19.08.2023 г.
СЛЕДЫ НА ВАЛУНАХ
…
Главное — теперь-то уж я знаю: Калевала от меня не уйдет, я ее услышу. И руны ее представляются мне застывшими водопадами в горах, звуком, вышедшим из камня этой страны.
Юрий Казаков

Не было во мне и отголоска этой каменной Казаковской уверенности, и всё-таки я поехал по его карельским, почти невидимым  следам на прибрежных валунах, покрытых нежно-зеленым мхом.. Зачем? – не могу объяснить.

ЗАВЕТНАЯ ЖЕМЧУЖИНА

Помню, как с детства хотел пройти по валдайским волокам на пути из варяг в греки, услышав от отца: «Вот видишь три сосны у Климовой горы и разрушенную церковь? – это Троица-переволока. Здесь самый маленький волок был из плёса в плёс? А сколько их вокруг Селигера!».  И я тогда решил пройти самые важные торговые волоки – у Полново, у Залучья, у Каспли - через главный водораздел Русской равнины – Валдайскую возвышенность Сына после восьмого класса с собой взял, замотал парня, но преодолел и написал серию очерков, а после целый раздел в книге - «Валдайские волоки». Или вот – казалось бы, простое, экскурсионное: поехал с курортного побережья Испании в древнюю Севилью и вспомнил, что это же - город не только Кармен, но и Дон Жуана, решил найти дворец знаменитого соблазнителя – так даже гиды не знали. С трудом отыскал и рассмеялся: в этом дворце теперь министерство культуры Андалузии!

Ну, и по следам любимого драматурга Александра Островского путешествовал, который от Географического общества поехал через Тверь и Торжок искать исток Волги недалеко от Селигера. Ему тверской вице-губернатор приём устроил как знаменитости и удивился: «Исток Волги изволите искать? – не найдёте!».  И ничего странного: даже в наше просвещённое время, как я убедился, работая над книгой «Москва-река от истока до устья», никто из московского начальства (снимал для «Московии» и начал хлопотать о возведении часовни на истоке)  ничего не знал, где начинается главная река столицы и области в Можайском районе. Теперь он не без моей подачи -  заметно обозначен.

Но Казаков – особая статья. Отец мне открыл Валдай и привил любовь к Селигеру наглядно, с дошкольных ещё приездов, а Юрий Павлович влюблял в Север силой своего неимоверного писательского таланта - заочно. Его «Северный дневник» - любимая книга. Только потом я открыл обширный Русский Север на личных дорогах литератора и путешественника, на сплавах, начиная с Полярного круга, в фольклорных экспедициях и в журналистских поездках. А вот любимый короткий рассказ «Калевала» оставался какой-то заветной и запрятанной жемчужиной. Помню, в Петрозаводске предлагали в Обществе охраны памятников зимой полететь на вертолёте – отказался без озёрного света и зелёного шума.

После сплава по реке Пистойоки  несколько лет назад ехали к ночному поезду в Кемь, и в сумерках миновали засохшую сосну в центре Калевалы, под которой якобы рунопевцы собирались напевать эпические строки, но ведь не сойдёшь усталый в ночь. И я понял, что надо приехать специально, хоть знал: никаких героев рассказа и всей тогдашней обстановки – я не найду: ведь рассказ-то «Калевала» аж 1962 года, когда я ещё в техникуме на Щипке учился и только открывал для себя настоящую русскую литературу.

И всё-таки пусть на несколько дней – поехал…

Вот когда ты, читатель,  говоришь: "пройдёт время и мы увидим" или "пройдут года и всё изменится" - какой срок себе представляешь? Лично я - длину собственной жизни, даже покороче - сын мой хорошо бы это увидел, в крайнем случае - подрастающий внук. По этим меркам любимый писатель Юрий Казаков - певец русского Севера, не угадал в предвиденье. Вот что он писал, вспоминая путь по скалистой гряде и тёплый ветер с озера Куйто:

Трясясь на старой «буханке» по выбоинам вроде бы асфальтовой местами дороги, я думал обрывочно: «Не угадал Юрий Павлович!». Или – пока не угадал. Ведь многое может стремительно измениться в наше роковое время. Разве мог я себе представить, путешествуя вплоть до описанного с иронией майдана и даже позже - по шляхам любимой Украины, спивая песни с дивчинами и друзьями, что здесь будет полыхать война, а дорога мне – и вовсе будет заказана после ареста Службой беспеки даже до начала спецоперации?

Так вот и с Карелией, тем более с посёлком Калевала  многое может – должно! - измениться. Более тысячи километров со страной НАТО - сбрендившей Финляндией потребует огромных усилий и перемен именно здесь, потому что восемьсот (!) километров приходится на  Карельскую республику. Точнее так, государственная граница Российской Федерации с Финляндской Республикой (одновременно с Евросоюзом) имеет протяженность 798,089 км. Из них сухопутный участок границы – 661,1 км; речной участок – 30,106 км; озерный участок – 101,883 км. Эту огромную и сложную границу с Финляндией охраняют пограничные службы в поселке Калевала, городах Суоярви и Сортавала. Не знаю, будут ли тут «шелковистые, розовые и голубые дороги», но гладкие серые бетонки к частям и базам – должны пролечь. Не представляю, возникнут ли стеклянные дома, но добротные штабы, казармы, учебные классы и дома офицеров – точно должны появиться. Глядишь, и мужики не будут ездить в поисках   работы в Петрозаводск и Костомукшу.

И содержательное соревнование с соседями должно начаться. Ведь в Финляндии тоже есть своя Карелия. Чистокровных карелов там почти нет, большинство из них просто растворились в финском народе, а в России – шестьдесят тысяч!  Но у озера Пиелинен располагается город Нурмес, который как бы является памятником карельских традиций в современной Финляндии. В этом городе находится популярный финский курорт «Бомбах», на котором воссоздана старинная карельская деревня, подобно тем, которые строили финны в довоенные годы. По соседству с карельской деревней возведён оздоровительный центр – с бассейнами, саунами и прочими северными развлечениями-лечениями. Мне кажется, что возрождённый Ленинградский округ не должен уступать соседям, ставшим вдруг врагами.

Кстати, к востоку от посёлка Калевала, у дороги на Кемь, возвышается гора Айтовара. У её подножия бьют ключи с вкусной и мягкой водой, а в одном из них можно набрать воды, богатой железом. То есть это, вероятнее всего - целебный источник, схожий с Марциальными водами, где Пётр Великий учредил первый российский курорт. Так что новое освоение и преображение этих мест, по моему убеждению – впереди. Уверен, и возрождение карельского языка становится не просто этно-лингвистической заботой, но и военно-разведывательной необходимостью. Но о языке – позже.

ВДАДИМИР ЛУККИНЕН
Судьба подарила мне в Калевале встречу с настоящем носителем языка и хранителем карельских традиций – Владимиром Матвеевичем Лукиным. Встреча наша была короткой, озёрной, в пасмурный день. Он, с растрёпанной седоватой шевелюрой и резкими чертами лица, стукнул в дверь голубого домика гостиницы «Сампо»: «Собирайтесь – катер стоит». Для этой погоды  в берег ткнулся довольно-таки утлый катерок с навесом, за рулем которого был Рудольф. Он занимается, как я понял, и перевозками, и заброской туристских групп. Толком было не поговорить -  рокот мотора, шум ветра, который просто сорвал и унёс накинутый мной зелёный лёгкий дождевик – много рыбацких дорог с ним  прошёл. Я всплеснул руками, а Владимир прокричал: «К счастью! Или вернётесь на Куйто. Погнали!». С Рудольфом они перекидывались парой слов на зычном карельском, похожим на эту раскинувшуюся стихию.

Юрий Казаков и сопровождавший его писатель Степанов плыли в деревню на Алаяярви спокойней - на капитальном, рейсовом катере.

Лукин тоже говорит звучно, но речь его не так напевна, как передаст потом звучание рун в исполнении Татьяны Пертуннен на слух Казаков:

У нас на ветру было отрывистей: «Ловится ли крупная рыба (ролвана кала)  в такую погоду, когда ветер и волна (туули ално)?, – спрашивает Лукин (Луккинен) у подсевшего к нам на стоянке рыбака с обветренным лицом. Всё равно выразительно звучит, пробивается сквозь ветер и как-то гармонирует с раскинувшейся стихией.

Они при затишке мне рассказали, что сразу после путешествия Казакова и Степанова, в августе 1961 года именно здесь, на самой глубине Среднего Куйто затонул катер, названный в честь далёкого сородича сказительницы «Архип Перттунен». Архип родился в 1769 году в карельской деревне Ладвозеро в небогатой крестьянской семье. Самородок не стал нарушать семейные традиции и тоже научился исполнять карельские эпические песни, тексты которых передавались из поколения в поколение. Его манера исполнения отличалась особой певучестью, образностью и выразительностью. В 1834 году о талантливом сказителе узнал врач Элиас Лённрот. В апреле самодеятельный этнограф приехал к нему в деревню и целых два дня записывал за Перттуненом руны под аккомпанемент кантеле. Всего Лённроту удалось записать несколько десятков фольклорных произведений, среди которых лирические и эпические песни, заклинания и легенды. Весь собранный материал он щедро использовал при создании эпоса «Калевала». По мнению ученого, крестьянин Архиппа Перттунен был выдающимся рунопевцем с богатым репертуаром и выразительной манерой исполнения, свою встречу с ним Лённрот признавал огромной удачей. Ещё бы! -  он дал весь строй и образный ряд «Калевалы», чётко обозначил композицию большинства рун. Он в совершенстве владел формой калевальского стихосложения, которую отличают частые аллитерации, параллелизмы и продуманный подбор метафор. Это и стало залогом успеха скромного лекаря-фольклориста.

С Лённротом вообще произошла странная трансформация – из добросовестного собирателя и обработчика эпоса, он вдруг стал выдающимся филологом и поэтом. В последние десятилетия карельские ученые, особенно трепетно относящиеся к соседней стране, уточняли состав и само определение этого произведения, сделав акцент на авторстве человека, который, дескать, не только собрал народные песни, но и создал огромное полотно, выступив чуть ли не  в роли творца. Не могу судить, поскольку не владею языком и обширнейшим материалом, но мы как-то привыкли, что наши великие собиратели от учителя гимназии и этнографа Елпидифора Барсова до немца-славянофила Александра Гильфердинга записали на Севере выдающиеся образцы былин и старинных песен, опубликовали это для потомков, но остались даже в тени сказителей.

Но и финнов с финнофилами можно понять. У нас во время подготовки и выхода «Калевалы» сам Пушкин фольклор собирал и широко использовал в гениальных произведениях, а там вдруг на безрыбье воодушевились образованные финны, осознав, что совсем рядом, в Карелии, сохранилась фольклорная сокровищница прошлого двух родственных народов. Для тогдашней Финляндии, бедной сельскохозяйственной страны, только-только перешедшей из-под многовекового и жёсткого господства Швеции под бережную опеку России (Конституцию подарили!), было очень важно осознать что-то своё, исключительно самобытное. В магазинах того времени даже не было книг на финском языке – наречии необразованных крестьян. «Калевала» стала первым таким изданием в 1835 году! Хранят ли финны должную благодарность к соседнему карельскому народу и лично Архипу Перттунену? Сомневаюсь… Зато, когда в 1941 году они оккупировали Петрозаводск, финские патриоты переколачивали таблички-указатели на улицах города с концлагерем для детей: ул. Дзержинского – ул. Вяйнямёйнена, ул. Пушкинская – ул. Леннрота (стыдились бы невольного сравнения!), ул. Калинина – ул. Илмаринена: наглядно два кузнеца мельницы счастья: всенародный староста и герой эпоса со злой  женой.

Затонувший катер, носивший славное имя Перттунена,  даже назвали после знаменитого фильма «Калевальским Титаником». Но типично русское крушение произошло около небольшого острова, который с тех пор называют Танкерным. Причиной стало то, что катер вышел в шторм (он буксировал баржу с сеном), но экипаж из двух человек забыл задраить на ней люки, поскольку, по слухам, оба  были пьяны.. В результате баржа постепенно наполнялась водой, потом дала крен с мокрым сеном и пошла на дно, утянув за собой катер. Через какое-то время «Архип Перттунен» пытались достать с глубины 20 метров, но в ходе операции подъёма погиб один водолаз, и от дальнейших попыток отказались – плохая примета, да и катерок своё отслужил. Место затопления точно указать теперь никто не может, но это примерно в трёх километрах к востоку от пролива к озеру Алаярви, в который мы вошли после прорыва сквозь непогоду большого плёса.

Честно говоря, я рассчитывал, что мы сойдём на берег – там, где была святая роща и старое кладбище, где варили бабушки уху, собирали чернику, а потом и пели по очереди руны. Первой начинала Марья Михеева - про то, как  Вяйнемейнен играл на кантеле из рыбьих костей… Но мы прошли на моторе рядом с поминальным тёмным крестом на пустынном берегу, и я понял, что катер делает разворот:

- И это всё, Владимир?

- Конечно, тут теперь и смотреть нечего! - крикнул он сквозь ветер.

Шторы от бокового ветра не давали возможности ни сфотографировать, ни рассмотреть толком. Осталось только ощущение пустынности берегов под серым небом и нескончаемого волнующегося водного простора.

Приплыл какой-то опустошенный в райцентр и пошёл в рабочую столовую, пока она была открыта. Владимир торопился по своим делам, и я толком не успел пообщаться с этим одарённым человеком, который режет деревянные скульптуры, украшает посёлок и иллюстрирует сам эпос. Не так давно в Петрозаводске проходила его выставка в национальном музее Карелии.В экспозиции были представлены и живопись, и графические листы, которые привлекают своей тщательностью в отражении образов, глубоким проникновением в смысл и детали текста, который он открыл для себя ещё в детстве, читая, как многие из нас, книжку в переложении Александры Любарской на русском языке. Но и подлинник ему, в отличие от большинства – стал доступен. Мне больше  всего запомнилась одна графическая строгая работа – образ Куллерво, нетипичного, трагичного героя, который неожиданно оказал  огромное влияние на целое направление современной литературы -  фэнтези в духе Джона Толкина.

ТОЛКИНИСТЫ НЕ ЗНАЮТ
Многие молодые увлекаются книгами Толкина, называют себя толкинистами и сами пробуют писать фэнтези. Почти всем им не хватает того, из чего вышел сам Джон Рональд Руэл Толкин (1892–1973) – знания мирового эпоса, причудливого фольклора,  сказаний о легендарных героях.  История упомянутого Куллерво, рассказанная в 31-36 рунах, заметно отличается от других частей «Калевалы». Дело в том, что она была записана не самим Лённротом, а Европеусом; и не у карелов под узловатой сосной, а у ижоры Петербургской губернии. Записал ответвление эпоса Давид Эммануель Европеус (1820—1884) -  финский фольклорист, этнограф и археолог, то есть профессионал, а отличие от лекаря Лённрота.  Именно он в середине позапрошлого века собирал в Восточной Финляндии, Олонецкой и Санкт-Петербургской губерниях фольклор финноязычных народов, и записал около 2500 рун, многие из которых были включены во вторую редакцию эпоса «Калевала». Но, несмотря на свои великие заслуги, Европеус не так известен в Финляндии, как Лённрот, хотя его исследования в области лингвистики и фольклористики не менее важны. Дело в том, что «отцами» будущей Финляндии были преимущественно шведы и «проскандинавски ориентированные» финны, а Европеус был «пророссийским» ученым. Такие подвижники часто не ценятся теми, кто пришёл к власти, кто выбирает политические и культурные ориентиры, поэтому: когда Европеус умер, он был похоронен в общей могиле для бедняков в Санкт-Петербурге.

А памятник Элиасу Лённроту находится в самом центре Хельсинки в небольшом скверике за "Чумным парком" по адресу ул. Lönnrotinkatu 5. Монумент собирателю и составителю карело-финского эпоса «Калевала», был спроектирован по проекту Эмиля Викстрёма и открыт в 1902 году. Лённрот восседает на постаменте, рядом с ним Вяйнямёйнен - один из главных персонажей эпоса. Чуть ниже видим девушку. Но если зайти за монумент с левого фланга, как провёл меня знакомый финский писатель Карл Геус, то ясно видится лишь Вяйнямёйнен, сидящий на выступе скалы. А если мысленно перевернуть пирамидальный монумент, то получается совсем другая картина:  скала приобретает черты лица, а в них явно угадывается дьявол (усы, козлиная борода, рога). Ну а чтобы никто не сомневался в художественном замысле, автор размещает на лбу существа перевёрнутую пятиконечную звезду - точно такую же, как на изображении дьявола на картах Таро. Что всё это значит – случайность или замысел? Исследователи видят в дьявольское голове образ Антеро Випунена - древнего великана, к которому Вяйнямёйнен обращается за советом. По сюжету великан проглатывает Вяйнямёйнена, но затем выплёвывает. Это и объясняет, почему Вяйнямёйнен сидит в пасти у древнего чудовища. Ну, а перевёрнутая звезда – игра в масонство и оккультизм, столь модные в начале ХХ века.

Так вот, история Куллерво была записана у коренного малочисленного народа России, проживающего под Санкт-Петербургом («Подъезжая под Ижоры, я взглянул на небеса») и области –  и неизвестна у других носителях этноса. Она повествует о самой трагической судьбе юноши с волосами соломенного цвета. Два брата Калерво и Унтамо враждовали из-за рыболовных мест и клочков полей с овсом. Семья Унтамо, считавшаяся финской, напала на семью Калерво, считавшуюся местной (ижорской), и многих убила. В живых осталась только юная жена Калерво, которую мужчины Унтамо увели с собой. Она родила в доме убийцы своего мужа мальчика, которому дала имя Куллерво. Он вырос в доме Унтамо как раб. Парень обладал магическими способностями, правда, в основном разрушительного характера. Когда Унтамо услышал, что Куллерво хочет отомстить за свой род, то попытался его убить, но мальчик был неуязвим. Тогда Унтамо продал его в рабство калевальцу - кузнецу Ильмаринену, где жена героя, которая была дочкой ведуньи Лоухи, определила Куллерво в пастухи. Однажды хозяйка дала пастуху хлеб, в котором запекла камень. Пытаясь его разрезать, Куллерво сломал нож – единственное, что осталось от отца. Бытовой момент, но сила рун возвышает трагедию:

Тогда пастух загнал коров в болото, а вместо животины пригнал волков и медведей, сделав их похожими на стадо. Когда жена Ильмаринена пыталась их подоить, звери разорвали её в клочья. Куллерво убежал из рабства и встретил девушку на лыжах, с которой вступил в интимную связь. Узнав потом, что Куллерво – её брат, она покончила жизнь самоубийством, бросившись в реку. Осознав, что может причинять только погибель другим, Куллерво взял меч, подаренный богом Укко, отправился на войну с семьёй Унтамо, убил как дядю, так и всех его людей, сжёг скот, дома и заборы. Куллерво утолил жажду мести, но когда он возвращается домой, видит, что дом пуст, в очаге - остывшие угли, пол уже давно никто не подметает, а лодки на берегу нет. У Куллерво больше не осталось приюта и смысла в жизни, он решает покончить с собой. Куллерво спрашивает у своего меча: насколько для него важна справедливость? Меч холодно  ответил, что ему нужно пить кровь, а чья она -  хороших или плохих людей - неважно. Тогда Куллерво бросился на лезвие, чтобы в последний раз напоить его своей кровью…

 Молодой и увлекающийся Толкин, будучи 22-летним студентом Оксфорда, под впечатлением от истории Куллерво начал писать своё первое произведение – «История Куллерво» (англ. «The Story of Kullervo»). Всего-то 26-страничная рукопись Толкина,  к сожалению, так и осталась незавершённой, и была опубликована только в 2010 году. Но сам Толкин в своих письмах признавался, что «История Куллерво» была первой попыткой создать свой собственный эпический текст с придуманными языками и мифическими существами. Так что «Калевала», записанная в Карелии и под Питером - не только основа финской культуры и литературы, но и первоначальный толчок к зарождению целого направления современной литературы. Думаю, что Толккин изучал и ирландский эпос, и древних героев других народов, потому и мог создать свой причудливый, завораживающий многих мир. Любители эльфов и хоббитов должны знать, что фонетику эльфийского языка отец сказочных народов Толкин заимствовал из «Калевалы», поэмы, которую он хорошо знал, и чьим языком был очарован.

А нынешние последователи – читают только самого Толкина. Спроси у них про Куллерво -  скажут удивлённо, что такого персонажа у кумира – нет.

Кстати, в духе Толкина создан, например, клип «Вечное забвение»  – композиция из нового альбома музыкального проекта ILMU из Карелии, снятый в единении с суровой природой и с использованием зримых образов и старых инструментов, с текстом на ливвиковском наречии карельского языка.

Весьма колоритно.

КАНУВШЕЕ НАВСЕГДА?
В творческом наследии Юрия Казакова много замечательных, тонких рассказов и образцовых очерков с блестящими описаниями природы, памятных дорожных встреч, внутреннего состояния остро чувствующего автора. Причём, многие (и я в том числе, лишь однажды наблюдавший Юрия Казакова в ресторане ЦДЛ) отмечали контраст между внешностью и грубоватой оболочкой этого сына Арбата и лирической сутью его рассказов, пронизанных запахом воды, ароматом лугов и осенних листьев. Лучше всего об этом написал Евгений Евтушенко, друживший с Казаковым и попросившим его взять с собой на Север:

Комаров по лысине размазав,
Попадая в топи там и сям,
Автор нежных, дымчатых рассказов
Шпарил из двустволки по гусям.
И грузинским тостам не обучен,
Речь свою за водкой и чайком
Уснащал великим и могучим
Русским нецензурным языком...
А когда храпел, ужасно громок,
Думал я тихонько про себя:
 За него, наверно, тайный гномик
Пишет, нежно перышком скрипя.

Отличные и точные строки молодого Евтушенко! Но даже из нежно написанного тайным гномиком кое-что можно увидеть и сегодня, пощупать, повторить, пережить по мере сил. А вот услышанное неповторимым рассказчиком и досконально описанное в «Калевале» пение – нам никогда уже не услышать и подобного восторга – не испытать:

Оборвалась. Опала навсегда.

Знал, что не услышать мне даже отголоска этого пения, хотя ансамбль кантелистов здесь есть и даже установили огромный памятник кантеле – камень на две тонны. Но печаль от безвозвратно утраченного -  прихлынула. Может, и потому ещё, что узнал: в Калевальском национальном и самобытном районе членов Союза писателей России и даже общепризнанных поэтов – авторов стихов хоть на карельском, хоть  на русском – нет. Хоть поэзией и древностью пропитан здесь сам воздух.  Опытный экскурсовод Елена Перттунен и многолетний редактор  газеты «Новости Калевалы» Сергей Кондратьев  показала мне  хмурым утром многие достопримечательности Калевалы: и сам дом писателя Ортье Степанова, где останавливался Казаков («Хорошо бы установить мемориальную доску, да не всегда новые владельцы согласны», - обсуждали мы с Сергеем Вяйневичем), и Музей типографии, и памятные знаки сказителям, и, Дом Моберга – этнокультурный центр «Калевалатало», и музей рунопевцев.  Последний размещён в простом крестьянском доме сказительницы Марии Андроновны Ремшу (1861-1943). Там я и узнал, что упомянутая Казаковым  Мария Ивановна Михеева (1884-1969), как и Ёуки Ивановна Хямяляйнен (1882-1959) в 1939 году стали членами Союза писателей СССР. Ещё с «Литературной России» помню, как кто-то в редакции иронизировал, что Николай Тихонов приехал создавать писательскую организацию Карело-Финской СССР и раздавал билеты направо-налево. Да нет, получили их достойные молодые писатели и две выдающиеся сказительницы, которые  сочиняли и новины – произведения на современную для того времени тематику. Попробуй достойно и в народном духе написать про те же колхозы или про товарища Сталина. В эпическом, а не в таком вот частушечном стиле:

Ветер – сильному попутен,
Человек – не божество,
Но не зря Владимир Путин
Объявил укропам СВО.

В давние годы песнопения рун, как и сказывания былин, было мужским делом. Исполнялись руны не совсем привычным нам способом. Певец с помощником садились напротив друг друга, брались за руки и начинали, покачиваясь взад и вперед, петь. При последнем такте каждой строфы наступала очередь помощника, и он всю строфу перепевал один. В это время запевала обдумывал следующую. Это и на картинках осталось, и в самой «Калевале запечатлено:

 (Перевод Эйно Киуру и Армаса Мишина)

Слышит ли их теперь молодой народ растущий? Наверное, в карельском театре или фольклорной постановке можно услышать отголоски песен.  Но сокращается количество носителей и знатоков языка. Вообще, карельский язык преподают в 27 школах республики: в Петрозаводске, Костомукше, Олонецком, Пряжинском, Суоярвском, Калевальском, Кондопожском, Лоухском и Медвежьегорском районах. Это более 2,1 тысячи школьников. «Знакомство с национальными языками начинается еще с детского сада: в 20 дошкольных учреждениях изучают карельский язык, в трех – вепсский. Проводятся литературные конкурсы среди молодых авторов, пишущих на карельском, вепсском или финском языках, конкурсы знатоков национальных культур, ещё мы создали Ресурсный языковой медиацентр», — так рассказал в соцсети глава Карелии Артур Парфенчиков. Есть  дополнительные программы и курсы по изучению языков для взрослых.

Этим летом в поселке Калевала, например, прошли курсы  северного наречия карельского языка, организованные Региональной общественной организацией «Союз карельского народа» совместно с Карельским просветительским обществом (Финляндия). Слушателями курсов стали более тридцати энтузиастов, заинтересованных в сохранении, развитии и использовании карельского языка. Они посетили  и этнокультурный центр «Хайколя» Фонда Ортье Степанова в одноименной деревне на красивейшем острове, встретились с сыном писателя и местными жителями – хранителями языка и традиций северных карелов, приняли участие в Фестивале этнической музыки Sommelo, учились играть в карельские городки. Но это как бы разрозненные островки  самобытности и внимания к языку. Нужны объединённые и продуманные усилия.

ПРИМЕРЫ ВОЗРОЖДЕНИЯ

Подвижница Ольга Гоккоева из Кинермы, которая сознательно вернулась в родную деревню, в свой карельский мир, создала Дом карельского языка в соседнем Ведлозере. Она утверждает: на голом энтузиазме и с разрозненными курсами язык возродить невозможно, должна быть система. К сожалению, в бытовании карельского сейчас опять спад. Очень мало молодых активистов, нет такой энергичной деятельности, как в 1990-е. годы, когда она училась: «Если говорить практически: нет рабочих мест, где нужен бы был карельский, в школах его изучение постоянно сокращают. Сейчас наш Дом — единственное общественное место в Карелии, где все говорят на карельском».

Ей можно верить, поскольку эта русоволосая и приятная женщина посвятила родному языку всю свою жизнь : «Я уже с четырнадцати лет знала, что пойду в университет изучать финский язык — карельского отделения тогда не было. Но мне повезло: я поступила в 1990 году, как раз когда появилась кафедра карельского языка — мы были первыми ее студентами». Ольга окончила отделение финно-угорской филологии, какое-то время прожила в Финляндии. Там она увидела, как возрождают умирающий язык саамов и их культуру, и решила попробовать сделать что-то подобное в Карелии. Сначала они с сестрой Надеждой Калмыковой превратили в туристическую жемчужину маленькое родное селение Ольги — Кинерму. Усилиями энтузиасток деревеньку преобразили и пересобрали — да так, что она вошла в список самых красивых деревень России, и туда стали наезжать толпы туристов. Были, впрочем, и недовольные из местных, обвинявшие Ольгу, что она зарабатывает деньги на общем наследии.

А потом появилась идея создать Дом карельского языка. И снова – чудом, на энтузиазме. «Все 6 миллионов рублей, в которые обошлось строительство здания – добровольные пожертвования самых разных людей. Причем, самые активные жертвователи – пенсионеры. Все свои сбережения подарил стройке один пенсионер из Финляндии. Сестра Надежда пашет с утра до вечера, обходится без наемных работников, – рассказывает Ольга, – помогают муж и сыновья. Ивану – 12 лет, Егор на год младше. Ваня – круглый отличник. Егор – мастер сочинять и прирожденный артист. Видно, в прадеда-сказителя пошел. Оба со знанием дела ведут экскурсии в Кинерме. Рассказывают так, что заслушаться можно. Особенно Егор, его туристы уже накануне заказывают».

Может, Егор Калмыков станет новым карельским поэтом и сказителем? Это всё призрачные надежды, но надо приложить общие усилия на современном уровне. Всё пример Финляндии приводят, где создали так называемые языковые гнезда.  Саамы этот метод приняли на вооружение в 1990-е, когда не осталось уже ни одного ребенка, говорящего на их языке. За тридцать лет у них получилось вернуть язык к жизни! А теперь – даже ЕГЭ на саамском сдают, выросла молодежь, которая говорит на родном языке, пишет стихи, сочиняет песни. Но ведь началось-то это, напомним, в СССР, в Мурманской области, где ещё до войны в саамской деревне Чальмны-Варрэ родилась девочка, которую родители назвали на советский лад – Октябриной. Так вот, В 1989 году Октябрину Воронову приняли в Союз писателей, и она по праву стала называться первой саамской поэтессой. Теперь имя ушедшей поэтессы носит Музей саамской письменности и культуры в Ревде. Да, это и  уникальный, но и типичный случай. Конечно, нужна была неистовая любовь к родному языку, генетическая память (ведь муж увозил её на пять лет из Заполярья в Боровичи), верность поэзии, но помогла и счастливая встреча с замечательным мурманским лириком Владимиром Смирновым, и сама издательская политика. Без его работы пронзительные строки саамской поэтессы не дошли бы до русского читателя.

Так у нас повелось, что издревле ни бабки, ни мамки
Не готовили нам ни дворцов, ни затейливых замков.
Спали мы на полу - на траве увядающей, рыжей.
Сквозь дырявые шкуры мы видели звездную крышу.

Без его воспоминаний, хранящихся в Государственном архиве Мурманской области, ныне невозможно составить полное представление о жизни Октябрины Владимировны. Они познакомились в 1975 году, а через несколько лет начали сотрудничать. Сборник «Снежница» вышел именно в переводе Смирнова. Позже он написал о поэтессе в статье «Ночлег в пути», опубликованной  в журнале «Север» в 1991 году. Успел до развала державы, до того, как важнейшее для нашей многонациональной страны переводческое дело перестало цениться и оплачиваться. Это – один из главных провалов в культурной политике, вернее, в  её позорном отсутствии. Хотели бывшее издательство «Художественная литература», по обещаниям самого президента,  сделать главным издательством переводной литературы с государственным финансированием, потом какой-то Дом переводов при Литинституте затевали. Где всё это?

Да, трудно сегодня сберегать и пестовать национальные литературы. Но мне кажется, что писательская организация Карелии и журнал «Север» с такими традициями могут стать и литературным, и организационно-методическим центром подобной работы при соответствующей властной поддержке. Перед поездкой написал редактору «Севера» - энергичной Елене Пиентиляйнен, которая призналась в ответ: «Я бы тоже хотела побывать в Калевале. Правда, в августе там на творческую встречу никого не собрать - все в лесах ( грибы-ягоды), в школе каникулы. Знаю , что дорога плохая туда. Говорят, хорошо зимой , в мороз добираться... Про Калевалу мы печатали материалы год назад. Но наших писателей там нет».

Да, увы: ни наших, ни каких-то других.

Негоже издалека да ещё после краткой целенаправленной поездки давать какие-то советы, но первые действия мне кажутся безусловными: надо ввести рассказ Юрия Казакова «Калевала» во все школьные и вузовские программы Карелии – он художественно и заразительно повествует, как оно ещё недавно было. Ещё - установить мемориальную доску певцу Севера и Карелии на доме Ортье Степанова или на музее рунопевцев, которых Казаков слушал на берегу Куйто. А главное: провести в Ведлозере или в Калевале семинар молодых литераторов, которые хотя бы пробуют писать по-карельски, а уж если песни порываются сочинять… Думаю, что и Владимир Лукикинен, и Любовь Соболева из администрации Калевалы, которая занимается молодёжной политикой, здорово помогут писателям-организаторам.

Рассказ «Калевала» заканчивается так: «…Одно не забудется — не забудется Калевала и великий дух Вяйнемейнена, осеняющий эту прекрасную страну, и имена сказителей, несших этот дух сквозь столетия».

Поверим Юрию Павловичу, хоть следы его на прибрежных валунах – трудно разглядеть…

Вверх