Юрий БУРОВ, член Сюза писателей России (Саратов)
Вряд ли кто может вспомнить, в каком возрасте впервые услышал завораживающее слово «горизонт». Тем более – сразу понял таинственность и космический масштаб этого, казалось бы, простенького и обыденного как деревянная ложка понятия. Когда ребятёнкам растолковывали, что это за штуковина, поясняли, конечно, про линию, где как бы соединяются земля и небо в данный момент. Но если к этой линии продвигаться, она будет постоянно удаляться и меняться в зависимости от местности, освещения, времени суток… Вот такая вечная линия, которую ни потрогать, ни отметить, ни колышком обозначить, ни нарисовать, ни стереть, но она была, есть и будет всегда. Про то, что у каждого человека постоянно меняется, с каждым годом обновляется личный жизненный горизонт, то есть судьба его, давно предрешённая родителями и самими небесами, традициями рода и поступками близких и далёких предков, разговору не было. Да и раздумий тоже, как правило. Мысли на этот счёт появляются куда позже детства, юности и даже начала зрелости. А ближе к завершению жизненного горизонта. Причём, резко, прямо противоположно меняется и направление взгляда на окоём: всё чаще он устремлён уже не вперёд, в загадочное, манящее и непредсказуемой будущее, а назад, в почти призрачное минувшее, давно изведанное . С неразгаданной оценкой праведности и греховности. А там – позади не только родительский дом, первые шаги и первые слова. Всё-превсё первое, от стартового толчка сердчишка до тщетной попытки осмыслить своё предназначение. Там весь необъятный мир с родными древними погостами, десятками поколений предков, каждому из потомков завещающих неизменное движение к успешным жизненным горизонтам. Представления о переднем и заднем горизонтах у каждого свои. Но именно из них складывается понимание местонахождения во Вселенной как любой страны так и всего человечества. Сегодня мне, например, кажется, что немало десятков лет назад я жил в самой настоящей сказке. Не во сне, а наяву.
ПОБЕГ Было это, скорее всего в моём околотрёхлетнем возрасте. Хозяйство мама с бабушкой держали немалое:корова, козы, овцы, куры, иной год гуси и даже индюки, конечно же и поросёнок, не считая кошки с собакой… А ещё и огород, несколько дулин, вишен, крыжовник. Матушка работала в совхозе на должности «куды пошлють», старшая сестра уже ходила в школу. Дел с тёмного до тёмного было невпроворот у старших, ухряпывались так, что им хотелось поскорее провалиться в сон с призрачной надеждой, что день завтрашний наверняка выпадет хоть трошки удачливее минувшего. Увы… А тут ещё и я под ногами со своими проказами. Короче, решили, отдать меня в садик. Размещался он в обычной хуторской хатёнке небольшого размера –прихожая, кухонька и небольшая «зала». В ней нехитрые игрушки, шесть или восемь кроватей для дневного сна…С утра до обеда я с тоской поглядывал в окно, представляя, как игрался бы с котом, дразня его привязанной к нитке бумажкой или бы, например, сидя у муравейника, опускал соломинку на кишащее его население, затем облизывал её, наслаждаясь кислосладким «мёдом». А ещё можно стрелять из рогатки воробьёв, либо пугать крупнозобых индюков, проскакивая перед самым их носом на «лошадке» – длинной хворостине и размахивая выточенной из дощечки саблей. Да мало ли в длинный летний день и других серьёзных и важных дел у сельского мальчишки !Но вместо них я вынужден был наблюдать за девочками сопливого возраста с тряпичными куклами. Как же было не отчаяться от обиды и позора?! План действия сложился как-то сам собой и я стал ждать момента для его реализации. Вскоре он и подоспел. Нас покормили обедом и, притенив окна занавесками, уложили на кровати, наказав спать. Сами же воспитательницы, две хуторских тётки, отправились на кухню. Мыли посуду, достаточно громко переговаивались. Это-то мне и было наруку. Бесшумно выскользнув из по одеяла, я надел штанишки с плечиками крест-накрест, прошмыгнул мимо кухни и по-кошачьи бесшумно выбрался на улицу. Прикрыл входную дверь, никинул наложку на пробой и воткнул в его отверстие найденную у порога прочную квадратную щепочку. В расчёте на то, что погоня наверняка подзатянется из-за попыток отворить запертую дверь. Домой я бежал с громко бъющимся сердцем, стараясь быть незаметным в растущих вдоль речки кустах…Это был первый и последний день моего пребывания в детском дошкольном учреждении:»сдавать « в садик меня больше не пытались. На дворе стояло лето 1947 года.
ПОЗОР – ПОД ТОПОР! Закончив последнюю прострочку на дореволюционной, ещё ножной машинке «Зингер», бабушка Настя протянула мне штанишки, сшитые из остатков давно вылинявшего сарафана. – Примеряй поскореича, – сказала она, – да иди на улицу, похвались. Вроде и ничаво получилися! – с удовольствием оценила свою несколькидневную работу. Гордый и довольный обновкой, я на цыпочках, чтобы казаться повыше и повзрослее, выступил на крыльцо, недалеко от которого сестра мамы, тётка Катерина варила какое-то вонючее мыло. Стоя на ступеньке, я сверху наблюдал, как она мешает варево деревянной лопаточкой. Затем стала выливать его в заранее сколоченные формочки, чтобы застыло. Мне же не терпелось обратить внимание на свою обновку, для чего я громко кашлянул. И тётка, наконец, взглянув на меня, подошла и даже зачем-то пощупала ткань. – Это чаво на тебе такое? – с умешкой спросила она. – Неужели не видишь –штаны мне баба сшила! – с гордостью заявил я. – Ты, Боже упаси, не вздумай в них на улицу выходить! – Это пачиму жа? – Дык ани жа дивчачии – глянь какие красные святки! Не мущинские вобчем, не позорься лучше… После услышанного гордость моя мгновенно обернулась бешенной злостью на бабку и сшитые ею штаны, отчаянной мыслью – как быть дальше… Дождавшись. когда бабушка после обеденной дойки коровы Зорьки побив мух в курене, улеглась отдыхать, я, сняв обновку и переодевшись в старые штанишки, отправился в дровяник. Положив цветастую одёжку на колоду, старательно, на мелкие части изрубил её острым топором. Скатал клочки в комок и сунул между поленьями, подумав о том, что тряпки все же могут пригодится для обтирки тележных колёс от излишков смазки.
КРЕЩЕНИЕ Моя бабушка Настя была глубоко верующей казачкой. Молилась ежеутренне и ежевечерне, порой становясь перед иконой на колени. Как-то, полагая, что она играется, я взобрался к ней на спину, воображая себя наездником. За что получил от матери трёпки. Случай этот, возможно, подтолкнул к решению о моём неотложном крещении. Дело оказалось непростым. Ближняя церковь в станице Качалинской была взорвана во время войны, поскольку была прекрасным ориентиром для фашистких артиллеристов, угнездившихся на высоком правом берегу недалёкого Дона. Наведя справки, бабушка вызнала, что действующий храм есть только в Дубовке. До неё от хутора 60 километров. Немудрёно собравшись , мы и отправились туда пешком по просёлочным дорогам. Было мне четыре с небольшим года… Ярко запомнились из того давнего путешествия всего три эпизода. Уже вдалеке от родного хутора нас догнал грузовик с военными. Они легко и быстро подняли нас в кузов. Но вскоре машина остановилась перед неожиданной преградой: посреди дороги лежала громадная, длинной с большую толстую свинью, бомба. Солдаты, посовешавшись, решили её не трогать и объехали стороной. Впрочем, вскоре нас с бабушкой высадили и машина запылила куда-то в сторону от нашего пути. Но перед этим седоусый солдат нахлобучил мне на голову выцветшую пилотку со словами:»Носи, малец, теперь и ты герой!» Ну, герой – не герой, а солдат – точно, поскольку на пилотке была настоящая красная звёздочка. ... В церкви было много народу. Как всё происходило с моим крещением, вспомнить не могу. Осталось в памяти лишь одно. Во время причастия батюшка всех потчевал из маленькой чайной ложечки красноватой пахучей жидкостью. Проглотив сладость(скорее всего это был кагор) я тут же попросил ещё. Бабушка легко оттолкнула меня в сторонку, несколько раз перекресстившись. Как мы добирались обратно, не помню Но крестик и звёздочку я щупал немало раз – на месте ли...
СПАСАТЕЛЬ Кроме прочей живности в нашем катухе и на базу из года в год содержалось пять-шесть взрослых коз. Большинство из них давали потомство:каждую зиму приносили по два, а то и по три козлёнка. Их сразу после окота заносили в курень и клали, влажноватых ещё, на старую тряпичку, прикрывая сверху другой…Через день-второй новорождённые твёрдо вставали на ноги, а через неделю пытались игриво подпрыгивать, радуясь теплу, жизни и прибавке энергии, умиляя своей игрой не только детей, но и взрослых. И, глядя на этих симпатяг, мало кто задумывался, что всего через пару лет они превратятся в упрямых рогатых бедолаг и провокаторов. Коз в наших донских хуторах держали в каждом неленивом дворе. Польза от них была универсальная, если сказать языком нынешним. Это и мясо диетическое, целебное, что считалось далеко не самым главным достоинством. Куда больше почитался козий пух! Он шёл на перчатки, шарфы, но больше всего на знаменитые донские платки и шали. Козьими шкурами устилали полы в куренях, сидушки в санях, из них выгадывали теплющие стельки в разную обувку, чаще всего в калоши и чирики. Однако, чтобы получить все эти блага, приходилось немало потрудиться. Общеизвестно, что козы – скотинка настырная, своенравная, гордая, трудноуправляемая и глуповатая. Пасти коз в общем с овцами стаде –одно мучение. Особенно в знойные дни. В жару овцы, пощипав травы в часы утренней благодатной прохлады, ближе к полудню неизменно сбивались в замирающие надолго табунки, образуя своеобразные кружки. В их центре –голова к голове:именно так животные почему-то легче переносили особенно жаркие часы. А вот козам даже самое сильное пекло абсолютно ни почём. За этими шлёндрами-пронырами нужен постоянный пастуший пригляд. Издалека завидев яркую зелень озимых или кукурузных посевов, они обязательно устремятся на них. Поначалу как бы нечаянно и безобидно, мелкими шажками. Затем всё увереннее и быстрее, увлекая за собой всю козью «сотню». И что самое удивительное – овечье поголовье, просыпаясь от дрёмы, тут же дружно направляется следом. Выгнать стадо с поля далеко не просто:дорвавшись до сочного свежего корма, животины проворно, прямо-таки по – волчьи ненасытно рвут стебли, не желая расставаться с ними даже под угрозой кнута или увесистого посоха. А у отчаявшегося от бессилья пастушка –своя немалая опаска:объездчик, бригадир или агроном, застав такую безобразную картину, за потравы совхозный посевов, обязателно накостыляют по шее… Но вернёмся к козьему пуху. Получить его непросто. Козы за лето собирают своими пушистыми боками десятки, если не сотни репьёв. Это небольшие, в треть винтовочной пули кругляши с острыми как иголка шипами. Их непременно все надо выбрать. Долгими зимними вечерами этим, как правило, занимается всё семейство, до крови искалывая пальцы. Затем освобождённое от них «руно» счесывается с дымчатых боков специальной чесалкой. Сортируется, разбирается на почти невесомые воздушные пряди. Ссучивается на прялке в нитку, из которой, наконец, вяжутся тёплые вещи. … С самого рождения и до весеннего тепла козлят, как и ягнят минимум дважды в день приходилось носить на кормёжку к матерям в хлев. Процедура непростая, если учесть , что таких «едоков» каждую зиму было до полутора десятков, а то и больше. Действовать приходилось поэтапно. Я брал по два а то и по три «квартиранта» под мышки и, распиная ногой двери, доставлял их на крыльцо. Бабушка транспортировала «кормильцев» дальше, непосредственно к козьему либо овечьему вымени. Затем всё происходило в обратном направлении. Не всегда благополучно. В один из особо морозных дней бабуля затопила печь и оделась чтобы покормить сосунков…Передавая их мне назад, всё поторапливала:»Поскорее заноси, вон какой морозяка-то – каба не постудить!» Слова эти вызвали у меня желание наилучшим образом позаботиться о малышах, чтобы заслужить похвалу бабушки. Огонь в разожженной ею печи набирал силу, от кирпичей и плиты заметно потянуло теплом. Как и из просторной духовки –эдакого куба из жести с дверцей и защёлкой. Недолго думая я засовывал туда козлят с ягнятами, восторженно радуясь найденному способу отогреть их побыстрее…Когда старушка вернулась с улицы в курень, в нём уже чувствовался запах палёной шерсти а из закрытой дверцы духовки раздавалось отчаянное блеяние и мякание. Потянув носом воздух, бабушка мгновенно догадалась о происшедшем и проворно спасая приплод от неминуемой гибели, всё приговаривала:»Ох, и анчутка, эх и анчибел! Ить это не дитё, а от черта осколок, прости Господи!» Вместо похвалы я получил крепкий заслуженный подзатыльник. Но не заревел, с искренним страхом осознав, что не каждое старание бывает во благо.
ПЕСКАРИ Погожим летним утром отправили меня в магазин за хлебом по карточкам. Продавщица почти точно отрезала причитающуюся семье часть каравая. Весы, однако, показали небольшую нехватку пайки и к ней был добавлен аппетитный, в полладони ломоть. Судя по всему, хлеб, незадолго до этого вытащили в пекарне из печи и сразу же привезли в магазин – пальцы ощущали явное тепло горбушки. А про запах и говорить нечего, стойкий аромат отшибал сознание, рот наполнялся обильной непрошенной слюною. Неудивительно, что почти сразу, как только магазин остался позади, в искусительный ломоть –довесок впились мои зубы. Поначалу хотелось лишь отпробовать калача. Немного, самую малость. Но остановиться сил уже не было. Приканчивая кусок, уговаривал себя на этом и остановиться. Увы, руки сами поднесли чудо-краюху ко рту… Дорога домой лежала через милую нашу речку Тишанку. Бурная и грозная в весеннее половодье, летом она превращалась почти в ручей. Из года в год, в одном и том же месте, на мелководье взрослые бросали толстую доску, соединяющую берега , налаживая такую вот простенькую «переправу» для пеших хуторян. К «мосту» я подходил уже напрочь забыв о стыде за съеденное и даже не пытался тормозить свой пиратский пиршеский проступок… Прошли десятилетия, но мне кажется, я до сих пор помню тогдашнее состояние необыкновенно сильных эйфории, счастья и беспечности. Вполне возможно, это было элементарное и не однажды описанное опъянение от вкусной и сытной еды. Да и весь мир мне казался сплошным раем – ласковое тёплое солнце, зеленые кусты с переливами соловья, тихая речушка … Захотелось вдруг и очень сильно, чтобы везде, всегда и у всех был такой же праздник, как у меня на душе! Сытый человек как известно, всегда беспечен и щедр. Порой до безумия. Шагая по доске через речушку, я увидел стайку неприкаянных пескарей. Присев, отщипнул крошечный кусочек хлеба и бросил в воду. Рыбёшки мгновенно бросились к нежданной еде, быстро проглатывая крошки мякоти. Наблюдая за трапезой, я опустил в течение руку, и ощутил, как пескарики, приняв её за очередную подачку, доверчиво тыкались в мои пальцы, мягко и нежно шелоктя их. Ну как тут не угостить таких добрых «друзей»! В воду последовали новые и новые порции калача. Серых едоков становилось всё больше! … Опомнился я лишь когда в руках не осталось ни крошки. Что же натворил! Как объясню матери, бабушке и сестре пропажу хлеба? Сознание, душу и сердце охватили сильнейшие стыд и страх. Крупные слёзы уже катились по щекам и падали в воду, видимо, вызывая иллюзию очередных крох у пескарей, которые в миг стали мне ненавистны. Я выломал, вернувшись на берег, хворостину и яростно стал лупить ею по воде, пытаясь наказать «провокаторов». Мелководье в считанные секунды стало чистым. Поняв всю непоправимость происшедшей беды, я заревел в голос. И чем ближе подходил к дому, тем рёв становился громче. Увидев мать и вовсе разразился рыданиями. – Кто тебя обидел, что стряслось!-переполошилась матушка. Размазывая слёзы и сопли по лицу, я , прерывсто вытолкал бессвязные слоги: – Х-х-леб с-ы-ел, а остальное – пес-ка-ря-ям!. . Мать подхватила меня на руки и усадила на порожки рядом с собой. Гладила по голове и вытирала слёзы. Потом прижала к себе, поцеловав в лоб и сказала: – Успокойся и не жалей. Запомни навсегда:доброта дороже хлеба.
ЗВЕРУШКА Совершенно не помню свой первый день в школе. Вполне возможно, что не было даже торжественной линейки, которые со временем стали обязательными и традиционными. Скорее всего, обошлось и без цветов:хутор, в котором расквартировался штаб Донского фронта, остался без садов, кои пошли на маскировку многочисленных служб. После войны саженцев добыть было негде, поэтому все силы пошли на огороды, а на грядках нужда голодная посторонних растений, то есть сорняков и цветов не допускала… А вот первая учительница запомнилась навсегда. Звали её Прасковья Ефимовна. Росточка невысокого, но плотная, с густыми бровями и чахлой растительностью под носом и на подбородке. Все мы её боялись. Мы –это ученики первого, второго и третьего классов, размещённых в одной комнате. Потому, что школа располагалась в обычном казачьем курене и лишних, то есть отдельных для каждого класса помещений попросту не было. Но дело ещё и в том, что учителей на каждый по отдельности класс не хватало в ту пору, как не набиралось на полный класс и учеников, появившихся на свет в военные, при явной нехватке мужиков годы. Прасковью мы боялись неспроста. Заметив шалуна во время урока, она подходила к нему, заставляла встать и выдти из-за парты. После этого, расположившись сзади, клала правую руку на левое плечо провинившегося и, направляя его в угол, а то и вон из класса, почти незаметно, но достаточно больно(на себе испытал) шибала несколько раз массивным и сильным локтем по затылку. Возможно поэтому мы с нетерпением дожидались конца уроков и чуть ли опрометью торопились домой. В тот день, о котором расскажу, мне от Прасковьи перепало на орехи за попытку поймать на парте особо наглую и надоедливую муху. Муху я так и не поймал, но из за этой почти круглой гадины мне влетело изрядно. Дело было осенью, накануне прошли проливные дожди , да такие сильные, что балка Бобровая начала «играть» почти как в весеннее половодье. Потоки воды и глины вынесло на дорогу, изрядно осложнив путь от школы до дома. Дороги, собственно, было и не определить, поскольку вся небольшая долина было покрыта липким месивом. Шагая наугад , я и вляпался, похоже , в самую гущу. Пытаясь вытянуть из неё ноги, увидел, что сапоги старшей сестры, явно великоватые для меня, остались в грязи. Полубосой, в одних носках, я вознамерился высвободить обувку из непредвиденного плена. Но сделать это было непросто. Дело в том что у меня в руках было две матерчатых сумки. В одной, которая побольше, были букварь и то ли тетради, то ли их подобие из газет и обёрточной бумаги. А в сумочке намного меньшей, также из холста, помещалась чернильница-непроливайка. Для читателя, родившегося после 1970-х годов надо непременно пояснить, что это такое. Представьте себе наполовину обрезанный стеклянный стакан. На верхнюю кромку его как бы наварена стеклянная воронка с трубочкой. не достигающей пару сантиметров до дна. В эту «воронку» и наливались чернила. Перельёшь если, чернила всё напрочь перепачкают при нечаянном опрокидывании! А при недоливе перо не наполнится до нужной степени и не будет писать. Ну, а ещё эти тонкостенные штуковины часто разлетались вдребезги даже при несильном ударе обо что-то твёрдое, поэтому-то их и носили мы в отдельном кармашке. И вот когда я пытался вытащить из грязи увязщие в ней сапоги, одна рука была занята поклажей, которую не хотелось замарать… Немудрено, что и свободная рука у меня вскоре оказалась по локоть в грязи. А следом за ней –и занятая! Каждая очередная безуспешная попытка вызволиться из трясины наливала сознание отчаянием. Потекли слёзы, а затем и сопли. И чем энергичнее были мои судорожные рывки, тем глубже я погружался в жидкое месиво и тем грязнее становилась вся моя одежда. Вскоре и шапчёнка свалилась с головы в ненавистную болотину…не знаю, сколько бы долго я оставался в положении на четырёх точках, если бы не проезжающий мимо на телеге мужчина. Он остановил лошадь, вызволил меня из необычного плена и посадил на воз. Спросил, чей я мальчишка. Фамилию свою, я, слава Богу, от перепуга не позабыл. И вскоре оказался рядом с матерью. Моим спасителем оказался, как позже выяснилось, председатель сельсовета Рогожин. – Еду, – рассказал он, – и вижу, в грязи барахтается какая-то зверушка…То ли собачонка, то ли ещё што… А оказалось – это твой Юрка! Отмывали меня долго и тщательно.
КОЧЕТ Ученики нашего первого класса были разного возраста. В войну школа не работала и потому на соседней с моею партой оказался одиннадцатилетний Вена. Учение, особенно чтению давалось ему очень тяжело. Скорее всего оттого, что до освоения грамоты он многому научился от окружающей повседневной жизни и менять прочно усвоенные понятия оказался малоспособен. Вот забавное подтверждение этому факту. Мы учились уже читать по слогам. В букваре был нарисован красивый петух и под ним буквы –«ПЕ – ТУХ». Учительница, приставив палец к первой букве, спрашивает Вену:»Какая это буква?» «Пэ». «Правильно!А следующая?» «Е». «Верно. Теперь произнеси слог вместе». «Пе». Выговорил, хотя и с трудом, даже вспотел. «Молодец, читаем дальше». С немалым трудом Вена с помошью учительницы, покраснев от натуги в конце концов по слогам произносил раздельно :»Пе-тухх»…Уставшая, но довольная учительница предложила:» А теперь не по слогам, а одним словом произнеси, что ты увидел на картинке и прочитал. » «Кочет!»-без раздумий и запинки выпаливал Вена. Учительница и второй и третий раз повторила попытку совместного чтения. Но после них ученик твердил своё – «Кочет!» « Да ведь тут чёрным по белому написано «Пеее-туухх!» – с отчаянием и недоумением произнесла учительница. «Никакого петуха я не знаю, – сорвался на крик Вена, – я вижу , что это самый настоящий кочет!» В нашем донском хуторе петухов неизменно называли кочетами. »Какой же красивый у соседа кочет!»– завидовали казачки. «Гляди, поосторожнее, как бы кочет не клюнул!»– наказывали малым. «Возьми хворостину и выгони с огорода кочета» – учили бабушки. Вот и немудрено, что хозяйственный Вена, хорошо знающий обличье и повадки кочета, ни в какую не хотел, чтобы его выдавали за какого-то неведомого петуха. А учительница, приехавшая к нам из города, не знала, что на Дону горланят не петухи, а сплошь кочета. И это несмотря на то, что и учительница, и ученик , и учебник были русскими. А Вена, закончив всего пять классов, вскоре стал самым лучшим конюхом во всей округе. И не только конюхом, но и наездником. Известно, что молодых жеребцов или кобылиц перед тем, как запрячь в телегу или подседлать, надо объездить, приучив к службе и беспрекословному подчинению человеку. Объездка – дело опасное и рискованное. Далеко не каждый за него брался. У Вены всё получалось с первого раза. Потому, что он, потомственный казак, знал давние секреты укрощения природной норовистости и дикой силы. Самым хитрым его приёмом было направить опасно обезумевшего от насилия коня в вязкую глубокую пашню. На ней лошадиная сила быстро таяла вместе с нежеланием подчиняться седоку. Столь иезутский манёвр позволяет подчинить своей воле не только коня, но и человека, как и неограниченное множество человеков.
САПОЖКИ В конце лета, незадолго перед началом учебного года бабушка Анастасия купила мне красные сапоги. Не новые, ношенные уже, но вполне крепкие и приличные. «Это тебе за город (за огород, то есть), внучик, хорошо всю лету поливал, не алырничал. Вон какие морква да свёкла и тыквя уродилися! Носи да береги, обувка добрая». Может быть я впервые с благодарностью взглянул на бабу Настю, которую считал существом вредным, противным и надоедливым. Дело в том, что она без малейшего перерыва всё время заставляла что-то делать. »Вот тебе ришато, пойди в курятник, сабяри яички, пока их кочет не расклевал»…» На речку собрался?Захвати бидончик, а то в урыльнике (в рукомойнике то есть) вода кончается». «Глянь, самовар-то давно померк, пора его подъяснить как следваить!» Легко сказать –«подъяснить»! Надо опять идти с этим самоваром на речку. Сначала драить его песком и илом. А потом истереть в пыль обломки красного кирпича и, макая в эту пыль влажную тряпочку терпеливо оттирать все закоулки, мельчайшие фасонистые украшения до золотозеркального блеска. Особенно трудно отдраить кран с его многочисленными загогулинами и резными финтифлюшками. И так несколько раз за лето…Да взять тот же огород! Поливать его следовало через день, так как он находился на песчаном берегу речушки Тишанки. И сколько ни лей, вода уходила как в песок. Но дело в том, что воду приходилось таскать вёдрами, из под обрыва. То есть, зачерпнув, подниматься примерно на десять метров вверх. Десятки ходок! Даже вечером жара!. . Но странно, что входя в раж, я немало раз пытался бегать с вёдрами вниз-вверх, чтобы залить грядки так, дабы назло ненасытному водохлёбу песку вода в них стояла! Не удалось ни разу! Хотя очень-преочень хотелось проучить песчаную непокорную почву… И детские мои труды и мозоли не остались незамеченными, за что и удостоился сапожек. Предполагалось, что буду ходить в них в школу, во второй класс. Обувка оказалась тёплой и удобной. И вскоре понадобилась для очередного бабкиного задания. Внезапно крепко заосеняло, на берегах речушки образовались ледяные закрайки. Но скотину ещё продолжали пасти, стараясь максимально сэкономить зимние припасы сена. В один из дней бабушка поручила мне присмотр за овечьим стадоом, пригнаным на берег, а сама отправилась попить чаю. Заигравшись, я не сразу заметил как часть овечьего столпотворения перебралась через воду…Сунулся было на мелководье, чтобы завернуть назад нарушителей. Однако в один сапог зачерпнул воды…Быстро разулся, засучил штаны, перебрёл ледяной поток и вскоре быстро восстановил положенный порядок. Но ноги мои были почти такими же красными как и бабушкин подарок. Зато сапоги остались целыми и невредимыми.
« НАД ОЗЕРОМ ЧАЕЧКА ВЬЁТСЯ... » В один из зимних дней бабушка и мама, выпросив у конюха Егора лошадь, запряженную в просторные розвальни, отправились в ближайшую балку за дровами. Мне наказали вести себя смирно, в хату никого не пускать. Недолго поигравшись с котом, я принялся исследовать бабушкины тайные заначки. У неё всегда в разных местах было что-то припрятано. Не от семьи, а для гостинца по тому или иному поводу. …В дальнем углу стола в тряпице оказалась половина церковной просвирки. Попробовав откусить краешек, я чуть не сломал зубы о крепкую как кость, давно пересохшую массу. В другом месте в газетном кульке оказалось несколько кусочков сахара рафинада, редкого по тем временам в любом доме. Несколько крошек я съел, но этого показалось мало, полизав один из кусков, я нашёл в себе силы положить кулёк на место. А между столом и стеной обнаружил большую бутылку с красивой оранжевой жидкостью. Ототкнув пробку, понюхал. Запах был незнакомый, но приятный, отдавало какими-то ягодами. Нацедив в рюмку пару ложек, выпил. Сладкая, почти как арбузный мёд жидкость слегка обожгла язык…Захотелось ещё. И ещё. Вскоре я как-то догадался, что пьян. Тут же вспомнил дядю Семёна. Выпить он любил, но иногда перебирал и каждый раз плакал и пел одну и туже песню. «Ой да над озером чаечка вьётся, – выводил он тоскливо и жалостливо, – и ей негде, бядняжички сесть…» Дядя Семён, Семён Степанович всю войну прошёл старшиной автомобильной роты, у него был медали и орден. Жизнь, однако не заладилась. Сошёлся он с моей тёткой Катериной, детей не было. Трезвому мужу тётка боялась слово возразить. А над пьяным она, коренная донская казачка, напористая, властная откровенно куражилась, грубыми тычками выпихивая из-за стола, приказывала немедленно отправляться спать. В такие моменты мне было также жаль дядю как и ему себя и обездоленную чаечку из старинной казачьей песни … Отхлебнув прямо из бутылки, я отправился к зеркалу, глядя в него, обронил безвольно голову на грудь, точно также как и несчастный дядя и запел «Чаечку». И у меня потекли слёзы. А как же иначе! – ведь я один на всём белом свете –ни мамы, ни бабушки нету…Где они и когда вернутся? Вспомнив о них, я сообразил, что они увидят неполную бутылку и…Зачерпнув поскорее воды из оцинкованного ведра, восполнил недостаток и поставил сосуд на прежнее место. Вскоре мои родные вошли в курень, впустив перед собою в дверь белые языки морозного воздуха. Первым делом уставшая и промерзшая бабушка достала из-за стола бутылку, налила полстакана, выпила и заругалась:» Опять магазинные кривоссычки настойку разбавили!» Я, прижухнув, смирно сидел на сундуке в ожидании явных для себя неприятностей. Робость, однако, вскоре сменилась буйством, прыжками на кровати, восторженными нечленораздельными криками. Матушка побежала за врачихой... Ева Соломоновна, глядя на меня, восклицала:» Шо же с ребёнком?! Ви ему шо такое дали, сами не попробовав? Это таки явно не простуда!. . » Потом меня долго и мучително рвало. Уложили спать…Ни утром, ни позже лупцовки не было. А песню про несчастную чаечку я запомнил на всю жизнь.
ВИТАМИНЫ Как-то, в 2000-х тысячных годах пришлось переночевать в московской квартире очень хорошо обеспеченного предпринимателя. Несколько просторных, шикарно обставленных комнат. Кухня со сверхмодным оборудованием. И –необычный холодильник. Был он выдающихся, пожалуй, с половину «жигуля» размеров, от пола почти до потолка. Но поразила не его величина, а содержимое. Банки с чёрной и красной икрой, натуральными крабами, упаковки с сёмгой и мидиями, изысканными импортными сырами, диковинными паштетами и пастами…Дорогущие коньяки, шампанское, ликёры, виски… У хозяина квартиры были причины безбоязненно доверить её мне на полтора суток:оставляя ключи, которые при отъезде следовало передать консъержу (это, сказать по русски, холуи, которые встречают и провожают обязательным почтительным вставанием «новых русских» во всех элитных домах нынешней «свободной» России) настоятельно предложил без стеснения пользоваться содержимым холодильника и чувствовать себя как дома. Поздно вечером заявился сын хозяина квартиры, студент одного из самых «крутых» столичных вузов. Обстоятельно отужинав тем, чем родители набили холодильник, парень достал какие-то шибко красивые коробки, высыпал из них с горсть разноцветных гранул, стал их поочерёдно глотать, запивая водой. Я поинтересовался, что за снадобье с таким благоговением он принимает. – Витамины! – с восхищением восторгом ответствовал бледнолицый и прыщавый отрок. – А не вовред ли они? Тем более, что на коробках не по нашему написано непонятно что… – Так ведь это американские витамины, а не простые! А написано на английском, который для меня почти родной стал за время учёбы. Затевать спор с этим русским полуангличанином смысла не было. Но вспомнилось мне « витаминное» блюдо из далёкого детства. …Осенней порою, когда в каждом хуторском дворе скапливалось порядочно арбузов, бабушка Настя назначала для нас, внуков очередное послушание. Заключалось оно в том, чтобы извлечь из разрезанных полосатых плодов как можно больше сочного алого содержимого. Его мы выскребали деревянными ложками до белых корок. Работа не тяжёлая, но нудная:сырьём следовало заполнить вместительную дубовую кадку объёмом в десяток ведер. Но мы никогда не роптали, заведомо зная о чудесном превращении отжатого из мякоти сока в ароматный и вкуснейший ( о его небывалой пользе для здоровья мы тогда и не думали) бальзам. Делалось это так. Выдавленную и процеженную жидкость бабушка выливала в трехведёрный медный таз, искусно вмурованный в русскую печь. Часов через десять медленного кипения арбузный сок превращался в густой коричневатыё мёд, который называется нардеком. Хранился он в десятилитровых глиняных корчагах долгое время. Бабушка Настасья умудрялась разнообразить это известное на Дону общедоступное лакомство: когда сок начинал густеть, она добавляла в него ведро парного молока, в результате чего получалась недостижимо натуральная и великолепная по нынешним временам сгущёнка. Зимой всё это добро шло в дело. И опять-таки по особому рецепту. Вначале на разогретую просторную, с полметра диаметром сковороду наливалось подсолнечное масло – в наших краях готовилось оно из предварительно поджаренных семечек и потому аппетитный дух от работающей маслобойки чуялся даже в соседних хуторах. Чуть позже в сковороду щедро добавлялись нардек и измельчённые ядрышки из предварительно жаренных тыквенных семечек. Вся эта супервитаминная масса перемешивалась и подавалась на стол , на котором уже гнездилась горка только что испечённых, в три пальца толщиной, желтоваторозовых пшеничных пышечек-бурсаков. Омочая их куски в целебный бальзам мы, детвора, прищуриваясь от удовольствия и не стесняясь нисколько сладостного причмокивания, торопливо напитывались ароматом , настоящими витаминами и здоровьем. Прости великодушно читатель за то, что и по прошествии многих десятилетий при воспоминании тех незабываемых застолий у бабушки Насти я не могу унять благодарную слюну памяти сладкого детства.
ПЕРВАЯ ЗАРПЛАТА Четыре класса я отучился в деревянной хуторской школе. А идти в пятый предстояло в новую, двухэтажную и кирпичную. Её как раз заканчивали строить с наступлением летних каникул, в самую напряжённую для каждого села пору. От посевной и до завершения уборки у всех взрослых дел всегда невпроворот. И потому директор совхоза попросил старшеклассников подсобить строителям и отделочникам с тем, чтобы обязательно подготовить здание к 1 сентября. Увязался за старшими и я: а как же иначе – ведь не первоклашка какой-то, а уже в пятый перешёл! Надо напомнить, что в те далекие теперь годы( а речь идёт о 1955-м) сельские ребята жили в иной чем ныне атмосфере. Нам разрешалось многое, если не всё, что хотелось, к чему тянулись руки. И потому они с малых лет исподволь приноравливались к владению топором, лопатой, косой, стамеской, молотком, ломом, напильником, серпом, пилой, гвоздодёром, рубанком и многими другими инструментами, без коих попросту невозможно исправно вести обширное и всегда колготное деревенское хозяйство. Однако хлопоты по дому всегда в деревне считались не то чтобы никчемными, но как бы пустяшными. Потому что денег за них не платили. И работой считалось всё, что делалось в поле, на току, в машинотракторной мастерской, столярном цеху и даже на бахче. Взрослые, уходя утром из дома, говорили: «Я пошёл на работу». Или, начиная что-то рассказывать, вспоминали: «А вот вчерась у нас на работе»… Или так: «Я в прошлом месяце заработал…» – называлась сумма в рублях. Немудрено, что и мы, детвора, сызмала считали, что работой является лишь то, что учётчики, бригадиры, десятники и прорабы фиксировали в своих блокнотиках, перенося позже цифирки в наряды, в коих выводидась сумма оплаты за проделанное. И конечно же нам, малолеткам не терпелось как можно быстрее повзрослеть , чтобы как и взрослые, начать зарабатывать деньги. Отвлекаясь, с высоты своего нынешнего возраста замечу, что ничего глупее этого стремления –скорее повзрослеть – в жизни человека не бывает. Иначе бы он в школе не вспоминал со сладостью дошкольные беззаботные длинные-предлинные дни и годы. А в студенчестве – счастливую школьную пору…А во взрослой самостоятельной жизни – студенческие лета, когда голова ещё не болела о хворях, бесквартирье, нехватке денег, успеваемости и поведении детей и т. п. и т. д!. . Извиняюсь перед читателем за возможно не совсем уместное отвлечение и вернусь к описанию своего первого рабочего дня. Хорошо помню, как утром матушка положила в полотняную сумку бутылку молока и горбушку хлеба. На обед. И не без тревоги проводила с крыльца. …В строящейся школе бригадир указал нам с соседом Толиком, рослым, плотным, мордатым(уличная кличка – Жопан)перешедшим в десятый класс на деревянные носилки и поставил задачу:»Весь мусор(битые кирпичи, обрезки досок, ошмётки штукатурки и цементного раствора) надо поскорее вынесть отсель на улицу. » И мы начали таскать. К полудню ладони мои стали горячими как кирпичи под солнышком. Но виду от усталости старался не подавать. Ни молоко, ни хлеб не понадобились, хотелось как можно дольше недвижно посидеть. С каждым «рейсом» выходя на улицу из школы, я смотрел на Солнце, моля Господа, чтобы оно как можно быстрее начало пикировать из зенита… Домой я возвращался , широко расставляя ноги, но все же покачивался. Горели уже не только руки с кровяными мозолями, но и голова. Не ужиная и не раздеваясь, я разобрал постель на своём привычном сундуке(ещё одну кровать в малой хатёнке поставить не хватало места) и почти уснул. Вскочить заставила резкая боль в животе. Смикитив, чем это кончится, я шеметом помчался в туалет, чуть не загремев с крыльца и не сбив с него сонного кругломордого кота Ваську. Вояж в дощшанный нужник в дальнем углу двора пришлось повторить несколько раз. Несмотря на недомогание, я испытывал чувство вины и стыда за свою немочь, неминуемого позора, если завтра не смогу продолжить «работу». Я не смог. Понос и высокая температура сбивали с ног. …За тот первый в своей жизни рабочий день я заработал , как оказалось, 17 рублей 50 копеек. Кассирша через знакомых передала матери, чтобы я лично явился за «получкой». Я, как и положено, поставил роспись-закорючку в ведомости и получил копейки и рубли . Запомнилось, что они были новенькими и хрустящими. Как и вся последующая жизнь. Ну насчёт всей «хрустящей» последующей жизни... Может, слегка и прибрехнул.
ПЕРЕСТРЕЛКИ Мы, дети войны и послевоенья одной из самых занимательных игр считали игру... в войну. Начиная с трёх-пяти лет и почти до окончания школы. Из дерева мастерили пистолеты, автоматы, винтовки. Загодя запасались провизией – ломтём посоленного хлеба, сушёными дольками свеклы и моркови, сухарями. Всё это укладывали в «вещмешки». Готовились они просто. В углы мешка вкладывали по картофелине, а привазанной к ним по размеру верёвкой петлёй захлёстывали горловину. Перед началом игры, отправляясь к речным кустам , делились на своих и «немцев». Время от времени, конечно, меняясь «ролями», чтобы не обижать друг друга. Расходясь на определённое местностью расстояние, мы продумывали наступление фронтов, глубокую разведку с захватом «языков», рейды по тылам. как могли, искусно маскировались, бесшумно и скрытно проползали к огневым точкам для их подавления и многое делали иное, стараясь копировать эпизоды кино про войну и услышанное от наших хуторян-фронтовиков, которых было много. После «манёвров» мы обычно разжигали костёр и пекли в нём картошку. А в ожидании её готовности как заправские фронтовики крутили цигарки и козьи ножки, вместо табака используя высохший конский навоз. Вдохновляло и то, что в нашем хуторе размещался штаб Донского фронта под командованием К. Рокосовского. И даже годы спустя в окрестностях было немало остатков разбитой бомбёжками техники – останков грузовиков, повозок, ящиков от снарядов и патрон, деталей оружия и техники. Немало старших ребят при попытке разряжать боеприпасы погибло иди покалечилось. Не миновал травм и наш возрастной слой. Почти у каждого были самодельные пистолеты-»поджиги». Делали их из медных трубок, укреплённых на деревянную колодку формы нагана. Изгиб плотно зачеканивали свинцом. Сбоку прорезали дырку для спички-запала. Заряжали порохом и дробью через ствол. Испытания проходили не всегда удачно. Мне при попытке опробовать свой «вальтер» разорвало мизинец правой руки – памятка на всю жизнь. Легко отделался — брови опалило, но глаза остались целыми и невредимыми. Все эти забавы нас быстро взрослили, помогали скорее понять, что дурно, а что хорошо. В школе уже в пятом классе были уроки труда, на которых нас учили строгать, пилить, паять, собирать простейшие электросхемы, обрабатывать металл и многому другому. Попозже – »военное дело». Маршировали, перестраивались в колонны и шеренги, отрабатывали поведение в строю. Разбирали автомат и винтовку, метали гранаты... Да ещё и стреляли из малокалиберных винтовок. Для последующей службы в армии, а затем и в самостоятельно взрослой жизни все эти «игры» оказались бесценным багажом.
ЖИВАЯ ВОДА ... Умирала бабушка Настя... Тихо. Уже не имея сил, время от времени почти неслышно просила мою маму охладить пылающие от жара губы мокрой тряпичкой. Желанная влага помогала мало. «Тёплая больно... Родниковой бы... Глоточек...» Колодцев в хуторе не было. И зимой и летом на все нужды мы использовали воду из речки Тишанки. В начале 50-х годов она была безупречной, о чём свидетельствовало множество обитающих в ней пескарей. Живущих, как известно, лишь в идеально чистых водоёмах. Холодильников в ту пору не только не было, но мы о них даже не слышали. Оставалось одно – отправляться к роднику. Находился он в Дальней Дубовой балке, в пяти примерно километрах от хутора. Каждую вёсну мы, детвора гурьбой именно туда отправлялись за лазоревыми цветами. Были они не только яркоалыми, но и жёлтыми, с причудливыми красными прожилками на крупных лепестках. Набирали мы их щедрыми охапками, кто сколько мог унести. И в хатах после этих походов на столах долго пламенели , источая чуть горьковатый запах, букеты, радующие глаза и детей и взрослых. Заболела бабушка смертельно то ли в июле, то ли в августе, точно не помню. На улице палила сильная жара. Мама не могла оставить бабушку ни на час. А мне, двенадцатилетнему отроку в такое пекло тащиться за пять километров до родника и столько же обратно откровенно не хотелось. Но – пришлось... Накинув кепчонку , взял трёхлитровый алюминиевый бидончик, отправился в путь. Не обошлось без приключений. Желая сократить путь, я срезая просторный поворот полевой дороги, двинулся по луговине, напрямую к замаячившим вдалеке дубам. Через несколько шагов чуть не из под ног с сильным шумом и треском крыльев взвился в небо крупный стрепет... Оправившись от испуга, двинулся дальше... С крутого склона балки спускался не без опаски. Настораживали густой сумрак и непривычная, как в глубоком погребе прохлада. Утолив зуболомной водой жажду, наполнив бидон, стал выбираться наверх. Но поскользнулся, выронив посуду и опустевший бидончик, погромыхивая о мелкие камушки, скатился вниз... Пришлось повторять всё с начала. По дороге домой я немало раз останавливался и пил вкусную воду, которая с каждым разом становилась всё теплее… Уставший, я зашёл в хату и увидел сидящую возле бабушки маму. Она , подперев подбородок кулаком, беззвучно плакала, не вытирая слёз. Заплакал и я, поняв, что опоздал порадовать бабушку живой родниковой водой. ... Через несколько дней после похорон мама вытащила из под матраса (В курене не было ни одного шкафа), на котором скончалась бабушка , пакет с документами. Это были извещения о том, что пропали без вести сыновья Анастасии Тимофеевны и братья мамы Иван, Дмитрий и Алексей Медведевы. И ещё – свидетельство о гибели подо Ржевом лейтенанта Сергея Георгиевича Медведева. Дед мой, казак 4-го Донского имени Ермака Тимофеевича полка Георгий Иванович Медведев вернувшийся сильно простуженным в окопах Первой Мировой, умер в 1918-м, через несколько месяцев после рождения девятого ребёнка – мой мамы Елены Георгиевны. Она прожила 101 год и 8 месяцев. Вспоминая о походе за живой водой для бабушки Насти, не устаю восхищаться ныне уже исторической строкой своих предков в героической летописи Отечества.
МОЛОЧКО Настала пора, когда пришлось взять в руки косу. Произошло это в 14 лет. Нужда заставила. Мама работала, а ещё и и дом на ней, готовка, стирка, корова, овцы, куры… Старшая сестра? Не девичье занятие... Отчим косить не умел и не любил физический труд. По всему выходило – я крайний, единственный. Достал из сарая косу, вытер пыль... Спустился в леваду опробовать на траве остроту жала. Туповато... Почиркал бруском взад-вперёд вдоль лезвия... Всё одно – режет с трудом. А отбивать – не умею... Много позже я узнал о разных размерах стальной «кормилицы». От самой малой «пятёрки» до – «десятки», для сильных жилистых казаков хутора нашего. В кино показывают, как косари, нагнувшись вперёд, идут уступчатым фронтом и легко, вроде цыгарку скручивают, бреют без передыху ряд за рядом, оставляя позади себя ровные жгуты пахучего разнотравья. Настоящие мастера работают иначе. – Перво-наперво спину держи прямой, как струна! – учил меня ремеслу поджарый и проворный дядя – Семён Степанович Мелехов. – Если наклонишься, быстро собьёшь дыхание и устанешь. Во-вторых, левая рука с окосьем должна быть крепко прижата к тулову. А третье правило – работать не только руками, но всем корпусом. Вот тогда и пойдёт дело как по маслу… Показывал наглядно, как надо, а как не следует, поправлял, ободрял. И неплохо у меня получалось бы, не будь коса тупой. И приходилось не столько косить ею, сколько – рубить травы со всего маху. Уставал быстро и сильно, порой отчаиваясь от беспомощности до слёз. Со временем, однако, дела пошли на лад. Дядя Семён отбивал мне две косы, чтобы хватало надолго. Затупив одну, я заменял её на свежую вторую. И выезжать в поле стал ранним утром, соблюдая старинное правило – »коси, коса, пока роса». Для этого приходилось вставать с первыми петухами. Прилаживал к раме велосипеда косы и окосье. Брал из рук матери двенадцатилитровое эмалированное ведро с только что надоенным парным молоком и отправлялся в степь, за несколько километров. Время окончания косовицы определял не по часам, да их у меня и не было. Всё решалось завершалось просто: как допил ведро молока – так сразу – домой.
САМОЛЁТ …Как только Солнце маленько перестало давить жаром, стадо овец и коз трошки оживилось от зноя и потянулось к соблазнительной нежной ещё зелени юного пшеничного поля. Размахивая плащём, прихваченным на случай непогоды и бросая костыль, я торопился не допустить ненасытных злодеев до потравы совхозного добра. Внезапный гул заставил вертеть головой в поисках источника звука. Вскоре надо мной, на высоте метров в пятьдесят пронёсся тёмнозелёный, с яркими красными звёздами на крыльях «ястребок». Несмотря на мгновенность происходящего, я успел восторженно помахать пилоту, ятно виденному мною в блестящей кабине из прозрачного плексиглаза, плащём и руками. При этом дико и высоко подпрыгивал, неосознанно как бы пытаясь приблизиться к волшебству полёта. Бросив плащ и костыль, я беспамятно рванулся вслед за улетающим чудом…Лётчик, возможно, бывший когда-то, как и я малолетним хуторским пастушком, развернул на просторном вираже машину по направлению ко мне, снизился ещё ближе, ошеломив стадо рёвом двигателя и , помахав приветливо крыльями, ушёл за горизонт. Я громко, в голос, заплакал от непонятного чувства, поклявшись самому себе обязательно стать лётчиком! Спустя месяца четыре после описанного мне пришлось быть на похоронах двоюродного брата. После окончания с отличием педагогического училища его после медкомиссии направили в высшее Качинское училище лётчиков в Сталинграде. Зачислили. Во время уборки хлебов поздним вечером Геннадий вёз на раме велосипеда девушку с полевого стана на танцы в хуторской клуб. В пыльной, поднятой грузовиками туче, автомобиль сбил велосипедиста. Насмерть…Весь хутор сошёлся на проводы Геннадия, несбывшегося лётчика. Стоя у гроба с родственником, я вспомнил о своей клятве небу. Чтобы приблизиться к мечте, я выписал из «Пионерской правды» адрес «Посылторга», которыё предлагал набор деталей, из которых можно собственными руками изготовить модели самолёта. Посылка пришла после заказа быстро. Несколько месяцев(обязанностей у хуторских ребят тьма и времени всегда в обрез) я осмысливал, выпиливал, клеил неврюры, фюзеляж, крылья и т. д. , вырезывал из заготовки пропеллер, точно следуя приложенной инструкции) сооружал свой «араплан». Завершив работу, я любовался моделью , с замиранием предвкушая завтрашний её запуск. Дело было к вечеру и бабушка послала меня за водой к предстоящему ужину. Когда я вернулся в избу с ведром, в соседней комнате раздался хруст, заставивший меня вздрогнуть. Оказалось, кто-то модель убрал со стола и положил на лавку. Сестра старшая в сумерках , не заметив поделки , смаху села на неё, превратив в прах…Я вцепился в сестру, бил её, плачя , что-то оря…Поутру я ушёл на речку и долго, сидя на берегу, смотрел на воду и небо, отражённое на текучей глади. Хотелось уехать далеко-далеко, где не надо жить в тесной послевоенной изобке... На провесне, меня, десятиклассника, вызвали повесткой в военкомат на призывную комиссию. Полковник, военком, был любителем спорта, ходил на соревнования болельшиком и знал, что я чемпион района по лыжам, спортивной гимнастике и стрельбе. После заключения медкомиссии он предложил направить меня в лётное училище. С одним, правда условием:при согласии на это матушки моей. Но до разговоря с нею я с восторгом поделился новостью с учителем физкультуры, Александром Алекссеевичем, учителем любимым и самым для меня авторитетным. – Какой же ты неподъёмный дурак! – выпалил мне физрук. – Почему? – спросил я растерянно, но чувствуя, что за его словами стоит какая-то, неведомая для меня правда. – Да потому, – последовал ответ, – что нынешняя авиация сплошь реактивная, и уже к тридцати пяти годам ты станешь лысым как медный бубен! Про медные бубны я никогда не слыхал, но его предсказание не только обескуражило , а прилично, даже сильно напугало: я , семнадцатилетний, как говорили, даже немножко красивый, с густой шевелюрой, о которую ломались расчёски – и вдруг «лысый»?!. . Спустя всего 13 лет, то есть когда мне было 30, друзья подарили мне полёт над родным хутором в задней кабине боевого реактивного истребителя. Сидя на парашюте, в кислородной маске я любовался моей родиной, тропинками, таинственными извивами речушки Тишанки, оврагами и палисадами, в которых не однажды трепетало сердце от сидящей поблизости хуторянки… После незабываемого полёта я умывался в лётной столовой и надолго задумался, усмотрев в зеркале явную пролысину на темени, страх перед которой навсегда отверг меня от авиации. Спустя ещё десятки лет довелось оказаться в кампании заслуженного лётчика –испытателя СССР. Мало-помалу разговорились о жизни. заметив на моём лице грусть, собеседник спросил, что озадачило. – Сон дурацкий! – признался я. – О чём он, этот сон? – Захожу на посадку на тридцать первом МИГе… Видимость –миллион на миллион! Чувствую, маленько не дотягиваю до полосы…Прибавляю тяги, штурвал малость на себя…Мягко отпускаю, контролируя закрылки, направление ветра, скорость… И – шикарно, на три точки притёрся!. . – Вы в каком полку летали? – спросил заслуженный пилот. – Только во сне, – ответил я.
ПОЛИГЛОТ В те годы, о которых речь, я не только не знал смысла вынесенного в подзаголовок слова, не знал и самого слова. Но спустя шесть десятков после моей давней дурной выходки потянуло поразмышлять о её причинах. Как известно, обучение иностранному языку в рядовых советских школах начиналось с пятого класса. И в сентябре мы познакомились с «англичанкой». Была она прислана в хуторскую школу для положенной тогда отработки после окончания факультета иностранных языков Сталинградского пединститута. Сколько ни пытаюсь, не могу вспомнить её внешности. С годами пришло осознание того, что о неинтересных для меня людях я напрочь забываю почти сразу после знакомства. Хуже того, уже через несколько минут не могу вспомнить имя человека, не произведшего на меня впечатления. И память навсегда вычёркивает его из своей копилки. Деревенские дети куда раньше городских постигают чувство целесообразности. Скорее потому, что дел на селе всегда невпроворот и всегда мысль работает изобретательно, как сделать то, за что взялся, быстрее, надёжнее , с меньшими затратами сил и времени. А от чего отказаться, как от явной глупости. Неспроста ведь , говоря о чём –то несуразном, произносят:»Ну, а зачем корове пятая нога?. . » По моему тогдашнему убеждению изучение английского языка и было ничем иным как «пятая нога». Про Англию, я, конечно, слыхал, но было непонятно, где она находится и зачем она мне нужна. Вместе с её языком. Вот научиться играть на гармони мне хотелось до дрожи в душе и пальцах! А какой-то непонятный и не нужный язык!.. – мне и нашего, хуторского то есть русского через глаза хватало на все случаи. Даже с коровами, козами, овцами, кошками я вполне могут общаться без идиотского, как мне слышалось, собачьего тявканья, они меня понимали, я –их. Такого же мнения придерживались и все мои одноклассники. Поэтому «англичанка» мучила всех нас, а мы –её. К счастью, продолжалось это недолго. После летних каникул она в школу не вернулась, поскольку вышла замуж и уехала. Вместо неё прислали преподавательницу французского. Ну и начто нам эта картавина!Отторжение новой учительницы подогрел дядька, потомственный казачина. Узнав, что нас теперь будут» учить на французов» , он спросил:»А ты знаешь, что они лягушков ядять?»Я даже сплюнул после таких слов. Немудрено, что по языку у меня были колы и двойки… В седьмом классе нам преподнесли очередную новость:вместо вышедшей в городе замуж француженки прислали немку ! После такой вести мы и вовсе ошалели. Да ведь и было от чего. После страшной войны прошёл всего с небольшим десяток лет. Мы ежедневно видели «счастливых», как тогда считалось, хуторян –безруких и безногих, с изуродованными штыками телами и даже лицами. А ведь в каждой семье были и те, кому не посчастливилось вернуться в родные курени пусть и калекой, но живым. У моей матушки сгинули четыре брата, четыре моих дяди. Но и это не всё. В нашем хуторе размещался штаб Донского фронта во главе с К. Рокоссовским. Сравнительно недавно сгорела изобка, в которой содержали пленённого и доставленного в хутор фельдмаршала Паулюса. Мы гордились, конечно, причастностью малой родины к большой истории и все сплошь были патриотами, смертельно ненавидившими всё немецкое. Ещё и потому, что не было года, когда бы в окрестностях кто-то из подростков не погиб, разряжая мину, гранату, другие боеприпасы, находимые в окрестностях хутора… Как, спрашивается, после всего перечисленного мы могли относиться к тому, что нас стали «учить на немцев?» …После очередной двойки за ненавистное «шпрехания» у меня в голове молниеносно родился дерзкий план. Верилось, что после его реализации «немка» навсегда покинет мой прославленный и гордый хутор, унижаемый ненавистным немецким говором. Затаившись за забором, я дождался, когда учительница немецкого шла домой. Набрав в руку снега, щедро натёр им лицо молодой женщины, которая неумело сопротивлялась. »Это от нас за немцев! – выкрикнул я, увидев на недоумённом её лице слёзы. Был педсовет и меня исключили из школы на две недели. Мои двоюродные братья и сестры, оставшиеся сиротами , всю жизнь считали, что я поступил правильно.
ЭКСТРЕМИСТЫ В 1961 году, будучи десятиклассником, я стал чемпионом района по стрельбе из малокалиберной винтовки. Вручая грамоту, спортивное начальство приказало готовиться к первенству области. Времени до него оставалось мало, всего три месяца, а работу предстояло проделать нешуточную. Дело в том, что в районе нам давали по пять патронов для стрельбы лёжа . А в области предстояло сделать три десятка выстрелов с трёх положений –лёжа, с колена и стоя. Поэтому пришлось усиленно тренироваться, хоть и выпускные экзамены на носу. Школьный военрук выдал мне винтовку, пачку мишеней и солидный мешок с патронами. Всё это добро я отнёс домой и сложил под кроватью. А когда выдавались свободные часы между школой и домашними хлопотами, отправлялся в тир. Впрочем, тиром по всем меркам его вряд ли можно было считать. Поскольку это была на окраине станицы обычная траншея глубиной в рост человека и длиной чуть больше полусотни метров. Укрепив мишени на доске, я стрелял по многу, до тумана в глазах. И изрядно уставал, поскольку после каждой серии приходилось бежать к мишеням, чтобы посмотреть результаты. И –обратно… В назначенный день, прихватив винтовку и патроны, я пешком отправился из станицы на станцию. Купив билет до Сталинграда, сел в вагон. Уже в городе то же повторилось с автобусом до областного тира. Отстрелялся неплохо, на уровне первого взрослого разряда. И, проделав обратный путь, сдал учителю винтовку и оставшиеся патроны. Примечательно, что за всё время тренировок станичный участковый ни разу не спросил меня, по какому праву я дефилирую с винтовкой по людным улицам. Да и при поездке в Сталинград ни один милиционер не остананавливал меня и не задавал вопросов. Несмотря на то, что у винтовки даже чехла не было, она просто болталась на плече. Прошли десятилетия. Став охотником, я добыл немало кабанов, лосей и даже медведей. С каждым годом правила приобретения, хранения, перевозки и использования оружия становились всё жестче и жёстче, грозя за их малейшее нарушение даже уголовным наказанием. Недавно(в 2018) году вновь испечённая в стране национальная гвардия потребовала регистрировать даже примитивные воздушные винтовки. Хорошо, что до рогаток пока не дошло… Но вот парадокс: чем жёстче законы об оружии, тем больше трагедий. В год моего окончания школы в каждой области регистрировалось всего по нескольку убийств, а ныне их количество составляет десятки тысяч в ставшей «цивилизованной» России.
КИНО В русском языке есть необъяснимое и таинственное слово «Положено». По моим наблюдениям чаще всего им пользуются тупые, с ограниченным мышлением люди. Их очень много, независимо от занимаемой должности. Встречаются они не только среди милицейских сержантов, но и среди министров. Когда у таких людей не хватает при обсуждении той или иной проблемы аргументов, они как попугаи произносят:»Это не положено». Или –наоборот :»Так положено. » На вопрос, кем положено, почему положено, куда положено, когда положено, они ответить не могут. Они глубоко убеждены, что то, что «положено» или «не положено» , положено либо самим Богом, либо кем-то, кто ещё выше по статусу и потому обсуждению не подлежит. …Летом 1960-го года я работал помошником комбайнёра. Ночевали на полевом стане, в вагончике, всего в 5 км от хутора. Это чтобы не терять времени. Иной день работали до полуночи, до выпадения росы. Барабан комбайна при высокой влажности забивается и очистить его не просто. А утром, чуть свет, а это 4 утра, надо встать, прошприцевать(то есть смазать солидолом, тавотом) все узлы и детали и , как только солнце обсушит колос –снова вперёд! Уставал, конечно, неимоверно, не досыпая, не высыпаясь. Да и еда не всегда была впрок – ложка валилась из рук и хотелось как можно скорее упасть на набитый свежей соломой матрац… но зато заработал очень-преочень прилично. Не буду называть сумму в рублях, цены много раз менялись и не всем коэффициэнты покупательной способности из-за этого доступны. Поэтому назову то, чту купил на заработанное. Баян «Ростов-Дон». Ружьё. Шикарные ботинки. Великолепнный спортивный костюм. А Ещё в конце года, как тогда было принято, получил почти столько же денег и плюс «натуроплатой» полтонны зерна. Было мне шестнадцать лет с копейками. Осенью пошёл в десятый класс. Мой комбайнёр (фамилию запомнил – Рвачёв) как –то в дождливую погоду меня наставлял: – Ты не думай, что мы с тобой вроде бурлаков каких – нить! Да, грязь, да – пыль дажа в ...опу, да, дюже чижало , кажин день до упаду!.. Но запомни, что мы Хлеб убираем. А как говорят –Хлеб на стол и –стол-Престол! А Хлеба ни куска – дык и престол доска. Так что мы с тобой неаБНЫКАВенной важности государственные люди! Лаже заслуживаем, чтоб со всех нас ПАНТРЕТЫ в полстены рисовали. В апреле примерно 1961 года меня, »государственного люда» подняла из-за парты классный руководитель: – Встань! Я поднялся, едва ли не вместе с партой, под которой едва умещались колени. – Ответь, почему ты ходишь на вечерние киносеансы! – Как и все, Нина Фроловна, по земле хожу. Заминка… Лицо учительницы краснеет от негодования. Она обескуражена ответом, но находит слова: – Меня не интересует твой способ передвижения, куда главнее –на каком основании ты входишь в кинозал! – Покупаю билет за 20 копеек и предъявляю контролёру. – Так, всё ясно! Быстро вышел из класса, завтра педсовет, будем решать, допускать ли тебя до выпускных экзаменов! Был педсовет. Пощадили. А через год, на вечере встречи выпускников ставили всем в пример, как единственного, поступившего в институт. Мне было противно это слышать и стыдно за учителей…
РАБОЧИЙ СТУДЕНТ Часто вспоминается первый студенческий год. Поступил я в Сталинградский механический институт на литейный факультет. Выбор был спонтанный – двое хуторских парней там учились, ну и мне расхвалили. Клюнул по глупости. В те годы учёба была не такой как сейчас. Неделю мы проводили в аудиториях, а неделю должны были работать , осваивая азы будущей специальности. Как бы с нуля. По идее я должен бы работать в чугунолитейном цеху Сталинградского тракторного завода. Но, поскольку ещё не достиг восемнадцатилетнего возраста, по тогдашним правилам меня не имели права отправить на вредное производство. И оформили как малолетку в механический цех, на более лёгкую, как считалось, работу. Но «легкость» эта, как оказалось, обернулась нешуточо тяжёлым испытанием. После коротких обучения и инструктажа меня приставили токарить на протяжный станок. Занятие немудрёное:поднять с пола тракторный балансир, установить его на станину, включить станок, направляющий калибрующий поршень в отвестие детали, выключить, снять обработанную железяку и бросить на пол. Вот и вся незадача! Если бы не один очень существенный « пустячёк». Заключался он в сменной норме выработки. А ею предусматривалось обработать по 250 балансиров больших и столько же маленьких. Вес большого 50 килограммов, малого – 25. Поднять-поставить-снять-бросить за смену приходилось перекидать 37, 5 тонн! Рукавицы приходилось менять каждую смену, за семь часов соприкосновения с металлом в заусеницах они превращались в лохмотья… Крепко помогло мне справиться с этой «лёгкой» работой два обстоятельства. Любой деревенский пацан с детства втягивается в тяжёлый физический труд –копать, косить, таскать, возить, колоть и т. д. Не по желанию, а ежедневно, из года в год. Как образно выразился мой дядька:» в деревне жизнь хуже бурлацкой – изо дня в день работали так, что ажник ребро за ребро заходило». Второй фактор моей выносливости – занятие в институтской секции тяжёлой атлетики. То есть вечером тягал штангу, а днём – перекидывал балансиры. И даже радовался поначалу такой возможности –перемещать руками десятки тонн металла, наращивая и укрепляя мыщцы. Не мудрено, что за «тренировочную» смену в цеху мне удавалось выполнить норму на 120 процентов. Но в один не совсем прекрасный день я понял, что переоцениваю свои силы и способности. Дело в том, что сменщик то ли заболел , то ли прогулял и мастер меня попросил остаться, отработать и вторую смену. А это ещё минимум 40(!) тонн без передыху!. . Добрёл до общежития. Не ужиная , упал спать. Показалось, не успел закрыть глаза, как раздался заводской гудок для первой смены… Как-то после работы направился в чугунолитейный цех, разобрало любопытство, насколько работа в нём тяжелее моей. Перешагнув порог, захотел тут же выскочить наружу. Первая мысль от увиденного –предостережение бабушки Насти:»Будешь сильно озоровать –попадёшь в ад!А это гиена огненная –пламя, жара и дышать как есть наскрозь нечем. Чижало дюже, вобчем». Белоогненный метал из гигантских ковшей, разливаясь в изложницы, завораживал как бенгальский огонь мириадами искр, туда-сюда сновали вагонетки с багровой лавой, даже издали обжигая жаром, дым, гарь, приторно отравный запах формовочной земли в опоках! Нет-нет, слава Богу, что мне повезло с «лёгкой» работой со многими тоннами холодного уже железа… Я не жалею о тех тяжеленных но мудрых годах, когда отливалось, формировалось и ковалось из нас стойкое потомство на смену несгибаемому уходящему. Но глубоко печалюсь по поводу нынешнего бездумья малоумных и слаборазвитых местоблюстителей вождей государства, хочется надеяться –не вечных. А иначе – как мечтать о будущем?. .
ИГОЛКИ В декабре 1957 года в наш совхозный клуб привезли и установили необычное дерево. На дворе зима, снег, морозы, а оно зелёное. И вместо листьев иголки. Раньше я видел такие только на картинках. Назывались они ёлками и соснами. Отличить одно от другого я не умел. Да и не горевал по этому поводу. Главное – необычный запах. Яркий и островатый, которого тянуло глотнуть побольше. Но хотелось и попробовать диковинку на вкус. Дождавшись, когда рядом никого не было, я сорвал несколько иголок и сунул в карман. Выйдя на улицу, раскусил зеленушку, ожидая впечатления. Почувствовав терпкогорькую жвачку, выплюнул. Но приятные свежесть и аромат ещё долго ощущались на языке и дёснах. Деревьев в хуторе нашем практически не было:всё мало-мальски пригодное для маскировки техники вырубили в недавнюю войну. Даже в леваде росли лишь серебристые тополя да живущИе беспородные вишни. И в оплывшем от времени окопе куст крыжовника. Появился он, похоже, из занесённого птичкой семечка... Не могу объяснить , почему земляки не торопились украсить подворья и участки садами. Скорее всего, не было сил из-за более важных послевоенных хлопот. Через несколько лет меня, десятиклассника весной направили в районный лесхоз. Для массовой высадки сеянцев сосны вдоль дороги из Сталинграда в Москву. Работа была несложной. Устроившись на металлическом сиденьи сзади мощного специального плуга, я доставал из ящика зелёные, чуть больше карандаша хвостики и ставил их в образованную лемехом борозду. Тысячи, десятки тысяч! Пучок рассады привёз домой. Рассадил вокруг дома и в леваде. Предложил пожилому соседу. Прищурившись, он отказался: «Не надо мне. Ты знаешь, что сосна сто лет растёт?!» Вскоре жизнь увела из родных мест в дальние края. Спустя десятилетия, с радостью и гордостью любовался мощной лентой зрелых сосен из моих сеянцев вдоль федеральной дороги. Там собирали грибы, завелось много птиц и другой живности. А в леваде встретила одинокая, со спиленной верхушкой кривая сосенка. Хуторянин назвал мне имя варвара, которому она приглянулась когда-то перед новогодним праздником. Вспомнилась невольно давняя сосна в клубе и иголкой кольнуло уже немолодое сердце… 11.01.2025 г.
|
|||||
Наш канал
|
|||||
|
|||||
| Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
|||||
|
|
|||||
|
|
|||||
Юрий Филиппович Буров – родился 15 апреля 1944 года в хуторе Медведеве (размещался штаб Донского фронта) станицы Качалинской (родина Ермака) Сталинградской области. Прошёл большой жизненный путь (в основном пешком). Чемпион Иловлинского района по стрельбе,лыжам и спортивной гимнастике 1961 года, Пастух,грузчик, подсобник на стройке,плотник,авиамоделист, помошник комбайнёра, токарь Сталинградского тракторного завода, рабочий второго разряда геодезической экспедиции, техник, старший техник, главный инженер экспедиции после окончаний Московского института инженеров геодезии, аэрофотосъёмки и картографии. 