«Имею всякое познание. Но если я не имею любовь –– то я ничто». –– Апостол Павел

Никогда не думала, что человек, обладающий крупным творческим даром, захочет по собственному желанию стать холуем. Я долгие годы была связана с музыкой и музыкантами, и не помню случая, чтобы даровитые исполнители опускались вниз, а не поднимались вверх. А тут –– так мощно вступив в литературу с первой книгой «Чердынь –– княгиня гор», Алексей Иванов вдруг начал сползать и не куда-нибудь, а прямо на мерзкий заплеванный пол.

Как я радовалась его таланту, читая о Чердыни! Он поднял тему почти злободневную: о брошенности наших провинций, где если и пытаются выкарабкаться своими силами, то Москва ни за что не даст. Его пермский князь Михаил поражался Москве: «Как же управлять такой ордой? Чем прокормить такую бездну праздного народа? / Из Москвы, как из переполненной щелястой бочки, хлещут тугие струи полков во все пределы Руси и там без совести и сытости рвут куски из зубов, сдирают с плеч одежду, выворачивают карманы, чтобы привезти добро сюда, в этот самый большой, самый красивый, самый жадный и жестокий город вселенной».

Ярко, мощно Иванов развернул действие романа. Набеги кочевников, ушкуйники-новгородцы, шаманы, литые характеры, могучая природа уральского севера. Одно лишь настораживало –– его отношение к Стефану Пермскому и преподобному Сергию.

«–– Он, Стефан-то, геройства искал, а не духовного подвига. И звали его в Ростове в Монастыре в Затворе до пострига Степан Храп. Нахрапом он все взять и хотел. Он как крестоносец был. В божьих делах алкал мирской славы. Потому его Сергий Радонежский на Пермь и послал. Сергий понял, где Стефан может пригодиться».

«–– В ту пору Стефан в Перми в силе уже был: уже обжился, роды некоторые покрестил; слава о нем гремела. Но, как и многие, кто не рос в Перми сызмальства, а пришел извне, возжелал он Золотую Бабу заполучить. Про это дело, как мне рассказывали, у него еще в Лавре с Сергием речь была. Может, ради Зарини (Золотой Бабы. –– Н. Б. ) Сергий и послал сюда Стефана. Говорят, будто бы Сергий благословил его на этот подвиг и дал ему серебряный чудотворный крест, заговоренный и освященный в водах Иордана».

О Стефане Великопермском Иванов явно начитался дешевой литературы, хлынувшей на нас в девяностые годы. О ком не злословили тогда «ученые» всех сортов? Но о Сергии Радонежском вряд ли бы кто-то посмел: к Сергию в России особая любовь и поклонение, безмолвная канонизация в народного героя, что не выпало на долю никому другому. Правое дело –– так понимают Сергия уже семь веков.

Некоторые критики сравнивали «Чердынь-княгиня гор» с произведениями Гоголя «Вий», «Вечера на хуторе близь Диканьки», с «Мастером и Маргаритой» Булгакова. В журнале «Афиша» Лев Данилкин назвал Иванова золотовалютным резервом русской литературы. Да, роман Иванова настолько ярок, необычен, написан таким прекрасным языком, что трудно не согласиться, но только вот ни Гоголь, ни Булгаков православных святителей никогда не оскорбляли.

После нашумевшей «Чердыни» от Иванова ждали следующей такой же сильной книги, но духовно уже более зрелой. Увы, на прилавки скороспело выскочил его двухтомник «Вниз по реке теснин» –– путеводитель для тех, кто сплавляется по Чусовой. Путеводители –– отнюдь не новость, есть гораздо более развернутые и интересные, но шум вокруг книги был поднят большой: «Иванов! Иванов! «Вниз по реке теснин!» И загадочно это звучало на слух –– «по реке теснин», –– воспринимаясь как непосредственное название река Теснин –– что-то древнее, напоминающее Итиль (Волгу). Но Бог с ним, с этим путеводителем.

Занятая своими делами, я какое-то время не знала, что выходит из-под пера Алексея Иванова, пока не увидела у своего знакомого книгу «Золото бунта». Попросила дать почитать, он дал, сказав, что книга впечатления не оставила, и написана Ивановым, вероятно, для денег. Я не могла в это поверить. Принесла домой, удивилась, что название «Вниз по реке теснин» стало вторым названием романа «Золото Бунта», а, прочитав страниц 50, поняла, что мой знакомый прав. Читать было надоедно, тем более что сплавы барок по Чусовой, устройство барок, описание пристаней и деревень вдоль Чусовой с населением постоянным и сезонным –– подробно и замечательно уже сделали Мамин-Сибиряк и Решетников. Для тех же, кто не знаком с сочинениями классика, являлось, конечно, открытием узнать от Иванова о страшных скалах-бойцах, коварстве реки Чусовой, о вогулах, башкирах и черемисах, о потомственных сплавщиках и бродягах-разбойниках. Да и сюжет Алексей Иванов закрутил куда как лихо: в «Золоте бунта» и детектив, и фэнтэзи, и древляя Русь в лице раскольников (кстати, многократно описанных Маминым-Сибиряком), и казна Пугачева, и шаманы, и кудесники с кудесницами голые и одетые, ведьмы и ведьмины дочери… И все это размазано аж на семьсот страниц!

За эту книгу Алексей Иванов получил премию «Ясная Поляна».

После «Золота бунта» мне в руки попала его книга «Географ глобус пропил». «Географ» был явно рассчитан на быдло, и я тоже оказалась быдлом, восхищаясь талантливой свободой изложения, протестом автора против рутинного преподавания в школах, картинами природы, –– и прощала Иванову похабные сцены и мат. Лишь спустя время, осмыслив книгу по-настоящему, пришла в ужас: вот, значит, каков наш «золотовалютный резерв»! А сколько их еще, «золотовалютных», выплескивает на молодежь разврат!

В своих книгах Иванов приводит цитаты из Библии, даже эпиграфами их делает –– значит, человек верующий. Но возможно ли для верующего сладострастно описывать половую распущенность? Или это связано с каким-то психическим расстройством?..

За «Географом» мною была прочитана (уже из любопытства) «Общага-на-крови». Да-аа, развернулся маститый! Советский студент, забыв, когда последний раз был на лекции, не просыхая, пьет водку (на студенческие гроши), захлебывается собственной вонью, –– но из университета его не гонят. И таскается он вместе с такими, как сам, по университетской общаге, матерясь и походя спариваясь с кем придется. А в общаге –– сожитель комендантши насилует девочку, и эта несчастная кидается с крыши, не выдержав надругательств. Спившийся, но решивший исправиться Отличник, вешается в уборной. Еще одна девочка, успев наладить постельную жизнь с Отличником, который ни разу не был на лекциях, погибает. Студент-алкоголик ждет с часа на час своей смерти, поскольку был на ликвидации Чернобыльской аварии… Батюшки! Да это же бред сивой кобылы, растиражированный в тридцати тысячах экземплярах издательством «Азбука-классика»!

Загляните в молодежные сайты, сколько у нас серьезных парней и девчонок! Разве будут они читать эти «Общаги» и «Глобусы»? А тогда для кого стряпает их Иванов? А для тех же, для кого стряпает еще одна пермская «знаменитость» –– Горланова. И пиявки-то у нее стадом ползают по пермским больницам, и отравленной водой власти поят население, и евреев в Перми громят, а она прячет их у себя дома за шкафом, и младенцам-то в пермских роддомах спины ломают, и соседка-то бьет ее сковородкой… И всё это щедро приправлено матом! Мне не поверят (настолько дико!), но по книге Горлановой «Вся Пермь», вместившей в себя всю эту помойку, студенты филфака пермского университета защищают дипломы. Книга издана пермским фондом «Юрятин», и профессор университета Марина Абашева написала в предисловии: «Когда листаешь эту книгу, лицо Перми как-то постепенно обретает черты Нины Горлановой –– оно бледное, сильное, растерянное… С горестными складками у рта… И вот мается она, надорванная здоровьем, и, может, прячет следы полустертой татуировки».

Короче говоря, всему виной надорванное здоровье. Но зачем давать темой для дипломных работ «Всю Пермь», где татуированная Горланова заявляет: «Идеалы –– это лучшее рвотное средство!» Кстати, не являясь членом Союза писателей России, она без стыда ходит в Пермскую писательскую организацию за грошовой стипендией, выплакав ее в департаменте культуры. А пермские писатели, негодуя, все-таки аршин проглотили.

Недавно мне на глаза попала книга Иванова «Блуда и МУДО». Я была уже наслышана о ней, поскольку книга вышла два года тому назад. И вот читаю в аннотации:

«Герои «Блуда и МУДО» говорят именно на том языке, на котором только и могут изъясняться в предложенных обстоятельствах их прототипы. В интервью журналу « Newsweek » писатель заметил по поводу использования его героями нецензурной лексики: «Это уже не мат –– это речь. Люди не матерятся –– они матом говорят про что угодно».

Хоть и отечественный журнал « Newsweek », да зато название «маде ин не у нас»! Это на читателей сильно действует. А звонки Чубайса (выступление Иванова по ТВ), вообще убивают влет! Наверно, Чубайс сообщает Иванову о своих новых планах: как укрупнить и без того самые крупные и развивающиеся российские объекты –– кладбища?

Господи, как противно!

Я помню слова Валентина Курбатова: «Настоящая литература делается на тех пределах, где слово напряжено до последнего изгиба. А о чем говорить, когда мат почти узаконился в литературе. При виде мата на странице –– больно глазам, само это отвратительное начертание сразу ломает механизм чтения. А всё потому, что для мата в мировых грамматиках нет алфавита. Кирилл и Мефодий не составили для него ни одной буквы. Мат может употребляться только устно, в единичной ситуации, где он точен и может быть даже необходим. В устной и единственной! Без тиража. Начертанный, он отрицает алфавит, веру, дух народа».

Когда это правило попирают Эдуарды Тополи –– тут все ясно, но когда Ивановы-Горлановы –– задумаешься. Куда же они от земли-то, вскормившей их, денутся? Горланова уж сколько лет собирается за границу, уж всё что могла, обгадила и обложила матом в своей Перми, но до сих пор пребывает на месте. Дотумкала, видно, что продавать ей в Европе нечего –– до нее все продано, а писать о н и х такую же гнусность, как здесь она пишет о нас, ей не позволят. (А у нас даже губернаторскую премию дали за книгу «Вся Пермь»).

Иванов –– человек далеко не глупый, знает, что в России резко усиливается протест против бездуховности, и в литературе в первую голову, поскольку наглое стадо дешевок двадцать лет вытравляло из нее доброту и свет. Но вот читаю его «Блудо и МУДО»:

«Моржо!.. Иди в жо!»

«У меня с утра хорошее настроение, –– сказала Дианка. –– И мне надо, чтобы меня трахнул мужчина, а я бы кричала, пусть мама услышит».

«Поначалу Моржова изумляло, что после секса Дианка бежит в ванную через комнату родителей в одних трусах, напоказ тряся грудками. Потом он привык, сочтя подобное сумасшествие семейной традицией».

«Борька, лентяй, пропойца, ты всё врешь, что не можешь! Если ты сейчас займешься мною, я разрешу тебе сделать мне что-нибудь такое, чего раньше не разрешала. Ну, чтобы кричать…»

Еще не добравшись до обещанного аннотацией мата, я вдруг услышала возле своего уха отчетливый голос: «Холуй». Кто сказал? Возле меня никого не было.

Отложила книгу, впервые подумав о том, смог ли бы Иванов читать свои блуды по радио? Нет, конечно, он же не идиот, чтобы выставить себя посмешищем перед огромной аудиторией. А вот в книгах –– можно, потому что есть «определенный круг читателей». Надо сказать, что есть и определенный круг «почитателей», которые заинтересованы как в Иванове, так и в Горлановой, публикующей стихи:

Славлю, славлю я Христа,
Славлю все его места!

«Там, где не велик нравственный облик, нет большого художника, –– писал Р. Роллан. –– Есть лишь пустые кумиры для низкой толпы: время уничтожает их всех вместе».

Уничтожать-то уничтожает, да только не будь таких «кумиров», не было бы и низкой толпы.