В новелле Валентины Беляевой «Две встречи» портрет военного лихолетья, спутавшего миллионы судеб, дан штриховым наброском. Основанный на реальных событиях, он свидетельствует, что жизнь не только жестока, но и милосердна, но формы этой «бытийной жалости» не могут быть измерены в координатах человеческого понятия о добре и зле. Многообразие бытия перемалывает человека, будто малое зернышко меж мельничными жерновами. На людском языке странные и как будто невозможные события получили название: «судьба»…
                                                                                                                                                                          Вячеслав Лютый

Это история моего отца. Война – не только следствие чудовищных теорий в умах демонических личностей и зомбированных ими народов. В ней как в зеркале отражается ещё и сущность её жертв, оказавшихся перед неизбежным выбором за право жить…

I

Шло лето 1941 года. Под Смоленском, сравнительно недалеко от Москвы, густые лиственные леса принимали под свой кров отступающие воинские формирования  Красной Армии. С начала войны эти люди не видели ничего, кроме разрывов вражеских бомб и клубящихся пылью дорог, ведущих на восток.

От голода и усталости воля к жизни незаметно истончалась, и сознание солдат и офицеров постепенно вползало  в плен тупого безразличия. Потеряв ориентацию в пространстве, времени и окружающей действительности, люди уже ни о чем не загадывали наперед.

II

Ранним августовским утром лейтенант Красной Армии Иван Ховрич как-то неосознанно отделился от товарищей и вышел на опушку леса. Внезапно он почувствовал невесть откуда-то взявшийся прилив волнующего чувства и хотя и слабой да немощной, но всё же бодрости духа в глухом предчувствии важного события. Чем оно было обусловлено, лейтенант не понимал и некоторое время стоял неподвижно, будто опасаясь спугнуть это своё новое состояние.

С опушки на возвышенности хорошо виднелась деревня  – крытые почерневшей соломой приземистые избы с гнёздами аистов на крышах и крохотными подслеповатыми окошками, сады, сараи, медленно бредущие на выпас колхозные коровы и даже местные крестьяне с тяпками в огородах.

Немцев в деревне ещё не было. Местность вокруг была усыпана белыми листами – немецкими листовками, сброшенными с самолёта. Дождь размочил бумагу, но текст, хоть и с трудом, всё же можно было разобрать. Вермахт предлагал окружённым войскам сдаться в плен и сообщал о близкой победе Германии.

Всё сильнее загорался восход, вокруг сияла обманчиво-радостная зелень, заботливо обмытая тёплыми струйками ночного дождя, в свежем воздухе звенел весёлый беззаботный щебет птиц, а из деревни доносилось извечные крики петухов и мычание коров. Местные жители ещё не успели ощутить и осознать смертельное дыхание надвигающихся событий, которые несла за собой война.

Здесь ещё царила безмятежная тишина. Какое-то время лейтенант стоял неподвижно и лихорадочно размышлял: пойти в деревню или вернуться в лес? Стрекотали кузнечики, и молодому человеку казалось, что он попал в детство, наполненное вот этим удивительно щемящим звоном. В какой-то миг душа его наполнилась непонятной, загадочно чистой надеждой. Это была жизнь… Она, эта жизнь, сурово и безжалостно напоминала о своих правах…

Голод с новой силой заявил о себе, и Иван потихоньку, крадучись, осторожно пошёл к ближайшему огороду. Пройдя сквозь небольшой участок уже дозревающей ржи, как назло попал в посадки картофеля и побрёл дальше в надежде наткнуться на огурцы, помидоры, морковь или капусту…

III

И вдруг неподалёку от ближайшей избы он увидел двух крестьянских баб, пропалывавших овощные грядки. Сердце его бешено колотилось в неясном предчувствии каких-то неизбежных и, скорее всего, благоприятных перемен, оно готово было выскочить из груди навстречу спасительному счастью, которое чувствовало и ждало. Лейтенант не задумывался над тем, как поведёт себя, у него не было на это ни сил, ни желания. Справившись с волнением, решил подойти к женщинам и попросить что-нибудь из еды.

Приблизившись, он вздрогнул от неожиданности и поневоле задержал внимательный взгляд на одной из них, потому как лицо её показалось ему хорошо знакомым.  Но этого не могло быть! Конечно, это только смутное воображение рисовало знакомый образ. Женщина тем временем отвернулась, и начала старательно полоть грядку. Другая же, как-то странно оцепенев, пристально вглядывалась в лейтенанта, стараясь разгадать, что же таит в себе эта непредсказуемая и такая неожиданная встреча. Стояла тишина, и только шуршание тяпки о землю нарушало её невыносимый звон.

Какое-то глубокое подсознание подсказывало лейтенанту, что именно сейчас произойдёт что-то чрезвычайно важное. Словно подчиняясь внутреннему голосу, он подошёл к загадочной незнакомке. Она машинально выпрямилась: деваться было некуда. И тут Иван оцепенел от внезапного откровения: перед ним в тёмной бабьей юбке в сборку, выцветшей, синей в красный горошек ситцевой кофте и в надвинутом на глаза белом платке, завязанным у подбородка, тщательно выбритый, с тяпкой в руках стоял командир его полка.

Встретившись взглядом с младшим офицером, с лицом, вспыхнувшим багровыми пятнами от невыразимого стыда и неожиданного отчаяния, затем внезапно побледневший, он с минуту, казалось, что-то обдумывал, так же потрясённый этой встречей. Затем, словно пытаясь облегчить своё состояние, молча отстегнул цепочку довольно дорогих часов и дрожащей рукой протянул их лейтенанту. Тот стоял неподвижно не в силах понимать происшедшее.

Через какое-то время ему всё же удалось вернуть своё сознание в представшую реальность. Он, скорее машинально, взял сверкающие на солнце протянутые часы и мгновенно почувствовал, что отныне и навсегда в ответе за принятый откуп. Иван осознавал также, что успел переступить черту, где выбора уже не было, что стал заложником собственной совести и оказался обязанным тайне, которую должен хранить. Как ни стыдно было признать, но он принял эту плату, понимая, что она могла сослужить ему неоценимую службу в будущей жизни. Он успел почувствовать жестокость этой безумной и, уже становилось ясно, долгой войны…

IV

Пару недель назад их свёл случай. После боёв наступило временное затишье. Небо, сплошь заволоченное тёмно-серыми тучами, низко свисавшее над раскисшим чернозёмом, казалось, осознанно не впускало в свои владения   летающего смертоносного железа. Лил неторопливый тёплый дождь, он словно понимал, что нужен дозревающему хлебу и всему, что растёт на земле. Природа словно доказывала: жизнь убить нельзя.

Одежда и сапоги солдат и офицеров промокли насквозь, в них трудно было передвигаться, и  они в тупом молчании кое-как сооружали шалаши. Постепенно дождь стих, небо стало покрываться нежно-голубыми пятнами и вскоре засияло щедрыми лучами полуденного солнца. Люди стали разводить костры, чтоб как-то обсушиться и передохнуть.

Внезапно прилетел вражеский бомбардировщик, немного покружил и начал сбрасывать на лагерь бомбы. Военные в панике бросились бежать, самолёт же, покачивая крыльями с нарисованными свастиками, словно прощаясь и обещая вскоре вернуться, быстро удалился. Через какое-то время люди подсознательно стали приближаться друг к другу и тесными кружками,  сидя на быстро сохшей земле, опустив головы, мало-помалу приходили в себя. Крики и стоны постепенно стихали, умирали тяжелораненые.

Через какое-то время лейтенант Ховрич встретился взглядом с командиром полка. Он был босым, по ноге стекала струйка крови. Превозмогая боль, подполковник жестом подозвал к себе лейтенанта, приказал ему снять сапоги вместе с  портянками для него с кого-нибудь из убитых и вручил срезанную ножом ветку дерева по их размеру. Иван быстро выполнил приказ своего командира, аккуратно перевязал ему раненную ногу и помог обуться. Тот искренне поблагодарил и в благодарность протянул пачку галет. Они хорошо запомнили лица друг друга…

V

Слепой нелепый случай свёл их во второй раз. Хозяйка усадьбы, обыкновенная русская крестьянка средних лет, в такой же темной юбке и собственноручно сшитой цветастой ситцевой кофте, своим нехитрым житейским умом быстро оценила происшедшее.

На днях она приютила незнакомого человека – подполковника отступающей Красной Армии в своём жилище, пусть и небескорыстно, но и нисколько не сомневаясь. Женщина рассудила, что никто не имеет права упрекнуть её в таком поступке, поскольку наступили новые законы жизни – жестокие и нечестные. А правда, она всегда меняется. Хозяйка избы ещё не успела толком осознать, какая трудная жизнь ждёт её впереди, как нелегко будет растить троих детей. Но на душе стало легче, когда нелюбимый муж ушёл на фронт: он частенько напивался и избивал жену, срывая свою злобу в беспросветной колхозной нищете, которую влачила семья. Но голода в настоящем его смысле всё же не было. Клочок земли, небольшое хозяйство, в котором были даже несколько кур и коза, позволяли худо-бедно прокормиться.

Женщина надеялась, что как-то да будет. О войне она старалась не думать, понимая, что судьбу не изменишь. Ей стало неимоверно жаль голодного, едва стоявшего на ногах офицера. В нём она увидела только человека. От подполковника у него не оставалось ничего, кроме грязной армейской формы, а умоляюще-вопросительный взгляд выдержать было невозможно.

Теперь, в огороде, женщина судорожно размышляла, как быть. Затем она направилась в избу. Благо, дети ещё спали. Быстро собрала в узелок нехитрую снедь: ломоть хлеба, по нескольку вчерашних варёных картофелин, огурцов, помидоров, луковиц и яблок, пару яиц. Немного подумав, доложила по кусочку сала и сахара-рафинада, набрала черпак воды.

Вернувшись в огород, она молча протянула всё это лейтенанту. Тот машинально взял свёрток и жадно выпил воду. Подполковник стоял прямо, и весь его вид был полон муки и душераздирающей тоски. Никто из троих не произнёс ни одного слова. Медленно повернувшись, опустив голову, нежданный гость, как в забытьи, побрёл назад, в лес…

Он не раз ещё станет искать ответы на вопросы, мёртвой хваткой вцепившиеся в тот день в его сознание. Он будет находить их и  терять, но всякий раз только отдаляясь от того облегчающего умиротворения, которого так страстно желал.

Лейтенант решил положиться на ум и судьбу, несмотря на то, что она тяжкой дланью бесчестно распростёрлась над его головой, затмив небо, солнечно сиявшее в те летние дни над смоленской землёй.

У края огорода привольно развалились, словно отдыхая, сочные  заросли бузины, лопухов, прочей сорной травы и огромный ивовый куст. Иван сел, развернул свёрток с едой и с удовольствием, какого не помнил, начал есть. Душа его сразу же почувствовала божественный прилив сил, она всеми фибрами как бы кричала: «Я есть! Я существую! Я хочу жить!» И лейтенант, сморённый таким сладостным блаженством наполнявшейся силами плоти, удобно устроившись в лопуховых зарослях под роскошными ветвями кудрявой ивы, свисавшими до земли надёжным прикрытием от начинающего пригревать солнца, заснул глубоким крепким сном.

Летнее солнце, ничего не разумеющее вечное вселенское светило, щедро распускало свои игривые лучи и уже нещадно палило. Иван проснулся. В теле звенел здоровый и, как ни странно, бодрый дух, молодой отдохнувший организм пронизывало забытое  и сладкое ощущение бытия. Он мгновенно вспомнил раннее утро. Голова с каждой секундой  становилась всё тяжелей, и уже начинала раскалываться, – не от боли, – ошеломляющее впечатление от нежданной картины в крестьянском огороде вновь заполонило его разум, и лейтенант уже не мог думать ни о чём ином. Он не чувствовал к подполковнику ни презрения, ни ненависти, ни брезгливости, ни жалости, он не смог бы определить своё отношение к нему. Но, как ни странно, уже не осуждал…

VI

Прислонившись к дереву, пытаясь осмыслить происшедшее этим ранним утром, лейтенант снова почувствовал смертельную усталость и скоро снова уснул. Припекающее солнце скользило по его лицу сквозь листву и лёгкий ветерок и словно дарило бесценные часы настоящего покоя.

Впервые за последнее время Иван видел сон: переливающиеся в рассветных лучах карманные часы слепили глаза и то приближались, то отдалялись. Он понимал, что они принадлежали ему, и радость наполняла душу.

Иван не мог понять, – во сне или наяву, – слышит перекликающиеся эхом окрики на хорошо знакомом немецком языке: «Шнель! Шнель! Шнель!»

Он не сразу понял, откуда несутся эти крики, но своим глубоким и ясным умом уже чётко понимал, что попал в плен, и что любое сопротивление будет глупым и бессмысленным.

Лейтенант машинально брёл в сторону леса, откуда, было хорошо видно,  выходили измождённые военные Красной Армии. Они шли, казалось, нескончаемым потоком, голодные, грязные, с безразличными обречёнными лицами, волоча неподъёмные ноги. Оружия ни у кого не было. Окружающие их немцы помахивали автоматами, показывая куда идти.

Иван оцепенел. Повернуть назад? А куда? Туда же, где он встретил подполковника? А как он будет жить, дышать, осознавать себя? Ни времени на размышления, ни выбора не было, и лейтенант с мгновенно прояснившейся головой пошёл навстречу судьбе. Он шёл медленным шагом, словно пытаясь оттянуть время, которое принадлежало только ему, и где он ощущал свою личность. Несчастное сердце, готовое выпрыгнуть из груди, нещадно стучало и звенело набатом, но Иван ясно и уверенно отдавал себе отчёт в том, что последовать примеру подполковника не сможет позволить себе никогда.

Внезапно он увидел издалека нацеленный на него автомат. Молниеносный страх заставил поднять руки вверх, и, как ни странно, с этого момента лейтенант почувствовал неизбежную и опустошающую, но всё же определённость в своей судьбе.

Людей выводили на дорогу, ведущей к железнодорожной станции. Всех их ожидали лагеря в Германии. До Москвы было около 300 километров.

Нескончаемые эшелоны с истощёнными пленными советскими военными расползались по стране, взрастившей чудовище ХХ-го века – германский фашизм. Их размещали во временные или постоянные лагеря, огороженные каменными стенами и колючей проволокой. Пленные, много месяцев подряд видевшие над головой только небо с его нудными проклятыми европейскими дождями, мечтали только о  хлебе и крыше, зачастую теряя честь, совесть и человеческий облик.

Они жили в пространстве, именуемом страной Германией, на голой земле, получив, однако, разрешение разводить костры и варить картофельные очистки вместе с другими отходами, которые немецкие охранники вёдрами перебрасывали через ограду. Многие по опрометчивости побросали свои скатки шинелей ещё летом, когда стояла жара, и теперь горько сожалели о том, страдая от начинающихся холодов.

Лейтенанту Ивану Ховричу по счастливой случайности ещё по дороге в лагерь удалось обменять у местных жителей часы от подполковника-дезертира на небольшой мешок сухарей. И, хотя они очень скоро превратились в мелкое крошево, это был настоящий хлеб, цены которому не существовало. Лейтенант мысленно горячо благодарил судьбу, которая занесла его тогда в спасительный крестьянский огород.

Быт пленных в лагере заключался в ничегонеделании в изнуряющем голоде и ожидании распределения на принудительные работы на благо Третьего рейха. И всё же многие из тех несчастных людей понимали, что как-то надо поддерживать друг друга, по мере возможности помогать и подсознательно искали для себя товарищей и возможных компаньонов. Каждый цеплялся за жизнь.

Вскоре Иван вместе с двумя другими пленными попал на сельскохозяйственную ферму на западе Германии и был рад такому повороту событий. Хозяин их, пожилой немецкий фермер, оказался многое повидавшим в жизни неглупым человеком. Он мудро решил для себя на всякий случай по-человечески относиться к своим подневольным работникам и старался не вызывать их недовольств. Молодые мужчины выполняли все означенные работы, жили в сносном тёплом сарае с печкой, спали на соломенных тюфяках. Они получали хлеб, вдоволь картофеля и других овощей, дроблёные крупы, летом – фрукты, по воскресеньям – по 100 граммов сахара.

Никаких вестей о том, каково положение на войне, они не имели. Иван выполнял роль переводчика в своей маленькой компании, авторитет его у товарищей был непререкаем, и они чуть не боготворили его. Ссор и конфликтов практически не было, пленные хорошо понимали, что только их сплочённость даёт какую-то надежду на будущее.

VII

Однажды весной 1945 года Ивана подозвал хозяин и сказал, что война заканчивается, что Германия её проиграла, и в ближайшее время их жизнь изменится. Как именно, никто не знал. Земля Германии, где находилась ферма, оказалась в американской зоне оккупации, и вскоре по радио было объявлено о дате и времени, когда все советские военнопленные должны зарегистрироваться в местных органах оккупационных властей.

Гнетущее смятение, царившее в голове каждого, не давало покоя, а надежды на возвращение домой наполняли разум и тело сумасшедшей радостью. Но и подспудный ползучий страх угнетал всё сильнее и сильнее. Военные знали о словах Сталина: «У меня нет пленных, у меня есть только предатели». Но все они наивно полагали, что легко смогут доказать свою невиновность перед Родиной…

После года работ по репарациям на территории Германии бывшие военнопленные Красной Армии огромной толпой стояли во дворе полуразрушенной школы в г. Геническе Херсонской области Украины. Здесь располагались так называемый фильтрационный лагерь и представительство Главного управления советской военной контрразведки в системе Народного Комиссариата Обороны СССР – «СМЕРШ», подчиняющееся лично И.В. Сталину. Двор был огорожен высоким деревянным забором с фонарями и колючей проволокой,  и люди с тяжкими мыслями разглядывали своё новое пристанище, где их встречала Родина. В длинном мрачном коридоре каждый из них ожидал своей очереди в бывшую классную комнату за обшарпанными дверьми. Там и определялась судьба каждого находящегося здесь.

Наконец, наступила очередь лейтенанта Красной Армии Ивана Ховрича. Как ни удивительно, но ему удалось сохранить свою военную форму. Истрёпанную и грязную, он тщательно вымыл её, надраил знаки отличия и с бешено колотящимся сердцем переступил порог кабинета. В тот момент лейтенант помнил только о том, что ни в чём не виновен, что должен выдержать взгляд человека, которому бояться нечего.

VIII

За столом сидели трое: майор и два полковника. Лейтенант со спокойным взглядом подошёл к сидящим перед ним офицерам. «Как они отнесутся ко мне? Будут ли ставить в вину пребывание в плену? Знают ли об отце, который был арестован как враг народа и сослан куда-то на Север без права переписки? А если спросят – отказался ли он от родства с ним? Что тогда?» Все эти вопросы молниеносно пролетели в голове, они могли кружить ещё долго, но Иван решительно взял себя в руки.

Майор держал в руках его «дело», которое было заведено ещё в Германии. Иван ждал. И тут… Его обожгло словно  молнией! В глазах внезапно потемнело. Иван почувствовал, как пол уходит под ногами, он не мог ни слышать, ни говорить и изо всех сил пытался овладеть собой. Он отчётливо видел знакомого подполковника. Это был тот самый командир полка отступавшей, а затем пленённой армии, которого лейтенант встретил в крестьянском огороде на исходе лета в начале войны на смоленской земле.

 На миг они встретились взглядами. Полковник «СМЕРШа» тоже узнал лейтенанта. На мгновенье в глазах его мелькнул ужас, и он тут же опустил голову. Лицо покрылось теми же багровыми пятнами, руки задрожали мелкой дрожью, в этот раз он уже не мог смотреть прямо, как тогда. Иван до мельчайших подробностей помнил их встречу летом 41-го, его умоляющий, мучительно жалостный взгляд. Но всё-таки это был взгляд затравленного человека, который собой не владел: им владела эта жестокая война. Тогда во взгляде подполковника Красной Армии, хотя и жалко, но всё же чётко трепетало нечто оправдывавшее его выбор.

Иван много размышлял об этом. Сейчас же, – это был уже полковник карательных советских органов, – он смотрел в стол, и, по всей вероятности, переживал свои самые тяжёлые минуты в жизни. Он вряд ли не осознавал того, что лейтенант, дальнейшая жизнь которого решалась здесь, мог сделать заявление о его дезертирстве представительству «СМЕРШа» ещё в Германии весной 45-го!

Лейтенант медленно приходил в себя. Майор, сидевший рядом с другим полковником, уже злобно кричал на него, потому что тот молчал. Но всё же Иван нашёл в себе силы ответить на все вопросы и под конвоем был отправлен во временный лагерь среди обычной степи, обнесённый колючей проволокой. Пленным было велено ожидать своей участи.

Через какое-то время стали оглашать списки. Собиравшихся людей размещали по грузовикам. По тому, КАК это делалось, многие понимали, куда их увезут. С диким остервенением обезумевшие люди бросались на охранников, пытаясь завладеть оружием, но бунты жестоко подавлялись шквальной стрельбой и уцелевшие тупо сидели, уже не ощущая себя людьми, и ни на какие либо поступки были не способны. Советская власть карала своих «предателей».

Тянулись бесконечные дни. Фамилию лейтенанта всё ещё не называли. Такого страшного времени в его жизни  не было ни на войне в 41-м, ни в плену в Германии.

Однажды к Ивану незаметно подошёл конвоир и тихо сказал, чтоб тот следовал за ним. Его привели в маленькую комнатку, вероятно, бывшую учительскую. В углу за столом сидел тот самый майор, который допрашивал его в первый раз. Ни слова не говоря, он протянул лейтенанту воинское удостоверение с его фамилией, и так же молча показал пальцем, где надо расписаться. Дрожа всем телом, Иван поставил свою подпись, взял в руки бесценный кусочек бумаги в сером матерчатом переплёте и, не веря случившемуся, направился к выходу. Окрик заставил его вернуться. Майор снова показал, где надо расписаться, и выдал разрешительный документ на право передвижения по железной дороге на территории Украины. Иван так же машинально расписался и, не помня себя, вышел на улицу. Он не верил, что весь этот ад – позади…

Лейтенант долго шёл по просёлочным дорогам к железнодорожной станции, был безмерно счастлив, и всё же тяжело и мучительно размышлял. О том, какая страшная была война, о том, как мёрзли под открытым небом Германии пленные, как теряли всё человеческое.

Впечатления от встреч с командиром полка в крестьянском огороде на Смоленщине в 41-м и с ним же как представителем Главного управления советской военной контрразведки под леденящим названием «СМЕРШ» в 46-м были на разных планетах. Лейтенант хорошо понимал, что эти два поразивших его разум события – единое неразрывное целое, и что именно ему он обязан жизнью. А также и то, что до конца своих дней будет осмысливать сущность этих двух встреч.

Он заставил себя вернуться к мыслям о ближайшем будущем и почувствовал, с какой сумасшедшей радостью зазвенело сердце. Сияло небо, вокруг, купаясь в пыли, весело чирикали воробьи, тепло распахивало свои ласковые объятия, а лёгкий ветерок приятно обвевал лицо.

Сквозь две незабываемые встречи простиралось бесконечное мироздание…