую традиционную народную литературу, словно безродную и бездомную нищенку, чужеродная и чужеверная «российская» власть выпихнула на задворки культуры, отдав предпочтение зрелищным искусствам, сплошь и рядом низкого пошиба. (Пощадила власть чужеродно-либеральную беллетристику, кою испокон веку корежило от духа русского, порождающую «гениальных» выкидышей, словно грибы-поганки в душной плесени, и под ор и визг телерекламы надувающую очередной «мыльный пузырь», талдыча ошалевшему народу, что иной литературы и в помине нет.) Это равносильно, как если бы несмышленыши-детеныши – зрелищные искусства, в коих бес вошел, – выпихнули из жила своего родителя. Жилье без хозяина в одночасье рухнуло, а чадушки, без Бога и царя в голове, на порухе непотребно пляшут и поют соромные частушки, словно ведьмы с колдунами на Лысой горе. Это было похоже на первые пореволюционные большевистские годы: хлеба и зрелищ, а Пушкина вон с корабля современности».

Я, кстати, об этом и сказал в слове на открытии Шукшинского кинофестиваля, но, видимо, слушали меня в полуха, а если бы киношники прислушались, то могли и обидеться. Впрочем, и киношник киношнику рознь: процветают пустобаи, пустобрехи, ерники и лицедеи, но есть и выдающиеся художники, подобные актеру Алексею Петренко, который на Пикете гениально исполнил монолог о русском народе из повести Николая Гоголя «Тарас Бульба».

Думаю, что народ наш пресытившись зрелишным шабашом, словно американской «кока-колой», обратит усталый взор к спасительной русской традиционной литературе, хотя читать будет, очевидно, не только традиционные печатные книги, но и компьютерные версии литературных произведений.

— Ваши пожелания читателям…

— Читайте истинно русскую, истинно литературу, а не поделки от «литературы», вроде детективов и «мыльных опер» в «голубом ящике. Опять же, как я писал в очерке «Плач по литературе», «лукавая власть, затаив радость фарисейскими вздохами, беспомощно разводит руками: де, время такое, победила литературу цивилизация со зрелищным телевизором и вездесущим Интернетом. Но телевизор, даже если там худо-бедно, годом да родом кажут пустозвонные фильмы по мотивам русской классики, никогда не заменит уединенное чтение художественной литературы. Чтение серьезной, талантливой литературы (не порнухи и чернухи) по духовному, эмоциональному, интеллектуальному воздействию на человека значительно превосходит воздействие зрелищных искусств, ибо при чтении читатель становится соавтором писателя, размышляя над судьбами героев, ассоциативно сопоставляя со своей судьбой, со своими мыслями и переживаниями. При чтении можно остановиться и одуматься, оглянувшись на свою судьбу. Чтение настоящей литературы, что от Бога и народа, крепит душу в любви к Вышнему и ближнему, поучает мудрой, живописной и певучей речи, а это при всякой профессии нелишне.

Беседу вёл Сергей БУЗМАКОВ

Справка:

Байбородин Анатолий Григорьевич родился 24 марта 1950 года в забайкальском селе Сосновоозерск в большой крестьянской семье.

После окончания филологического факультета (отделение журналистики) Иркутского государственного университета, работал в областных газетах, преподавал русскую литературу в средних учебных заведениях, в Иркутском госуниверситете.

Автор книг: «Старый покос» (повести. Иркутск, 1983), «Поздний сын» (повесть. Москва, 1988), «Боже мой…» (роман. Предисловие: В. Распутин. Москва, 1996), «Русский месяцеслов» (обычаи, обряды, поверия, приметы русского народа. Иркутск, 1998), «Диво» (сибирские байки, сказы, рассказы. Иркутск, 2001), «Утоли мои печали» (роман, повести, рассказы, Иркутск, 2006) и других.

Вернуться на главную