Виктор. Идрица

Я как раз закончила работать с лежачими.
Посмотрела в упор на бойца, что зашел в палату. Крепкий мужик под пятьдесят. С огромными ручищами. Автомеханик, строитель?

«Лучше делайте массаж лежачим», - строго глядя на меня, сказал боец. Сыграл на опережение.
И уже мягче, видя тишину внутри меня, добавил: «Я же все-таки хожу».
«Молодчина», - кивнула я. Про себя отметила: точно. Единственный ходячий в палате.
«Да я-то причем. Бог милостив», - сказал Виктор, смягчаясь.

Рука висит на косынке. Из-под косынки торчат спицы аппарата Илизарова.
Сегодня суббота. Во вторник этого бойца здесь не было. Значит, в среду – самое раннее - привезли. И, наверное, в четверг прооперировали.

«Я Ира, - улыбнулась я. - «Ира», - значит «мир».
«Виктор, - представился боец. И добавил, - «победитель».

Виктор будто выдохнул.
Выдох означал одно: можно.
Можно. Как иначе, если я несу мир, он – победитель, а за окном бушует весна.
«Садитесь, как удобно, на кровати, - улыбнулась я. – Я поработаю со спиной сначала».

Виктор сел полубоком, опустив ноги на пол. Пристроил руку на груди - бережно, как грудного ребенка.
«Когда прооперировали? Пару дней назад?» - я смотрела на ткани вокруг аппарата Илизарова. Оценивала отек.
«Вчера, - сказал Виктор. – И будто извиняясь за то, что я ошиблась, улыбнулся: «На мне все быстро заживает. Быстро восстановлюсь».

Я прикоснулась к плечам: «Будет больно со стороны ранения, не молчите, ладно?»
Виктор кивнул.

Время замедлилось. Почти остановилось. За окном бушевал май.
«Когда ранило?» - спросила я тихо. В шумной палате мы будто остались вдвоем.
«6 мая», - сказал Виктор. Кратко, будто заполняя графу анкеты.
«В День Георгия-Победоносца», - заполнила я соседнюю графу.

***

День Георгия-Победоносца был неделю назад. Совсем весенний был день. Почти жаркий.
«Вы верующая?» - тихо спросил Виктор.
«У меня папа Георгий. И сын Георгий. Отмечали в храме Георгия-Победоносца. Был крестный ход. Дочь выносила икону святого Георгия. Папа – хоругвь».

«Значит, верующая. Повезло мне», - потеплевшим голосом сказал Виктор.
Я продвигалась вдоль плеча к месту ранения. Тихо, мягко.
Виктор дышал. Дышал не напряженно. Легко. Доверяя.

«Больно?» - уточнила я, поднимаясь к шее.
Виктор кивнул: «Что там?»
«Бронежилет давил на плечи. Сейчас расслаблю. И опущусь вниз».

Будто играя арпеджио, я добралась до позвонка в поясничном отделе.
«Вот, чувствуете? В этот позвонок броник упирался», - я массировала напряженные ткани вокруг выпирающего позвонка. Думала: хорошо бы высылать на фронт поролон и двухсторонний скотч, чтоб бойцы клеили себе поролон с внутренней стороны бронежилетов.

«Да, здесь болит. Я ТАМ (Виктор выделил голосом «там») каждый день висел на турнике. Иначе бы не выжил, наверное. Ну то есть нет, выжил. Но спина болела бы сильнее».
«Сколько бронежилет весил?»
«Десять. С боковыми вставками шестнадцать, но я их достал. Иначе вообще было не пошевелиться. Десять броник. А еще автомат, две гранаты, вода, паек, аптечка, то, сё. Тяжело. Раньше бронежилет вообще был двадцать килограммов. А все же на себе тащить приходится».

***

…У меня зазвенел телефон. Оттуда, из мирной жизни, звонила-щебетала дочь. Говорила, что еще немного погуляет с подругами.

«Сколько дочке?» - спросил Виктор.
«Четырнадцать».
Я попросила Виктора лечь на спину. Начала работать с ногами.
«У меня тоже дочке четырнадцать. Младшей. А старшей уже двадцать девять. Уже две внучки у меня. И внук».

Виктор расслабился. И заговорил тихо, четко, будто плывя по течению: «Кем я только не был в жизни. Уйму профессий перепробовал. По образованию я учитель физкультуры. Геологом был немного. Копали мы там, где идут бои сейчас, кстати. А теперь у меня автосервис свой. До сих пор работает. Все это время, что я ТАМ, у меня напарник рулит. За двоих пашет. Спасибо ему».

Я мягко работала с животом. Виктор дышал, оценивая мои прикосновения: «Здесь не больно. И здесь. А должно быть больно?»
Я качала головой: «Нет. Не должно. Просто может быть напряжение. Вы не с курорта же вернулись. Бронежилет давал напряжение. Потому и нужно все расслабить».

«Мы в Бахмуте воевали. Там меня и ранило».
Виктор задумался. Помолчал.
«Я будто знал заранее, что 6 мая – мой последний день на фронте».
Я работала с диафрагмой. Не задавала вопросов. Виктор их и не ждал.

«…Я каждый день после обеда, когда не было боев, около 16-00 часов читал вечерние молитвы по молитвослову. Молебны читал - Александру Невскому, Георгию Победоносцу. Они в молитвослове идут один за другим.

Как-то нам дали приказ - эвакуировать тела врагов. И я на земле рядом с телами увидел две иконки. И еще пояс «Живый в помощи». Святые вещи. Не смог я их так оставить. Поднял. Там была икона Спасителя и Георгия Победоносца. Икону Спасителя я подержал в руках. Рассмотрел. А как взял Георгия, меня будто обожгло. С обратной стороны прочел, что именины 23 апреля по старому стилю, 6 мая – по новому. Ну и подумал, что это знак. Будто бы мне открыли будущее».

«Теперь можете считать святого Георгия своим покровителем», - улыбнулась я.
«Я его уже давно считаю своим святым. Я же из Москвы родом. И прописан до сих пор в Москве. Хоть и живу под Псковом, в Идрице. Знаете Идрицу?»

Я задумалась. Идрица… Что-то знакомое.

«Святой Георгий – он же покровитель Москвы, - не дождавшись моего ответа, продолжил Виктор. - А у меня было кольцо-печатка с Георгием Победоносцем. И знаете, как-то в автосервисе я домкратил машину, и она упала с домкрата. Думал, всех пальцев лишусь…»

Виктор посмотрел на меня, улыбаясь глазами, как мальчишка.
Я забыла дышать – ждала развязки.
«…А вот и нет! Машина упала, и, представляете, печатка выдержала две тонны. Не погнулось даже кольцо. Спасло мне пальцы. Я потом это кольцо другу подарил!»

Виктор помолчал. Перевел дух. Продолжил.
«Шли дни. Наступило 6 мая. Мы выполняли задание. Я был готов ко всему.

…Когда меня ранило в руку осколком, я посмотрел на часы - было 16-50. То время, когда я обычно молился. Я знал, что Господь решил, как мне лучше. Я верил ему. Я же много лет алтарником в храме служил.

Я молчала. Смотрела на маленькую – размера детского кошелька - сумочку с крестиком на груди у Виктора. Посчитала - прошла неделя после ранения. Представила маршрут. Точнее, не смогла представить. Выбраться из пекла живым, оказаться здесь, лежать сейчас с рукой в аппарате – это казалось чудом. Бахмут. Луганск. Ростов. Петербург.

Виктор поймал мой взгляд: «Я когда уходил из дома, взял с собой несколько иконок. Пояс охранный. Дочка монетку дала на удачу. Я все положил в эту сумочку, чтоб в кармане не таскать. И уже за «ленточкой» у меня от крестика отвалилось крепление для цепочки. Я пришил крестик себе на сумочку. Чтоб не потерять…»

Я мягко расслабляла раненую руку. Бережно скользила пальцами от кисти к локтю. Виктор даже не морщился: «Я с рукой уже попрощался, если честно. Она на мышцах висела, на сухожилиях. А здесь врачи взялись за меня, я спрашиваю: «Что будете делать, отрежете?» А они смеются: «Зачем? Она еще тебе послужит!» И вставили спицы, видишь. Я думал, уже ничего не сделать. А оказалось, что сейчас, в войну, это стандартная операция. Ничего сложного».

Я смотрела на Виктора. В моих руках он будто обмяк.
Я смотрела – передо мной лежал все тот же крепкий мужик под пятьдесят. С огромными ручищами. Пытливым взглядом. Стоящий на ногах крепко. За себя. За семью. За Господа. За всю Россию.
За меня.
Мужик, который понял – сейчас можно отдохнуть. Пришло время. Чтоб восстановиться. Чтоб снова крепко стоять на ногах.
«Ира, знаете, что главное? Я так благодарен Богу за все. За ранение. За то, что я воевал за Россию и за Господа. За людей, которых я встречаю на пути. За вас вот теперь. За то, что скоро вернусь домой, к родным. За каждый день.

Проснулся сегодня – и такая радость. Вдох – радость. Выдох – радость. Настоящая, неподдельная радость. Так хорошо жить. Слава Богу за все!»

***

Я вспомнила.
Идрица.
Идрица!!!
Ну конечно. Воины Идрицкой стрелковой дивизии водрузили штурмовой флаг своей дивизии на крыше рейхстага в Берлине. И штурмовой флаг стал Знаменем Победы.

Я заканчивала массаж. Пальцы пробегали по расслабленному телу Виктора. В голове будто сами собой всплывали абзацы из учебника истории.

«Штурмовой флаг 150-й Идрицкой стрелковой дивизии было поручено водрузить разведчикам Михаилу Егорову и Мелитону Кантарии. Первая попытка не увенчалась успехом - в темноте воины не нашли выход на крышу здания. Но со второго раза, вместе с лейтенантом Берестом, Егоров и Кантария достигли крыши.
Ночью 1 мая 1945 года над Рейхстагом взвилось Знамя Победы. Символ того, что Великая Отечественная война закончилась».

Я вдруг оказалась в школьном кабинете истории. Вокруг меня шумели одноклассники. Мы обсуждали Знамя Победы над рейхстагом. И кто-то с задней парты возмущался: «Неужели в такой исторический момент можно было не найти выход на крышу?» В это правда не верилось. Тогда.
Сейчас я была счастлива - выход нашелся! Тогда. Найдется и сейчас.

***

«Виктор, вы сказали, вы из Идрицы, да?»
«Да», - улыбнулся Виктор.
«Потому и Виктор, - кивнула я. – Победитель».
Виктор улыбался. Я разгадала его.
«Хочу, чтоб Знамя Победы снова взвилось над миром».
«Победим», - кивнул Виктор.
И протянул здоровую руку, чтоб обнять меня на прощанье.

А спустя мгновение Виктор обнимал меня своей огромной рукой так, что я тонула в этих объятьях. И верила, - так и будет.

Так и будет.
Победим.
Если кто из Идрицы, он врать не станет.

Тост

«Родился, представляете? - восемнадцать сантиметров были волосы. Все смотрели, говорили: «Какая красивая девочка!»

Оксана одета во все черное. Джинсы. Футболка. Даже бархатная резинка в волосах черная. Сначала не обращаешь внимания – обычная госпитальная одежда. А потом понимаешь – нет тут никакого другого цвета или даже оттенка, кроме черного. Будто ничего уже не исправить. Ничего.
Оксана сидит, ссутулившись, на стуле. В тесноте палаты, зажатая между холодильником и столом. Считает петли, вяжет носок. Носок – и тот черный.

«Представляю», - говорю.
«А теперь»… - голос Оксаны срывается.

***

…Спустя пять минут я держу руку у Оксаны на солнечном сплетении. Она лежит на койке Коли. Я накинула поверх постельного белья плед, сказала: «Оксана, ложитесь. У меня с Колей договор».

Нет у меня с Колей никакого договора. Просто…
…Просто Коля уже полгода в госпитале. Операций столько, что сбиться со счета можно. Нога после ранения у Коли совсем высохшая, укороченная, маленькая и тонкая, как у ребенка.
Коля держится. Нога не работает. Коля находит радость в каждом дне.

Коле лет сорок с чем-то, жена, двое детей. Простой мужик, мобилизованный, деревенщина. Донельзя простой. Обдурить такого – нечего делать. В госпитале никто не собирается Колю дурить. Но и здесь его доброта и простота бросаются в глаза.

Нет у меня с Колей никакого договора. Просто я знаю - если Коля увидит, что на его кровати лежит Оксана, то обрадуется - для кого-то он был сегодня полезен.
Колю все зовут Колюня. К Колюне пришел приятель и увез его на инвалидной коляске пить кофе на первый этаж. Сеанс. Максимальное госпитальное развлечение, когда за окном дождь.

У Оксаны из глаз текут тихие слезы. Бегут ручейками к ушам.
Ничем себя не выдать.
Реки-ручейки убегают прочь, впитываются в плед. Пусть убегают!

Я держу руки у Оксаны на солнечном сплетении и начинаю тихо раскачивать ребра – в такт ручейкам.
Шепчу: «Оксана, дышим. Он жив. Он вернулся. Сейчас будет другая жизнь. Но он жив. Все плохое уже случилось. Дальше только хорошее».

На соседней койке лежит Руслан. Богатырь. Огромный, двадцатитрехлетний парень. Широченные плечи. Борода.

Руслан морщится, стараясь не ойкнуть, поворачиваясь. Не выдать себя. Перевязка была только что. Культя кровит. На кровати – одноразовая пеленка. Ее снова пора менять.

Руслан водит рукой на уровне колена, убеждая себя – нет ноги. Объясняет мне: «Я же глазами вижу, что ноги нет. Я умом принял. А сигнал в мозг идет, колено ноет, пятка горит. Вот я и машу рукой, объясняю себе – нет ноги!»

У Оксаны текут из глаз ручейки-реки.
Она заведующая в детском саду. Где-то там, в далеком Рубцовске, за Барнаулом.
Оксана живет пока в гостинице. Министерство обороны оплачивает на две недели.

Руслан заклеивает себе пластырем запястье, чтоб зафиксировать катетер.
Оксана протягивает руку, говорит взглядом: «Дай, помогу».
«Я сам, мама. Я сам!» - говорит Руслан.

У Оксаны снова текут из глаз реки-ручейки.
Вспоминает, наверное, как Руслан впервые сказал: «Я сам».

Такая доля. Растить сыновей. Отпускать на войну. Молиться за них. Прилетать, получив телеграмму. «Жив. Без ноги теперь. Питер».

Я держу руки у Оксаны на солнечном сплетении.
«Оксана, это случилось не сейчас. Не неделю назад. Это случилось тогда, когда Руслан родился. В книге судеб был записан этот день. 22 сентября 2023 года. Как день Второго Рождения Руслана. А мы уважаем выбор его души. Это уже случилось».
Ручейки затихают.
Оксана затихает. Я мягко заканчиваю работу.

Рядом с Русланом лежит Иван. Около Ивана сидит Аня.
Ивану двадцать шесть. Вечером, полгода назад, он позвонил жене. Утром проснулся в госпитале в Петербурге. Оказалось, на календаре за эту ночь минула пара месяцев. И Ваня вышел из комы.

Я смотрю на Ваню и не понимаю - как выжил? Как его вынесли с такими ранениями из той разрушенной деревни? Как вывезли? Как доставили в Петербург?

В ту ночь Ваня лег спать. И единственный из спящих выжил в том доме. В том аду, где прилетели ракеты. Ноги-бедра переломаны. Череп справа проломлен. Рука перебита осколками.

Аня сидит около Ивана уже полгода. Снимает комнату на свою пенсию. Добираться до госпиталя ей полтора часа. Смысла менять жилье, чтобы жить поближе, нет – Ваню переводят из госпиталя в госпиталь, не угадаешь.

На Иване нет живого места. Я работаю с шеей, ключицами, одной рукой и одной пяткой. Работаю там, где можно дотронуться. Остальное – в следах войны. Аппарат Илизарова на ноге, вакуумный отсосник на уровне бедра, рука (швы еще не сняты) после операции, пульсирующие венки на виске под тонкой кожей – там, где у других кость. Кожа с живота вся срезана, на этой неделе была пересадка. Лоскуты приживляли к ноге. Прижилось не все.

Аня смотрит, как я работаю с Иваном, записывает в блокноте рекомендации. И зарисовывает мои движения: я убираю спастику в стопе. Нет, не убираю, смягчаю. Чуть раскачиваю пятку. В маленькой амплитуде. За моей спиной стоит лечащий врач, пришедший на осмотр. Я оглядываюсь. Врач кивает мне: все так, все правильно.

Ваня морщится, но молчит. Терпимо.
«Выдыхай, - говорю, - выдыхай, Вань. Когда я на выдохе пятку вывожу из спазма, почти не больно. Ну, правда?»

Ваня не говорит, чтоб не тратить сил. Соглашается одними глазами - моргает. Аня смотрит на меня. На пятку. На свой блокнот. Качает головой: «Нет, Ира, я так побоюсь делать. Не смогу».

«Сможете, Аня, - твердо говорю я. – Это надо делать пять раз в день хотя бы. А меня завтра здесь не будет. Смотрите. Снимайте видео. Ване же потом ходить на этих ногах! А если не делать, то образуется контрактура. Пятка останется в этом состоянии, что сейчас, и ему будет не опереться на нее».

Аня кивает. Снова смотрит, как я раскачиваю сустав. И одновременно с этим мажет бутерброд Леше. Два бутерброда.

Я чувствую за спиной врача, хоть он и не торопит меня. И заканчиваю с Ваниной пяткой.

… Оксана уже не плачет. Как все-таки вовремя Коля ушел попить кофе. Оксана лежит у  Колюни на кровати расслабленная, оживающая. На щеках появился румянец.

Я говорю: «Оксана, еще минуток пять полежать, и можно вставать».

Врач подходит к Ване. Приподнимает простыню. Смотрит на вак-систему. Слушает. Морщится. Не тот звук. Неправильный. Где-то сбой – и потому этот вакуумный отсосник уже не совсем вакуумный.

«Будем сейчас поправлять», - глухо, без эмоций говорит врач. Молодой строгий дядька. Лет сорока, не больше.

Ваня молчит. Будто не слышит.
У Ани на глазах слезы.
Врач оглядывает палату. Останавливается взглядом на мне. Кивает.

Я подхожу к Ване. Выключив любой стыд и смущение.
Вак-система крепится в паху. Пластиковая трубка вставляется в тело.
Ваня лежит без трусов. Поправить систему наживую, без наркоза – ювелирная история. Наркоз Ванино сердце уже не выдерживает.

Аккуратно беру Ванину ногу в аппарате Илизарова. Приподнимаю ее, чуть согнув в колене. Говорю: «Ань, выйди из палаты».

Аня стоит рядом со мной. Смотрит на меня. На врача. На Ваню.
Сдается. Выходит.
Следом за Аней выходит Оксана.

Врач заканчивает приготовления, подготовив пластырь и надев перчатки. Начинает заново, глубже вводить трубку в рану. Ваня стонет. «Господи, сколько можно?»
Ваня стонет, и тут же срывается на крик. Ванин крик звенит в ушах.
«Как же больно! Сколько можно, Господи?»

В палату заглядывает постовая медсестра. Убеждается, что все штатно. Выходит.
Ваня кричит. Стонет. И снова кричит.

***

Аня, вытирая слезы, возвращается на свои позиции: «Вышла, а что толку? На все отделение было слышно. Из всех палат выглядывали ребята. Всех переполошил ты, Вань».

Следом за Аней заходит Оксана. И говорит, обращаясь ко мне одной: «Мой сегодня так же орал на перевязке. На все отделение. Сердце оборвалось раз семь. Нет такого обезбола, чтоб его брал. Наркоз не подействовал, представляете?»

Спустя пару минут жизнь возвращается на круги своя. В палате снова утверждается дух матерей и сыновей. Любовь. И к своим сыновьям, и к тем, кто оказался рядом.
Аня стоит с ножом около стола: ««Леш, тебе как обычно? С сырокопченой колбасой и с джемчиком?»

Леша кивает. Улыбается. Улыбка добрая, чуть застенчивая. Леша - такой большой парень - как мягкий медведь. Уютный-уютный. Чуть старше тридцати. С таким Лешей лежать бы рядом на лужайке – и никакая гроза не страшна. С таким Лешей любые тучи уйдут обратно за горизонт. По такому Леше должны ползать дочери и сыновья, шептать в ухо: «Папа, папа!» - а он и не проснется.

Леша легко отделался. Повезло. Оторвало «Лепестком» три пальца на ноге, начиная с мизинца. Ни о чем, считай - по нынешним меркам. На этой неделе оторвало. Спишут теперь.

***

«Очнулся, - говорит, - а жена звонит только чтоб узнать, когда зарплата у меня. Она привыкла получать. Ей не очень интересно, что со мной. А у меня будто глаза открылись – так ведь всегда было. Но мне раньше помощь не нужна была. Я сам заботился – и о себе, и о ней. Я однолюб – если полюбил, то мне никто больше не нужен. Так что непросто было – очнулся, а тут и тело переломано, и жизнь под откос».

Иван выглядит как Христос. После снятия с креста. Огромные мученические глаза, спутавшиеся волосы – голову не помыть, борода.
Я все знаю про воскресение.
Ваня восстановится. Нужно время.

Ваня говорит: «Знаешь, Ир, звучит не очень, наверное. Но на самом деле не так и сложно все начинать с начала. Приходишь в себя и понимаешь - не только ноги-руки-голова переломаны, но и жены нет. И в этом нет драмы. Просто такие правила – все с начала. Боль физическая очень отвлекает от всех остальных страданий. Просто понимаешь - той жизни уже не будет. Будет другая. Три года были вместе. А сейчас у меня другие задачи. Понемногу уже пробую восстанавливать руку. Пишу уже. Получаются каракули, но все же!»
«Все у тебя получается! – басит Руслан. – Обращайся ко мне, я тебя поучу! Я же чурка, мне прощаются все ошибки! И тебе простятся сразу!»

Я вздрагиваю при слове «чурка». Смотрю на Оксану. Она почти русская. Чуть смуглая, но зато с голубыми глазами, с крестиком на шее. Смотрю на карточку у Руслана над койкой: «Руслан Гасанов». Вспоминаю: муж Оксаны - азербайджанец. Дома с мужем остался младший сын, четырнадцатилетний брат Руслана.

«Ни по ком ни скучаю, - говорит Руслан. – Раз сейчас мне выпало здесь время проводить, я согласен. Не поверишь – даже по девушке своей не скучаю. Я не такой, чтобы вот это все – сюсю, мусю! А вот по малому скучаю. Так скучаю! Отец у меня старше матери, считай, на пятнадцать лет. Малой родился, когда отцу уже был полтинник, а сейчас отцу шестьдесят пять. Силы не те уже подростка воспитывать, мчаться с ним везде. И я чувствовал себя малому если не отцом, то больше, чем братом. Скучаю по нему…»

Закончив с Ваней, я перехожу к Ане.

Аня дышит глубоко и говорит: «Ира, здесь больно».
Больно Ане почти везде. Она сама пережила инсульт в прошлом году. А в предыдущем Ванином госпитале получила травму спины - потеряла сознание прямо на лестнице. Спазм сосуда. Мамам дорого даются ранения сыновей. Я знаю, сколько Ане лет. Она на три года младше меня.
Ваня как-то пошутил: «Мама меня родила в восемнадцать. Считай, в школе, на последней парте!»

Я смотрю на Аню, и не понимаю, как она справляется. Откуда у нее силы. И здоровье.
Аня спрашивает, какую мазь ей купить, чтоб стало полегче.
Я молчу.
Ане нужна мазь Траумель. Стоит около тысячи. Я понимаю – со всеми расходами Ане будет жалко на себя тратить. Лучше куплю сама в следующий раз.

Ваня лежит на противопролежневом матрасе, Аня купила сама. Дорогой.
Под шеей у Вани аппликатор Кузнецова. И куча всего по мелочи.

Но Аня говорит: «Ира, диктуйте, я записываю».
И я диктую. «Траумель. Ивану тоже пригодится».

Ваня приходит в себя после массажа. Держит телефон. Говорит: «Зайка пишет».
Улыбается.
Ваня лежит в госпитале полгода. Из них четыре месяца в сознании. После того, как Ваня расстался с женой и заблокировал свои карты, ему написала девушка с завода, где Ваня работал до СВО, Зайка. Рассказала, что он ей всегда нравился. И что она готова его поддерживать. И помогать в восстановлении.

И Ваня ожил.
«У меня ж теперь, считай, сын есть, - говорит Ваня. – Зайкин ребенок. Девять лет пацану».

«Смешно, - ржет Руслан. – Считай, что он родился, когда тебе семнадцать лет было. Ты в той же школе учился, что и мать твоя? Яблочко от яблоньки? На последней парте?»
Мы смеемся.
Я рисую в воображении счастливую картину, где Ваня ходит на своих ногах, держа за руку бойкого пацаненка.
А Аня смотрит мне в глаза с немым вопросом – так и будет? Не показалось?

Мы смеемся.
И держимся за здесь и сейчас.
Сейчас не болит – и отлично. А дальше – посмотрим. Все будет. Надо прожить сегодня.

***

«Вернусь домой, набью татуировку, - говорит Руслан. – На целой ноге вот здесь, в районе бедра, будет «ОДНА НОГА ЗДЕСЬ», а на второй – продолжение: «ВТОРАЯ – ТАМ».

Я молчу. Раскачиваю спазм в грудной клетке. Руслан закрывает глаза. Больно. У меня перед глазами, под бинтами, горит незримо татуировка. ВТОРАЯ ТАМ.

Я кладу руку Руслану на печень. Руслан снова морщится. А я даже не давлю. Просто ампутация была неделю назад. Антибиотиков куча. И всего остального. Печень в спазме.

«Ир, хочешь тост?» - спрашивает Руслан,
«Хочу тост, - говорю. – За Победу!»

«За Победу не знаю пока тоста, - говорит Руслан тихо. – Давай лучше за девушек!»»
«Давай», - соглашаюсь я.

«За девушек и я согласен, - улыбается Ваня. И чуть приподнимает коробочку с йогуртом. Делает глоток и протягивает остатки йогурта Ане.

«Вышкребай! - зло говорит Руслан. – У тебя руки на месте. Возьми ложку и вышкребай с боков. Там еще куча йогурта, а ты себя жалеешь!»

Ваня послушно шарит рукой по тумбочке. На ощупь находит ложку. Начинает выскребать йогурт по стенкам упаковки.

Я держу руку у Руслана на печени. Руслан говорит: «Мне тоже нужна вак-система, как Ваньке. Но у меня она отвалилась на перевязке. А новой то ли не было, то ли врач не стал устанавливать. До понедельника теперь надо потерпеть. Врач говорит, что в Великую Отечественную вообще все ампутации заживали без вак-систем. И все зажило у всех. Но щас-то другое время, понимаешь?»

«Понимаю, - говорю. – Слушай, говорю. Может, тост за мам, а не за девушек?»

«Так мы успеем. И за тех, и за других. Вы ж видите мою мать? За нее надо выпить!» - говорит Руслан. Гордо и горько.
Оксана не отрывается от вязания. Считает петли.

«И за мою тоже! Вы же видите мою маму?» - Ваня отправляет в рот финальную ложку йогурта.
Аня протягивает руку, и забирает у Вани пустую коробочку.

Я вижу. Я смотрю на Оксану. Мы ровесницы. Только я не родила сына в двадцать пять. И его не призвали на СВО. Вот и вся разница.

Я смотрю на Аню. И не знаю, какой силы должна быть материнская молитва и вера, чтоб вымолить сына из этого ада.

Я смотрю на Оксану, на Аню и не знаю, каким должно быть материнское сердце, чтоб пройти через все испытания.

Я думаю про то, что мой сын в четвертый раз забыл таблицу умножения и потерял третью пару сменки за эту четверть. И понимаю, какая это ерунда.

«Трудно тебе с мамой тут?» - я держу руки у Руслана на животе. Ему стало легче. Спазмы уходят, тают под руками.

«Конечно, - кивает Руслан. – Еще как. Но что тут поделаешь? Она же мать! Кто ей запретит быть рядом с сыном? Я ей говорю: «Увидела меня, убедилась, что живой? Все! Я не умираю, сам все делаю, что сердце рвать? Езжай! У тебя сын, муж там! Но она не уезжает, значит, ей так легче сейчас. Она утром первая в госпиталь заходит. И вечером последняя уходит. Боится меня потерять».

Я качаю головой.
Утро сегодня было прохладное, сентябрьское.
И в госпиталь никого не пускали часа полтора с утра. Отрабатывали сигнал о заминировании. Третий за минувший месяц.
Замерзла Оксана ждать около проходной, как пить дать. А про нервы я и не говорю.

«Слушай, - говорю. - Давай уже свой тост. Про девушек».
«Точно, - оживает Руслан. Приподнимается на локтях. Смотрит внимательно и начинает, - на одной лужайке цвели два цветочка. Прекрасные, красивые цветы», - и я будто оказываюсь за столом среди шумных смуглых людей.

Не под Барнаулом, нет. Где-то между Арменией и Азербайджаном.

«Там сейчас мир?» - уточняю я.
«Там мир, - успокаивает меня Руслан. – Люди так устроены, Ир. Где-то всегда полыхает. Я смотрел статистику – в мировой истории было всего несколько дней, когда на всей планете был мир. Но там, где наш тост – там только цветы, птицы, солнце, пчелы и бабочки. Там тишина и мир».

Руслан переводит дух и начинает заново: «На одной лужайке цвели два цветочка. И тут прилетели две пчелы. Один цветок распахнул свои лепестки, дал пчеле выпить нектар, она поблагодарила цветок и полетела в улей», - Руслан говорит так, будто он тамада на свадьбе. И я не сомневаюсь - он знает толк в цветах, напитках и долгих речах. Спасибо отцу. И еще он все понимает про себя.

«А второй цветок закрылся и не пустил пчелу. Она покружила-покружила, да улетела, - Руслан смотрит в окно. Там пасмурно, и снова, в который раз за день начинает накрапывать дождь. - И тут случился ураган. И тот цветок, что отдал нектар, нагнулся под силой ветра, а когда ураган закончился, распрямился, отряхнулся и снова потянулся к солнцу. Еще краше, чем прежде. А второй цветок, тяжелый от нектара, сломался от своей тяжести под порывами ветра. Так выпьем за девушек, чтоб они давали и не ломались!»

Парни хохочут.
Я улыбаюсь.
Осматриваюсь – чем бы чокнуться! У меня бутылка минералки на тумбочке, у парней морс. Я поднимаю свою бутылку, подмигиваю всем. Мол, за сказанное.

Мы пьем. Настроение улучшается.
«Ты, смотрю, подстригся, да? – говорю я Руслану. – Срезал свои восемнадцать сантиметров кудрей, что были при рождении?»
Руслан кивает: «Как видите!»

«То есть, правильно я поняла? - уточняю я. - Когда цветочек даст пчелке свой нектар, дети родятся не лысые?»
«Точно, - соглашается Руслан. – Не лысые. Беззубые, но точно не лысые. Дети сразу красивые родятся, Ир. Вот увидите».

Увижу.
И спасибо, Руслан, что жив.

Оксана будто слышит мои мысли.
Подходит к сумке и достает из нее белую чистую футболку.

Я подхожу к Леше.
«Леш, с тобой поработать сегодня?»
«Если только пять минут, - говорит Леша. – Вы сегодня уже устали. - Смотрит на меня и сдается, - ну ладно, ладно. Десять».

Я держу руки у Леши на груди и слушаю про его сына и дочь. Сыну три. Дочери восемь. Вот, пошла во второй класс.
Леша из Тольятти. Тольятти - город красивых женщин, но Лешина жена всех красивее.
До СВО Леша работал на заводе. Сейчас вернется туда же, наверное. Свою мину, «лепесток», не видел. Слышал только взрыв. И боль почувствовал. Но по всему ясно – она. Рана уже затягивается. Врач разрешил ходить на ходунках, но нагрузку на ногу надо давать аккуратно.
Я киваю. Киваю. Киваю.

Все будет хорошо, Леша. Леша выдыхает под моими руками, обмякает и погружается в дрему.

Все будет хорошо, Ваня. Ваня держит в руках ручку и старательно рисует каракули. Показывает мне. У меня щемит сердце. Детскими кривыми буквами на листке написано «П О Б Е Д А».

В палату закатывается на коляске Колюня.
Колюня сияет. Кофе отличный был. И дождь снова, в который раз, закончился. И с приятелем отлично покатались по коридорам госпиталя.
«Есть два кусочка пиццы, - говорит Колюня. – Правда, она остыла уже. Кто будет?»
Колюня смотрит на меня и работает на опережение: «Ир, сегодня я без массажа. Удовольствий на сегодня уже выше крыши!»
Коле звонит жена, и спустя минуту он оживленно болтает с ней и детьми по видеосвязи.
Все будет хорошо, Коля.

Руслан пересел на освободившуюся от Коли коляску и подъехал к окну. И, не стесняясь никого, расплакался. Кого стесняться. Что мы тут не видели.
Оксана протянула Руслану пачку салфеток. Руслан громко высморкался. И продолжил всхлипывать. В такт снова начавшемуся за окном дождю.
Все будет хорошо, Руслан.

***

Живой.

К публикации рекомендовал Андрей Тимофеев

Ирина Юрьевна Бугрышева родилась в 1976 году. Окончила Санкт-Петербургский Государственный Университет Культуры. Живет в Санкт-Петербурге.
Работала журналистом в глянцевой и деловой прессе.
После рождения сына начала обучение массажу и реабилитации, чем и занимается до сих пор.
Член Союза Добровольцев Донбасса.
С ноября 2022 года волонтер-реабилитолог в госпиталях Санкт-Петербурга.
Автор книги «Я трогаю войну руками».
Лауреат национальной литературной премии «Золотое перо Руси» в номинации «Военно-патриотическая проза».
По рассказу «Радио-Паша» поставлены спектакли театральной компанией «Ковчег» (Ленинградская область) и Смоленским государственным академическим драматическим театром им. А.С. Грибоедова.
По результатам смены #СВОяЛитература в Таврида-Арт (2025 год) рекомендована и получила приглашение на вступление в Союз Писателей России.

Комментариев:

Вверх