Одно неслучайное, хотя и не фундаментальное наблюдение легло в основу моего сегодняшнего выступления. Сон. Сны. Ведения России… Казалось бы – «Рубежи истории – рубежи России» и сон. И сны. Где связь? – Для меня она очевидна. И я попыталась выстроить первую предварительную не то чтобы идеологему (хотя от части, может быть и её), а жанровую гипотезу.

Уже много лет назад на совещании в городе Владимире я услышала поэта из Вологодской глубинки. Был ли он дьяконом деревенской церкви или его строителем, не знаю – сегодня его уже нет в живых, как и многих дорогих нам товарищей по перу. Тогда его стихи поразили меня абсолютной безыскусностью, примитивизмом и вызвали детский восторг:

В эту ночь сырую и холодную
Я стоял пред Богом на холме
И увидел Родину свободною
Я в своем мечтательном уме…

Было у него еще и такое:

Хоть и не жизнь теперь, а свинство –
Я все решил перетерпеть:
Пусть все ругают коммунистов –
Я буду, буду их жалеть…

От этого веяло блаженностью, неумелостью и Григорием Сковородой. 1996 год! А он увидел Родину свободною! Что это было? Видение. Такая близкая традиция к нам есть в «Видении на холме» у Николая Рубцова. И далее с этого времени видения, и сны обращали мое особое внимание в поэзии современников.

У поэта Дмитрия Нечаенко есть серьезная фундаментальная работа – монография «Таинства сновидений в мифологии, мировых религиях и художественной литературе». Сегодня я не стану углубляться в подробности его интересных исследований: от Дельфийского оракула – через «Иконостас» отца Павла Флоренского – к старцу Зосиме Достоевского. Моя задача другая – продемонстрировать преобладание и предпочтение такого художественного метода как сон в теме России, истории России, рубежей её судьбы.

Я всегда настаиваю на том, что поэзия – и современная в такой же степени, как классика – единственная область человеческой деятельности, где извлекаются уроки истории. Осмысливаются и покаянием, и утверждением, и противостоянием. И с удивлением для себя открываю некую закономерность: истинные духовные рубежи России ярче и явственнее проступают во сне, в видении. Независимо от того, сопротивляется автор сну как предсказанию или погружается в него как в желаемую вторую реальность.

Вот Николай Зиновьев пугается сна, но не избегает его и не отрицает его смысла:

Во сне я молился и плакал,
И свечку сжимал в кулаке,
А воск с нее на руку капал
И кровью стекал по руке.
И стали стекающей крови
Речные долины тесны,
И мальчик, плывущий на кровле,
Сказал мне, нахмуривши брови:
«Не смей истолковывать сны!»

Особенно странно это стихотворение звучит после событий на Кубани нынешним летом (наводнение в Крымске), учитывая что Зиновьев живет именно там. Вот вам и мальчик, плывущий на кровле.

Интересную и яркую полемику обнаруживаю я в стихах Дианы Кан и Евгения Сенечева. Нет, это совсем не семейная полемика. Вот Диана Кан:

«Нам не впервой за Россию сражаться –
День простоять, ну а ночь продержаться.
Кинешь сапог – Просыпайтесь, браты!
Храп сотрясает три отчих версты
Эй, братовья, почивать не годиться
Следом со свистом летит рукавица.
Грозный по небу проноситься гуд.
Годы проходят, а братья нейдут…»

И далее:

«Воины головы в битве кладут.
Годы мелькают, а братья нейдут…
Время не дремлет, а братья храпят».

А вот Евгений Семичев:

«Спит народ, как солдат на ходу,
Утомленный в тяжелом походе.

Сплю и я, но с народом иду.
И во сне остаюсь я в народе…
Спит служивый в строю человек.
Отдохнуть на ходу рад стараться.
Может день, может год, может век…
Боже! Дай мужикам отоспаться.
Но не рушится воинский строй
и на милость врагам не сдается.
Вот народ – богатырь и герой!
Берегитесь, когда он проснется».

Как странно и как интересно, что воинственное нетерпение проявляет здесь женский голос. А русский сон охраняет и защищает мужчина. Здесь есть, над чем задуматься.

Но сон – не ленивая игрушка народа, не формальный литературный прием. Сон – инструмент. Охранительный? Оздоровительный? Мы еще не знаем. Но именно через сны русской поэзии открываются те самые рубежи.

Вот Николай Дмитриев:

«Цыганка нагадала мне
Что я проснусь в другой стране,
Но я схитрил и не проснулся.
Бреду сквозь милосердный сон …
На холм святой стекалась рать
Под уговор: мечей не брать,
И вот уже переминалось
Людская скорбная стена –
От Сергия до Шукшина,
А дальше не припоминалась».

А вписанное мраморным поэтическим монументом стихотворение Станислава Куняева «Недавно в полночь я включил приемник»! Здесь в пространстве видения-сна вдруг заговорили все, да-да, все павшие солдаты, захороненные на европейский полях. Вот их голоса:

– Ну как ты там томишься возле Шпрее!
– А в Будапеште будто веселее:
глумленье черни, крики, мокрый снег.
– Я слышу, митингуют возле Вислы
– Но что случилось, мы же победили!
– Донесся голос из далекой Праги:
«Минуло время славы и отваги»
– Сержант в Берлине. Он уйдет последним.
Он на руках с дитём четырехлетним…
– А где Алеша! Кажется в Софии?
– Я в Пловдиве
– Мы двинулись к России
– Предупредите парня из Белграда,
там тоже дух кощунства и распада.

Вот они рубежи. Не случайно Святейший Патриарх уточнял понятие рубежей в нашей теме: они и буквальные и метафизические. И в этом особая тайна правдивого русского «сонного стиха».

«Умом России не понять, – как все помнят, – в Россию можно только верить…». А значит, верить в чудо. А значит – чудится! Видится! Снится! Вероятно, это сугубо национальное свойство. Русский сон, как самое продуктивное знание. Знание с Верой. Русский сон не как признак бессилия, а как форма идеального видения и видения. Форма идеальной любви, целомудрия. Как самая проникновенная молитва.

Язычники говорят, что впадают в транс во время своей молитвы. Нам транс не нужен – мы видим в тихом сне.

Метафора сна медленно, но верно покрывает пространство русского стиха. Это тревожно. Но сладостно. И убедительно, как у Григорий Вихрова:

«Любимец нервный Бенуа и Сомова,
Над бездною версальскую пою.
Я – адвокат великого Обломова,
унесшего во сне и Русь мою…
И все же, возвратясь из счастья оного,
где ворон плача песню признает,
я защищу прилежного Обломова –
душа его рябиною встает.
Я защищу немного счастья дадено,
хоть снегом припорошены уста.
И явью Русь покуда не украдена
и сквозь березы брезжит нагота.
Кого в разведку брать? Ищи искомого
на стрелку кликать и сшибать щипок!
Я выберу Илью. Илью Обломова.
Уснул, как мог. И все проспал, как мог».

Оправданная Обломовская совсем не ленная греза здесь важнее яви: «И явью Русь покуда не украдено». – Нет, не проморгал Обломов Россию, а просто видел другим зрением.

Губителен ли, оздоровителен ли сон для России и русского – не мне судить. Но самые яркие свидетельства её трагической и счастливой истории проступают именно через метафору сна. И это самая узаконенная, самая русская метафора из всех мне известных.

Вот как точно почувствовал, это немец Вальтер Шуббарт рассуждая о победе русских в войне 1812 года в книге «Россия и душа Востока»: «У европейцев, – говорил он, – не укладывается в голове, как можно было пустить события на самотек, вплоть до счастливого исхода, как это сделали русские… 1812 год означает победу изначального доверия над изначальным страхом. Духовный склад, определяемый религиозной выдержкой, преодолел духовный склад действия по плану… Он (Наполеон) ничего не мог поделать с людьми у которых было много времени и которые не предпринимали ничего… Тогда можно было только верить…»

И вот еще один сон – он ближе всего к моей условной идеологеме – Светлана Сырнева – «Сельский ангел»:

«Церковь стоит посредине села,
Церковь пустая, сквозная.
Липа ветвями её обняла,
купол собой заменяя.
Ясен и светел над ней небосвод.
Солнца и влаги хватает.
Ангел, сказали мне, в липе живет
и по ночам вылетает.
Чудиться: робкий неслышный, простой,
смотрит всевидящим оком,
кружиться долго над фермой пустой,
над обесточенным током.
Белые крылья, сложив в вышине,
смотрит и шепчет рыдая:
«Братья и сестры, идите ко мне
в двери небесного рая!
Там в лучезарной долине из роз,
я вас от горя укрою.
Надо – построю вам новый колхоз,
новую школу открою.
Спит население, лишь от души
хор насекомых стрекочет.
Невыразимо они хороши
краткие летние ночи!»

Сон как сберегание сил. Сон – как огромная духовная дистанция, на которой национальный характер обретает скорость. От Ильи Муромца через Илью Ильича Обломова к Фатьяновским «Соловьям»:

«Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат –
пусть солдаты немного поспят…»

Россия по прежнему, спит и видит свои сны, но мне кажется это всегда военные сны. Желаю всем счастливых и победных снов о России.