Григорий Блехман. О чём поведал фронтовик. Документальные повествования. Поэзия. 75-летию Великой Победы. – М.: Редакционно-издательский дом «Российский писатель», 2020. – 272 с.

Известный русский поэт, прозаик, публицист, литературовед Григорий Блехман родился на Кубани в станице Бесскорбная.
Доктор биологических наук, профессор. Секретарь Союза писателей России.
Стихи, проза и статьи опубликованы в отечественной и зарубежной периодике. Автор десяти книг.
Лауреат Международной и многих Всероссийских литературных премий.

Ведь память не даёт рвать корни, без которых что-то может исчезнуть навсегда.   

Вот и стал он писать воспоминания, а также, многое рассказывать. И то, и другое делал талантливо – очень образно, прекрасным русским языком, что всё реже встретишь теперь.  

После наших разговоров его рассказы я старался подробно записывать. А его письменные воспоминания, которые охотно публиковали наши центральные газеты – «Правда», «Советская Россия», «Красная Звезда» и некоторые подмосковные газеты, он, поскольку мы дружили, просил перед тем, как отправить в редакцию, прочитать «с литературным пристрастием».

Моё «пристрастие» состояло в том, что немножко редактировал, но старался максимально сохранить его самобытный стиль.

Впрочем, послушаем самого ветерана – Валентина Николаевича ШАПОШНИКОВА, которого, к сожалению, теперь можно услышать лишь из его письменных воспоминаний, публикаций в советской и российской прессе и из наших бесед.

Но прежде обязан сказать, что, когда мы традиционно собирались за столом в День Победы 9 мая, его первый тост всегда был: «За тех, кто не вернулся.  Не вернулись лучшие».

Приведу здесь две его публикации – о том, как началась для него война, и о том, как завершилась. Они опубликованы в «Правде» и «Красной Звезде». А между ними расположу его письма с фронта и записи из фронтовых дневников. Всё это для того, чтобы дать последовательную картину событий и ощущений, испытанных конкретным фронтовиком перед, во время и по окончании Великой Отечественной.

ПЕРВЫЙ БОЙ

…Полумужчины, полудети,
На фронт ушедшие из школ…
Да мы и не жили на свете, –
Наш возраст в силу не вошёл…
А.МЕЖИРОВ

Этот рассказ как, впрочем, и остальные – целиком или частично, – звучал из его уст не только при наших разговорах, а и при многочисленных выступлениях ветерана перед студентами, школьниками, детьми в детских домах и садиках, куда он был постоянно зван в канун 9 мая, и с огромным удовольствием приходил к людям всех возрастов.

Мои предки жили в Тамбовской губернии. По своей вере, или суеверию были молокане, т.е. принадлежали к одной из сект духовных христиан, которая возникла в России в начале 18 века. Они отвергали священников и церкви, совершали молебен в обычных домах. Общинами руководили выборные старцы-пресвитеры. В России их преследовали, и они вынуждены были покинуть Родину. Переехали в Закавказье и заселили свободные земли Армении недалеко от озера Севан. Там образовалось несколько русских сёл: Малхазовка, Никитино…

В середине 18 века мои предки переехали в Тифлис. Семья деда по линии отца была большая – одиннадцать детей. Отец в 1920 году женился, а потом купил квартиру в центре города, где мы жили до 1970 года.

Двор был большой, с садом, где росли фруктовые деревья. Голодные мальчишки срывали плоды ещё не созревшими, но животы, почему-то, ни у кого не болели. Во дворе играли в футбол, волейбол. Пели песни. При этом иногда выстраивались и, подражая военным, шагали строем. Одну из таких «строевых» песенок помню, потому что она, наверное, была самой популярной:

Если завтра война, если завтра в поход,
Если чёрные силы нагрянут,
Мы фашистов возьмём,
В ж…пу порох воткнём
И советскою спичкой подпалим…   
   
Ещё помню песенку из кинофильма «Путёвка в жизнь», который вышел в середине 30-х годов. В нём показано, как правительство проявляло заботу о беспризорниках, организовывая детские колонии, где ребята учились и работали. И руководил этим нарком внутренних дел Ф.Э. Дзержинский. А песенка оттуда, которую мы тоже постоянно распевали – такая:

Позабыт, позаброшен с молодых юных лет,
Я остался сиротою, счастья доли мне нет.
Вот умру я, вот умру я, похоронят меня,
И никто не узнает, где могилка моя.
На могилку мою, знать, никто не придёт.
Только раннею весною соловей запоёт

Я бы никогда не подумал, что спустя почти семьдесят лет в двадцать первом веке увижу сценку, напомнившую мне кадры из того фильма. В вагоне электрички двое худеньких, нищенски одетых мальчишек, протягивая руки за подаянием, пели эту песню. И мне стало стыдно за тех, кто правит современной Россией и обидно за моё поколение, которое не щадило себя, чтобы подобного не было и в помине.

В 1941-м году, когда грянула Великая Отечественная война, мы были ещё мальчишками, и поскольку попасть на фронт в силу возраста не могли, строили всевозможные планы, как умудриться, это сделать. В частности, хотели пробраться в воинский эшелон, добраться до линии фронта, а там рассчитывали найти партизанский отряд и в его составе сражаться с врагом. Мы полагали, что в партизанском отряде не будут строго относиться к нашему юному возрасту и позволят остаться. К тому же о таких случаях уже было известно. А воевать нам хотелось безумно. Помню, написал тогда такое стихотворение:

Вдоль холма траншея. Танки впереди.
Доты, разбомблённые слева у реки.
Слышу шум моторов и сирены вой.
Эй, товарищ милый, поскорей бы в бой!

***

Учился я в средней школе, которая в первый же год войны была переделана под госпиталь. А я переведён в авиационный техникум.

В 42-м году, когда мне исполнилось восемнадцать, призвали в армию и направили в тбилисское артиллерийское училище, где распорядок дня и дисциплина были очень строгими. Курсанты были обязаны всё делать бегом. Утренний подъём – пять минут на одевание и заправку постелей, физзарядка, завтрак, занятия. При походах на стрельбище в холодное осеннее время, когда нужно было переходить мелкие речки, нам, чтобы закалялись, было запрещено после этого снимать ботинки и просушивать их. Так и ходили до отбоя с мокрыми ногами.

Если в мирное время курсанты обучались в училище два года, во время войны этот срок сократили до четырёх месяцев. Помню ещё, что постоянно хотелось есть и спать, и что вечером, когда курсанты были свободны от занятий, начал ходить в самоволку. Подвешивал себе на плечо противогаз и под видом дневального проходил у ворот училища мимо дежурного офицера и шёл к себе домой, делая вид, что иду дневалить на конюшню (наша артиллерия была на конной тяге). Дома наедался «от пуза» тем, что было, часика полтора-два спал и возвращался обратно.

Однажды попался. Офицер задержал меня на проходной и выяснил, что я был в самоволке, после чего меня на трое суток посадили на гауптвахту.

***

Через пять месяцев наш курс закончил училище. Большинству было присвоено звание «младший лейтенант», а некоторым и – «лейтенант». Происходило это на торжественной церемонии, которая состоялась на плацу, где было выстроено всё училище и в отдельном строю – мы – выпускники.

Исполняется гимн Советского Союза. Мы подходим к Знамени, принимаем воинскую присягу с торжественной клятвой, быть преданными нашей Родине, которая заканчивается словами: «Если я нарушу эту клятву, пусть меня постигнет всеобщее презрение и суровая кара Советского народа». После этих слов каждый из нас становится на колено и целует кончик знамени.

А дальше нас – окончивших училище направляют на третий и четвертый Украинские фронты, на Южный фронт и в Иран. Офицер зачитывает фамилии, указывая кого куда. В Иран направляются преимущественно грузинские ребята, и выглядит общее распределение примерно так: Котрикадзе – Иран, Иванов – Южный фронт, Кавтарадзе – Иран, Бурцев – третий Украинский фронт, Эристави – Иран, Шапошников – Южный фронт…

Такое распределение вызвало в строю дружный хохот. Видимо, родители местных выпускников сумели договориться с командованием училища.    

Через день рано утром нас построили в колонну, которая направилась в пригород Тбилиси, куда был подан товарняк для отправки на фронт. На станцию меня провожала мама. Когда раздалась команда: «По вагонам», обняла меня, поцеловала и заплакала.

Эшелон тронулся. Провожающие нас родные и любимые долго шли, а кто помоложе, и бежали потом вслед. Всё это время мы махали друг другу руками. Кто-то что-то кричал…. Потом, когда эшелон набрал ход, и провожающих уже не было видно, начали устраиваться на нарах.

Сначала мы прибыли в распоряжение штаба армии, который располагался в Ростове-на-Дону.  А через несколько дней группу из семи человек, в состав которой входил и я, направили в штаб 521-го истребительно-противотанкового полка, находившегося в это время в 60-ти километрах от города и в 10-ти километрах от переднего края – в отбитом у немцев селе Александровка.

Село уже представляло сплошное пепелище, поскольку у фашистов была «привычка» при отступлении сжигать населённые пункты.

Штаб полка располагался в кузове грузового газика, уткнувшегося в стенку котлована. Кузов крыт брезентом. Мы подходили к дверцам заднего борта машины, представлялись помощнику начальника штаба и вручали ему свои документы.

Когда пришёл начальник штаба и взобрался в машину, мы услышали оттуда раздраженный голос помощника: «Вот, товарищ майор, прислали детский сад, с ними навоюешь!». Майор выглянул из машины, внимательно осмотрел группу «детского сада» и улыбаясь сказал: «Ничего. Переживут 2-3 боя – сразу повзрослеют и станут настоящим мужчинами. Солдатами. Верю, что настоящими, хотя всё познается в бою». И, обращаясь к нам, добавил: «Приглядывайтесь к уже бывалым бойцам и учитесь у них. Это вам очень поможет. Если что неясно – не стесняйтесь спросить. Вам всегда объяснят. Вы теперь, как члены нашей семьи». И прежде, чем развести нас по батареям, приказал штабному писарю: «Передай повару, всех прибывших накормить».

Через час был готов завтрак, и мы с явным аппетитом набросились на пшённую кашу с тушёнкой.  Я обратил внимание, что повар поглядывает на нас с удовольствием. Когда миски опустели, а это произошло очень скоро, он улыбнулся и предложил добавки, посоветовав «есть от пуза». Уговаривать нас и повторять свое предложение ему не пришлось. Тут мы его «не подвели».

К вечеру нас развезли по подразделениям.

***

Май, июнь и половину июля мы находились во втором эшелоне обороны. Обстановка была спокойная. Лишь изредка позиции батареи обстреливала тяжелая артиллерия, или самолет-разведчик «Фокке-Вульф», за двойной фюзеляж, прозванный «рамой», лениво разворачивался и сбрасывал одну-две бомбы.

Два-три раза в неделю проводились политинформации, на которых в основном шла речь об обстановке на фронтах, о недавней победе в Сталинградской битве, о трудовых подвигах в тылу, где все трудоспособные люди оказывали неоценимую поддержку тем, кто с оружием отстаивал независимость страны. И всегда в конце – о скором и мощном наступлении нашей армии. Кроме того, политинформаторы рассказывали, что «Миус-фронт», как называли немцы свои позиции на реке Миус – это сильно укреплённый оборонительный рубеж шестой гитлеровской армии, которая получила приказ – удерживать его любой ценой, считая, что судьба Донбасса будет решаться именно здесь.

В свободное время мы читали фронтовые газеты, писали письма, играли в шашки, рассказывали анекдоты и пели песни под гармонь, подпевая нашему виртуозу-гармонисту. Несколько из этих песен я слышал тогда впервые и некоторые запомнил. Вот – одна из них:

Ты, наверно, спишь, моя Ирина,
И тебе, быть может, снится сон,
Как шумит донбасская равнина,
Как о берег хлещет тихий Дон.

Город наш сейчас окутан дымом,
Пулями прострелян летний сад,
Там – на нашей площади любимой
Виселицы черные стоят.

Там – за каждым домом смерть таится,
Там – на каждом камне, видна кровь.
Пусть же в месть святую обратится
Наша незабвенная любовь.

Семь утра, сегодня день чудесный,
Самолёт уходит в синеву,
Чтобы там – на полосе небесной
Бой вести за мирную страну.

И за Вовку нашего – за сына,
За тебя, мой городок родной,
За тебя, любимая Ирина,
Выступаю я на смертный бой.

После одной из таких песен ко мне обратился солдат: «Товарищ младший лейтенант, какую, по вашему мнению, казнь можно применить к Гитлеру после Победы?» Я предложил четвертовать его на Красной площади – на лобном месте. Но у солдата оказалось нечто более жестокое, по его мнению – заставить Гитлера выучить наизусть на древнееврейском языке «Капитал» К. Маркса. А, если не справится, то на той же Красной площади бить батогами по голой заднице до тех пор, пока не запоет гимн Советского Союза на мотив «Яблочка».

***

Через полтора месяца – 17-го июля я принял боевое крещение. После того, как комбат поставил личному составу боевую задачу, вечером к нам на батарею пришёл комсорг полка. Собрал комсомольцев, пригласил остальных солдат и сообщил: «Рано утром Южный фронт перейдет в наступление. Оборона у немцев глубоко эшелонированная. После Сталинградского разгрома немец отступать не хочет, и обороняться будет жестоко. Поэтому бой предстоит тяжелый. Батарее вместе с танками и пехотой приказано прорвать оборону. Опыт у нас есть. Главное – боевая сообразительность и взаимная выручка. После того, как наша 5-я ударная армия – армия прорыва взломает оборону, идущие за нами войска получат оперативный простор, чтобы гнать и уничтожать врага. А наша задача на этом будет выполнена. Сам я остаюсь в батарее».

Дальше он торжественно вручил двум молоденьким солдатам комсомольские билеты и подошел ко мне. Я представился, а он сказал: «Знаю, Вы комсомолец, и это Ваш первый бой. Старайтесь быть внимательным.  Дальше будет проще. Если позволит обстановка, я обязательно приду в Ваш взвод».

И вот – начинается. Ночью выехали вслед за танками 37-го танкового корпуса на исходный рубеж. Пути подхода к реке были прокопаны, переправы готовы. На подходе к переправе попали под огневой налёт. Бронетранспортеры встали. Солдаты разбежались.

Из этого первого своего пребывания под обстрелом помню, что был больше в недоумении, чем в испуге. Всё, что творилось вокруг меня, было непонятным. Я выпрыгнул из машины и хотел побежать к переправе. Но раздались новые разрывы, и пламя ослепило глаза. Свист, шипение осколков, скрежет, дым…

Я упал к гусенице машины, уткнувшись лицом в мягкую дорожную пыль. Потом меня кто-то позвал. Я пошёл на голос. Люди сидели в пехотинских ровиках. Я залез к ним. Рядом стоны и крики раненых. Вышло из строя семь человек. Двое из них были убиты…

Переправившись на правый берег Миуса, замаскировав машины и орудия, расположились в ровиках, ожидая действий нашей артиллерии и авиации, предваряющих наступление.

Ровно в 3-30 по сигналу красной и зелёной ракет артиллерия и легендарные «катюши» с закрытых огневых позиций начали обстрел переднего края немцев.  Постепенно увеличивая дальность, огневой вал приближался ко второй оборонительной линии. Появились наши бомбардировщики и штурмовики «Ил-2».

Минут через 30 по команде двинулись вперёд танки, за ними пехота и за ней – бронетранспортёры с пушками. Орудийные расчёты шли, «прижимаясь» к бортам бронетранспортёров. Танки двигались медленно, стреляя с коротких остановок и часто маневрируя: чуть отходили назад, а затем опять вперёд.

Первую траншею прошли без особого сопротивления. Остановились, решили окопаться. Но немец рядом: вдруг, слышу: «Младший лейтенант! Слева впереди их пушка палит по нашим танкам!». Смотрю в бинокль. Сквозь пыль и дым вижу – блеснул язычок огня и вслед раздался звук выстрела. В момент отцепили орудие. Командую: «К бою! Взрыватель осколочный! Беглым пять снарядов, огонь!». Но не успели зарядить, как рядом разорвался снаряд, и ранило подносчиков снарядов. Затем, после наших выстрелов увидели, как два немецких офицера пустились наутёк. Дали им вдогонку ещё два выстрела. Для пущей острастки. Да и сами чуть «разрядились».

Это мощное огневое наступление продолжалось один час.

Как я себя чувствовал, и было ли мне страшно? Да! Да! Да! Проклятый страх был. Начали предательски дрожать руки. Чтобы никто не заметил, я всё время старался что-то делать – чем-то занять руки. Сворачивал «козью ножку» и закуривал, прятал руки в карманы, ломал ветки кустарника, пытался что-то сказать смешное и сам начинал хохотать, вставал во весь рост и пытался заглянуть туда – в страшную бездну рвущихся снарядов. В общем, делал, как мне казалось, всё, чтобы спрятать от других, а тем более подчиненных, свой страх, или предательскую трусость.

Но всем было не до меня, и, к счастью, дрожание моих рук никто не заметил.

А вот некоторые другие мои действия всё же людям опытным в глаза бросились. После уничтожения той немецкой пушки, когда наступило относительное затишье, ко мне обратился заряжающий – бравый, здоровенный ефрейтор с пышными усами Митрофаненко. Он попросил разрешения отнять у меня минутку и сказал: «Я вот о чём хотел… Может быть, не стоило стрелять по этой пушке? Ведь немцы засекли наше орудие. Может, вечером, если доживем, сменим огневую? Иначе…». Вдруг, он неожиданно положил руку на мое плечо, и я услышал то, чего никак не ожидал: «Сынок, я все время наблюдаю за тобой. Не нужно так бесстрашничать. Кругом пули, осколки… Чего ты высовываешься, лезешь вперёд? Никому твоя гибель не нужна. Это ведь проще всего. А зачем ни за грош? Все прикрываются броней, а ты… Поверь, говорю, как родному сыну – будет глупо. Ты, сынок, извини меня, но не играй с огнём. Не играй в героя»».

Видно, почувствовав мое смущение, он обнял меня и добавил: «Ничего, нас никто не видит и не слышит. Подумай и поверь мне: ты здесь нужен живой. Да и не только здесь…».

К полудню, успев пройти лишь около десяти километров, мы ощутили   упорнейшее сопротивление. Немцы бросили в бой авиацию и танки. Начала активнее действовать их артиллерия. Мы стали нести ощутимые потери, и были вынуждены приостановить наступление.

Второе орудие моего взвода, открывшее огонь по немецкому танку, было разбито прямым попаданием снаряда. Пострадал весь орудийный расчёт: были раненые и убитые.

Вскоре появились немецкие бомбардировщики. Бронетранспортёр второго орудия загорелся. Взорвались бензобаки, горели ящики со снарядами. От разрывающихся гильз эти снаряды взлетали, как болванки. Во взводе остались – один бронетранспортёр с водителем, одно орудие и всего четыре человека.

Палит солнце. Жарко даже в тени. Хочется пить, а воды нет ни у кого. Впереди в лощине два наших танка. Там же залегла и пехота. Связь с командиром батареи потеряна. Стрельба с немецкой стороны продолжается. Изредка постреливают и наши танки… Впереди небольшая возвышенность, откуда немец просматривает наши позиции. Поэтому надо дождаться темноты, чтобы выяснить, где командный пункт.

Когда стало темнеть, нас обнаружил командир взвода управления. Он передал приказ командира батареи – оставаться на месте. За ночь окопаться, и только в случае контратаки открывать огонь. Объяснил, в какое место в 4 утра подъедет кухня.

***

За короткую летнюю ночь похоронили двух товарищей. Успели полностью оборудовать орудийный окоп, вырыть ровики для расчета и боеприпасов, отогнать в балочку, что чуть сзади, бронетранспортёр и окопать его.

Раненых и ещё двух убитых бойцов после моей убедительной просьбы взял санинструктор на санитарную машину танкистов, прибывшую за своими пострадавшими.

Следующий день до 12-ти было спокойно. А потом немецкий танк стал бить из укрытия по нашей огневой. Мы решили не отвечать, в надежде, что этот танк выдвинется вперед и подставит нам свой борт. Так и случилось. Танк выполз, чуть развернулся и перенёс огонь уже конкретно по укрытию нашего танка.

Ещё немного ждём, и танк подходит уже на дальность прямого выстрела. «Заряжай!» – командую и пригибаюсь к панораме. Тут слышу: «Товарищ младший лейтенант, позволь мне – у меня опыта больше». Это старшина Миронов – уже прошедший огонь и воду. Конечно, соглашаюсь. Уж очень хочется, чтобы этот танк «взлетел». Старшина смотрит в панораму. «Беру перекрестие чуть выше. После выстрела заряжай моментально» – это уже его слова. 

 А я вспоминаю, как вчера дрожали руки, и мне теперь так легко и радостно, что сегодня этого нет и в помине. Что я делаю свою работу. Именно работу. Ведь война – это та же работа. Только цена ошибки иная, чем в мирное время. И мне приятно, что теперь я это понимаю. И стараюсь сконцентрироваться на работе, чтобы не делать ошибок. 

Мы знаем, что с расстояния прямого выстрела – что-то около 800 метров, – если не поразить танк с первого, или второго выстрела, он наверняка сразу же уничтожит наше орудие. И вот старшина нажимает на спусковой крючок. Орудие подпрыгивает, выскакивает гильза. Тут же достаю второй снаряд. После второго выстрела из танка повалил дым. Еще выстрел. Танк делает пол оборота и уже полностью исчезает в клубах дыма.

А я во всю глотку ору: «Ура-а-а!» и иду от одного бойца к другому, пожимая им руки. С кем-то даже на радостях и обнимаюсь. Ведь это первая победа, участником которой я стал. Такое, как и первая любовь, не забывается.

На следующее утро мы обнаружили на немецкой стороне в кустах огневую точку – пулемёт. Его, очевидно, установили ночью и хорошо замаскировали ветками и травой. Но обнаружить пулемёт помогло то, что ветки во время стрельбы начинали колебаться. По пулемёту выпустили пять осколочных снарядов, и он «приказал долго жить».

***

В последующие дни артиллерийские налёты немцев усилились. Более активно стала действовать и их авиация. Во время одного из таких обстрелов рядом с ровиком разорвались несколько снарядов, и все, кто там находился, были оглушены взрывной волной. У некоторых из ушей и носа пошла кровь. У некоторых, в том числе и у меня минут на 30 пропал слух.

Во время следующего налёта тяжело ранили старшину Миронова. Мы разорвали две рубахи и обвязали большую рану с вываливающимися из живота внутренностями. Он, то терял сознание, то приходил в себя, стонал и просил пить. Вечером удалось остановить санитарную машину. Ехавший в ней офицер отказался взять раненого, мотивируя тем, что нет места.

Я остановил вторую машину, где в кабине был офицер-медик, который на мою просьбу довольно грубо ответил: «Вы из какой части? У вас есть своя санчасть и свои машины. А я еду за своими ранеными». Какая-то логика в его словах, конечно, была, но и наша ситуация не позволяла ждать. Наверное, поэтому я вцепился в дверцу кабины и продолжал его уже не просить, а умолять: Раненому нужна срочная помощь. Ранение настолько тяжелое, что в любой момент может умереть». Но офицер был неумолим. Он попытался закрыть дверцу, чтобы уехать.

И в этот момент, очевидно, нервы мои всего пережитого за эти сутки не выдержали, и я неожиданно для себя разрыдался. Думаю, это было неожиданным и для офицера. Но он понял мое состояние и что самое главное – важность моей просьбы, потому что сказал: «Грузи».

К сожалению, это не помогло. Примерно через месяц я узнаю, что в полк пришло извещение из санбата о смерти старшины Миронова. Светлая ему память.

***

Стояли жаркие знойные дни, насыщенные зловонием разлагающихся трупов, растворенные в приторном густом запахе полыни. 

Примерно через месяц – 18-го августа, войска Южного фронта под командованием генерала Ф.И. Толбухина перешли в наступление. Искусно организованный прорыв сделали 5-я ударная армия под командованием генерала В.Д. Цветкова и 2-я гвардейская армия под командованием генерала Г.Ф. Захарова. В результате ураганного огня пяти тысяч орудий и минометов, мощных ударов авиации и стремительной атаки пехоты и танков от обороны немцев не осталось и следа.

И когда я «листаю» свою память об этом, то нахожу там лишь рубежи рек и городов, где они пытались организовать оборону и остановить наше наступление. Это реки – Кальмиус, Мокрый Еланчик, Сухой Еланчик, Молочная и города – Мелитополь и Никополь, а также, Никопольский плацдарм.

Но война уже вступала в ту фазу, где успех немцам, ни в одном из этих мест не сопутствовал. Мы их гнали и гнали со всей накопившейся в нас злостью и яростью за содеянное на нашей земле – за утраты, которые они нам принесли. 

И мы, ещё вчера молоденькие курсанты, мало что успевшие до войны испытать, чувствовали, что как-то явно и резко повзрослели. Теперь я понимаю, что война – это отдельная жизнь, которая ставит тебя в такие положения, когда ты виден, как на рентгене. Наверное, поэтому фронтовая дружба – дружба особая. Она – на всю жизнь. И об этом очень точно сказал один из моих сверстников – поэт-фронтовик Александр Межиров:

На утрату нижется утрата,
Но такого позабыть нельзя.
Вечно живы в памяти ребята,
Фронтовые, кровные друзья.

К одному один. И каждый – лучше,
Каждый заправила и вожак.
Прикажи – поразгоняют тучи,
Прикажи – водою освежат.

Я люблю их больше всех на свете,
Потому что вместе нас прожег
Самый горький и суровый ветер –
Ветер отступающих дорог.

И еще за то, что наши роты
В петлях окружений, взаперти
Верили в крутые повороты,
Верили в обратные пути.
И мне трудно что-то к этому добавить.

ПИСЬМА С ФРОНТА И ЗАПИСИ ФРОНТОВОГО ДНЕВНИКА

Во время разговора одного из корреспондентов с Константином Симоновым, он спросил писателя, зачем тот работает над имевшимися в его архиве дневниками и письмами фронтовиков, чтобы издать эти материалы отдельной книгой, когда о событиях тех лет так много уже написано. Симонов ответил: «Воспоминаний о войне много не бывает, потому что каждый видел её по-своему и ощутил там что-то своё. И чем больше таких воспоминаний, тем полнее картина происходившего в те тяжелейшие для страны годы на фронте и в тылу».
Вот почему письма с фронта моего старшего товарища Валентина Николаевича Шапошникова его родителям, старшей сестре Жене, младшей – Юлии привожу здесь все и полностью. Привожу, также, несколько записей из его фронтового дневника, дополняющих фронтовую картину увиденного и испытанного им на войне.

К сожалению, привожу впервые.

Но таким письмам и дневниковым записям нет и никогда не будет срока давности.
Напротив, чем больше времени проходит с той поры сороковых, тем большую ценность приобретают дошедшие до нас такие весточки фронтовиков.

Но сначала привожу два его письма из тбилисского артиллерийского училища (ТАУ), где, как мы уже знаем, восемнадцатилетним юношей он проходил ускоренные курсы обучения перед отправкой на фронт.

P.S. Орфографию, пунктуацию и расположение строк привожу такими же, как в письмах, которые ему нередко приходилось писать  «на коленке» и в таких условиях, когда было не до литературной обработки. Но тем ценнее их первичность.

***
Здравствуйте, мама и папа!
Уже устроился, получил форму. Вчера начали заниматься. Много приходится работать физически. Иногда выходим ночью на работу, так что спать приходится иногда около двух часов. Будят около 7 утра и раньше.
Сейчас изучаем горные орудия, но большое время приходится проводить и в конюшнях на работе. Единственное время, которое могу потратить на себя – это сейчас: после обеда. В остальное же время – занятия.
Если захотите меня увидеть, приходите в училище от 6 часов вечера в субботу или в воскресенье. Если придёте, спросите 1-й дивизион, 1-й батареи. Мама, узнай уехал ли уже Рубик (сосед, друг детства – Г.Б.) или нет.
Валя.
19.8.1942 г.


***
Мама!!
Принеси, когда придёшь, чистый воротничок, кусочек мыла, войлок под пятки, белые нитки (письмо перед отправлением на фронт – Г.Б.)
Валя.
22.12.42 г.


***
Здравствуй Юлия!
За последние несколько дней получил от тебя 2-3 письма. Очень приятно.
Нахожусь всё там же. Днём, не высовывая головы, можно гулять по траншее, но очень жарко. Вечером, когда сядет солнце, гораздо прохладнее: оживают сады и виноградники. Но концертов и кино почему-то не показывают, даже эскимо на палочке здесь почему-то не продают!
Иногда прилетают «долгожданные» снаряды. Они разрываются иной раз очень близко. Ты спросила в своём письме: «Наверно, красиво, когда взмывают ракеты и разрываются снаряды?».  Не правда ли, как это «красиво»? Особенно в первое мгновение, когда на месте разорвавшегося снаряда из пыли и дыма получается симметричный узор. Или стереотрубу посмотреть на голых немцев, купающихся на лоне природы, ещё приятнее засадить туда пару «наипрекраснейших узоров» и наблюдать за их дикой паникой; воистину, красоты необычайной картина!
Говорят, что на втором фронте открылся Запад!? Неужели Черчилль сделал ход и объявил «шах» Гитлеру? Скоро сообщат – сделаем и «мат», будьте уверены!
Недавно прочёл книгу Дюма «Тайный заговор». Морган слишком великодушен, остальные герои – куклы, слепленные из потёртых, замасленных страниц толстой и интересной сказки. Бонапарт больше глуп, чем хитёр…
В моём блиндажике, перекрытом брёвнышками, завелись крысы; визжат, ссорятся, черти. Всё время сыплется сверху земля. Перед тем, как лечь спать, я беру автомат и простреливаю или выпускаю в потолок половину диска. Но от этого мало пользы. Эти твари бежали из деревни. Люди давно оттуда ушли, ну и крысы не так глупы. Немецкая артиллерия заставила их покинуть свои норы, они пришли к нам в окопы.
Не забудь прислать в следующем письме:

1. Стих Церетели «Сулико» (груз.). Можешь вырвать из моего учебника по грузинскому языку.
2. (Забыл, что): начался обстрел.

С приветом, Валя.   
14 мая 1943 г.


***
Здравствуйте дорогие мама и папа!
Сейчас я нахожусь на восточных отрогах Донбасса (кажется, в районе города Шахты). Сюда я прибыл вчера к вечеру; на эшелонах мы доехали до города Шахты, оттуда частью на машине, частью пешедралом добрались до местечка Шахта капитальная. Здесь находится отдел кадров; отсюда получил направление в часть. Следовательно, ещё несколько суток будем добираться до места. Чувствую я себя отлично, здоров.  Правда уже полмесяца не был в бане. Но ничего, доберусь до места, там наведу нужный туалет.
Шахты разрушены. Их взрывали по нескольку раз. Работы на них, конечно, не ведутся, да и нет рабочих рук. Посёлки же малонаселены. Подростки: девушки и парни частью насильно, частью добровольно увезены в Германию для того, чтобы «научиться работать, ознакомиться с европейской техникой и познать европейскую культуру» – так фальшивит фашистская листовка. Кроме того, немцами с одного посёлка Шахты капитальная были расстреляны, загнаны и завалены в шахтах несколько тысяч человек.
Все наши ребята разошлись по домам. Народ здесь исключительно гостеприимный, приняли нас как нельзя лучше. Сегодня к вечеру я, наверное, получив направление, отсюда выеду. Это письмо я хочу передать сопровождающему нас капитану, чтобы он занёс его к вам, так как почтой оно будет идти не менее двух-трёх месяцев, а вернее всего, вовсе не дойдёт. Связь пока налажена слабо – пассажирские и почтовые поезда не ходят. Железные дороги, станции и пути подвергаются частой бомбёжке.
Я вас хочу предупредить, что, возможно, я попаду в такую заварушку, откуда не будет возможности дать о себе известий по два-три месяца, а может быть, и долее. В некоторых местах письма вовсе не принимаются и не отправляются, приходится поручать их кому-нибудь, едущему на юг, но такого человека редко, когда встретишь. Только подъезжая к Ростову, я узнал, что едем дальше на север. Ростов проехали ночью, поезд стоял всего несколько минут, боясь бомбёжки. Я думал, что увижу в Ростове Юру. Однако, не пришлось.
Юлька, наверное, уже поправилась и чувствует себя хорошо, что очень приятно (Юлия болела сыпным тифом – Г.Б.). Как только узнаете мой обратный адрес, сейчас же пишите; не одно, а несколько писем, так как из трёх два всегда не дойдут. Обо мне не беспокойтесь. У меня всегда всё будет в порядке. Я всегда буду жив и здоров.
Целую всех, а маму с папой по три раза.
Не унывайте!
Ваш Валя.
20.5.43 г
Шахта капитальная.

P.S. Привет соседям!!!
Только что узнал, что направляюсь в Ростов.

***
Здравствуйте дорогие родные!
Вчера вечером получил письмо от папы. Долго что-то оно шло. Что написать о себе. Жив, конечно, здоров и проч., проч. в этом роде. В общем, воюем помаленьку, бьём фрицев. Немцы на нашем участке отступили. Это был сильно укреплённый район с инженерными оборудованиями. Кроме того, стоял на холме. Так что фрицу удобно было во всех отношениях. Траншеи полны убитым немцем, много оставлено военного снаряжения и проч. Сейчас мы несколько выдвинуты вперёд, справа от нас метрах в 100 четыре подбитых немецких танка. Я их сегодня с большим интересом осматривал. Вчера целый день просидел в наблюдательном пункте, вёл стрельбу по пехоте, танкам, батарее противника. Досталось фрицам от нас!! Если бы не наши «иваны», помогающие фрицам, то немцы, по-моему, давно бы побежали. Но ничего. Смерть изменникам, смерть фрицам!! Они, всё равно, скоро побегут. Богата сейчас наша техника. Вчера действовала наша авиация – так всё небо было покрыто нашими самолётами. Много орудий у нас, танков и проч. Я, кажется, начале письма писал о себе. Если хотите подробнее, пожалуйста. Впереди меня холм, за холмом ещё холм, а за тем ещё холм, а за тем холмом фриц. Он далеко от нас – километрах в двух, двух с половиной. (При прорыве я был в пятистах метрах от фрица). Сейчас есть время отдохнуть и поспать. Питание отличное; жирный борщ, сало свиное, американские и астраханские консервы, рисовая каша, грамм двести в день водочки и самое главное – это чай. Этак вечером хватанёшь чашек пять, и – добро.
На этом заканчиваю писать о себе. Ибо всё-таки лучше без подробностей. Мне писать, вновь их вспоминать неприятно; у вас тоже будет такое же чувство, если узнаете. И самое главное, боюсь, что аппетит пропадёт и у вас, и у меня надолго.
Получил вчера вечером письмо и от Рубика (сосед, одноклассник, друг детства – Г.Б.). Сейчас отвечу ему. Письмо будет такое же содержательное – есть время.
Извините за почерк. Он у меня всегда был кривой. А сейчас в особенности, когда пишешь на колене. В общем, не обращайте внимания на почерк и грамматические ошибки. Это чепуховина. Я, например, десять минут думал, как пишется слово «борщ»: где надо поставить мягкий знак – после «р», после «щ». Или вообще не надо. Вы не забудьте написать в письме правильно ли вам написал это слово. Всё-таки интересно, правильно ли у меня вышло. А то здесь вряд ли кто скажет его правильно сейчас.
Юлия с мамой, наверное, скоро будут дома (их послали на сельскохозяйственные работы в колхоз – Г.Б.). Я послал им одно письмо. Остальные буду посылать вам всем в Тбилиси.
Ну, до следующего письма.
С приветом, Валя.
2.7.43 г.

***
Здравствуйте дорогие мама, папа, Юлия и Женя!!!
Жив, по-прежнему я, здоров и проч., проч. в этом роде.
Нахожусь на сегодняшний день в украинской деревушке, красота которой необычайна. Это единственная деревушка, где нет ни одного спалённого дома. Успел только немец сжечь амбары с хлебом и скирды. Это всё чепуха в сравнении с другими его проделками. По приказу все деревни поджигает, скот угоняет вместе с молодыми девушками и парнями. Смотреть больно на немецкие проделки. Одна и та же деревенская панорама: сгоревшая хата, куча тыкв у колодца, да куча детишек у материнского подола.
Ладно, расскажу ещё кое-что и закончу на этом. Стояли мы как-то на опушке леса. Дай, думаю, пройдусь – может, кое-что попадётся. Взял двух разведчиков и пошёл. Около двух километров прошли. Уже хотели возвращаться, да тут вдруг откуда ни возьмись услышали слишком подозрительный шум. Остановились. Я взял бинокль и стал вглядываться в чащу. Вижу лезет по нашему направлению здоровенный немец. Глаза какие-то дикие, так и блестят. Ну, думаю, не видит нас, не уйдёт, живьём возьмём. Двое пошли в обход, а я начал ползти на него. На всякий случай вытащил из кобуры наган. Метров двадцать до него осталось, он вскочил и бежать. Метнулся за деревья. Выстрелил я, да не попал, а ему будто кто одно место горчицей намазал – ещё сильнее побежал. Гонялись за ним часа три. Лес густой, несколько раз из виду упускали. Поднимали трескотню из автоматов. Он же ехидный, как все фрицы, уходил всё дальше в чащу. Удалось всё же нам его окружить. Один из разведчиков дал из автомата короткой очередью, и он упал сражённый. Здоровый такой, красивый. Звука не издал. Пока несли его, измучились. Но недаром… Баранина была жирная, жирная. Эх, вкусно как было.
Это, разумеется, вам авансом написал на некоторое время вперёд.
Валя.
21.9. 43 г.

***
Дорогая Женя и все родные!
Письмо твоё от 6.10. 43г. получил вчера вечером. Очень рад, что вы все сейчас собрались дома (надеюсь, что там всё тихо и спокойно!!). Это хорошо, что ты думаешь ехать в Москву в Институт иностранных языков. Только надо, чтобы планы сбылись не во сне, а наяву. 15.10.43г. послал тебе 600 рублей. Ты, наверное, их уже получала. Папе также послал в два раза больше и в два раза раньше.
О Юре (друг детства – Г.Б.) пусть меньше всего родные беспокоятся. Он сейчас обучает новобранцев. Работает на должности помощника командира взвода. Связь с ним отличная.
Я сейчас нахожусь у самого синего моря. На место, где я нахожусь сейчас, мы приехали вчера, и вчера был нанесён здесь фрицу новый удар. Перерезана железная дорога, и мы на несколько километров продвинулись вперёд. Много приходилось биться здесь с фрицем: крепкая была у него оборона. Рвали её почти что месяц. Чудеса творила наша штурмовая авиация, наши «катюши», артиллеристы и др. А погодка в те дни стояла такая сопливая, сопливая. По дорогам летали вороны: надоело им мертвецов клевать. А с неба всё капает и капает. Ну и погодка! Едри же её мать.
26.10 43г
Валя.
Привет Бериевым, Стуруа (соседи – Г.Б.), Юриным тётям, дядям, отцу и матери.

***
Здравствуйте, дорогие папа, мама, Юлия и Женя!
Нахожусь я на сегодняшний день почти что у самого синего моря. Как вам известно, на нашем участке после упорных боёв немец вновь начал драпать. Движемся вперёд, следом за фрицем, проделывая в день по 20-30 километров. По дороге они оставили свои обозы, дохлых лошадей и фрицев. Как и раньше, в сёлах и деревнях нас встречают махая платочками тонкие «Марии», а усатые «Тарасы Бульбы» стоят кучками, прислонившись к хатам, поглаживая тощие спины своих баб. Сыновья их смотрят исподлобья как-то хмуро и удивлённо.
Погодка последние дни стояла тёплая-растёплая. Правда, утречком морозец бывал этак несколько градусов. Если в полях попадается стог соломы, то всё в порядке – даже и согреться можно будет. Иногда же приходится ночью и гимнастикой заниматься! Неприятно, но зато полезно. Ничего не поделаешь. Юрка (сосед, одноклассник, друг детства – Г.Б.), также, как и я, жив и здоров. Ничего, всё переживём.
Писем от вас долго-долго не получал. Почтальоны ведь за спиной, а мы впереди. Вот и играем «в ловитки». Скоро, наверное, почта придёт.
Ну, всего хорошего. До следующего письма.
31.10.43.г.
В письме есть продолжение – Г.Б.
Сегодня утром мы поехали в село в баню. Село было в пяти километрах от нас. Баня была хорошая, жаркая, парная. Переменили верхнее и нижнее бельё. На несколько дней от вшей избавились. Когда приехал из бани, получил письмо от Юлии от 13.10. 43.г. Поздравляю Юлию с Днём рождения. Нашей балерине, как подарок, посылаю 800 рублей.
Сегодня днём делать нечего. Сидим у костра и варим мясо. У костра сидим часто, потому что холодно. И сейчас я сижу у костра и дописываю вчерашнее письмо. Сегодня день стоим на месте. Завтра снова вперёд и вперёд. Километров на 6-10 отстали от немца. Его догнать надо!
Поздравляю всех с Годовщиной Великого Октября!
Валя.
1.11. 43 г.
И дальше ещё дописано – Г.Б.
Сейчас читаю я интересную книжку Эрнеста Хемингуэя «Прощай оружие». Книга попала случайно. Она очень интересная. А сейчас, может быть, и не очень.
Наконец, посылаю вам письмо.
Числа 2-го получил письмо от Жени.
Валя.
5.11 43 г.

***
Здравствуйте дорогие папа и мама!
Я по-прежнему жив и здоров. В последнее время писем вам не посылал только лишь потому, что находился в другом месте, и связь с почтой только что устанавливается. От вас также не получаю писем. Последнее было от Жени месяц с лишним назад. В скором времени всё это должно наладиться. Письма же мои в зимний период будут приходить реже, чем раньше. НИЧЕГО! На днях, наверное, получу от вас целую пачку писем.
Стоим мы сейчас у одной деревушки. Немец её обстреливает самым безжалостным образом, и она постепенно превращается в груду развалин. На одном месте приходится мало стоять, где немецкие танки, там и мы. Живём по полям в наскоро вырытых землянках. В тёплом обмундировании можно зимовать, а вот со вшами труднее бороться, чем с холодом.
Как же идут дела на вашем «фронте». Все ли здоровы? Пишите чаще.
Поздравляю с Новым годом всех и целую, Валя.
5. 12. 43 г.

***
Добрый день Женя и Юлия!
Наконец сразу получил пять писем – и от папы, и от вас двоих, от Юры и от Рубика (друзья детства Валентина Николаевича – Г.Б.): «Не пиши таких коротких писем, болтай на все лады» – пишет в письме Юлия.
Попробуй напиши побольше, так, пожалуй, если не руку, пальцы потеряешь! Только начал писать письмо, руки уже закоченели. У нас здесь выпал снежок и морозно стало. Лежу в землянке, у входа откинута палатка для света, потому и холодно. Ну, а раз пальцы перестанут работать, как писать будешь? Заканчивать надо. Весной подробнее буду писать. Вам надо писать побольше, за письменным столом и в тепле. Покушать лобио с чесноком и писать. Оно, наверное, очень вкусное, да ещё с разными травами. Вкуснее пшёнки.
Всего хорошего. С приветом, Валя.
15 декабрь, 43 г.

***
Здравствуйте дорогие мама и папа!
Только вчера вечером получил все письма, которые шли ко мне около двух месяцев. И вы от меня такое же время, видимо, не получали писем. И чего было беспокоиться! Это не последний случай. Письма могут задерживаться по многим причинам. Получил же сегодня из дома три письма. Да все маленькие, коротенькие… Пишите, какая у вас жизнь в тылу.
Нахожусь я на прежней должности командира взвода. Наша часть специально предназначена для борьбы с немецкими танками. Стоим сейчас в поле у фрица под носом. Зимуем в землянках сырых – по два-три человека в яме: надышишь и тепло. Я уже забыл про комнату, кровать, стол, тюфяк и пр. Если под боком кусок соломы есть – хорошо. Я ещё молодой фронтовик, а кто третий год? Я переношу всё это более-менее легко, а кой-кому труднее. Конечно, это всё неважно.
С нетерпением жду того дня, когда наша армия с армиями союзников пойдёт в решающее наступление на немца. Хватит с ним дурочку валять.
Я бы хотел, чтоб вы узнали о Коле Скляревели (приятель детства Валентина Николаевича – Г.Б.).
Всего хорошего. Целую. С приветом, Валя
15.12.43 г.

***
Здравствуй, дорогая Женя!
Письмо твоё от 30.10.43 г. получил. Как я сейчас живу-поживаю, как мои дела тебе известно из недавно полученных писем. Некоторое время не посылал вам писем, скорее здесь была виновата почта, чем бои с фрицевскими танками. Сейчас на нашем участке временное затишье. Затишье перед большим наступлением. Стоим мы (три слова вымарано военной цензурой – Г.Б.), до него километров восемнадцать. Фрицу очень невыгодно уходить с этого кусочка земли, так как он этим плацдармом прикрывает подступы к одному городу, стоящему на той (два слова вымараны военной цензурой – Г.Б.). Мы и будем, наверное, идти на этот город.
Из твоих писем, ранее присланных, узнал я, что у тебя возникли планы будущего. Что ж, теперь остаётся самое главное и трудное. Это добиться того, что намечено в планах. Если серьёзно думаешь поехать в Москву учиться, это разумеется очень и очень хорошо, но не все желания легко исполняются. Конечно, это зависит, быть может, больше от самого человека, от его действий, от проявления энергии. Короче говоря, здесь борьба с различными трудностями жизни. Кто их преодолеет, тот – победитель! И проч., и проч. (– ещё страница подобного и тебе известного). Вспомни «Жана-Кристофа» Р.Роллана.
Я же в денежном отношении смогу поддержать тебя, ежели, разумеется, жив буду. Так что на это можешь надеяться.
Вчера вечером получил письма – от мамы и два от Юры (сосед, друг детства – Г.Б.). Боже ж ты мой! И чего столько волноваться?! Совершенно зря.
Передай привет Нине Кольцовой и Поле Львовой (общие знакомые – Г.Б.).     
С приветом, Валя.
17.12.43г.

***
Здравствуй дорогая Юлия!
Вчера получил от тебя письмо, не помню за какое число. Старенькое оно, конечно! Завтра утром я уезжаю на батарею. Хватит болеть! Поправился я уже. Через каждые три дня обещал быть на батарее. В общем, кормил своих начальников «завтраками». Наконец, позвонили из штаба. Сегодня всё-таки поехать не смог.
Живёт здесь весёлое офицерьё: техники, интенданты и проч. Тыловики. Двое замечательно играют на гитаре. Один из них поёт прекрасные песни: вроде «Землянка», «Ирина», «Соловушка». Эх, как красиво звучит гитара и голос: «Есть одна хорошая, / Песня о соловушке. / Песня панихидная / О моей головушке…». Красота! Если бы вы знали мотив!
Только что ты получила моё письмо. И Рубик (сосед, друг детства – Г.Б.), наверное, только что получил. Я ему написал то же самое. Только подробнее. Поэтому к Рубику бегать за письмом необязательно! Плохая непростительная привычка. Ничего, Бог простит, и я прощаю.
Короче говоря – всего хорошего.
С приветом, Валя.
26 январь, 44 г.

***
Добрый день дорогая мама!!
Получил от тебя письмо. Больше чем странное и совершенно непонятное для меня. В нём ты пишешь о письме, полученном из Мелитополя на имя папы. Читая его, я, наверное, походил на идиота! Кто мог выкинуть подобную штуку?! Ты, наверное, поверила письму, так как в своём письме прочла мне на целый лист морали. Я не ребёнок. Если что-нибудь подобное было бы, я бы не скрыл от вас. Мне обидно. Обидно не потому, что какая-то там сволочь выкинула номер, а потому, что какое-то неверие с твоей стороны, точно я обманываю тебя.
Всё время в боях, в землянках, часто уставший, давно без бани, вот каков был путь от Миуса и до Днепра. Суровые бои с танками под Мелитополем, на его окраинах. Города я даже не видел, так как в центре его не воевал. Я же не интендант. Где орудия, там и я – рядом с солдатом, в такой же шинели, такой же грязный, ночуем на одной соломе, под пулями и снарядами дерусь с танками. Знай, что у меня нет времени на подобное! Ещё раз говорю, если что-нибудь было бы, я бы написал вам.
Когда я показал твоё письмо капитану, он сказал, что это мог выкинуть никто иной, как один из наших интендантов, бывающих часто в Мелитополе. Главное, это не первый случай в полку. Подобное было с одним младшим лейтенантом. Писать больше об этом не буду. Пришлите мне адрес пострадавшей от мерзавца.
Нахожусь на Днепре. По-старому бьём фрица.
С приветом, Валя.
16.2.44 г.
Несколько дней назад выслал 500 рублей.

***
Здравствуйте дорогие мама и папа!
Нахожусь на Днепре. Местность низкая, болотистая, лесистая. Природа красивая. Несколько дней идёт снег, мороз, ветер, пурга. Рядом «ревёт и стонет» Днепр. Земляночка обширная. Перекрыта лесом. Стены грязные, под ногами лужи, в середине печка, в печке огонь, в огне дрова, в дровах вода – они шипят и плохо горят. Ничего. И в холодной землянке иногда жарко бывает!
На днях получил письмо от Юлии. Учит меня балетному искусству.
С приветом, Валя.
19.2.44 г.

***
Здравствуйте дорогие родные!
По-прежнему я жив-здоров. Как известно, гоним фрицевское стадо на запад. С письмами сейчас трудновато. От вас месяц ничего не получаю. Так что не беспокойтесь. А в остальном, всё в порядке, всё хорошо.
На днях папе выслал 500 рублей.
Будьте здоровы!
С приветом, Валя.
19.3.44 г.

***
Здравствуйте, дорогие родные!
Вчера я выехал из города, где провёл несколько дней. Город больше чем замечательный. Мне лично, он понравился гораздо больше, чем Тбилиси. Погода стояла весенняя, тёплая, солнечная – весёлая. К тому же жил я на третьем этаже и спал на кровати. Это было лучшее.
В городе были приятные кисленькие конфеты, папиросы, сигары – румынские и немецкие. Мы курили, гуляли по городу и иногда пили вино. Здесь для нашей части был праздник, так как она получила заслуженное в боях Красное Знамя.
Посылаю вам фотокарточку. Снимался с боевыми товарищами.
Фото неважное, но дорогое для меня, как память.
С приветом дорогие!!! Валя.
Одесса.
16 апрель, 1944 г.
Поздравляю Женю с Днём рождения, при первой возможности высылаю 1000 рублей.

***
Здравствуйте, дорогие родные!!
Я, разумеется, жив и здоров.
Одно плохо: писем от вас не получаю, поэтому я не в курсе вашей жизни.
Скоро будем бить румонэшти. «Изучаю» румынский язык – два слова уже знаю: лапти – это на русском «молоко», апа – это «хлеб».
Вчера удалось сняться у «сапожника» – карточки получились неважные. Но неважно, что они получились неважные – на фронте лучше не снимают.
Посылаю парочку моих физиономий.
Будьте здоровы и спокойны.
У меня полный порядок.
Валя.
18.4. 44 г.

***
Добрый день, Юлия!
Только что получил штук восемь старых писем. Все они от тебя и от мамы. Ты знаешь, где я сейчас нахожусь, между прочим противная страна. Здесь всякой пакости в избытке: спекуляции, махинации, публичные дома, болезни и т.п. Если приезжаешь в Бухарест на машине, обступающие тебя личности предлагают миллионы лей за машину. Предлагают, упрашивают, навязывают – всё можно достать и только за десятки и сотни тысяч лей. Противная цыганщина!!! Глупцы некоторые из наших сейчас жалеют: дескать, можно было на фронте достать ценности и прочее. Ну, а я пока что рад, кажется, что голова на плечах цела.
Дата письма не помечена – Г.Б.

***
А это из дневника записной книжки: Днестр, Чобручи, 6 мая, 44 г.
Здесь же на берегу реки на огородах работают крестьяне: женщины и старики. Одеты они бедно, слишком поношенные платья, в заплатках, ходят босые. Обрабатывают поля слишком примитивно – вручную и на лошадях. Но плодородная земля даёт высокий урожай этим труженикам чернозёма. Не хочу говорить об их культуре, уме и прочем, наверное, в этом они нисколько не отличаются от наших русских крестьян.
В 200 шагах от реки заняла боевой порядок наша батарея. Во время наступления мы поддерживаем пехоту по возможности всей мощностью своего огня. Немец за рекой на довольно выгодном рубеже. Он занимает оборону по холму, тянущемуся по течению реки. Атаки наших некрупных сил немцем отбиваются.
За последние дни на передовой царит тишина, изредка прерываемая пулемётной очередью или орудийным выстрелом. По всей вероятности, идёт перегруппировка сил. Может быть, через неделю или через две последует удар по немецко-румынскому зверю, и погоним его к собственному логовищу.

***
И дальше из дневника от 21 мая – 3 июня, 44 г.
Там, где Днестр круто сворачивает на запад и течёт километров 15 в зелени прибрежных садов, и затем овально поворачивает на восток, описывая точно сверкающей ртутью спокойных вод чуть суженную подкову своей излучины, там рощи величественно покачивают распустившиеся ветви в нестройный такт собственной песни.
Сегодня на этом полуостровке идут упорные, беспощадные (из-за упорства и стойкости обеих сторон) бои.
Наступление началось 14 мая в 3 часа утра. Предварительно наши две батареи были выдвинуты к немецкой передовой на дальность прямого выстрела. К началу артподготовки подошло до 10 наших танков. Артиллерийское наступление продолжалось не более 10 минут. После этого поднялась пехота и с дружным криком «Ура!» устремилась на немецкие траншеи. Пошли танки. На минуту заговорил немецкий пулемёт. Испуганный немец выпустил несколько ракет. После непродолжительного боя оборона немцев была прорвана. Мы поддерживаем 124-й стрелковый полк 34-го гвардейского стрелкового корпуса.
С рассветом наша батарея, имеющая задачу поддерживать пехоту огнём и колёсами выехала в заданном направлении.
Это наступление явилось для немца совершенно неожиданным. Не имея на этом участке достаточно пехоты и артиллерии, противник вызвал крупное соединение авиации.
Надо сказать, что начальному успеху наших войск содействовал манёвр танков с десантом. Высаженная в тылу пехота способствовала быстрому продвижению остальных войск, а также, вводила в замешательство отступающего противника, ставя перед ним угрозу окружения.
Наши бронетранспортёры двигались первыми за пехотой и танками. Через часа 2 в воздухе появилась авиация противника. Летя низко над землёй, лётчики выискивали цель, а затем подвергали её огневой атаке, и улетали только лишь при её уничтожении.
Капитан на первой машине уехал вперёд. Мне пришлось отстать из-за груза, оставленного нам танкистами. Не отъехали мы и 2-х километров от села, как полетели мессеры. Машины подъехали к краю дороги и стали. Расчёты разбежались, часть залезла под стоявшие невдалеке танки, часть легла в ещё свежие воронки. Мы всё время наблюдали за действиями самолётов. Они поочерёдно опускались, обстреливая из пулемётов, и вновь набирали высоту.
Я с шофёром 22-летним армянином лежал в придорожной канаве.
Вдруг, в том направлении, где стояли бронетранспортёры, начал клубами подниматься дым.
Самолёты ушли от цели. Когда прибежали к машинам, то увидели следующее: огонь охватил передок с 6-ю ящиками со снарядами и перебросился в кузов машины; загорелись вещи расчёта.
Тот, кто был посмелей, бросился в кузов. Несколько смельчаков, вооружившись лопатами или просто кольями, орудуя, стаскивали обуглившиеся в пламени ящики. Накалившиеся снаряды рвались всё чаще и чаще.
Мы отцепили орудия, сбросили с машины и передка горевшее. Забросали землёй, расставили машины в зелени сада и замаскировали их.
В во воздухе появлялись всё новые и новые партии «хищников». Одни заходили со стороны солнца, вытягиваясь в одну линию и, круто пикируя, сбрасывали на цель тонны рвущегося металла. Другие летели низко над землёй, делая развороты то в одну, то в другую стороны, выискивая цель, и поочерёдно обстреливая её из пулемётов, предварительно заходя в полупике, и сбрасывая в каждом заходе по одной-две бомбы.
На дороге показался капитан. Он шёл к нам. Я рассказал ему про случившееся, а там, откуда он шёл, дела были ещё хуже: бомба упала рядом с бронетранспортёром, осколками поубивало несколько человек, все машины вышли из строя.

***
И на следующий день – 4 июня, 1944 г. из того же дневника
После7-дневных боёв в излучине Днестра.
Мы отошли, казалось, на отдых. Из штаба пришёл распорядок дня, проводились занятия и т. д. В этих условиях мы прожили дней пять. А 2-го вечером совершенно неожиданно был получен приказ о занятии боевого порядка на Северо-Западной окраине села Дороцкое, то есть, в самом «аппендиците» – как называют бойцы эту излучину Днестра.
Вчера вечером мы выдвинулись вперёд ещё на метров 500, рядом с пехотинскими траншеями. Противник просматривал эту местность, как на ладони. Орудия тщательно замаскировали, а люди сидят в траншее.
Делать нечего, книг нет, ожидание надоело.
Жалко, несколько книг вместе с прочими вещами сгорели в последних боях вместе с бронетранспортёром. Кроме этого, сгорели тогда же несколько записных книжек. Очень жалко! Записи вёл с Ростова и до Днестра. Что осталось в памяти, то когда-нибудь запишу.
Да будет так!
«Аппендицит»

***
Запись из дневника от 10 января, 1945 г.
В прошлом году с 19 ноября по 5 февраля «сидели» под высотой 73.0 за Днепром. Это время, несмотря на то, что пережито, остаётся в памяти как одно из самых тяжёлых переживаний.

***
Запись из дневника от 15 февраля, 1945 г.
Потеряли батарею. Сейчас находимся в тылах полка, в ожидании новой мат. части. Я всё болею, никак не вылечусь. На дворе запахло весной. Февральская грязь наводняет дороги. Венгрия, как человек без рук и ног.

И вновь возвращаемся к письмам родным.

***
Добрый день, дорогие мама и папа!
Наконец-то впервые за два месяца получил от вас по одному письму. Папа опять упрекает меня в том, что я редко пишу домой, мама тоже самое – волнуется. Просит подробно рассказывать про моё житьё-бытьё.
Живу я по-старому – в полном довольстве. Нужды ни в чём нет. Сейчас после боёв нахожусь на отдыхе. Весна в этом году прохладная и дождливая. Спим в вырытых землянках. Каждый день провожу занятия с бойцами. Времени свободного нет.
Сообщаю о Толе Утургаури (приятель детства – Г.Б.). Он по-прежнему служит в другой батарее. Жив и здоров. Писем не писал по той же причине, что и я.
Буду рад, если папа устроится в какой-нибудь колхоз. Наверное, легче пойдёт жизнь. Конечно, я уверен, лучше этой работы сейчас вряд ли что-то можно найти.
Пишите почаще. Будьте здоровы.
Папа, передай привет дедушке и дяде Володе.
Найдите Алика (приятель детства – Г.Б.)
28 май, 1944г.
Валя.

***
Здравствуй, Женя!
За последние дни получил от тебя пару писем. Одно из них запоздавшее за 11 марта. Быть может, ты уже уехала в Москву.
Сейчас стоим от передовой километров за 8-10, занимаемся, отдыхаем. Весна в этом году дождливая, холодная. Иной раз целыми сутками льёт дождь с ветром. Жалко, что нет ни одной книги. Бывшие у меня в машине сгорели в недавних боях.
В общем дела идут хорошо, и всё, как всегда, в порядке.
Желаю, чтоб твои мечты и планы воплотились в действительность.
С приветом, Валя.
29. 5. 44 г
Высылаю тебе переводом 800 рублей. 

***
Дорогой папа!
Недавно получил от тебя письмо от 10 мая.
В настоящее время мы находимся на отдыхе. Правда, ежедневно занимаемся по шесть часов… Стоим в чистом поле. Рядом ни деревца, ни кустика. Погода же летняя, жаркая и знойная.
Из письма Рубика я узнал, что Юра, также, как и я, брал Николаев, Одессу. Писем же от Юры давно не получал по той же причине, что и от вас. В настоящее время, когда почта наладилась, думаю, получить от Юры письмо. Сейчас я ему не пишу, так как не знаю его нового адреса.
Передай привет всем нашим близким.
Из Юлиного запоздалого письма я узнал, что ты болел. Как сейчас твоё здоровье? Пиши подробнее.
Мама с Юлией быть может уже уехали работать в колхоз?
Посылаю тебе фотокарточку. Снимался 27 мая для парт. документов.
Крепко обнимаю тебя. Валя.
21 июнь 1944 г.

***
Добрый день Рубик и Жора (друзья детства, соседи по дому – Г.Б.)!
Получил, Рубен, от тебя письмо с припиской: «от Жоры». Воображаю, как у вас, должно быть, нескучно проходит время. Жора, как и при мне, наверное, «поддерживает дух» анекдотами и прочими шутками.
Пишите, рассказывайте мне почаще: у вас, наверное, есть новости.
Как живёт наш добрый и старый Тбилиси?
Как остальные товарищи, и как ваши личные дела?
Мне о себе рассказывать абсолютно нечего. Какие могут быть новости в обороне? Целый день провожу с книгой в руках. А ночью спать, как и сейчас, не хочется. Сейчас начнёт рассветать. Приехала кухня. Немец застрочил бешено из пулемётов, наверное, славяне котелками загремели.
С приветом к товарищам, разумеется, и к Ноночке (общая знакомая – Г.Б.).
Валя.
18 июля 1944 г.

***
Добрый день, дорогие папа, мама, Юлия, Женя!!
Несколько дней уже нахожусь в Болгарии.
После Румынии, эта маленькая страна произвела на всех нас очень приятное впечатление. В Румынии чувствовалось, что это наши недавние враги. Как только пересекли границу, стало резко заметна разница в людях. Здесь приветствовали нас исключительно радостно, точь-в точь, как на Украине.
Некоторым из нас пришлось побеседовать со здешними коммунистами, которые с приходом Советских войск были выпущены из тюрем. В одном небольшом городке – Добриче политических заключённых было более 5000. Несмотря на то, что они сидели в тюрьмах, они держали связь с нелегальщиками – товарищами, которые по радио были связаны с Москвой. Удивительно, насколько здешние коммунисты развиты в политическом отношении, видно, что они работали не над одним трудом Маркса, Энгельса и др. «У нас восемьдесят процентов населения хотят советской власти, включая сюда всех рабочих» – говорят они.    
Многие их слова, как и русские, одинакового значения.
В общем, народ приветливый, развитый – вот в этом их отличие от румын.
Пришлось встретиться с одним белогвардейцем, русским офицером, бежавшим из России в 20-м году. «Я – говорит он – был во всех европейских странах и остановился в Болгарии только потому, что она больше всех походит на нашу Русь. Эх, Россия-матушка, – говорит он – выйдешь в поле, так, действительно, поле, – конца-края не видно, или в Кавказских горах – действительно горы, и им конца-края не видно …». И этот пожилой человек вдруг зарыдал.
Писем от вас давно не получал. Наверное, и вам они стали приходить реже. Это в связи с быстрым нашим продвижением, ничего не поделаешь!
С приветом, Валя.
10 августа 1944 г.

***
Здравствуйте дорогие папа, мама, Юлия и Женя!
Нахожусь сейчас недалеко от Прута.
Несколько дней назад был в Кишинёве, мы его брали. Население в Бессарабии слишком бедное и напуганное. На все вопросы отвечает: «ништи руссешти», то есть: «по-русски ни черта не понимаю».
Трудноватые дни боёв прошли, сейчас готовимся к большим маршам.
Если не будете получать некоторое время писем от меня, – знайте, что нет возможности.
У меня всё в порядке, – ни в чём не нуждаюсь.
Будьте здоровы!!
С приветом, Валя.
Поздравляю Юлию с Днём Рождения.
27 август, 1944 г.

***
Здравствуй, дорогая Женя!
Много дней как я нахожусь в Сербии. Действуем мы в основном с сербскими партизанами и частями болгарского корпуса. Недавно нами был очищен от фрицев город Ниш. Не хватает слов, чтобы выразить, какой замечательный народ сербы. Несмотря на то, что немцы ввели в стране жестокий режим истребления сербов, вся молодёжь ушла в горы. Очень много в партизанских отрядах девушек по 18-20 лет. Одеты они в мужской костюм с немецкой винтовкой, а на плечи и пояс намотаны патронные ленты.
Перед каждым населённым пунктом нас встречала огромная толпа людей с венками, букетами, различными подарками вроде полотенец, вязаных широких поясов, носков… Подносили водку, вина, виноград…
Наши машины были перегружены людьми, пить было строго запрещено. Всё равно букеты цветов сыпались нам на головы, а корзины с виноградом опрокидывались в кузов под ноги – несмотря на наш решительный протест. Провожали и встречали возгласами: «Живе Руссия!» и «Ура!»
Несмотря на то, что мы двигались вместе с болгарскими частями, на них не было обращено ни малейшего внимания со стороны населения. Ведь они недавние враги сербов. По рассказам многих они творили столько же зла, сколько и немцы. Так же расстреливали семьи партизан, так же, как и немцы сжигали сёла и т. п.
Мне удалось встретиться с самыми различными людьми, с молодым сербским священником, который отлично знал не только русский язык и русскую литературу, но и труды наших вождей.
Я был очень удивлён, когда молодой парень-партизан начал декламировать довольно чисто по-русски: «Над седой равниной моря /Ветер тучи разгоняет», Горького. Он читал не только Горького, знает Тургенева, Льва Толстого и других.
Однажды собрались мы – несколько офицеров, пили вино. Кто-то пригласил партизана, только что вернувшегося домой, с девятилетним сыном. Мальчик замечательно играл на аккордеоне. Они спели чудесную сербскую песню. Вдруг неожиданно для нас послышались мотивы русской песни из кинофильма «Волга-Волга». Все были удивлены, охватил всех восторг, радость. Многие не выдержали и… заплакали. Мальчик исполнял самые различные русские песни: и «Степана Разина», и «По долинам и по взгорьям» и др.
В городе нами были отбиты у немца огромные продовольственные склады. Тонны сахара, масла, риса, вина и многое другое. Главное, мы теперь обеспечены сигаретами и сигарами.
Всех крепко целую, с приветом, Валя
16 октября 1944г.
 Только вот не знаю, когда отправлю это письмо. Почта сейчас далеко от нас.

***
Здравствуйте, дорогие папа, мама, Юлия и Женя!!!
Нахожусь сейчас я почти что в Юго-Западной Венгрии.
Недавно пришлось мне побыть несколько дней в одном русском селе. Старики – прадеды лет 200 назад пришли сюда из России. Живут они точно так, как мы сейчас думаем, читаем, видим в кино ту жизнь – какая была лет 100 назад в России. То есть, я хочу сказать: те же обычаи у людей, одеты они, как в старину одевались у нас на Руси. По утрам слышен приятный и как будто бы знакомый колокольный звон нескольких церквей. Все они от мала до велика исключительно верующий народ: скромный, девушки просты и очень стеснительны.
Вообще, здесь чувствуется, что мы находимся не в своём краю: крыши домов слишком круты и высоки, улицы в деревнях широки, чисты и обсажены в 2-3 ряда деревьями. Колокольни церквей слишком высоки и без куполов, зубчатообразные стены и пирамидообразные крыши (готический стиль).
А не так давно я был в одном немецком селе. Население его всё бежало с отступающими немцами. Они оставили всё (кроме телег и коней): скот, домашнюю утварь и т.д.
Все они, разумеется, являлись господами. Большинство домов были отделаны так шикарно, чего никогда в жизни я не видел. Наружный вид этих деревенских «домишек» был отделан мрамором. Различная скульптура, живопись украшали стены (не говоря о внутренней обстановке).
Поздравляю вас всех с праздником.
С приветом, Валя.
7 ноября 1944 г.

***
Здравствуй, дорогая Женя!
Нахожусь я сейчас на Дунае. По ту сторону сидит немец и венгры, по эту – русский Иван. Стоим сейчас на окраине одного немецкого городка в Венгрии. Большинство жителей его бежало. Те, кто остались, дрожат перед каждым русским. Вообще же здесь очень даже пахнет заграницей: и постройка домов, и улицы, и одежда людей, и обычаи их, их аккуратность и порядок, короткие юбочки молодых фрау или цилиндры фрицев разных возрастов. Всё это совсем не наше – не русское, не как у нас.
Подробно писать не хочется, ибо надоело.
Писем давно не получал.
С приветом, Валя.
14 ноябрь, 1944г.

***
Здравствуй, дорогая мама!
Нахожусь сейчас в северо-западной Югославии, почти что на границе с Венгрией. Население здешнее почти что всё или немцы, или венгры. Стоим сейчас на окраине одного небольшого городка. Живём в домах выселенных немцев (их выселили, потому что эта окраина беспощадно обстреливается немцем из артиллерии). Здесь же стоит наша батарея. Последние дни мы очень много посылаем «гостинцев» немцу, расширяя плацдарм на берегу Дуная.
Все мои дела идут отличным образом. Здоров, ни в чём не нуждаюсь за исключением одного – давно не получал писем и не мог выслать денег, так как не получал их более двух месяцев.
В свободное время читаю найденный где-то роман Достоевского «Преступление и наказание».
Мама, пиши обязательно, как вы сейчас живёте.
Всех целую. С приветом, Валя.
16 ноябрь, 44.г.

***
Здравствуйте дорогие папа, мама Юлия и Женя!
От Жени и Юли получил пару писем про американское кино и стихи. Нахожусь всё там же в Венгрии, недалеко от Будапешта. Бьём фрица, продвигаемся вперёд.
С приветом, Валя.
4 январь, 45 г.
Пишите почаще. Ей Богу – скучно!

***
Здравствуй, дорогая Юлька!
Письмо от тебя получил за 19.11 44 г. Отвечаю на письмо твоё. Если придётся увидеть тебя, то за уши тебя отдеру очень (несчастные и глупые вы – ты и Женя, если у вас до сих пор процветает режим «допетровских времён», как ты мне писала). Жить не умеете, почитайте лучше Чехова.
Ты меня спрашиваешь про Утургаури (друг детства – Г.Б.)?  В последних боях с фрицевскими танками он был тяжело ранен и отправлен в госпиталь. Он просил лично меня, чтобы не узнала об этом мама его. Ты поняла? Если ты первая прочтёшь письмо, то и маме нашей не показывай. Дома жить не умеешь, о фронте мечтаешь и о фронте ничего не представляешь. «Жалко!!!» Эх, если бы ты хоть немного представляла, как здесь люди русские дерутся и как умирают!..
Сегодня у меня всё-таки маленький праздник. Мне, кажется, 21 год исполнился. Папа обязательно должен выпить Кахетинское за скорейшую победу, сразу, как получит письмо.
С приветом, всех целую крепко, крепко.
5.1. 45 г.

***
Здравствуй, дорогая моя мама!
Только что получил от тебя письмецо. Большое спасибо за все пожелания и поздравления от вас и соседей (5 января ему исполнился 21 год – Г.Б.).
Живём сейчас в тёплой хате, богатой, с зеркалами и дорогой утварью. Хозяин-немец убежал. В этой, довольно большой деревне проживают исключительно немцы. Я убедился, что гораздо легче выучить немецкий, разговаривая с ними, чем в школе.
Купаемся в ванне, в комнате тепло, играем в шашки, сытно кушаем (белый хлеб ещё начался в Румынии). Ну и выпиваем «наркомовские» 50 грамм.
Как видишь, живём получше, чем вы. Больше солдату ничего и не надо. На улице морозно. Стоят ясные солнечные дни. Всё бело, всё в снегу. Сегодня получил целый ворох писем – три от Юлии, от папы, от тебя, от Рубика (сосед, друг детства – Г.Б.).
Лучше поздно, чем никогда – поздравляю тебя, мама, с Днём рождения 30 ноября. Желаю тебе побольше сил и здоровья, чтобы преодолеть настоящий, тяжёлый период жизни.
С приветом ко всем.
Целую крепко, Валя.
14 январь, 45 г.

***
Здравствуй дорогая Женя!!
Тебе известно, наверное, между какими параллелями и горизонталями я затерялся (я хотел сказать – нахожусь). Дела идут по-старому. Знаешь, наверное, какими были бои с танковыми дивизиями немцев. Остальных новостей, ей Богу, нет!
Сейчас находимся временно в тылу, так как ожидаем то, что является нашим хлебом на фронте. Чувствую, что сильно отстал от жизни. Давно не читал любимых писателей.
Единственное, что меня сильно радует, это вести с наступающих фронтов. Есть надежда, что кончится война, наконец.
Сбудутся ли твои мечты о Москве?
Насчёт денег: единственное, что у меня остаётся это аттестат – 300 рублей – с удовольствием их буду тебе пересылать. В критический момент помогу большим.
Не думай, что у меня много времени вспоминать о Москве. Поэтому пиши почаще.
Здесь у нас такая обстановка, что бывает так, что забываешь и Бога, и чёрта, и свою собственную фамилию. (Видишь, я себя немного хочу оправдать). Особенно у меня идиотский вид (я это чувствую), когда свистят снаряды и ползут танки (бывает и такое), а я читаю твоё письмо с подробным описанием нового американского фильма (пошутил я, как всегда, наверное, некстати). Желаю увидеть тебе Москву, также, как я Берлин.
С приветом. Всех целую, Валя.
15 февраль, 1945г.

***
Здравствуй, дорогая Женя!
Только что получил от тебя письмо от 22.01. Нового о себе рассказать ничего не могу.
Недавно закончилась битва в Будапеште. Этот огромный город, красиво расположенный по обе стороны Дуная, пострадал очень. Особенно досталось западной части – Буде. Нет ни одного целого здания. Руины, груды камней, земли, деревьев и т.п. Огромные здания, обрушившись, завалили проспекты, на каждом шагу разбитые танки, машины, орудия, повозки. Тысячи трупов немецких солдат усеяли проспекты, парки, здания. В больших городских садах нет ни одного уцелевшего дерева. Там и сям мелькают розовые лужи от солдатской и лошадиной крови. Бледные, худые тени вылазят из подвалов: «Русь зольдат – хлеба!» – просят, протягивая руку. От убитых лошадей остались шкура и ноги.
Когда-то на тележках продавали мороженое и кондитерские изделия. Теперь гражданские мужчины развозят по два-три немецких трупа, бросая их в огромную воронку от бомбы. Закапывают по сто-двести фрицев.
Восточная часть горда – Пешт – живёт. Дымятся фабричные трубы, на улицах жители. Большинство зданий не пострадало.
Немцы писали, заявляя, что устроят нам второй «Сталинград» в Будапеште. Устроили! Теперь они гниют в воронках.
Они бросили на выручку шесть танковых дивизий под командованием Гудериана – известного теоретика танковых сражений. Теперь от немецких – «мёртвая голова, Герман Геринг» и т.д., на Венгерской равнине огромные танковые кладбища!
Ко всем с приветом, Валя.
16 февраль, 1945г.

***
Дорогая мама!!
Получил от тебя письмо, где ты жалуешься на редкость получения моих писем. В сотый раз повторяю, что беспокоиться абсолютно, даже ни на капельку нечего. Что со мной может случиться?
Нахожусь сейчас километрах в пятнадцати от передовых. Маленко отдыхаем, занимаемся. Чувствую себя, как всегда, хорошо. Нуждаться ни в чём не приходится.
Говорят, что на днях или раньше кончится война. А, может быть, и немного попозже. Но, в общем, скоро.
Крепко целую. С приветом, Валя.
18 февраль, 1945 г.
Приписка-продолжение письма – Г.Б.
Здравствуй, дорогая Юлия!
Ну, хватит волноваться. Ей Богу, как страшно жить у вас в тылу! Можно под трамвай попасть, под поезд, с 5-го этажа может упасть кирпич или цветочный горшок на голову, можно поскользнуться на лестнице и размозжить себе затылок, кто-нибудь, стреляя в воробья, промахнуться и попасть прямо в сердце. Боже, Боже – что говорить!! Ой, как страшно жить!
Целую, Валя.

***
Здравствуй, дорогая мама!
Я по-прежнему нахожусь в Венгрии. Последнее время мы укрощали бронированного немца. В настоящее время стало намного легче.
Писем от вас давно не получал.
Пишите.
Всех крепко целую, Валя.
19 марта, 1945 г.
Вечер. Траншея.
В боевых порядках пехоты.

***
Здравствуй, дорогая Женя!
Продвигаемся с большими боями южнее Вены. Местность здесь гористо-лесная – лиственный лес сменяется сосновым, всё чаще и чаще встречаются небольшие промышленные городишки. Исключительно богатые особняки, сады, рощи, речки с искусственно выложенными берегами. Старые не то леса, не то огромные парки, десятки мостов различных и причудливых форм, искусственно сделанные пещеры, тропинки на крутые отвесы гор, озёра, соединённые с тихими речонками и десятки лодок, приставших к берегу. Здесь в летнее время отдыхала венская аристократия.
Стоим сейчас на охране одного городка. Выбиваем немца с противоположной окраины. Встречаем очень часто угнанных на работу в Германию наших людей. Попадаются и эмигранты периода Революции. Женщина лет пятидесяти – высокообразованная, владеет пятью европейскими языками, в том числе отлично говорит по-русски. Лет пятнадцать прожила в Вене. Живёт в огромном, очень богатом особняке одна, видно, остальные члены семьи бежали. Знает хорошо Толстого, Тургенева, Пушкина и других русских классиков. Хорошо разбирается в международной обстановке. И между прочим, говорит, что война – неплохая вещь, только жалко, что людей убивают и от осколков трескаются стёкла на окнах. Вот так.
С приветом, Валя.
9 апрель, 45 г.

***
Здравствуй, дорогая мама!
Пришлось мне немного повоевать в Вене. Не буду описывать, но ты можешь сама представить, какой это замечательный город. В настоящее время мы действуем в гористой лесной местности. Панорама местности разнообразная: горы, холмы, старые сосновые и лиственные леса, горные реки, остроконечные башни старых замков, отдельные хуторки и городишки.
Всех крепко целую.
С приветом, Валя.
Апрель, 45 г.
   ***
Мама!
Целыми днями катаемся на велосипедах, мотоциклах или занимается. Погода стоит тёплая, весёлая. Цветёт сирень, каштан, сады и поля. Хотя полей здесь практически нет – резко пересечённая местность: леса, сады и реки.
Посылаю две открытки: вид не Вену.
14 мая, 1945 г.

***
Здравствуй, дорогая мама!
Не писал я никому писем с начала июня только лишь потому, что нахожусь по сей день на марше. От вас также ничего не получил.
Жизнь, как цыганская – по горам, лесам, полям: нынче здесь, а завтра у чёрта на куличках.
В общем, по старой «путь-дорожке».
Скоро год, как мы «путешествуем» за границей.
Жив-здоров. Занимаюсь спортом по старой привычке. Купаюсь, то в Дунае, от в других речках, то опять в Дунае.
Может быть скоро будут давать отпуска. Значит, приеду.
С приветом. Всех целую, Валя.
29 июля 45 г.

Отдельно привожу характеристику, которую Валентин Николаевич дал бойцу своего взвода.

БОЕВАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА НА РЯДОВОГО ШОФЁРА 3-ей БАТАРЕИ 3-го РАСЧЁТА
ГОНТАРЕНКО Дмитрия Ипатовича

В боях за освобождение народов Европы от немецкой тирании рядовой Гонтаренко показал себя бойцом дисциплинированным, знающим своё дело, дерзким и мужественным в бою.
В боях при сопровождении нашей пехоты к границе Австрии, несмотря на близость отходящего противника, дождливую погоду и болотистую местность, рядовой Гонтаренко вёл машину уверенно, вовремя занимал указанную огневую, не терялся в сложной обстановке и маневрируя выезжал из-под обстрела.
Когда приказано было занять огневую в расположении нашей пехоты, несмотря на пулемётный и миномётный обстрел противника, когда расчёт вынужден был слезть с машин и двигаться в отдалении, за рулём остался водитель Гонтаренко. Несмотря на пробитый осколком скат, он уверенно привёл машину на огневую.
В боях у села Райхерсдорф, когда при занятии огневой немцы открыли сосредоточенный огонь из пулемётов по машине, водитель Гонтаренко первым выехал на огневую и занял её.
Рядовой Гонтаренко достоин правительственной награды.

(По этому представлению рядовой Гонтаренко награждён медалью «ЗА ОТВАГУ» – Г.Б.)   

КОНЕЦ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ

ВнучкеСашеньке о Вене 1945 года

В 2009 году его старшая внучка Сашенька побывала в Вене и приехала в восторге от этого – одного из самых красивых на Земле городов. Она привезла ему оригинальные сувениры и очень красивую открытку знаменитого венского Оперного театра.

Когда пришла подарить и с восторгом рассказывала о впечатлениях от знаменитой столицы Австрии, он вспомнил другую Вену, которую весной 1945 года вместе с боевыми товарищами ему довелось освобождать от немецкой оккупации.

Вот что он тогда частично рассказал, а потом в память о своих боевых товарищах подробно написал.

***

Не выдержав наступления советской армии, немцы в первых числах апреля 1945-го года были вынуждены отступить со всей территории Венгрии. Последним венгерским городом, в освобождении которого участвовал наш 521-й истребительно-противотанковый полк, стал Шопрон. Дальше была Австрия, в направлении которой и бежали немцы.

На подступах к Вене их войска сопротивлялись особенно ожесточённо. И чтобы сломить эту оборону командование приняло решение силами 3-го Украинского фронта обойти город с юга, а силами 2-го – с севера. Наш полк при этом участвовал в освобождении городов Винер-Нойштадт и Баден, что примерно в 20-ти километрах от столицы Австрии.

Успешное наступление гвардейцев 4-й армии позволило окончательно сломить сопротивление немцев и выйти к Дунаю, где нам предстояли бои в пригородном Венском лесу.

Перед самой войной многие города нашей страны обошел музыкальный фильм «Большой вальс», о знаменитом композиторе Иоганне Штраусе, насыщенный его классическими вальсами, где был выделен шедевр мировой музыки «Сказки Венского леса», и показана история его создания в этом лесу.

В памяти и сегодня сохранились сразу же получивший известность мотив, слова и герои, помогавшие Маэстро сочинять тот шедевр – близкий друг Штрауса актриса Карла Доннер, кучер, подпевавший и вставлявший в мелодию отдельные слова и куплеты, цоканье копыт тройки лошадей, отбивавшей такт вальса и рассвет весеннего Венского леса.

Всё это создавало ощущение красоты и гармонии в этом далёком тогда от нас уголке Земли.

И вот, спустя почти восемьдесят лет после создания гениальным композитором этого произведения, мы оказались именно там и именно весной с её ароматами, распускающимися деревьями и кустами, первыми полевыми цветами и бархатом зеленеющей травы.

Вслед за нашей пехотой передвигаемся на бронетранспортёрах по лесным дорогам. Там, где пехота встречает одиночные сопротивления и вступает в бой, разворачиваем орудия и открываем огонь, помогая ей идти вперёд. Артиллерийская стрельба здесь в лесу даёт такое громкое эхо, что возникает боль в голове и ушах.  Общее же сопротивление немцев кажется чистой формальностью. Они продолжают активно отступать и задерживаться не намерены.   

Так мы добираемся до ближнего пригорода Вены и, прорвавшись с пехотой под железнодорожным переездом, вступаем в бой уже на улицах города, который представляет собой жалкое зрелище от предшествующих бомбежек американской авиации.  

О них с негодованием вспоминали местные жители, считая это совершенно ненужным, поскольку в столице никаких военных объектов и даже заметного скопления немецких войск не было.  

Из многих окон свисают белые полотнища, свидетельствующие о лояльном отношении венцев к нашим войскам, а из одиночных подъездов и окон в основном первых этажей оставшиеся группки отступающих периодически открывают кратковременную стрельбу.

Вообще, бой в городе имеет для нас – артиллеристов много коварных особенностей. Как правило, орудия мы устанавливаем ночью рядом с подъездом, поскольку это – надёжное укрытие для расчёта, и уже отсюда ведём стрельбу вдоль улицы.

Но случалось порой, что немцы из ручного оружия вели огонь с верхних этажей, иной раз откуда-то сзади, бывало и с близкого расстояния. Поэтому и нам важно было иметь под рукой ручное оружие. В таком ближнем бою и часто меняющейся обстановке автомат, карабин, ручной пулемет и гранаты выручали постоянно.

Продвигаясь с такими боями, через два дня мы оказались в центре города. И там одно из орудий моего взвода было установлено у главного входа знаменитого на весь мир театра Венской Оперы и направлено вдоль проспекта Опернгассе – широкой центральной улицы, которая хорошо просматривалась и простреливалась немцами из подворотен, подъездов и окон.

Разумеется, окопаться нельзя. Площадь у здания Оперы выложена брусчаткой, местами покрыта бетоном, или толстым слоем асфальта.

С большим трудом, пользуясь ломами, соорудили опоры под орудийные сошники для устойчивости при стрельбе.

Двое суток ведём стрельбу вдоль проспекта, помогая пехоте выйти к Дунайскому каналу. На третьи, утром нас предупредили: «Не стрелять».

Наступила непривычная тишина. Вскоре мимо в сторону немцев прошла группа войсковых разведчиков без оружия, с белым полотнищем и предложением к остаткам противника – сдаться. Группа скрылась где-то впереди среди развалин и дыма. А через несколько минут оттуда донеслись автоматные очереди – парламентёры были расстреляны в упор.

И тот час же мы открываем ответный огонь, пехота бросается вперёд и отбрасывает немцев к Дунайскому каналу.

Этот канал с каменными бортами находится, примерно, в одном километре правее нас.  Ночью недобитые части смогли перебраться на другой берег, чего нашей пехоте не удалось именно из-за высоких бортов канала, позволяющих немцам отражать атаки.

На следующую ночь орудия моего взвода устанавливаем на дальность прямого выстрела, и когда утром пехотинцы делают бросок для форсирования канала, расстреливаем позиции немцев на противоположном берегу.

Их ответный огонь тоже опасен, поскольку ни орудийного окопа, ни ровиков для расчёта у нас нет. Но, всё же, им это не помогает. Немцы отступают за ближайшие дома, а наша пехота залегает на набережной, прижавшись к бортам-перилам и интенсивно отстреливаясь прицельным огнём.

Но преграду эту для дальнейшего продвижения форсировать так и не удается.

Тогда командование наше решает так: войскам начинать наступление на левобережье Дуная, поставить немцев под угрозу окружения и тем самым вынудить их ускоренно отступать, что и произошло. Мы же, выполнив свою задачу, вернулись на позиции возле Оперного театра и ждали дальнейших указаний.

***

Мой взвод обустроился в подвальном помещении высокого здания, расположенного как раз напротив театра. Окна комнат были на уровне тротуара и выходили на улицу. В одной из комнат стояли два стола, скамейки и пара стульев. Здесь мы отдыхали и питались.

Как-то зашла к нам девчушка лет 16-ти и к великому нашему удивлению и не меньшему удовольствию заговорила по-русски – поздоровалась и попросила разрешения набрать графин воды, что текла тоненькой струйкой из крана в соседней комнате. Пока набирала, мы разговорились. Она оказалась чешкой по имени Эмма. Эмма Сметана (ударение на первом слоге). В Вене живёт несколько лет. Здесь же живёт и её дядя австриец.

Поскольку в тот момент было относительное затишье – стрельба велась далеко, мы пригласили её прийти через час на обед, зная, что многие жители Вены голодают. Она смутилась, а потом так же смущённо спросила, можно ли ей прийти вместе с дядей. Естественно, мы не возражали. Попросили лишь захватить свою посуду.

За обедом они рассказали, как пережили американскую бомбёжку. Несколько бомб упало недалеко от их жилья. «Как можно – возмущался дядя – бомбить центральные кварталы? Посмотрите, что сделали с нашей Оперой. Это ведь здание уникальной архитектуры. Кроме того, здесь, в центре города, такие величественные строения, как Собор святого Стефана, дворцовая постройка Бельведер, вокзалы, художественный и исторический музеи…Хочу спросить – что за необходимость это уничтожать? А сколько при этом погибло мирных жителей! Нет, это есть варварство. Так цивилизованные люди не делают…Вы заходили в Оперный театр? Зайдите, посмотрите, что делается внутри. Бомба попала прямо в купол зрительного зала».

Я сказал, что мы хотели пройти внутрь, но не смогли. У входа завалы разрушенных стен и потолка.

– Обязательно посмотрите здание изнутри. Фрагменты архитектуры и живописи местами сохранились. Можно пройти через окно. Эмма вас проводит.

И вот, по осыпавшимся со стен обломкам, завалам кирпича и штукатурки мы пролезли через окно, прошли коридором, вышли на балкон бельэтажа, откуда открывалась панорама знаменитого на весь мир зрительного зала, и увидели потрясающую разруху. Разбросанные обломки стульев, штукатурка, кирпич, разбитые перила и колонны балконов. И сквозь слой пыли местами виднелась позолота разрисованных стен. Её же можно было разглядеть и на сохранившемся местами потолке.

Эмма, вдруг разрыдалась: «Ну, для чего это нужно было делать. Это же дикость. Мы всю жизнь будем очень ненавидеть и проклинать американцев».

На следующий день мы опять пригласили наших новых друзей на обед, и они продолжали рассказывать «о самом красивом городе в мире». И тут, вспомнив фильм «Большой вальс» мы сначала поодиночке, но вскоре дружно запели:

  Я люблю тебя, Вена,

  Горячо, неизменно.

 Это чувство нетленно

 Я в Вену влюблен…                                

Спели и другую, которая начиналась словами:

Проснулись мы с тобой в лесу,

Цветы и птицы пьют росу…

Эмма была в восторге – хлопала в ладоши, топала ножками и, наконец, поцеловала нашего запевалу. А её дядя был восхищён тем, что русские солдаты знают Штрауса…

Тут вбежал ординарец командира батареи и передал приказ: «По тревоге – отбой. Цепляем орудия. Готовность 20 минут».

***

Через час наша батарея вышла за пределы Вены и двигалась на запад по направлению к городу Санкт-Пельтен навстречу новым боям. Помню дату – 10-е апреля.

Полностью Вену освободили 13-го апреля. Она стала шестой европейской столицей, освобождённой нашими войсками.

Мы стремительно продвигались на запад. Немцы же сопротивлялись, как могли. Причём, сопротивление оказывали только нашим войскам. Идущим нам навстречу союзникам они, напротив, довольно активно сдавались.

Понять их можно: столько зла натворили на нашей земле, что, естественно, боялись расправы. А у союзников чувство мести, если и было, то, во-первых, далеко не у всех, и, во-вторых, у кого было, то далеко не в такой степени.

Главная задача этого наступления состояла в том, чтобы занять как можно большую территорию, и тем самым дать максимум возможностей руководству страны диктовать условия при уточнении границ раздела оккупационной территории между союзниками.

Итак, после Санкт-Пельтена мы уверенно идём на запад, подавляя отдельные вспышки сопротивления нашей пехоте.

Однажды, после очередной неудачной попытки немцев приостановить наше движение, ко мне привели совсем юного солдата в немецкой форме. Переводчиком был наш сержант, который знал язык.

Этот мальчишка отвечал на все вопросы с улыбкой, не выказывая и малейшего волнения. Оказалось, что он был признан в армию три месяца назад, как только исполнилось пятнадцать лет, и попал в число тех подростков, которых по приказу Гитлера после двухмесячного обучения военному делу отправляли на фронт.

По его словам, в боях он не участвовал, а всё время отступал со своим подразделением. Затем выбрал удобный момент и сбежал, решив добраться домой. Встречи с нами не боялся, поскольку ничего плохого нам не сделал.    

     Я осмотрел его карабин. Ствол был грязный, ржавый – сразу ясно, что не стрелял. Спросил мальчишку, откуда он.

–Из Вены.

– Где живёшь?

– Рядом с Оперой.

– А точнее.

– Опернгассе  нумер  айн.                                                                                  

Спрашиваю, знает ли Эмму Сметану.

– Да, да! Радостно закивал он. Мы соседи. Живем на одном этаже.  

Мы накормили мальчика, и я дал ему написанную на клочке бумаги просьбу к нашим войскам не задерживать его, поскольку этот юный солдат вреда нам не сделал.

Когда под вечер провожал его, пытался даже немножко поговорить по-немецки, обнаружив, что какие-то знания со школьных времён сохранил. На прощание пожал ему руку и попросил передать привет Эмме и её дяде.

***

Наступая без особого сопротивления, мы занимаем город Ибс, расположенный на правом берегу Дуная. Простояли там двое суток. Конец войне с каждым днём чувствовался всё более явно. По дорогам на восток с тряпичными узлами двигались бесконечные толпы возвращающихся на родину наших людей, которых немцы в разные годы войны угнали на каторжные работы «во имя великой Германии». Иной раз они ехали на попутных грузовиках и подводах.

Однажды в комнату, где располагались офицеры батареи, водитель бронетранспортёра привёл немецкого фельдфебеля в эсэсовской форме. Спрашиваю: «Где ты его нашел?». Оказалось, прыгнул в траншею за домом «по малой нужде» и чуть было не справил её на этого эсэсовца. От неожиданности и сам перепугался. Крикнул: «Хендэ хох!». И тут же увидел вскинутые руки.

Пленный рассказал, что сначала воевал в Белоруссии, а после ранения – под Москвой. Имеет награды. Здесь очутился, отстав от своих. Заблудился.

 – Ну, а если тебя приговорят к расстрелу?

 – Отвечает: «Знаю».

Расспрашиваю – откуда он родом, чем занимался до войны, о семье, родителях…

В это время приносят обед. Предлагаю ему. Несколько минут пленный сидит перед миской с супом с предельным удивлением, не в силах в это поверить. Вертит в руке ложку и глядит на жующих вокруг него. Потом с жадностью набрасывается на еду и опустошает тарелку за считанные минуты.

– Что с ним делать будем? –спрашивает меня сержант-переводчик. И добавляет: «После обеда не расстреливают».

 – Никаких расстрелов – отвечаю. Пусть запомнит нас. Передай ему, что отпускаем по случаю нашей победы.

Немец встал и очень медленно пошёл к двери. Дойдя, оглянулся. Убедившись, что никто стрелять не собирается так же медленно стал спускаться по лестнице во двор. Я подошёл к окну. Со второго этажа хорошо просматривались и двор, и улица, по которой шли толпы, возвращавшихся на родину из немецкого плена русских.

Немец подошёл к калитке. Остановился. Посмотрел на наше окно. Увидел меня и с минуту не двигался. Потом вышел на улицу и, часто оборачиваясь в нашу сторону, пошёл сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее. И, наконец, растворился в толпе.

***

Продолжая движение на запад, занимаем город Амштеттен. В это время, чуть западнее нас командование встречается с представителями союзников, и между сторонами начинаются переговоры по уточнению границ в зонах оккупации. 

Около недели наш полк располагался в деревушке близ Амштеттена, а северо-западнее этого города находился ныне известный всему миру фашистский концлагерь Маутхаузен. Бледные, худые, измождённые, больные, голодные люди, медленно передвигаясь, небольшими группами шли на восток.

Мы старались их подкормить, приглашая по нескольку человек в помещение, чтобы и поели, и отдохнули. Но большинство были настолько истощены, что сытно есть отказывались, поскольку это было опасно – в таком состоянии можно или тяжело заболеть, или даже умереть.

Одним из наших гостей среди бывших узников был преподавателем консерватории Бухареста. Он неплохо говорил по-русски, и мы попросили его рассказать о жизни в этом лагере. Румын, заикаясь, начал, но сказав несколько фраз, прикрыл руками глаза и громко разрыдался….

В один из дней середины мая, к вечеру, личный состав нашей батареи собрался на поляне рядом с той деревушкой, где мы располагались. На траве были расстелены простыни с праздничным угощением по случаю Победы. И, конечно же, каждому в этот день выдали в честь такого праздника «наркомовские» сто грамм, которые выпили после первого тоста командира батареи за долгожданную Великую Победу.

Потом добрым словом вспомнили о тех, кто до неё не дожил, но своей отвагой на полях сражений заслужил вечную память и благодарность друзей и товарищей по оружию, современников и потомков.

Установилась минута молчания. Все встали. У многих на глазах появились слёзы.  Наверное, в тот момент мы ощущали то, о чем в своих строчках сказал К. Симонов, который о войне знал не понаслышке:

Неправда, друг не умирает,
Лишь рядом быть перестаёт,
Он кров с тобой не разделяет,
Из фляги из твоей не пьёт.

В землянке, занесен метелью,
Застольной не поёт с тобой
И рядом, под одной шинелью,
Не спит у печки жестяной.

Но всё, что между вами было,
Всё, что за вами следом шло,
С его останками в могилу
Улечься вместе не смогло.

Упрямство, гнев его, терпенье –
Ты всё себе в наследство взял,
Двойного слуха ты и зренья
Пожизненным владельцем стал…

Так и чувствую себя сегодня – «пожизненным владельцем двойного слуха и зренья».

Вверх

Комментариев: