25 февраля известному омскому писателю Павлу Брычкову исполняется 70 лет!
Секретариат правления Союза писателей России и редакция "Российского писателя" от всей души поздравляют Павла Алексеевича с юбилеем!
Желаем крепкого здоровья, радости и благополучия, осуществления новых творческих замыслов!

Павед БРЫЧКОВ (Омск)

НАПАДЕНИЕ

(Отрывок из романа «Полуденный зной»)

Солдат Першин сидит на нарах в землянке у маленького оконца, закрытого куском льда, и зашивает рукавицу, готовясь заступить старшим в караул у пресного озера, у одного из трёх табунов, в которых были все драгунские кони.

Вошёл с мешком Митька Резаной, который вставал в караул с Першиным, и стал перекладывать полученный у каптенармуса провиант в солдатские сумки.

– Масло коровье дал?

– Получил. Кого меняем-то?

– Не ведаю.

– Пётр, пошто мы ходим коней сих караулить, чё драгунов мало?

– То не наше дело, – снимая с подымка кафтан, сказал Першин, – чтоб служба мёдом не казалась! Вам волю дам, дак и на солдата походить не будете. Вот те, Митрий, всё неймётся. Ведь секли тебя за водку... Мало? А ты чё утворил – накупил араки у калмыков и упился. Хорошо хоть из офицеров никто не видал. Кабы не я, так ведь попал бы под аркебузирование. Подполковник в сих делах твёрд и слов на ветер не бросает...

– Спасибо те, Пётр Михалыч, благодетель ты мой! – ёрничая, закричал Митька. – Осточертел ты мне, спаситель! Чё ты ходишь за мной?.. Из-за тебя, пожалуй, весны не дождусь, уйду к дьяволу отсюда.

– Куды пойдёшь-то, сколь говорить! Опять в кандалы?.. А тут вернёшься, вольным будешь, дурак!

– Такой уж уродился, сверху не закрасишь! Вольным... Что солдат, что арестант – одно житьё. Вот сейчас идти на морозе стоять, чё доброго? Давно ли стояли!..

– В тулупе не замёрзнешь... Всё лучше, чем пятки бить на плацу. Лядунку-то взял?

– Взял, взял!

Они пришли на конный двор и стали седлать коней. От гауптвахты подошёл поручик Княгинкин и, обращаясь к Першину, сказал:

– Глядите, чтоб ни одна лошадь не ушла! Прошлая смена пять голов не досчитала. Ежели упустите, хоть одну, пеняйте на себя!

– Доглядим, господин поручик, – успокоил Княгинкина Першин и крикнул зло, ударив по морде мерина, то и дело обнюхивавшего его шапку:

– Пошёл, падла!

Они ехали к табуну самому ближнему из трёх по изрытому копытами снегу и долго молчали.

– Никак к ночи-то снег будет, – не выдержал наконец Митька и повернулся к помрачневшему с самого начала дороги Першину, – челюсть заныла... Она у меня в драке ломана, на непогоду всегда ноет... Чё молчишь-то? Надулся, как мышь на крупу!

– Тоска накатила, Митрий, на душе неспокойно... Не вернусь я с сего походу, вон и конь обнюхал – плохая примета... Ежели что, дай знать жёнке...

– Да ладно те, Пётр Михалыч, закудахтал, как старая бабка! Мерин-от голодный, вот и вынюхивал, не дашь ли чего. Вишь, все хвосты друг другу с голоду-то пообгрызали...

Першин ничего не сказал, так молча и доехал до землянки, сделанной на озере у самого истока речки Преснухи.

Сюда пригоняли пастухи из драгун табун к ночи на водопои и ночёвку.

В маленькой землянке, где караульные и пастухи могли спрятаться от мороза, сейчас никого не было, Першин позвал Митьку:

– Пойдём, воды приготовим.

Вдоль берега озера саженей на тридцать тянулся ледяной жёлоб-канава, куда из проруби озера наливали воду для лошадей. Першин с Митькой отбили с боков в жёлобе острые наросты наледи – следы уровня ранее налитой и смёрзшейся воды – и стали наполнять желоб.

– Не рано льём, смёрзнется, – сказал Митька.

– Не замёрзнет, должны вот-вот пригнать... Вишь завьюживает. Правду твоя скула говорила...

– А то...

Першин оказался прав, не прошло и часа, как табун пригнали. Лошади, тесня друг друга, тянулись мордами с налипшими комочками снега к воде. Напившись, привычно грудились на утоптанной поляне возле самых кустов у речки Преснухи.

– Все тут? – спросил Першин у пригнавших табун.

– Все на месте, бывайте! Мы поехали, ишь как крутит... Вам седня можно спокойно спать. В буран их никуда чёрт не понесёт.

Драгуны уехали.

Першин сказал:

– Митрий, я пойду пригляжу покуда... А ты кашу сваргань. Не то задует, так наглотаешься дыму-то.

Митька прислонил фузею к стене, развёл в углу землянки на камнях костерок, подвесил над ним медный котелок с водой, вытащил из волокового оконца над дверью затычку из сухой травы и улёгся на нары. Дым наполнил землянку и колыхался нижним слоем у самой груди. Было тихо. Лишь потрескивал костерок. Когда вода закипела, Митька засыпал пшено и помешал своей деревянной ложкой. И снова погрузился в приятную полудрёму, прерывая её, чтобы помешать кашу. Когда каша сварилась, выглянул в непроглядную темень и позвал Першина. Тот откликнулся и, войдя в землянку, откинул на спину заснеженный башлык кафтана.

– Ох и закручивает! Нападает снегу, бедным лошадкам корм-от добывать как!

Они съели кашу прямо из котелка и Митька предложил:

– Выпьем по чарке?

– Оставь на завтра, намёрзнется, тогда... Я щас сполосну котелок, да чайку попьём.

Пётр вышел на улицу и вернулся с котелком воды, подбросил сучьев в костерок и прилёг рядом с Митькой.

– Сходил бы, Митрий, глянул на коней.

– Чё на них глядеть? Стоят, поди... Конь не кошка, по ночам не бегат.

– Мало ли, зверь спугнёт...

– В таку погоду все звери в ухоронке сидят, как мы с тобой.

– Сходи, сходи, погляди!

– Ну, Михалыч, как репей, пристал! Попью чаю и схожу.

Напившись чаю, Митька потянулся и сказал:

– Правда твоя, Михалыч, в карауле, однако, лучше, хочешь – спи, хочешь – нет. В крепости, чай, тапту отбили, а мы тут сами себе хозяева, – и, зевнув, добавил: – Однако и нам пора спать. Пойду гляну коников, да будем укладываться.

Выйдя наружу, Митька накинул на голову башлык, постоял, привыкая к темноте. В двух шагах ничего не было видно. Буран зарядил, похоже, надолго. Он пошёл по направлению к табуну. Кони мирно стояли, опустив головы, изредка передёргивали кожей, сбрасывали налипший снег. Митька повернул было назад, как вдруг стоявший с краю жеребец вскинул голову и пронзительно заржал. Митька насторожился, скинул башлык и прислушался. Но кроме шума ветра ничего не было слышно. Он подошёл к жеребцу, похлопал его по шее и, преодолевая внезапно накативший страх, сжал эфес палаша и пожалел, что оставил фузею в землянке.

– Митре-е-ей! – услышал он вдруг пронзительный крик Першина, тут же осекшийся, и почуял, как вдруг весь табун встрепенулся. Кони затоптались на месте, как бывает перед тем, как их собираются перегонять, и, подталкиваемый страхом, Митька встал за жеребца, ближе к табуну. И тут же услышал конский топот: совсем рядом, так, что различимы были высокая шапка и лук за спиной, проехал рысью всадник, следом другой, третий...

«Калмыки!» – мелькнула мысль, и Митька, пригнувшись, кинулся внутрь уже тронувшегося табуна, соображая, что делать. Сначала схватил за гриву подвернувшегося коня и хотел вскочить на него, но сообразил, что могут заметить, и побежал рядом, держась за гриву правой рукой. Затем изловчился, схватил левой рукой гриву скакавшего рядом коня и повис, подогнув ноги в коленях.

Коней угоняли от реки в степь. Руки скоро онемели, и, когда ноги зацепились за куст, Митька разжал пальцы, упал на снег, перекувырнулся, обхватил голову руками и нырнул под куст, молясь Богу, чтоб пронесло. Казалось, никогда не кончится этот страшный топот копыт. Когда он, наконец, внезапно оборвался, Митька приподнял голову и тут же опять уткнулся лицом в снег: рядом проскакали угонщики. Наконец стало совсем тихо.

Митька вскочил и побежал сначала в сторону крепости через степь по снегу, но, сообразив, что может сбиться в темноте с пути или наткнуться на калмыков, повернул по набитому табуном следу к Преснухе. На реке взбежал на лёд и рванул вдоль берега к крепости. Только тут заметил, что потерял шапку. Накинул башлык, но скоро вспотел и опять сбросил его, расстегнул на груди кафтан.

«Ладно хоть ветер в спину», – думал Митька, стараясь бежать равномерно. Вскоре он оказался перед бугром, за которым начинались рогатки.

Упёршись в рогатки, пошёл осторожно вдоль них к караулке, вглядываясь в темноту. У въезда в крепость никого не было видно. «Спят, раззявы!» – озлился он и застучал ногой в дверь караульной избушки-гауптвахты.

– Кто там? – послышался недовольный голос.

– Вставайте! – заорал Митька и матерно выругался. – Кто начальник караула?

В темноте мелькнули искры от кресала, кто-то запалил трут и возжёг сальную свечу.

– Чё базлаешь? Я начальный, сержант Урезов.

– Калмыки, господин сержант! Напали, коней увели!

– Какие калмыки? Отколь им взяться, от наших разъездов известий о них не было...

– Говорю, калмыки! Веди к командиру!

– Ну пошли!

Они направились к избе Бухолца. Митька опять побежал, заставив бежать и сержанта.

Разбуженный, Бухолц встретил их в накинутом на плечи мундире. Денщик зажёг две свечи.

– Где стоял и с кем?

– При табуне у озера с солдатом Першиным.

– Где оной солдат?

– Не ведаю, убитый аль взят в полон...

– Не может сего быть! – сердито воскликнул Бухолц. – Калмыки не могли напасть. Они обещали быть со мной в мире... Может, это люди казачьей орды?

– По говору и по шапкам – калмыки, – твёрдо сказал Митька.

– Много их было?

– Не ведаю.

Бухолц задумался. Взгляд его упал на трясущиеся руки Митьки, и он закричал:

– Да ты ж опять пьяный! Бежал с караулу и небылицы плетёшь! Сержант, посади его на обвахту!

– Я пьяный? – дрожащим от обиды голосом вскричал Митька. – Сейчас они придут, перережут, как поросят, сонных... Сажай! Попомнишь меня, подполковник!.. Моё дело петушиное – прокричал, а там хоть не рассветай!

Сержант забрал у Митьки палаш и отвёл его на гауптвахту, где содержались арестанты.

Иван Дмитриевич, оставшись один, взволнованно заходил по избе. Не могут калмыки напасть! Не верилось... Приветливость Санджиба вспомнилась, да и Трубникова с посланцами послал с уверениями в дружбе... Но и людьми рисковать не стоит, бережёного Бог бережет.

Он послал денщика к караулу на въезде и велел немедля перегородить дорогу в крепость рогатками. Второго послал к барабанщику и велел бить по крепости тревогу.

Прибежавшим офицерам Бухолц объяснил причину тревоги и велел строить людей у землянок и зарядить фузеи. Когда солдаты построились, он сказал майору Вельяминову-Зернову:

– Иван Львович, возьми первую роту и поставь на взгорке против входа, подождём с час, и я там же буду...

Он с поручиком Каландером отправился в караульную избушку. Но едва успели присесть, как вбежал стоявший на часах солдат и крикнул:

– Кто-то едет!..

Бухолц с Каландером и вернувшимся с гауптвахты сержантом Урезовым выскочили и встали за угол избушки, вглядываясь в темноту.

– Кони... Вроде без людей, – пробормотал Урезов.

– Может, наш табун гонят. Кричи, – приказал Бухолц часовому.

– Кто идёт? – крикнул зычно солдат. Но никто не ответил. Кони приближались. Часовой крикнул ещё дважды. Ответа не было.

– Стреляй поверх! – вполголоса приказал Бухолц и вдруг неожиданно совсем рядом услышал насмешливый голос, прямо с другой стороны избушки:

– Эй, русак, выходи пива пить!..

Сержант Урезов выхватил из сумки гранату, запалил трут, прикрываясь полой кафтана, скусил конец зарядной трубки и зажёг её. Широко размахнулся и кинул гранату прямо через избушку на голос. Почти одновременно выстрелил и часовой. В свете вспышки от разрыва гранаты Бухолц успел заметить бьющихся на кольях рогатки, перегородившей дорогу, коней, летящих через их головы всадников и оскал лошадиных морд напирающей и вздыбливающейся лавины.

Они бросились от избушки к построившейся на взгорке роте.

– Первая шеренга, на колено! Прикладывайся, пали! – громко скомандовал майор Вельяминов-Зернов.

Ударил залп первой шеренги. У рогаток кишенье, ржанье и предсмертные всхрапы коней, вопли людей...

Следом выстрелила вторая шеренга и тут же присела, давая обзор третьей. А первая уже заканчивала заряжать. На третий залп в ответ полетели стрелы. Вскрикнул, выронил фузею и схватился за стрелу в груди солдат из середины шеренги, поднявшейся для залпа.

– Пали! – командовал майор Вельяминов-Зернов. Подбежавший к нему Бухолц крикнул:

– Держись, Иван Львович, сейчас подмогу пришлю! Поручик Каландер, беги на артиллерийский двор и бей из пушек, гляди, могут и со степи пойти!

Поручик Каландер исчез в темноте.

Бухолц прибежал к стоявшей у его избы второй роте и приказал поручику Княгинкину:

– Поручик, бери всю роту к караульной обвахте, там майор Вельяминов с первой ротой... Пусть он сам идёт сюда, а ты бери обе роты под начало с сержантом Урезовым, и держаться до смерти! Да пошли вестового к капитану Ступину, пусть ведёт своих драгун сюда, ближе к крепости, иначе их там в отдельности перебьют ещё... Слышь, у него уже стреляют тоже, торопись!

Громыхнули первые выстрелы пушек, за рогатками высветились опрокинутые конусы огня, и раздался грохот разрывов бомб. Это вызвало короткое замешательство в рядах калмыков, но затем они ещё яростнее кинулись на штурм. Многие соскакивали с коней и пробирались через рогатки и надолбы к караульной гауптвахте, которую только и можно было различить в темноте.

На вспышки фузей в шеренгах летело столько стрел, что майор Вельяминов-Зернов приказал отвести роту саженей на пятнадцать. Подоспевшая рота поручика Княгинкина сбила просочившегося за рогатки противника и повела беспрерывную стрельбу.

Когда майор пришёл к командирской избе, Бухолц встретил его на улице у дверей. Только что прибежал от второго табуна чудом спасшийся сержант Островский и сказал, что лезут калмыки со стороны степи к амбарам, и Бухолц послал туда роту с прапорщиком Маремьяниновым.

– Ишь, какое дело, Иван Львович, – хмуро сказал Бухолц, – облапошили меня азиатцы хитрозадые! Кабы не тот солдат, взяли бы нас, как мух сонных... Степан! – крикнул он денщику, входя в избу. – Приведи солдата с гауптвахты, что от озера пришёл. Да возьми десяток солдат и приставь караул к аманатам, чтоб не убежали!

– Слушаюсь!..

– Чаю, Иван Львович, круговую оборону придётся держать. Со всех сторон, видать, обложили... Возьми четвёртую роту и отведи к артиллерийскому двору, часом не отбили б его. Сам же ко мне иди, там поручик Каландер один справится. Эх, писал ведь, что офицеров нехватка, а сейчас хоть на части рвись!

– Иван Дмитрич, никак и в крепости стрельба, там кто у нас?

– Полурота с сержантом. Продержатся покуда за стенами, сейчас главное – с поля отбить...

Майор Вельяминов-Зернов ушёл. Привели Митьку. Бухолц подошёл к нему и сказал:

– Прости меня, братец, что не поверил... Обманули меня калмыки, мирными прикинулись!

– Ладно, ваше высокоблагородие, главное, что врасплох не взяли...

– Да, да, спасибо! Молодец! Вот выпей чарку, отобьёмся – награжу!

Митька выпил и попросил:

– Мне бы палаш и фузею.

– Конечно, конечно! Фузей, пожалуй, к утру будет много свободных, – мрачно сказал он и добавил: – А ты покуда при мне побудь, вестовым...

Иван Дмитриевич вышел на улицу и прислушался. Стрельба не утихала. Беспрерывно грохотали пушки. Молодец, Каландер! При свете факела посмотрел на часы. Прошло уже два часа, а казалось, что всё только началось. Послышался крик:

– Где подполковник?

– Кто таков, чего надо?

– Солдат Игнатьев, ваше высокоблагородие, от поручика Княгинкина. Заряды к фузеям выходят, просил прислать!

– Каптенармус, отправь патроны!

– Слушаюсь!

Подбежал от артиллерийского двора майор Вельяминов-Зернов.

– Как там?

– Ничё, поручик пороху не жалеет!

«Порох!» – мелькнуло в голове Ивана Дмитриевича, и спина его похолодела.

– Господин майор, Иван Львович! Порох! Пороховая казна! – в отчаянии воскликнул Бухолц. – Вовсе из головы вылетело! Голубчик, бери роту и любой ценой перевези порох с дощаника сюда, пока не рассвело... Без него пропадём! Ты ж, – обратился он к Митьке, – ступай с майором, нет, поначалу попробуй у драгун добыть сани, чтоб было куда порох с дощаника грузить...

– Господин подполковник, крепость взяли! – подбежал запыхавшийся капрал Ботвин. – Выжали нас за стену... Сержант их сюда из ворот не пускает, стрельбой держит...

– Как взяли?

– От Иртыша с обрыву полезли через рогатки, как мураши, не смогли удержать... А оружие у них – копья и палки с ножами на конце...

– Иван Львович, поспеши, голубчик. Калмыки шли к стенам через Иртыш, могли увидеть дощаник. Ежели так, отбей и держись до подкрепления. Я ж с двумя ротами пойду брать стены...

 

Солдат Балашов Степан заступил в полночь на караул у дощаника с пороховой казной. То ли от холода и ледяного ветра, от которого он прятался у борта дощаника, то ли оттого, что хотелось спать, но ему казалось, что он давно отстоял положенные часы и клял сержанта Урезова, который вместо того, чтобы исполнить положенный рунд* , дрыхнет в тепле. А тут лишь снег, гонимый ветром по льду, да стужа.

Неожиданно он услышал со стороны крепости, вовсе отсюда невидимой, дробный глухой треск и ясно различимые удары – будто по бочке пустой били. Балашов в недоумении насторожился и вдруг разглядел тёмные, бесшумно двигавшиеся мимо него к крепости тени.

– Стой! Кто идёт? – крикнул он. Порыв ветра ударил ему в лицо снежной крупой. Он крикнул ещё два раза, как учили, но тени продолжали двигаться мимо. Приложился и спустил курок, но выстрела не последовало. Он лихорадочно открыл полку фузеи, обдул, насыпал из лядунки свежего пороху и, взведя курок, вновь спустил его. Ударил кремень, высек искру, но выстрела опять не было. Балашов чертыхнулся, попробовал выстрелить ещё раз, но опять не вышло. Между тем тени исчезли.

Тут только до него дошло, что за удары и треск слышались из крепости. Он ясно увидел вспышки разрывов, будто кто возжигал свечу и тут же гасил её. Без сомнения, в крепости шёл бой.

Сообразив это, Балашов засомневался: что делать. Стоять дальше – околеешь от холода, уйти – по головке не погладят за оставление поста.

Прошло ещё с час, терпеть уже было невмоготу, Балашов потрусил уже к крепости, как впереди вновь замаячили тени. Он отбежал к дощанику и, прижавшись к борту, крикнул:

– Кто идёт?

– Свои! Майор Вельяминов! – услышал он, облегчённо вздохнул и перекрестился.

– Кто на часах?

– Солдат Балашов с первой роты.

– Помогай выносить порох на лёд! На крепость напал неприятель... Тут никого не видел?

– Шли мимо, господин майор... Согласно артикулу кричал трижды – не услышали три раза стрелял – три раза осечка, виноват!

– Ты, Балашов, в рубашке родился! Бог оградил тебя, да и нас тоже всех... Ежели б выстрелил, забрали бы калмыки весь порох, без него мы – пропали! Слышь, как в крепости палят?..

Когда бочонки с порохом были уложены на льду, подъехал Митька на лошади.

– Господин майор, одну лошадь токмо добыл, и то с-под самого носа у калмыков, едва увели...

Сани быстро загрузили, остальные бочонки разобрали солдаты и понесли их к крепости, стрельба у которой стала ещё сильней. «Кабы не буран, так быть бы нам без пороховой казны», – подумал майор Вельяминов-Зернов.

Десятка два солдат шли впереди с фузеями наготове, вроде авангарда. Но опасение – наткнуться внезапно на неприятеля – слава богу, не совершилось,

Лишь когда уже поднимались на берег Иртыша, по льду в их сторону побежала разрозненная толпа калмыков. Майор Вельяминов быстро построил всех, кто был без груза, и скомандовал залп. В темноте послышались стоны, крики, и, к удивлению майора, неприятель развернулся и кинулся прочь, оставляя на льду убитых и раненых. Он не знал, что это были остатки только что выбитых Бухолцем из-за стен крепости калмыков.

Едва Вельяминов-Зернов ушёл к дощанику с пороховой казной, подполковник Бухолц со всеми не занятыми в бою солдатами направился ко входу в крепость, где его встретил командовавший полуротой сержант Максим Потапов.

За стеной слышались радостные воинственные возгласы калмыков. В проёме стены, где должны были быть ворота, мелькали факелы. Внутри крепости, кроме палаточной церкви, ничего не было, и мнившим себя победителями поживиться особо было нечем. А когда они пытались лезть через проём, пули и гранаты загоняли их обратно за стены.

– Как же, сержант, отдали! – с досадой сказал Бухолц Потапову.

– С берегу поналезли, где стены нет, не удержали... Послал к поручику Каландеру, чтоб пушками спробовал прогнать.

Но посланный солдат вернулся и доложил, что поручик Каландер говорит, что из пушек во двор не попасть, понеже стены близко, из мортир опасается по своим в темноте ударить...

– Ладно, без мортир, может, обойдёмся, – сказал Бухолц и крикнул: – Сержант, гренадёров и солдат, кои гранаты метать умеют, ко мне!

Когда гранатомётчики были собраны, он объяснил сержанту, как мыслит ворваться внутрь с меньшими потерями.

Рота, поставленная напротив проёма, открыла беспрерывную пошереножную пальбу так, что из проёма никто не мог просунуться. Вторая рота с гранатомётчиками поднялась в это время к стенам по обе стороны от проёма, сержант Потапов, как условились, зажёг факел, и Бухолц скомандовал:

– Прекратить пальбу!

А когда через проём по команде сержанта полетели гранаты внутрь крепости, и она озарилась вспышками разрывов, крикнул:

– В штыки, братцы! Навались!

И, выхватив шпагу, побежал к воротам, куда уже валила рота с Потаповым.

Вбежав внутрь крепости, Иван Дмитриевич в одно мгновение окинул взглядом двор.

В середине гигантским костром полыхала палаточная церковь, и всё вокруг было хорошо видно. Гранаты сделали своё дело. Ворвавшиеся солдаты очистили уже половину крепостного двора от ошеломлённого неприятеля и теснили его к берегу Иртыша, где не было стены. У рогаток было тесно от калмыцких копий и ножей на коротких палках. Хорошо бы ударить по толпе залпом, но свои мешают. Да и кто тут будет слушать команду. Солдаты яростно сошлись в рукопашной, кололи штыками, рубили палашами, шаг за шагом очищая крепость.

Из темноты от стены откуда-то выскочил калмык и замахнулся на Бухолца копьём. Стоявший рядом денщик Степан махнул снизу вверх палашом, отбил копьё и пронзил нападавшего в живот.

У церкви Бухолц заметил отца Василия с палашом в руке. Полотнище уже всё сгорело, и теперь догорал лишь остов. Прикрываясь рясой, он нырнул внутрь догорающей церкви и выскочил обратно с иконой в руках.

– Цела икона, солдаты, – басом крикнул отец Василий на весь двор. – Не взял огонь Николая угодника!.. Бей супостатов!..

Солдаты ещё яростнее заработали штыками, и неприятель не выдержал и побежал за рогатки. Солдаты грянули «ура» и, подбежав к обрыву, стали стрелять вниз, где катились на лёд Иртыша мёртвые и живые...

Остов церкви рухнул и догорел. Всё вокруг погрузилось во тьму.

Иван Дмитриевич, отдышавшись, пошёл к своей избе, то и дело спотыкаясь об убитых. Заметил с облегчением, что небо на востоке посветлело. Начинался рассвет.

 

* * *

Предводитель десятитысячного войска Церен-Дондоб хмурый и злой ходил по своей юрте, поставленной недалеко от крепости у озера Пресного... Зайсанги Басан-Церен и Духар опасливо и виновато-преданно смотрели на него. Духар, разводя руками, говорил:

 – Тайджи, мои люди все караулы сняли, коней угнали тихо. Но русаки не спали... Мои люди дерутся, как тигры!.. Но у русских пушки, многие мои люди не слышали их грома и весьма боятся. Однако Санджиб взял крепость, и утром со стен мы перебьём всех пушкарей и к полудню покончим с русскими!..

С последними словами в юрту вбежал гонец, упал на четвереньки и коснулся лбом сапог Церен-Дондоба.

– Тайджи, русаки отбили стены обратно... Санджиб-хан убит... Даржа просит помощи...

Церен-Дондоб в ярости хлестанул гонца плёткой и закричал Басан-Церену и Духару:

– Десять тысяч лучших моих воинов не могут победить кучку слепых русаков!

– Осмелюсь сказать, тайджи, мы не знаем, сколько у русских людей. И у них пушки...

– Надо, чтобы пушки замолчали! – топнул ногой Церен-Дондоб.

– Цагалук рвётся беспрерывно к пушкам, однако и за рогатки пробиться не может. Много людей падает от ружейного огня...

– Пушки стреляют порохом, надо захватить порох, и пушки замолчат!.. Где у них порох?

– Санджиб не узнал...

– Привести сюда ясыря!

Через некоторое время в юрту втолкнули Петра Першина со связанными сзади руками. Через толмача Церен-Дондоб спросил его:

– Куда идёт ваше войско?

– К городу Еркеню за золотым песком...

– Сколько людей в войске?

– Шесть тысяч... – не сразу ответил Першин.

– Врёшь! – вскинулся Церен-Дондоб и ударил Петра по лицу плёткой.

– Шесть тысяч, – упрямо повторил Першин.

– Где лежит порох?

– Где, не ведаю, – ответил Першин, – простым солдатам знать не положено...

По нетерпеливому знаку Церен-Дондоба его телохранители сорвали с Петра кафтан, камзол, сбили с ног и стали хлестать плетьми поочерёдно с двух сторон.

– Где порох?

– Не ведаю...

Ударов с тридцать стерпел Пётр Михайлов сын Першин, но о дощанике не обмолвился.

Тогда по приказу Церен-Дондоба бившие схватили его за руки и за ноги и подняли над горевшим посреди юрты костерком. Когда рубашка на груди потемнела от пламени, Першин дико закричал и забился всем телом. «Господи, смилуйся, дай силы вытерпеть муку... – мелькали мысли. – Пропадут товарищи без пороху...» А изо рта сам собой вырвался крик:

– Скажу, скажу!..

– Где?

– Везите к крепости... Покажу... – прошептал Першин. Его кинули на живот поперёк лошади к одному из телохранителей Церен-Дондоба, и, когда привезли к крепости, над степью, чуть оторвавшись краешком от земли, поднимался малиновый круг солнца.

Першин сотворил Иисусову молитву и, оглядывая результаты боя и крепость, старался не смотреть в сторону Иртыша, где стоял дощаник с порохом. «Устояли, слава богу!» – порадовался он.

– Показывай! – приказал Церен-Дондоб.

– Не ведаю где, солдату знать не положено...

Церен-Дондоб взвизгнул от ярости и стал хлестать Першина плёткой. По его приказу пленного отволокли к почти полностью вырубленному колку и, приподняв, подвесили к стволу тонкой берёзы за руки. Под ногами развели костёр, и опять дикая боль исторгла крик:

– В амбарах! В амбарах!..

– Тайджи, я знаю те амбары, – обрадовано воскликнул Духар, ездивший с Санджибом на разведку в крепость.

– В амбарах!.. В амбарах! – продолжал кричать Першин, но его не снимали. Скоро он перешёл на шепот, твердя одно и то же, а когда затих в беспамятстве, Церен-Дондоб выхватил у одного из своих воинов копьё и пронзил им солдата насквозь. Ощерясь, приказал Басан-Церену и Духару:

– Вы возьмёте амбары!

 

Когда совсем рассвело, калмыки отступили и встали в полуверсте вокруг крепости. Лишь отдельные группки их вылетали на конях к рогаткам, выпускали стрелы и скакали обратно.

Иван Дмитриевич совершал обход по всем самым горячим местам. Фузеи и пушки замолчали, и в тишине всё, что было ночью, казалось бы кошмарным сном, если бы не убитые, которыми были устланы рогатки, особенно перед караульной гауптвахтой. Да, тут у поручика Княгинкина и капитана Ступина было жарче, пожалуй, всех...

Буран кончился ещё ночью, и сейчас свежий снег алел у рогаток от крови. Трупы людей и животных образовали целый вал. Некоторые из лошадей, налетевших на рогаточные железные копья, бились в предсмертной агонии... Совершив обход, созвал офицеров на военный совет.

– Господа офицеры, злоковарное нападение, учинённое противником, слава богу, нами отбито. Однако ожидаю, что в скором времени опять будут атаковать... Посему надлежит нам держаться всеми силами, дабы не учинилась конфузия и не утратился интерес нашего царского величества. Солдат покуда держать на позиции в полной готовности и выдать немедля им сухим пайком. Капитан Ступин, тебе пуще всего беречь дощаники, что в устье Преснухи. Чаю, надобно против дощаников сделать ретраншемент и не давать оные дощаники неприятелю повредить... У рогаток копать шанцы и апроши. Поручик Каландер, некоторое число пушек поставь в крепости на валу, сколько, усмотря сам...

– Раненых надо в отдельные землянки перевести и держать возле них смотрителей, кои в фельдшерстве понимают, – сказал Вельяминов-Зернов. – На перевязки пустить тонкий холст.

– Порох, господин майор, – продолжал Бухолц, – покуда перенести в крепость за стены, после надобно вырыть погреб... К вечеру подать всем сведения о потерях в ротах...

Снаружи снова затрещали выстрелы, грохнули пушки.

– По местам, господа! Опять пошли!..

Офицеры убежали к ротам. Иван Дмитриевич с вестовым и денщиками вышел из избы. Отсюда, с возвышения, обозревалось почти всё вокруг. Лишь за крепостными стенами не видно было, что делалось.

Бросилось в глаза, что большие силы противника устремились к амбарам. Бежали густо, и пушки Каландера производили изрядное опустошение.

– Ваше высокоблагородь! Глядите, чё творят! – со смехом показал рукой денщик Степан.

Калмыки решили бороться как-то с досаждавшими им бомбами. Увидев возле себя вращающуюся бомбу, они стали подбегать к ней и колоть её копьями. Уже несколько взрывов разметало подобных смельчаков. Тогда калмыки решили действовать по-другому: как только бомба падала, на неё набрасывали войлочную кошму, а сверху наваливалось человек десять-пятнадцать, чтобы не дать выйти наружу убийственной силе. Но и это не помогало. Кучу малу раскидывало взрывом. И лишь наученные таким образом, нападавшие стали при виде бомб разбегаться и падать на землю.

Однако как ни били пушки, как ни палила рота прапорщика Маремьянинова, неприятельский людской вал подкатывался к рогаткам. Вот уж иные калмыки и на рогатках, и по трупам своих перелезли и – к амбарам, к амбарам...

«Провиант решили отбить», – подумал Бухолц и послал в помощь Маремьянинову одну из бывших при нём резервных рот. Но помощь не успела. Солдаты Маремьянинова под градом стрел учинили ретираду, и пришедшая рота ввязалась в рукопашный бой, лишённая выгоды залпового огня. А калмыки напирали, оттесняя солдат. Вот уже победные раздались вопли – амбары были ими взяты, – а они по-прежнему атаковали.

Иван Дмитриевич вывел последнюю роту и ударил залпами во фланг, остудив воинственный пыл нападавших. Но когда повёл было их на штурм амбаров, был встречен не только тучей стрел, но и плотной ружейной пальбой. Пришлось отступить, оставив на поле боя несколько десятков солдат.

Он послал вестового к поручику Каландеру и велел ему выкурить засевших в амбарах.

Калмыки между тем в поисках пороха выносили кули и мешки с мукой из амбаров, складывали их стеной и стреляли из-за них. Не найдя пороха, Духар решил сделать из амбаров маленькую крепость и велел прорубить в их стенах бойницы, через которые открыли по русакам стрельбу.

Иные стрелы долетали почти до избы Бухолца. А из ближнего к артиллерийскому двору амбара открыли ружейную пальбу по пушкарям.

Со стороны же поля артиллерийский двор атаковали конные калмыки, и Каландер большинством пушек стал отбиваться от них. Получив приказ бить по амбарам, он крикнул наиболее толковому из пушкарей:

– Широков, заряжай мортиру, бей по амбарам!

Пушкарь засыпал из шуфла порох, зарядил пудовой бомбой, и мортира ухнула. Широков поглядел в сторону амбаров и с досадой крякнул: бомба упала далеко в поле. Он зарядил второй раз, сменил прицел, но опять вышел перелёт.

Ещё несколько раз менял Широков прицел, но угодить в амбар пушкари так и не смогли, хоть и взмокли. Опять вестовой от Бухолца прибежал к Каландеру.

– Подполковник недоволен, что не можете угодить в амбары!

Конная атака была отбита, и Каландер занялся амбарами. После двух выстрелов он приказал Широкову:

– Подвысь ствол! Меньше, меньше... Вот так! Заряжай! Пали!

Бомба угодила в укрытие из мешков с мукой, и в воздухе повисло белое мучное облако. Калмыки кинулись от мешков в амбары.

– Так, уменьши заряд... Пали! – командовал Каландер.

Но и под его началом далеко не сразу бомба разорвалась совсем рядом с амбаром и разворотила угол.

Увидев выбегающих из амбара калмыков, подполковник Бухолц скомандовал штурм, и через четверть часа неприятель был выбит за рогатки.

От остальных мест также был отбит и, отступив, не предпринимал больше попыток нападения. Появились юрты, костры...

Бухолц приказал поставить усиленные караулы, остальным отдыхать. Посмотрел на часы. Бой продолжался двенадцать часов.
_____________________


* Рунд (нем. Runde – дозор) – обход с целью осмотра, проверки чего-л. Ефремова, Т.Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. М.: Русский язык, 2000. – Ред.

 

Павел Алексеевич Брычков родился 25 февраля 1950 г. в поселке Чумара Калтасинского района Башкирской АССР. После окончания восьмилетки приехал в Нефтекамск, там окончил среднюю школу № 2, затем, в 1973 г.,  Казанский авиационный институт и заочно - Литературный институт им. А.М. Горького в 1989 г. Работал инженером-конструктором в Омском Моторостроительном КБ, главным редактором газеты «Время», помощником депутата Госдумы С.Н. Бабурина. Публиковался в журналах и альманахах «Москва», «Сибирские огни», «Урал», «Богатство Сибири», «Нива» (Казахстан), «Литературный Омск», «Иртыш», «Литературный Кузбасс», «Тобольск и вся Сибирь» и др. Автор нескольких книг прозы. Член Союза писателей России с 1991 г. Павел Брычков является лауреатом Всероссийской литературной премии им. Д.Н. Мамина-Сибиряка за исторические романы «Полуденный зной» (об экспедиции И.Д. Бухолца за песочным золотом и основании Омской крепости) и «Отпор» (о Тарском бунте 1722 г.), литературной премии им. М.С. Шангина и премии им. А.А. Дунина-Горкавича.

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Комментариев:

Вернуться на главную