Зябко было в столярке. Ой, зябко. Сергей третий день приходил в свою родную мастерскую разводить печурку, дежурил там от темна до темна, и всё равно на следующее утро на стенах и потолке махрилась колючая ледяная бахрома. В самые злые морозы стены в углах трещали так, будто сверху на крышу кидали что-то тяжёлое.

Заказов у него сейчас не было. Какие заказы в такую стужу? Согреться бы, до магазина добежать за тёплыми пирогами да ещё кое-чем горячительным. Свои пироги, хлеб сейчас редко кто печёт – долго, хлопотно. Елена у Сергея тоже не пекла, разве что по праздникам, как вот недавно. Промелькнула новогодняя череда, салюты отгрохали, салаты съели. А зима осталась, и сколько тянуться ещё будет – одному Богу известно.

Столярная мастерская у Сергея Гречина появилась лет двадцать назад и стала благословением. Сколько он ни работал в своей жизни – считай, что всё в столярке, хотя по профессии был не плотник, а мастер сельскохозяйственного производства. Выучился полтора года в райцентре, сдуру выхвалялся: смотри, Ленка, теперь я мастер! Очень хотелось кем-то солидным показаться перед ней, важным. Поначалу, сразу после армии, он даже боялся к ней подойти: всё-таки учительница, приезжая, по распределению попала сюда. Люди потом сказали, что она хоть и городская, но без гонора. И всё равно Сергей долго собирался с мыслями, раздумывал, как к ней подойти и как назвать – то ли на «вы», то ли сразу на «ты». Выручил друг Витька: после новогоднего представления в клубе, приняв на грудь, взял и доложил всю подноготную: так и так, нравишься ты Сергею, да подойти боится. Серёга тогда рассвирепел, по морде приятелю двинул. Но после был ему же благодарен – кто знает, когда бы он там решился и не опередил бы его зоотехник или водитель: Ленка-то была симпатичная, нравилась не только ему.

Мать у Серёги ворчала первое время:

 – Мог бы и не торопиться, помоложе себе найти.

 – Что там два года – ерунда, – махал он рукой.

 – Ну, не скажи. Она уже материться научилась, а ты ещё только родился, – упиралась мать.

Но невестка из Елены получилась ладная: работящая, неперечливая, приветливая. «Вожеватая¹ , – говорила мать. – Болтает разве что много, ну, так учительша».

В восемьдесят восьмом уже родился Костя, а через два года – Игорь. Думал Сергей, что дальше они станут жить да поживать, но понеслась такая заваруха, что только держись. Зарплату в совхозе вначале стали выдавать зерном, потом и вовсе никак. Техника на глазах ветшала, а помощи от государства не было ни в чём, даже солярку перестали поставлять. Комбикормовый завод закрылся, и свиньи вскорости передохли от голода и болезней. Их вывозили на скотомогильник десятками, а остаток пустили под нож. Хорошо помнил Сергей тот год, когда сгнил почти весь урожай картошки и морковки: осенью лили затяжные дожди, старая техника застревала в грязи и ломалась, а пока пытались её чинить, ударил мороз и землю засыпал снег. Даже то, что удалось убрать, хранилось плохо и к началу весны всё равно пропало. Посевные площади сильно уменьшили – работать было не на чем, да и некому. Кончилось всё приватизацией: людям выдали акции, объявили, что за них получат землю, но ничего не дали ни через месяц, ни через полгода. В итоге Сергей продал эти бумажки невесть откуда появившимся скупщикам, и полученных денег хватило на то, чтобы купить одежонку и обувку пацанам.

Выручали два огорода. Сергей сделал новый сухой погреб, чтобы лучше хранилась картошка. Яблок урождалось немного, их оставляли для себя. Варили варенье из малины и смородины, солили огурцы, кабачки, иногда грибы – по-деревенски «губы». Лена пыталась продавать варенья и соленья в райцентре, не получалось плохо: не приспособлена была она к этому делу, как и Сергей. Живых денег с девяносто второго почти не видели в глаза. Кое-кто из мужиков подался в город охранником, другие – разнорабочими, строителями. Сергей приспособился варить из свёклы самогон: аппарат у него остался от покойного отца. Получалось вкусно, питьё раскупали. Елена поначалу хвалила: и напиток к праздникам, и дому прибыток. Но прибыток скоро сделался убылью: запил Сергей, не глядя на сыновей, на жену, на планы свои, что сделает к дому пристройку, покроет крышу новым шифером. Чего тут строить, если сама жизнь разваливается?! Елене тоже давно перестали платить за уроки, зарплату задерживали на три, четыре месяца. Сергей не сразу узнал, что она понесла близняшек и съездила на операцию в город. Мать проболталась только через полгода. Сергей кричал, ругался, но чем больше поднимал шум, тем страшнее было в душе: знал, что спроси его Лена в то время, как поступить – он бы, наверное, посоветовал то же самое.

***

По выходным Елена стала уезжать к своим родителям. Говорила, что нашла там, в городе, подработку, набирать какие-то рукописные тексты на машинке. Мать, видя, что невестка старается заработать копейку, молчала, помогала с детьми. Зато мужики стали подначивать Серёгу: мол, гуляет от тебя жена. И его одолел страх: вдруг и правда, заберёт она мальчишек, уедет к родителям и начнёт там, в городе, новую вольготную жизнь без него? Станет ходить в кожаной дублёнке, какие по телевизору показывают, с любовником в кино ходить. А младшего сына, Игоря, баловника, отдаст в Суворовское училище, чтоб не мешал её новому мужику. Однажды Сергею об этом приснился кошмар – такой явственный, что, проснувшись, он вскрикнул от ужаса. За окном моросил мелкий дождик-сеянец, тёмное небо низко нависало над опустевшим огородом, и только поздние яблоки красно-золотыми блёстками светились сквозь туман.

 – Лен, не уезжай сегодня, – попросил Сергей как будто ни с того ни с сего.

Она вопросительно нахмурила брови:

 – А деньги? Подработка же.

 – Заработаю. Правда, заработаю, – пообещал Сергей не столько ей, сколько сам себе.

Игорю было тогда лет пять: ласковый, ангельски красивый парнишка с глазками-васильками. Темноволосый большеголовый Костя играл с разными игрушечными машинками, самосвалом, всё возил на них понарошку какие-то товары, а этот игрушек почти что вовсе не признавал – только таскал с собой кошек, тискал их, даже пытался наряжать. Лена брала его с собой в стайку кормить скотину, и там он гладил кроликов, совал им куски кабачка, прядки сена. И вдруг Сергей заметил, что Игорь туда-сюда водит бруском по скамейке.

 – Что это ты делаешь?

 – Стол делаю, как в садике показывали, – ответил сын.

Самый первый стол Сергей соорудил из сосновой доски, обработанной ручной шлифовальной машинкой и покрытой лаком. Продал его подешёвке другу Витьке, чтобы детям писать. Витя расхвалил эту самоделку соседям, и вскоре за первым заказом последовали второй и третий. Сергею всё ещё казалось, что эти заработки – игра случая, что со временем они закончатся. Однако о его работе уже узнали в райцентре, сделали заказ на тумбочку, и по совету Вити с Еленой Сергей купил распиловочный, а потом рейсмусовый станок, поставил их в старом дровянике. Но там было сыро и тесно, а когда ударили серьёзные морозы, сделалось попросту невыносимо.

Витя подсказал, что надо оформлять предпринимательство: мол, сейчас все так делают. Сергей себя со всеми не равнял и в жизнь бы раньше не поверил, что станет заниматься такими делами, оформится на предпринимателя. Но вышло по поговорке «Заставит нужда Богу молиться». Взяли в кредит бывший совхозный сарай. Сергей всё осваивал будто вслепую, но скоро прикипел к столярке так, будто всю сознательную жизнь занимался только ей. Сердце грело то, что Игорь, как только чуть подрос и пошёл в школу, бежал в мастерскую сразу после уроков, а порой и вместо. К десяти годам он сделал первую книжную полку, потом табуреткой. Лена сияла от радости, хвасталась соседям. И диким криком кричала, когда парнишке сорвало самый краешек пальца фрезерным станком. Но, слава богу, всё зажило, только ноготь на всю жизнь остался короткий.

***

Костя рос прилежным и башковитым парнем, учился на отлично по математике, физике, английскому. Дважды за него давали в школе похвальные грамоты. Сергей вставил их в тонкие деревянные рамки под стекло, повесил в кухне, чтоб было видно каждому, но в душе понимал: никакой его заслуги в том, что Костя такой умный, нет – все эти способности, должно быть, в мать и её родню. Чем старше становился сын, тем больше чувство Сергея к нему становилось похоже на отстранённое уважение. Тем более, что с малых лет у Кости на каждую мелочь имелось собственное мнение, которое он отстаивал спокойно, но с железной твёрдостью. Всегда оказывалось проще договориться с ним, в чём-то неизменно уступая, чем пытаться переубедить. С Игорем Сергею было куда проще. Он, конечно, тоже вырастал и менялся: волосы у него сделались пепельно-русыми, голубые глаза чуть потемнели, но взгляд, как казалось отцу, остался прежним: лукавым и открытым. За младшего Гречин никаких грамот не получал – наоборот, учителя жаловались то на его двойки, то на пропущенные уроки химии (Игорь в это время под лестницей читал книжки Жюля Верна про капитанов), то на скелет из кабинета биологии, который младший Гречин вытащил из подсобки и нарядил его в шаль завуча. Но когда Игорь по доброй воле помог покрасить в школе парты и столы, Сергей гордился им так, что чувствовал себя счастливей всех родителей.

Костя уже заканчивал школу, когда жизнь, казалось, совсем стала налаживаться: столярка худо-бедно приносила доход, ребята почти выросли, здоровье было ещё крепким. Разве что двух коз пришлось продать: валандаться с ними ни у кого не было ни сил, ни желания. Остались в хозяйстве только куры да кролики. В школе зарплату снова начали платить деньгами, а не продуктами. Сергею уже мечталось, что вот-вот они с женой выпустят в вольную жизнь обоих сыновей и отдохнут, как люди. Побывают где-нибудь на море… Моря он не видел в глаза, не мог представить, насколько оно бесконечно, и, силясь вообразить бескрайний горизонт, приклеивал в уме одну Волгу рядом с другой.

Судьба, однако, распорядилась иначе. Вначале слегла от инсульта мать, а потом от болезни суставов стал беспомощным и отец Елены. Она привезла его в Бисерово, оставив маму под присмотром своей старшей сестры. Ленин отец лежал тихо, смирно, завтракал варёными яйцами и потом весь день читал книги или смотрел в окно, вспоминая что-то. Он очень смущался тому, что его приходилось переодевать, обмывать, пытался как можно больше делать сам, но куда там – не хватало ни сил, ни ловкости.

А вот мать у Сергея стала беспокойной. Слишком тяжело ей было смириться со своей немощью. Она родилась сразу после войны, пережила голод и холод, считалось одной из первых работниц в совхозе. Подняла Серёгу, единственного сына, пережила смерть мужа и маленькой дочки. На ней были и внуки, и хозяйство. Привыкла мать, что силы есть в руках, что ноги ходят повсюду, куда пожелаешь. И в одночасье лишилась всего – инсульт обездвижил её, приковал к постели. Ревела белугой, исходила злыми слезами. Игорь тогда приезжал из техникума по выходным, всегда старался её утешить: слушал, не вникая, приносил чай, рассказывал про себя новости. И всё равно мать сильно страдала, кричала, что не хочет жить, что наложит на себя руки.

 – Ладно тебе, баб. Ну, что ты? Как мы без тебя? Кто нам будет варенье из ягоды варить? – подбадривал её младший внук, теребя за руку.

Мать с горечью отвечала, что она уже своё отварила, отлюбила, отработала, но со временем стихла. Стала принимать помощь покорно, лишь изредка позволяя себе какое-нибудь едкое замечание, как в прежние времена. Потом удивила ещё больше – захотела исповедоваться. Местный батюшка сидел у неё часа два, потом принял исповедь и у Лениного папы.

После этого они прожили ещё около трёх лет и умерли один за другим, точно так же, как слегли в одно время. На вторых, отцовых похоронах Елена почти не плакала, говорила мало и, было видно по всему, постаралась как можно скорее проводить из дому гостей.

 – Знаешь, Серёжа, – с грустной ласковостью сказала она, склоняясь на плечо мужа. – Я всё думаю, что старики лежачие у нас с тобой были взамен тех двух ребятишек, которые не родились. Во искупление.

***

Когда не стало матери, Костя с Игорем уже давно жили в городе. Старший сын бесплатно выучился на математическом факультете, стал работать вначале программистом, потом системным аналитиком – Сергей толком и понять не мог, что это такое. В двадцать пять лет Костя переехал в Москву, там нашёл себе невесту, такую же умную и красивую, как сам, и приехал в гости к родителям уже в статусе новоиспечённого мужа. Невестка была скромная, изысканно вежливая, но Сергею постоянно казалось, что она только усилием воли сдерживает себя, что находиться в старом, оседающем деревенском доме ей и стыдно, и тяжко. Молодые после этого визита прожили в Москве ещё пару лет, а потом забрались уже вовсе далеко – в Польшу, где для них имелась перспектива прибыльной работы. Денежная работа в самом деле нашлась, даже с ведомственной квартирой. И, кажется, оставалось Сергею с Еленой только радоваться за сына со снохой, но идиллическую картину благополучия молодых затмевала бездетность. Сергей особенно не вдавался в расспросы, смущался невестки, но от супруги понял, что ребятишек нет из-за женской болезни и, может быть, не будет никогда.

Игорь выучился вначале на автослесаря, потом на повара, подрабатывал то охранником, то таксистом, жил на съёмных квартирах – вначале один, потом с какой-то девчонкой из детдома, потом снова один. Видя, что у сына не ладится с городской жизнью, Сергей звал его домой, надеясь, что Игорь станет помогать ему в столярке, а со временем перепишет мастерскую на себя. Но сын, встряхивая пепельными кудрями, похохатывал, что ещё не нагулялся и хочет повидать мир:

 – Костян по Европам ездит, и я хочу где-то побывать. К станкам твоим, батя, всегда встать успею. Нагуляюсь, женюсь, положительный стану. Буду столярничать с тобой. Окна в доме поменяю. Сын родится, назовём Богдан. Выточу ему кубики деревянные на ЧПУ ². Он у нас талантливый будет. На балалайке его научим играть.

 – Почему Богдан? Какая балалайка?.. – вздыхал отец.

 – А почему нет? – во всю ширь улыбался Игорь, и нельзя было понять, правда ли то, что он сказал, хоть на десятую часть, на малейшую толику.

Сергей убеждал себя в том, что сын, вкусив жизненной горечи, обязательно вернётся – через год, через два, через пять, и станет ему помощником. Но столярка, которая казалась такой надёжной, за одну страшную ночь сгорела. Сергей казнил себя, считал, что не закрыл дверь в печурке, и хватило нескольких минут, чтобы из-за деревянной пыли, покрывшей все стены и потолок мастерской, она полыхнула, будто облитая бензином. Пожар затушили соседи, боясь, что огонь перекинется к ним. Несколько минут Сергей молча смотрел на подёрнутые седым пеплом обугленные сваи, а потом завыл волком, не думая ни о ком. Два дня он почти не ел, только пил водку, закусывая хлебом, а потом заставил себя подняться и лихорадочно начал искать, как восстановить мастерскую. Мысль о том, что надо махнуть рукой и бросить это дело, Сергей даже не подпускал близко, не проговаривал её явно. Ответ на сомнения был один – начать всё заново, и точка, потому что жить как-то иначе, без столярки, Сергей не умел. Она была его оплотом, его почвой, из которой произрастали остальные смыслы, и существовать без этой почвы было не то, что неуютно, а просто – нельзя.

И тут, как по волшебству, объявился племянник Денис. Ну как племянник – сын двоюродного брата, хоть дальняя, а всё ж родня. Обретался в городе, торговал ширпотребом, пытался завести семью – и вот, вернулся домой. Правда, не в само Бисерово, а в райцентр. И тут же нашёл Сергея, тут же наобещал, что бизнес пойдёт в гору как резвая лошадка, что у него будто бы уже есть хорошие знакомые с деньгами. Знакомые и вправду оказались – братья-азербайджанцы, хозяева большого, ресторанного размаха, кафе. Договорились, что дают в долг на год. Покупать нужно было и станки – чудом сохранился только один, и, конечно, инструменты. Гараж под новую мастерскую теперь пришлось взять в аренду, и уже не в своём посёлке, а в райцентре, за три километра. Сергей упрямо убеждал себя, что будет работать день и ночь, окупит все затраты, да ещё и выйдет в прибыль. Но, как по злому волшебству, заказов становилось всё меньше. А как только в районе открыли пункт выдачи заказов под фиолетовой вывеской с нерусскими буквами, народ начал покупать по интернету всё мыслимое и немыслимое: тряпки и сумки, игрушки детям и витамины старикам, семена, книжки и посуду. Делать всякую мелочёвку типа хлебниц и менажниц стало невыгодно – всё это теперь можно было приобрести, пару раз щёлкнув мышкой по картинке.

Осенью Сергею заказали чердачную лестницу, тумбочку под обувь и пару окон. Зимой заказы прекратились совсем, если не считать досок. Уже больше месяца столярка стояла без работы, притихшая, выстывшая. Сергей жалел её, как человека, наделял душой и в иные моменты чувствовал кем-то вроде дочери. В морозы машина не заводилась, и уже около двух недель он поднимался задолго до света, не будя Елену. Наскоро согрев нутро жидким чаем, брал заготовленную с вечера сумку и отправлялся в путь. Весь день столяр согревал мастерскую, делал про запас доски, а вечером возвращался домой. Рыбьими чешуйками поблёскивали звёзды в темноте январской ночи, тёмной и глубокой, как Плещеево озеро перед рассветом.

***

Три года прошло с тех пор, как не стало стариков, и полтора – как сгорела старая столярка. Когда случился пожар, муж у Елены два дня не выходил из мастерской. Так и ночевал там. Лишь на третий день, ранним утром, когда свет едва-едва занимался, он явился домой с опухшим лицом. Лена больше всего боялась, что Сергей сорвётся и запьёт. Но, слава богу, обошлось: горечь и отчаяние вылились целебными слезами.

Она, трезво просчитав перспективы, сразу осознала умом, что после такой беды, какая случилась с их семьёй, навряд ли получится выплыть снова – для этого нужны и хваткость, и гибкость, и умение торговать, а предпринимательской наукой они с мужем плохо владели оба. Выждав немного времени, Лена заикнулась Сергею о том, что можно устроиться хоть охранником в райцентровский торговый комплекс. Но муж, в котором временами проглядывала капризность подростка, не желал слышать о чём-либо другом, кроме столярки, хотя от этой затеи его отговаривал даже Витя, давний их сосед и друг. Сергей, казалось, забыл о том, что не всегда делал окна, шкафы и полки, что было время, когда сама идея завести столярную мастерскую вызывала у него оторопь.

Привыкла к столярке и сама Елена, тем более что возня с мастерской всегда касалась и её: как живое существо, столярка требовала обихода – покупки расходников, разлива масла и воска по баночкам, очистки струбцин от клея и другой мелкой, но постоянной и надоедливой работы. Иногда помогал сосед Витя, которого Сергей потом уговаривал взять деньги; порой за мелкую плату и бутылку пособлял опустившийся, живущий в развалюхе на отшибе деревенский пьяница. Но постоянного работника у Гречиных никогда не было, а своими силами, как чуяла Елена, мастерскую было уже не поднять. Немного разжившись деньгой, народ приобретал вкус к лакированной, красивой жизни и начал делать заказы вначале в глянцевых, а потом в электронных каталогах. Но брус, доски, полки, скамейки люди по-прежнему могли бы заказывать в столярке, и она хоть шатко, да продолжала бы работать, не порушь все планы разорительный огонь.

Денег на новые станки, конечно, не было. Вечера Елена тратила на то, чтобы просматривать сайты банков и уже готовилась сказать Сергею, что, кажется, ничего не клеится, однако тут, словно чёрт из табакерки, явился мужнин племянник Денис. Язык у Диньки был как ботало у коровы, он рассыпал похвалы дядиной мастерской, обещал, что обязательно выручит его деньгами, что вдвоём они замутят такой столярный бизнес – только держись. Елена выслушивала эти посулы вполуха, но Денис познакомил дядьку с братьями-азербайджанцами, которые недавно открыли в «районе» кафе.

 – Это такие люди! Это очень серьёзные люди, помогли нам деньгами! С ними дело пойдёт в гору, на новый уровень пойдёт! Начнём выпускать эксклюзивные изделия с резьбой, с брашировочкой³ . Рекламу дадим, заказы расти будут! – шумно прихлёбывая чай, восторгался Денис.

Сергей улыбался молча, сидел с раскрасневшимся от довольства и печного жара лицом. Елена не дознавалась о том, сколько денег дали азербайджанцы. Ей стало казаться: будь что будет.

***

Едва услышав по телевизору о том, что на Украине началась спецоперация, Елена потянулась к телефону, торопливо перебегая пальцами по экрану. На нём высветилось имя Костя, но, остыв за несколько секунд, Лена притормозила звонить старшему сыну. Решила написать по электронке, чтоб казалось обстоятельней. Костя, как сын математика, никогда не любил заполошности, истеричности, и выслушивал какие-либо предложения лишь в том случае, когда они были изложены последовательно и аргументированно. Елена в ту же ночь села набирать на компьютере письмо, где объясняла, что сильно беспокоится за сына с невесткой, что слишком уж близко от военных действий они теперь живут, и предлагала вернуться пусть к не к ним в Бисерово, но хотя бы обратно в Москву.

Костя ответил вежливым отказом. Елена за последние месяцы несколько раз набирала его по видеосвязи, улыбалась, задавала ничего не значащие вопросы о погоде и настроении. Ей хотелось поговорить с сыном наедине – казалось, тогда удалось бы подобрать иные слова, цепче, душевнее. Но за спиной Константина всегда стояла нарядно одетая Вика. И хотя Лене совершенно не в чем было упрекнуть красивую и трудолюбивую невестку, в глубине души она её не любила и принимала только умом, потому что видела, как Костя привязан к жене. Пусть лучше будет семейным, а не болтается, как Игорь, по съёмным углам от одной бабы к другой.

На исходе осени от Кости по электронке пришло длинное письмо. Он начал с того, что живётся им с Викой хорошо, они чувствуют себя уважаемыми людьми, получают нормальную зарплату.

«О том, чтобы вернуться к вам, не может быть и речи, – писал старший сын. – Мы категорически отвергаем агрессивную политику нынешнего президента РФ. И если заводить разговор о том, что кому-то необходимо переезжать, то это именно вам. Мы сможем решить вопрос с квартирой. Денег у нас достаточно, чтобы вам работать по минимуму. Считаю, что вам будет лучше уехать из этой страны. Игоря вам ждать незачем, пользы от него вы не увидите, он всегда был безалаберным. Пусть живёт как хочет, его дело. Папа сможет наконец отдохнуть от своей столярки. Она из него вытянула куда больше, чем дала. Сколько я его помню, у него руки были вытянутыми, как у орангутанга. Работал без респиратора, дышал пылью…»

 – Ну, дышал, и подышу ещё, – буркнул Сергей, когда Елена прочитала вслух это письмо.

Она поймала себя на том, что с осени думает об Игоре чаще, чем о Косте, и почти каждый день вспоминает его маленьким. Костино детство ей виделось каким-то смазанным, будто полустёртая картинка на песке, хотя разница в возрасте между братьями была всего два года, и детские годы у них проходили одни на двоих.

Старший сын ещё раз или два звал родителей переехать в Польшу, прислал по электронке фотографии украинских разрушенных домов, красноречиво подписав их: «Вот что творит Россия». Елена горько усмехнулась: такие полуразвалившиеся хибары, опалённые пламенем или просто осиротевшие, были и в Бисерове, и в других деревнях. Она хотела написать сыну о том, что первыми разрушать дома стали вовсе не русские. Хотела написать что-нибудь примиряющее, мол, войны начинаются и заканчиваются, а родные всегда остаются родными, но почувствовала в этих словах неправду и осеклась. Елена перечитала письмо: Костя уже не впервые пытался дознаться, где в деревне или возле неё устроили бомбоубежище, не голодают ли они с отцом и не стоят ли у них в доме, на почте, в магазине прослушивающие устройства.

«Я понимаю, ты боишься мне сказать. Но вы зря боитесь и терпите. Дай мне знак, мама, я всё пойму».

Елена прочитала эти строки, зашла на страницу Кости в социальной сети, где были фотографии со старыми европейскими зданиями – университетами, костёлами, судом. Снова перечитала письмо и вдруг с морозной ясностью поняла, что сейчас ничего не сможет сказать своему старшему сыну, который теперь говорил на ином языке – ни всерьёз, ни шуткой.

И она просто решила не отвечать вовсе, подождать, пока «дети» напишут снова. Но следующее письмо из Польши так и не приходило.

***

Ещё совсем молодой Игорь сошёлся с детдомовской девчонкой, потом – с женщиной постарше, у которой уже была своя дочь. Игорева пассия показалась Елене какой-то нескладной, слишком высокой ростом, но расположила к себе готовностью выслушать и слегка застенчивой улыбкой. Уже в первую встречу Елена успела мельком подумать, что такая бы всё-таки прижилась в деревне, несмотря на неумение хозяйствовать. Потом Игорь с этой женщиной приезжали ещё раз, и ещё, брали с собой её дочку-дошкольницу. Обе Игоревы девки старались помочь, спрашивали, чем пособить, и окончательно расположили к себе Елену. Сергею потенциальная приёмная внучка полюбилась ещё больше, чем жене. Он не раз водил девочку в столярку, сделал ей деревянный колокольчик, ложки, тарелку, посадил в палисаднике нарочно для неё сладкую жёлтую малину. В деревне уже стали спрашивать, когда молодые поженятся и где будут жить. Но дело почему-то не заладилось, причём на попытки матери дознаться, в чём дело, Игорь только отмахивался, не желая ничего объяснять:

 – Разные мы! Не вышло!

 – Все разные-то, – пытался образумить его отец.

Но и ему, насколько знала Елена, не было дано толкового ответа.

 – Струсил, да и всё, – объяснял случившееся сам Сергей.

Елена в мыслях уже поселила младшего сына с семьёй в дальней комнате, выделила место для уроков приёмной девочке и уголок, куда можно будет поставить кроватку новорождённому внуку. И смириться с тем, что ничего этого не случится, ей было невозможно. Она продолжала ждать младшего сына домой, жила верой в то, что он вернётся, и безо всяких слов знала, что такой же надеждой жил и Сергей.

В последнее время он, и без того не слишком говорливый, совсем замкнулся в себе, из столярки сразу садился к телевизору. В конце января морозы ещё не думали ослабевать, и Елена всё время ходила по дому в шерстяных носках, а в школе не снимала сапог. Переобуться ей пришлось только раз, когда вместе с Сергеем вечером приехал Денис и двое чужих людей, тех самых азербайджанцев, которые дали денег на новые станки. Елена решила не вмешиваться в мужской разговор, собрала на стол, сама присела на кресло возле печки, стала слушать. Говорили о том, что надо расширять рынок, что покупатель теперь пошёл избалованный доступностью цен и выбором товаров. Пили домашнюю наливку, ели картошку с селёдкой, хвалили гостеприимство хозяев, но Елена, раскланиваясь племяннику и держателям кафе, заметила, что её присутствие их сильно смущает, и главный разговор, очевидно, состоится без её участия и ведома.

После этого она услышала, как Сергей разговаривал с Денисом на крыльце, и племянник мужа своим визгливым, высоким голосом увещевал:

 – Она же никуда не денется от тебя! Ты как работал, так и будешь работать в ней.

Серёга пробормотал что-то неразборчивое в ответ.

Через пару дней он разбудил её рано утром в субботу, сказал ни с того ни с сего:

 – Сделай мне кофе.

Елена нехотя поднялась с низкого дивана, запахиваясь в халат:

 – Сам не можешь? Думала после недели хоть выспаться…

 – Пожалуйста, – с обезоруживающей улыбкой попросил Сергей.

 – Ладно, – усмехнулась Елена. – Устала я просто. За эту жизнь. Надо из школы-то уходить, в ДК перебираться. Устроюсь, буду кружок вести.

 – Какой кружок-то? Ты ни вязать, ни шить не умеешь. Петь вроде тоже…

 – Рисовать могу, – не обиделась Елена. – Помнишь, рисовала раньше? В классе картинки висели. А потом дела, заботы всё… Дети, старики, столярка…

Сергей враз помрачнел:

 – Я сегодня приду поздно. Ужинай без меня.

***

Вначале Елена думала, что муж вернётся около девяти, и до этого времени почти не волновалась о нём. Она покормила кошек, полила цветы, зашла поболтать к соседке, сходила прогуляться до дальнего магазина. Потом вернулась в уже потихоньку остывающий дом, переоделась в рабочее, привезла пару тачек дров (перекатывать колесо через порог сделалось уже тяжело, ныли колени) и затопила печку. Ей показалось, что потеплело не только в доме, но и за окном, и захотелось прибрать квартиру, будто накануне ожидался какой-то праздник. Из купленных в магазине помидоров, огурцов, лука и сладкого перца Елена сделала греческий салат, потом постряпала оладушек на кефире. Позвонила мужу: телефон не отвечал.

Он прождала Сергея до половины одиннадцатого, два раза ставила кипятиться чайник. Наконец в сенях глухо стукнула деревянная дверь, отодвинулось навешенное для тепла шерстяное одеяло.

 – Что так поздно? – полушутливым тоном вопросила Елена.

 – Говорил же, дела, – скупо ответил он.

 – Ясно… Ешь. Вот оладьи, сгущёнка, салат греческий.

Сергей благодарно кивнул и со скрипом придвинул табурет к столу.

 – А я, Серёжа, думаю, что точно надо уже из школы уходить. Тяжело мне. Голова кружится, ноги мёрзнут, суставы болят… Устроюсь в ДК. Там коллектив хороший. Столярка понемногу будет денег давать, ДК да пенсия… Бабы тут рассказывали, приезжали писатели по осени на фестиваль, им показали концерт, так потом один и говорит: «Как хорошо у вас здесь, в русской глубинке! Словно бы очистился, омылся». А Женя Зеленова ему возьми да заяви: «Это ж потому, что раньше в нашем ДК баня была». Вот смеялись-то все! Помнишь, Серёж? Когда баню в ДК перестроили? Помнишь?

 – Помню, – отрешённо произнёс Сергей.

Елена села прямо напротив него, подвинула хлеб:

 – Вкусный салат-то?

Сергей кивнул.

 – Скажи мне, что случилось, Серёж, – попросила Лена.

 – Ничего.

 – Никогда ты, Гречин, не умел врать.

Он улыбнулся, опустив глаза:

 – Признаться тебе, что ли?

 – Конечно.

 – Не нравится мне этот сыр. Брынза эта твоя. Без неё салат лучше.

 – Ну вот, – с деланной обидой сказала Елена. – А столько лет молчал?

 – Разве это было важно? – Сергей продолжал улыбаться, но голос у него дрогнул. – Я всё ел, что ты готовила.

 – А сегодня что изменилось? – Лена попыталась заглянуть ему в глаза.

Сергей отвёл взгляд, глухо ответил:

 – Я столярку продал.

Несколько секунд стояло молчание. Потом он заговорил вопреки своей обычной манере – торопливо, сбивчиво.

 – Ещё в том году стали требовать долг. А мне отдать нечем. Не получилось в плюс выйти, ты знаешь. Стали допрашивать меня: что будем делать, что делать? Почём бы я знал?! Один у меня ответ был – перекредитуйтесь в банке, говорю. А они по-другому решили. Приехали и говорят: отдавай столярку нам. Одному тебе её не вытянуть. Тут, говорят, надо серьёзный бизнес развивать. А так-то вот, кустарно…это время вышло уже, вот что сказали. Потом второй раз приехали – уже суют документы подписать. Подписал я. На них-то у меня даже и обиды нет, правду говорю. Они такие люди, азербайджанцы-то эти… У них дело по жизни – торговать. А обидно стало, когда Диньку увидел в машине. Всё он знал, а, может, сам их науськал. Я к нему кинулся: ах ты, говорю, гад! А он мне: дядя Серёжа, дядя Серёжа, ты же сам будешь здесь работать, производство разовьём, тоси-боси… Будешь хорошо получать… Слышишь, Лен?!

 – Ага.

 – Лен?! – вскрикнул Сергей тревожно.

Она поднялась из-за стола, неловко толкнула табурет:

 – Я полежу пойду… Голова закружилась. Стоять не могу…

Елена легла на заправленный старым покрывалом диван, посмотрела на потолок, на комнату. Перед глазами всё кружилось в вихре вальса, виски будто сжимало клещами. Она мельком подумала, что в такой ситуации должно бы болеть сердце, но болел почему-то желудок, и это заставило Елену нервно рассмеяться.

 – Плохо тебе? Я фельдшерице нашей новой позвоню, – Сергей схватился за телефон, стал набирать номер. – Щас, щас она придёт… Она же, наверное, где-то недалеко.

Фельдшер действительно оказалась рядом – совсем недалеко, на одной улице с Гречиными заболел ребёнок. Она неспешно померила давление, пульс, температуру, аккуратно сложила инструменты в сумку. Все её врачебные манипуляции пока не были выверенными, но знаний молодой фельдшерице, судя по всему, хватало. Елена любовалась ею: девушка была невысокой, ладно сложенной, с лебяжьи белой кожей, тонким румянцем и пышными карими волосами – ни дать ни взять Белоснежка.

 – У вас кратковременное повышение артериального давления, возможно на фоне стресса, – с мягкой улыбкой сказала фельдшерица.

 – Стресса, ага, – подтвердил вместо жены Сергей.

 – Скоро всё должно прийти в норму. Порекомендую препарат…

Елена ненадолго прикрыла глаза, всё ещё чувствуя ноющую слабость во всём теле и шум в ушах. Она слышала, как Сергей пригласил фельдшерицу на кухню, как поставил для неё чайник, и думала уже подняться, но тело оставалось словно бы ватным, и она решила, как тогда с азербайджанцами, не вмешиваться – будь что будет. Муж брякнул дверью холодильника, зашуршал какими-то пакетами.

 – Как ты, говоришь, тебя зовут? – услышала с кухни Елена.

 – Карина, – ответила девушка.

 – Красиво! Ты надолго к нам?

 – Пока не знаю.

 – Оставайся уж на подольше. Да насовсем оставайся! Жильё-то дали тебе? Ну вот. У нас в деревне хорошо. Название одно чего стоит – Бисерово! У нас культура тут разная, вон, краеведческий музей в райцентре. Озёра всякие, рыбные в том числе. Вот прямо рядом у нас озеро хорошее, проточное, тёплое, купаться можно. Ещё источник святой. Показывали, да?! В этом источнике вода целебная. Кто омоется, у того дети родятся.

Фельдшерица засмеялась, и погружённая в томную усталость Елена снова прикрыла веки – и увидела Игоря. Вначале совсем маленького, смеющегося, с копной кудрявых, похожих на стружку волос. Потом – серьёзного, сосредоточенного подростка, рубанком снимающего тонкий слой с берёзовой доски. Взрослый Игорь ускользал от неё, виделся как бы в дымке или облаке, но всё-таки появлялся из этой дымки, и рядом с ним Елена видела девушку. Невысокую девушку с белой кожей, тонким румянцем и пышными каштановыми волосами, боковые прядки у которых были по нынешней моде выкрашены в тёмно-красный цвет.

Она не слышала слов, которые Сергей говорил Карине, но угадывала их и сама тоже мысленно звала эту светлую девушку к ним домой, благодарила её за то ,что она приехала сюда, в Бисерово, и, может быть, надолго останется здесь.

Сергей подкинул дров в печку, стащил с себя грязный свитер. Прилёг на диван к жене:

 – Мы уж с тобой сколько пережили… И это переживём. Работать-то я там буду… Не моё только теперь. Ну так что? Бог учил, что у нас ничего своего нету, а всё его на земле…

Елена молчала.

 – А девчонка хорошая, – заговорил Сергей снова. – Справная, работящая. Нашему бы Игорю подошла.

 – Он приедет, – ответила Лена. – Я точно знаю, приедет. Надо только ждать.
____________________

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: