* * *
Нахоложенный небом, степями рассиненный ветер,
эхо дальних костров и протяжная жёлтая мгла.
А в душе вместе с памятью вдруг закружились столетья,
и небесная Матерь их тесным кольцом обвела.
И потом сквозь столетья, глухие, как чёрное небо,
я развязывал долго узлы потаённых дорог,
есть земные пути - ты им вечно, пожизненно предан,
ты их помнишь всегда, ты приходишь к ним вовремя, в срок.
Этой волей горячей, как смерч, и внезапной, как случай
ты отравлен, её ты по каплям сбирал на ладонь...
Вон, вдали, словно камень, орёл вдруг сверзается с кручи,
и парит в вышине, и ровняет небесный огонь.
Этот серый, попутный, как время, рассыпчатый ветер,
я его нахожу среди дней в захолустьи дорог,
словно чёрный и огненный вихрь на далёкой планете,
он не ведает дня и не знает объявленный срок.
Горьковаты дымы затравевшей столетьем дороги,
хищный свет плоскогорий и память минувших годин.
Уходя, я так долго стою на родимом пороге,
и туман, как священник, рассиненным дымом кадит.
И обросшее светом, кавказское гулкое небо
прогорая, как снег, всё бросает мне вслед облака.
Унося за собой затравевшие запахи хлеба,
поперечно звенит на глухих перекатах река.
У природы раскрыты глаза, и зарёю согрета,
под багровым туманом затлела белёсая пыль.
Здесь окрест - тишина, лишь прохладное золото ветра
трёт о спину свою проржавевший за лето ковыль.
Тополиным дымком мне костёр перескажет молитву,
ту, которую ветер донёс нам от прежних богов,
тот языческий ветер, который, отбросив калитку,
не оставил следов, кроме звука упавших шагов.
На отрогах кавказских хребтов мне погрезилось утро,
мошкарою гудит на пути придорожная пыль,
в океане степей зеленеет простором попутным,
золоченой главой, подпирая его, монастырь.
Скоро первый мороз, но искрятся, искрятся в ладонях
красной радуги перья, и блики роняют свои,
уминают траву отучневшие сытые ветры,
и вот-вот пронесут и расплещут свой клик журавли.
Как безлюдно вокруг, только светит пустынным покоем
желтый ливень с откоса вселенной за край бытия,
и в равнине небес разгорается утро та-ко-е,
что, прияв эту жизнь, по глотку я вдыхаю ея.
А былое?.. Ну, что ж ... мне о нём не вести разговоры,
жизнь оставила меты на сроках последних своих.
Солнце вспыхнуло магнием, брызнув на ближний пригорок,
и, достигнув холмов, словно птица, упало на них.
По душе мне пронзительность дня, я ещё не устану
мерять сроками лет непростое мирское житьё,
я руками беду разведу, с неба звёзды достану,
Беловодье найду - окаянное счастье моё.

***   
Рухнет мир, и падут небеса;
замыкаясь в их жутком пределе,
как от вспышки, зажмуришь глаза,
ослеплённое, сдвинется время.
Дикий глас поднебесной трубы,
небо, тесно набитое дымом,
воздух в саже, а был голубым,
чёрной бездны ломаются крылья.
Рваный дым, темнота, чернота,
косо - вспышки космической стужи,
ледяная в душе немота,
миг сознанья безумием сужен.
И в гремучем стенаньи огня,
в мёрзлом прахе железной метели,
по вселенной цепями гремя,
поднебесные рвутся качели.
Закипел океан вдалеке,
люди руки ломают друг другу,
гром трескучий в небесной реке
развернулся по новому кругу.
Мы очнёмся в немом забытьи,
только время ответит сурово:
- Вы забыли дорогу к себе,
вам не слышать Господнего слова.
Что в телах ваших? – чёрная кровь,
как двойник изнурительной алчи,
вы прогрезили божью любовь,
изнывая от сладостной фальши.
Ты очнёшься, откроешь глаза,
сосчитаешь шаги по квартире,
глухо вскрикнешь - и рухнет стена
в параллельном и праведном мире.
И означится новый предел,
или слово услышишь простое…
Видишь, ангел к тебе прилетел,
начинается время иное.

*** 
Неподвижны в молчании странном,
соблюдаем слова, как завет.
Мы не пели пророкам осанну
со времен появленья на свет.
Кровь Христа на кресте и на плахе.
Закровавилось чье-то чело,
и душа в заржавевших заплатах
рядом с нами сутулит плечо.

***
Чернобыль. Припять.
Дни наряжены в осень, они – как на старте,
ветер, небом продетый, запальчиво строг.
Я тасую слова, как игральные карты.
Я закончил стихи – только крик между строк.
Что-то минется?..
Что ж… очень даже возможно - 
обретеньем, условьем иного житья.
Ветер жизни шумит многолюдно и сложно,
и мгновенье звенит, как стакан без питья.
Мы стоим у предела в немое былое,
и его так непросто, поверь, перейти.
Я считаю шаги, зубы стиснув от боли,
час за часом – минуты слагаются в дни.
Что-то память мою на краю задержало.
Время глухо шумит, словно море вдали.
Время дышит жаровней на тверди Державы,
и роняют опепленный крик журавли.
Рассвело. И окрест – как в трактире бесхозном.
Холуи приготовились к смене властей.
Век больших скоростей ужасающе грозен,
но порой – просто месиво диких страстей.

***
Из кромешных вселенских теснин
рвётся черный космический холод,
и небес покривившийся клин
мне пророчит безбытье и голод.
В этой лютой арктической тьме
сколько лет понапрасну погибло.
Ворон чертит мне знак на стекле,
на погосте стенают могилы.
На ладонь опускается снег
и уже никогда не растает...
Этот сумрачный пасмурный свет,
словно нежить, вкруг солнца летает.
Из теней обреченного дня
рвутся души на тесную сушу.
Ты о будущем спросишь меня
и молчанье, как небо, обрушишь.
Ты о будущем?.. Здесь, за углом,
вместе с сущим оно и погинет,
лишь монета с двуглавым орлом
вдруг завесу судьбы приподымет.
Вьюга с северных правит сторон,
завихрилась заснеженной лентой,
ветры комьями черных ворон
примерзают к трубе континента.
Мерклым дымом сорвавшись с небес,
бьёт буран с сумасшедшею силой,
и метель, расшатавшая лес,
понеслась по просторам России.

***
Наше прошлое – рано раскрытые карты?
Или это лишь промельк в расщелинах дней?
Ты забудь его в нашем свирепом азарте,
где разглажен песок утюгами теней.
Черной вьюги язык словно вырван у смерда,
точно смуты пожар распрямляет разбег,
вифлеемские звезды на холоде смертном
да пожёванный стужей вскопыченный снег.
Безголосо сипят сплошь охрипшие ветры.
Я в былое поверю – слова мне даны.
Как копыто коня, вдруг разбрызнет столетье
в этой луже небес позолоту луны.
Наше прошлое – рано раскрытые карты?
Или это лишь промельк в расщелинах дней?
Ты забудь его в нашем свирепом азарте,
ведь на старом кладбище кресты тяжелей.

***
Здесь метели седы и косматы,
словно рвутся из собственных тел,
а буран заревел зверовато,
по-медвежьи в тайге захрустел...
Аки тать в обезлюдевшей нощи,
вьюги хищно крадутся во тьму,
и звенит их сухой позвоночник
на скрипучем, как  пламя, ветру. 

***
Я в растянутом запахе горьких, но праведных строчек
заполняю надеждой горячий, размашистый слог,
с блеском злого веселья он терпко и яростно сочен,
он просторен, как чистое небо и – в малости – строг.
Через пару мгновений, наверно, закончатся сроки,
опрокинется ветер, и с неба сорвётся луна,
и гроза потеряет в пространстве последние вздохи,
в индевеющем эхе росой заблестит целина.
Голос вверх, голос вниз – словно ветер, ныряет извильно,
пряча смысл недоверчивых, прошлых, усталых речей,
догорела роса, отзвенела под шелест ковыльный,
пёстрый ливень в окошко твоё
бьёт, как мелкий ручей.
От дорог вековых вырывается свет в эти дали,
избывается век, и прохладою где–то в мозгу
вдруг былое восходит, как бред – все, что было в начале,
я запомнить хотел бы его, но никак не могу.

***
Земля родная, Отчина – как Бог,
а с Господа не требуют награды,
мол, дай нам – то,
и это вот – прибавь.
И к Родине любовь – неизреченна…

***
Не молись на багровое солнце во мгле,
нам языческий идол покоя не даст.
Видишь, чёрная нежить летит на метле,
где-то здесь ведь она приземлится как раз.
Озверелая стужа в пустынном краю,
дико рыщет пурга по окрестностям дня,
тундра глухо поклоны кладёт декабрю,
ближе к ночи – не сыщешь под небом огня.
Ни о чем не жалей. Что нам проку в словах,
ведь в былое уже не пробить колею?
Что нам бледная немочь в чужих головах?
Что нам чёрные души в чужалом краю?
Стужа смертная здесь, за чертой бытия,
Что - минувшее?.. Нам не вернуться назад...
Только ветер приходит на круги своя,
он метельной поземкой нам выжег глаза.
Пододвинешь ладони к глухому огню,
хочешь след разыскать к предыдущим годам?
Нет, в былое уже не пробить колею,
здесь колымская твердь, мерзлота, мерзлота.
Время вытопчет души в промёрзшем краю,
и сердца надорвутся в узилище дней.
Ты долбил эту твердь – и очнулся в раю,
хорошо там, лишь смертная стужа черней.

***
Смрадный запах беды. Зло - твоё ремесло.
Сплошь личины, на всём побережье зимы,
где условные знаки слагают число,
начиная отсчёт с сотворенья земли.
Это было. Я помню. Кошмарный недуг
выжигал нам клеймо и надрыв несвободы.
Это было. Я помню. Заржавленный труп
нам сложил на порог почернелые ноги.
Беглым временем маятник метил слова,
где-то правда кровела, по миру хромая…
Запредельностью жизни болит голова.
Греют звёзды лицо, дотлевая помалу.

***
Я привык доверяться словам.
Слово – олово. Точка. Но всё же
видел я, как примёрзли к губам
все слова сквозь пургу бездорожий.
И в костре исступленных надежд
стыли свечи и плавились души
в ветхих рубищах драных одежд,
сквозь метели арктической стужи.
И гортанью задушенный крик
внял угарному хрипу пророка.
Как бескровно лежит материк
под ногами казённого срока.
Тает свет в опустелых зрачках
с замороженным блеском отныне,
тает иней в померкших очах,
закровевший, настуженный иней.

ПАМЯТИ ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА
В церковке истлевшей, случайно
прочел письмена на стене:
сокрыта небесная тайна
у светлой криницы во мгле.
Весь мир – это мглистая пристань,
где канули в твердь времена,
и все же помалу ты вызнал
небесных огней письмена.
Ты слушал Вселенную, рядом
сутулила Вечность плечо:
- Пожалуй, что больше – не надо…
- А хочешь – послушай еще.
И тёмные вещие знаки
взошли сквозь небесный подрост;
был полночи свет одинаков
и волчие ягоды звезд.
И жутко блистала окрестность
в багровом раскате небес,
луна помутнела, и пресно
разил полувымерший лес.
Былое мятежным обличьем
взошло средь погостов немых,
и сумрак почти что коричнев
был в этих пространствах глухих.
Небесные стыли виденья,
сорвавшись, упала звезда,
в земле шевелились коренья,
в ладони кипела вода.
Как дрожь человеческой муки –
небесный мерцающий свет,
но чьи-то небесные руки
подъяли свинцовый рассвет.
                                 
***
Чёрный дым, отвердев,
паутиной висел,
холодя заиневшие
в утренник травы...
Все прошедшее мне -
не осмыслить досель.
Кто лишил меня
прежней великой Державы?
1991г.

***
На пепелище чёрных будней,
у перевязи чёрных дней
я выплавлен кровавой бурей
в России выжженной моей.
Стою на сажном пепелище,
вдохнув безвременья угар,
и умерщвлённое кострище
хранит безумия пожар.
октябрь 1993г.

***
Смешаются были и небыль,
но правда, как прежде, одна:
над нами российское небо,
за нами Россия – страна.
В земле мы, как прежде, по горло,
но это же - наша земля!..
Пусть дымом чужалым, прогорклым,
набиты степные края.

***
Ветра летят слепящим полымем,
горят в ознобной тишине,
и берега с водою пойменной
слетают птицами к тебе.
И тут же рядом, за околицей,
река полдневною волной
в осоке синей хорохорится,
играет палою листвой.
И, отдыхающий от времени,
застыл обветренный пустырь,
и,  разминая плечи древние,
кряхтит старинный монастырь.
Слегка горчит туман просёлочный,
припав к обветренной земле,
и словно бы снаряд осколочный,
Афганистан гремит в тебе.

***
Минувшее глухо усядется рядом,
затеплит экран чёрно-белым кино,
а осень шаги расставляет по саду,
и пахнет трава довоенным вином.
Расслабленный вечер сутулит походку,
горчит листопад тополиной корой,
как  будто навечно ушедшей пехоте
небесной дорогой вернуться домой.

***
Здесь, за медленной верой - усталое небо,
им тревожит порой неотчетливость дня,
как похожа на корку счерствевшего хлеба
эта серая твердь на краю бытия.
Если только забуду простые значенья,
кто окликнет меня на просторах страны?..
Облака подмывают небесным теченьем
нагребённые ветром стога тишины.

***
Стал дымом буран придорожной гремучей полыни,
косые ветра индевеющим утром снесло.
Замглившийся воздух схоложенным будет отныне.
А я? Позабуду земное свое ремесло.
Как дикий песок, просвистит в вечереющем поле
настуженный сумрак, затянет травой бытие,
заря огневая как  будто рванется на волю.
О, русская воля! Как смертно любил я ее..
От хищных костров, от дорог со столетним преданьем
она докатилась, как небо, до новых времен,
и здесь вот, сейчас, где слепящая тьма мирозданья,
меня возвратит к предрожденью славянских племен.
А дальше? Ликующий праздник Великой Победы,
на вдох и на выдох хрустящий, как соль, самогон,
и молнии в небе – морщинами прадедов – дедов,
а выше – надмирный, всесветный, как море, огонь.                           

ПАМЯТИ ВАЛЕНТИНА РАСПУТИНА
У той земли тяжелый норов,
но средь событий, дат, имён,
она, как старая Матёра,
во мне живёт с былых времён.
Она – и та, что под ногами,
и та, что - стало быть  - окрест,
мне отзывается шагами
со всех глухих российских мест.
За обречённой нашей кровью
есть много трудного греха.
Нам искупать его любовью,
покуда Родина – тиха?

***
Россия, кто тебя вспоил?
Какому небу шлешь ты душу?
Господь всегда тебя хранил,
вознаградив водой и сушей.
«Тем» в толк не взять  - и не возьмут, - 
как, простирая душу к небу,
ты так легко идешь к Нему,
хотя срослась корнями с твердью.