Николай ДОРОШЕНКО

КЛЕВЕТНИКАМ РОССИИ

Скандал с выставками Гельмана в Краснодаре и Красноярске производит сильное впечатление лишь потому, что это уже рутинное глумление над Россией вдруг вызвало возмущение не только у русской интеллигенции, а и у самого русского народа.

И мне остается к сказанному добавить лишь то, что гельмановские кощунства становятся своего рода ширмой для многих других форм "культурного" геноцида русского народа, длящегося уже два десятка лет.

Например , в тот же день, когда Алексей Пушков в своем "Постскриптуме" весьма нелестно отозвался о деятельности номенклатурного галериста, его коллега Леонид Млечин на этом же телеканале (ТВЦ) собрал каких-то отморозков-академиков и, ссылаясь на русскую классическую литературу, объяснял порочность нынешней либеральной власти порочностью самого русского народа.

…Да, русская литература 19 века – самая сострадательная к человеку, самая нравственно развитая во всей мировой истории. Да, никогда ни одна литература не явила не в редких именах, а общим для нее национальным характером такого же высокого представления о человеческом достоинстве.

Но именно это её качество вооружило современных ненавистников России.

Например, если главной чертой у наших нынешних либеральных чиновников является привычка к воровству и коррупции, то либеральное наше телевидение в лице Млечина, Сванидзе, Познера и проч их русофобов корни этих пороков находит не в государственной идеологии новой России, а во всем русском 19 веке: мол, читайте Салтыкова-Щедрина, для него эти мздоимства тоже не являлись новостью. А если законы сегодня не работают, то читайте басню Крылова о волке и ягненке или некрасовское "Размышление у парадного подъезда". И если русский человек сегодня унижен, то читайте самого Пушкина, клеймившего русскую тиранию и несвободу. То есть, иголки в сене, найденные кропотливыми авторами русского "золотого века", эти цепные псы пытаются выдать за сам стог.

К тому же, литераторы в 19 веке бичевать пороки своей Отчизны начинали прежде, чем отправлялись путешествовать по "просвещенной" Европе. То есть, почти всем им смолоду казалось им, что в странах, где права граждан вписаны в Конституцию, народу живется гораздо вольнее, чем в России.

И, конечно же, никто из либералов не вспоминает о Чаадаеве, разочаровавшемся в своем западничестве и пришедшем к мысли, что только "русский народ, не будучи скованным окаменелыми формами жизни, обладает свободой духа для выполнения великих задач грядущего", что только "Православная Церковь сохранила сущность христианства во всей его первоначальной чистоте". Не вспоминают они и о том, какою увидел Европу западник Герцен, когда пришлось ему эмигрировать: "Я с ужасом, смешанным с отвращением, смотрел на беспрестанно двигающуюся, кишащую толпу, предчувствуя, как она у меня отнимет полместа в театре, в дилижансе, как она бросится зверем в вагоны, как нагреет и насытит собою воздух. Люди, как товар, становились чем-то гуртовым, оптовым, дюжинным, дешевле, плоше врозь, но многочисленнее и сильнее в массе. Индивидуальности терялись, как брызги водопада, в общем потопе". А ведь Герцен первым предугадал органичность для Европы таких тоталитарных общественных форм, как фашизм и как её сегодняшний либерализм, насильственно искореняющий не только религиозные, но и половые различия между людьми. И с каким же восторгом Герцен, живя за границей, вспоминал русских крепостных крестьян, сохранивших и свой независимый нрав, и свою внутреннюю свободу.

Однако, наиболее удобным критиком "отсталой" России для либералов является Пушкин. Уж его-то обличительные строки они еще в школе выучили наизусть!

Но какой виделась А.С. Пушкину Россия в сравнении с западной Европой?

Читателям нашим я хочу напомнить об одном из пушкинских черновых набросков, который поэт озаглавил как "Путешествие из Москвы в Петербург", тем самым, видимо, подчеркивая, что направление его мысли противоположно направлению тем мыслям Радищева, которые ныне цитируются либералами с особым неистовством.

Вот этот пушкинский текст:

"Я думал о судьбе русского крестьянина.

К тому ж подушное, боярщина, оброк—
И выдался ль когда на свете
Хотя один мне радостный денек?..

Подле меня в карете сидел англичанин, человек лет 36. Я обратился к нему с вопросом: что может быть несчастнее русского крестьянина?

Англичанин. Английский крестьянин.

Я. Как? Свободный англичанин, по вашему мнению, несчастнее русского раба?

Он. Что такое свобода?

Я. Свобода есть возможность поступать по своей воле.

Он. Следственно, свободы нет нигде, ибо везде есть или законы, или естественные препятствия.

Я. Так, но разница покоряться предписанным нами самими законам или повиноваться чужой воле.

Он. Ваша правда. Но разве народ английский участвует в законодательстве? разве власть не в руках малого числа? разве требования народа могут быть исполнены его поверенными?

Я. В чем вы полагаете народное благополучие?

Он. В умеренности и соразмерности податей.

Я. Как?

Он. Вообще повинности в России не очень тягостны для народа. Подушная платится миром. Оброк не разорителен (кроме в близости Москвы и Петербурга, где разнообразие оборотов промышленности умножает корыстолюбие владельцев). Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своему крестьянину доставать оный, как и где он хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу. И это называете вы рабством? Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простору действовать.

Я. Но злоупотребления...

Он. Злоупотреблений везде много. Прочтите жалобы английских фабричных работников — волоса встанут дыбом. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство с одной стороны, с другой — какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет об сукнах г-на Шмидта или об иголках г-на Томпсона. В России нет ничего подобного.

Я. Вы не читали наших уголовных дел.

Он. Уголовные дела везде ужасны; я говорю вам о том, что в Англии происходит в строгих пределах закона, не о злоупотреблениях, не о преступлениях. Кажется, нет в мире несчастнее английского работника — что хуже его жребия? но посмотрите, что делается у нас при изобретении новой машины, вдруг избавляющей от каторжной работы тысяч пять или десять народу и лишающей их последнего средства к пропитанию?..

Я. Живали вы в наших деревнях?

Он. Я видел их проездом и жалею, что не успел изучить нравы любопытного вашего народа.

Я. Что поразило вас более всего в русском крестьянине?

Он. Его опрятность, смышленость и свобода.

Я. Как это?

Он. Ваш крестьянин каждую субботу ходит в баню; умывается каждое утро, сверх того несколько раз в день моет себе руки. О его смышлености говорить нечего. Путешественники ездят из края в край по России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия; никогда не встречал я между ими ни то, что соседи наши называют un badoud, никогда не замечал в них ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. Переимчивость их всем известна; проворство и ловкость удивительны...

Я. Справедливо; но свобода? Неужто вы русского крестьянина почитаете свободным?

Он. Взгляните на него: что может быть свободнее его обращения! Есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? Вы не были в Англии?

Я. Не удалось.

Он. Так вы не видали оттенков подлости, отличающих у нас один класс от другого. Вы не видали раболепного maintien. Нижней каморы перед Верхней; джентльменства перед аристокрацией; купечества перед джентльменством; бедности перед богатством; повиновения перед властию... А нравы наши, a conversation criminal, а продажные голоса, а уловки министерства, а тиранство наше с Индиею, а отношения наши со всеми другими народами?..

Англичанин мой разгорячился и совсем отдалился от предмета нашего разговора. Я перестал следовать за его мыслями — и мы приехали в Клин".

…Вообще-то, мне однажды попался в руки журнал "Огонек" времен красного террора. И там был опубликован роман о некоем белогвардейском генерале Цареве и его денщике Иване, удравших из революционной России аж на остров в далеком океане. Эти два монстра, конечно же, устраивали охоту на потерпевших кораблекрушение и спасшихся в их владении путешественников. И, разумеется, они не просто убивали бедняг, а и поедали их. Чтобы, значит, читателям стало ясно, что кровожадность Троцкого, Свердлова или Тухачевского – не сравнима с кровожадностью самого русского национального характера . Лишь когда советская власть обрусела, лишь когда Сталин обратил репрессивную машину против её создателей, большевистский геноцид русского народа стал ослабевать. А заодно и вынуждены были умолкнуть большевисткие аналоги и предтечи наших нынешних уже либеральных Гельманов и Млечиных, Сванидзе и Познеров, Ерофеевых и Прилепиных.

Но не сомневаюсь, что и эти клеветники умолкнут, как только новой российской власти не надо будет искать соринку в нашей русской цивилизации, чтобы не видеть огромного и сучковатого бревна в себе .


Комментариев:

Вернуться на главную