Язык — это история народа. Язык — это путь цивилизации и культуры. Поэтому-то изучение и сбережение русского языка является не праздным занятием от нечего делать, но насущной необходимостью.
А.И. Куприн

Литературный процесс – это процесс национального самосознания. Через литературный процесс нация себя видит, себя чувствует, осознаёт и – запоминает.

Отсюда задача писателя – созидать национальную память, соединяющую поколения не только знаниями, но и чувствами. Любовью. Ненавистью. Благодарностью или брезгливостью.

Всё, что мы осознаём как человека и как цивилизацию, литературно описуемо. Т.е., литература охватывает весь человеческий мир, и внешний и внутренний, потому, конечно же, в ней есть периферия с развлекательной шоу-литературой – детективной или фантастической, которая, как всякое шоу, приносит быстрый материальный успех, но это именно периферия. А большая, серьёзная, настоящая литература «срабатывает» через 20-30 лет. Писатели, как и учителя, как врачи, священники, сами не производят услуг, но без них эти услуги через какое-то время будут никому не нужны.

Литература принципиально не отделяема от педагогики, как в формировании самого общества, так и в воспитании личностей, из которых это общество складывается. И если во все времена школьный уровень необходимых технических знаний устанавливает армия, то религия – для Русского мира Православная Церковь – так же «заказывает» духовно-нравственный уровень воспитанности. Культура – реализация культа, вот и наша литература задаёт идеал человека и общества, к которому «чистая педагогика» и подтягивает сознание и чувства учеников. И ещё: русская литература отличается от других тем, что во главу угла ставит этику, а не эстетику. Дело в том, что до 18 века литературным языком в России был старославянский, который теперь называется церковнославянским, потому что живёт в пределах Церкви, и лишь триста лет как литература перешла на современный ей бытовой. Но и далее, по словам далеко не церковника Николая Бердяева, «…Вся наша литература XIX века ранена христианской темой, вся она ищет спасения, вся она ищет избавления от зла, страдания, ужаса жизни для человеческой личности, народа, человечества, мира. В самых значительных своих творениях она проникнута религиозной мыслью».

Например, тот же универсализм – концепция, согласно которой все в этом мире связано и должно находиться в гармонии. Эта, заимствованная из немецкой романтической философии идея у русских литературных классиков изначально носила религиозно-мистический характер – фатализм Жуковского, Пушкина и Лермонтова, молчу про Гоголя, Бестужева и Марлинского!

Однако и в двадцатом, официально богоборческом, веке этические идеалы русского сознания оставались прежними метафизическими. Так уже в начале 30-х великий немецкий писатель Томас Манн, уверял: «Разве русский – не наиболее человечный из людей? Разве его литература не наиболее всех гуманна – святая в своей человечности?» И наш поэт Николай Гумилёв: «Поэзия и религия – две стороны одной и той же монеты. Но и та, и другая требуют от человека духовной работы. Не во имя практической цели, как этика и эстетика, а во имя высшей, неизвестной им самим. Этика приспособляет человека к жизни в обществе, эстетика стремится увеличить его способность наслаждаться. руководство же в перерождении человека в высший тип принадлежит религии и поэзии». Я специально цитирую людей, достаточно далёких от Церкви, чтобы не сложилось впечатление религиозной пропаганды. Примеры таких высказываний можно множить, но главное для всех одно: миссия литературы, русской литературы – умножать в мире любовь.

О «святости в человечности» русской литературы. Если из двух главнейших заповедей, которые в Евангелии выделил Иисус Христос – «Возлюби Бога превыше всего» и «Возлюби ближнего, как самого себя», первая в советское время, понятно, исчезла, то вторая получила максимально возможную значимость – социальная жизнь советского общества всё так же строилась на любви всех ко всем. Воплощение нравственных советских идеалов мы легко находим в литературе того периода, и они всё те же древние Библейские заповеди – почитай отца твоего и мать твою, не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй, не желай чужого. И более тонкие в устроении духовной жизни заповеди Евангельские: Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю, Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся, Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут, Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Повторю: эта духовно-нравственная миссия русской литературы продолжается более тысячи лет, не прервавшись даже при переходе с одного языка на другой, не сломившись даже при сменах официального мировоззрения. И потому не будем даже тратить наше время на бесчисленность примеров – вся русская литература всех периодов воспитывает в человеке человека идеального.

Проще привести примеры исключительности нравственного уродства и откровенного сатанизма отдельных авторов-содомитов, которых прозападные либеральные СМИ, а точнее вражеская пропаганда уже сорок лет рекламируют как «писателей», да ещё и «русских». Имена геростратовы не поминаем.

Именно эта возвышающая педагогическая направленность литературы определяет её отношение к языку, как главному инструменту воздействия на сознание, волю и эмоции человека. И тут, прежде всего, конечно же, мы вспоминаем о словарном запасе.

Считается, что средний словарный запас образованного человека составляют около десяти тысяч слов, при этом в активном использовании находятся всего пара тысяч. У профессионалов могут быть ещё две тысячи специальной лексикой. Более быту не требуется. А бытию?

Первые словари русского языка начали составлять в конце XVIII века. Это были словари церковной лексики, а также словари Академии Наук, в которых пытались составить даже карту происхождения слов, отталкиваясь от их корней. Такие словари всё равно насчитывали менее 50 тысяч слов. В XIX веке Владимир Даль в свой знаменитый «Толковый словарь живого великорусского языка» включил более 200 тысяч слов. За основу он брал не только литературный язык, также включил церковнославянские слова, и собрал огромное количество просторечий. В XX веке словари насчитывали от 50 до 120 тысяч – среди авторов не было единого мнения, нужно ли отдельными единицами указывать слова, образованные от однокоренных. Ведь корней в русском языке около 40 тысяч. Главный труд филологов, конечно, «Большой академический словарь русского языка». В его 30 томах содержится около 150 тысяч слов нормативной речи.

Для сравнения – Оксфордский словарь английского языка содержит около 400 тысяч слов. Однако, если в академическом словаре русского языка отражены только современные слова, то в Оксфордском можно найти их с 1150 года, включая устаревшие и мёртвые, а также разновидности американской и канадской нормы. Конечно же, реальных слов в русском языке больше, чем словарных статей, в которых не указаны, например, формы наречий, образованные от прилагательных. Так у нас есть около 40 слов с корнем «люб», а в английском не более пяти с корнем love.

Отношение литературы к словарному запасу нагляднее всего прослеживается на том же 19 веке, когда Жуковский, Пушкин, Гоголь буквально страдали от нехватки слов вводимого в литературу бытового языка для выражения всех оттенков мыслей и чувств человека образованного. Поэтому поэзия Пушкина переполненна славянизмами – «ланиты», «очи», «чело», «небеса» и «духовная жажда», а Гоголь в своём хрестоматийном пейзаже «Знаете ли вы, что такое украинская ночь? О, нет, вы не знаете украинской ночи…» не найдя нужного русского слова, воспользовался немецким: «весь ландшафт спал». И вот от Золотого века отцов-основателей нынешнего литературного языка до величайших лингвистических «семитысячников» Алексея Николаевича Толстого, Михаила Шолохова и Леонида Леонова – словарный запас употребляемый в литературных произведениях увеличивался, рос, разрастался до пределов усвояемого. Не зря родилось определение ««Тихий Дон» – плащаница русского языка». А с тех пор наш литературный язык только скудеет. Хотя и продолжает обновляться.

Вопрос обновления: какие слова, по каким признакам из бытовых разговорных становятся литературными, книжными? Казалось бы, всё просто – речь писателя обязана отвечать следующим требованиям: грамматической правильности, ясности или точности, и – чистоте! Разнообразие толкований так называемой «чистоты речи» имеет под собой, прежде всего, лингвистическое основание, где чистота – это отсев архаизмов, неологизмов, варваризмов, провинциализмов и простонародности. Однако такой отсев «сушит» и душит художественность произведения. Этот отсев обязателен для офисного делопроизводства, для новостных лент, для воинских уставов. Но не для художественной литературы. Более того, так называемая «двусмысленность» – она же многозначность – основа поэтичности. А варваризмы и провинциализмы, употребляемые в «прямой речи» героев – основы их характеристик.
И где проливчик для поэтического корабля меж Сциллой «правильности» и Харибдой «живого творчества»? Как сочетать неизбежности оживления книжного языка и соблюдением законничества? Священный ужас сверх-ответственности работы писателя с языком запечатлел Валерий Брюсов, обрисовав её как борьбу Иакова с Богом за благословение от боримого им Бога:

Ты ждёшь, подобен великану.
Я пред тобой склонен лицом.
И всё ж бороться не устану
Я, как Израиль с божеством!

Так каковы же критерии введения новых слов в современную литературу? Глаголы, подлежащие, ассонансы и синонимы… проблемы не нужного уровня. Как мы говорили выше – главное фильтрование, основное отцеживание расположено гораздо выше – в сакрально-духовной сути русской литературы. Это там нужный ярчайший, пронзительный, где-то жестокий свет, в котором невозможна полутень, полуправда, либеральщина – в которой «и вашим, и нашим». Поэтому, прежде иного, просторечивые слова, возводимые, посвящаемые в книжно-литературные, должны быть гармонично нравственны, умны и красивы в своём звучании и по своим смыслам одномоментно. Они должны работать на возвышение мыслей и чувств человека. И уже во-вторых, в-третьих, в-четвёртых, хотя бы не разрушать эту его душу.

Время наше такое, в котором нужно ясно и ответственно понимать, что мы не живём в некоем инертно-нейтральном мире «равных возможностей». Идёт вековая жесточайшая война цивилизаций, само-организованных, прежде всего, по религиозным, а потом и по культурным и географическим принципам. Всеохватная война, внутри которой и реализована нынешняя когнитивно-смысловая атака против литературы Русского мира. Именно этим, а не чьей-то расслабленностью, за последние сорок лет в русский язык вошло более 10 000 иностранных слов. Слов, сместивших в сознании русского человека проверенные опытом предыдущих поколений, опорные понятия – счастье, любовь, честь, отечество. Одновременно в современной России язык засоряется не только иностранщиной, но и активно уродуется тюремной лексикой и матерщиной. Телевидение, радио, печать, кино и театр целенаправленно превращают Русский язык в речевую помойку, используемую для рекламы порока. Шоу-бизнес формирует и насаждает молодёжный сленг, который калечит неустойчивую психику детей и подростков, уже не способных выражать свои мысли без мата.

А ведь сквернословие – это тоже молитва, только призывающая бесов, то есть – антимолитва. Даже в экстремальных ситуациях, на войне перед лицом смерти русские люди призывают не имя Божие, а творят матерщину…. Страшные инфернальные слова, которые меняют даже связи ДНК-цепочек. Доказано, что культура, а, значит, её основа – литература, речь – влияет на генетику не меньше, чем климат и зоны постоянного проживания, крестьянский или кочевой быт.

Поэтому, если остановиться на уровне бытовой, тактической защиты – запретов, наказаний, порицаний, то так нам войны не выиграть. Конечно, термин «культура» изначально означал «земледелие», где самые замечательные семена, самая плодородная почва не обещают обильный урожай, если не будет прополки сорняков. То есть, культура неурожайна без цензуры. Но! В результате столь долговременной когнитивно-смысловой диверсии против российского общественного сознания – русский язык, русская литература впали не только в опасность остановки своего развития, но – нужно смотреть стратегически! – мы впали в опасность утери Россией русского мессианства – метафизической задачи нести свет человечеству.

Почему лучшие умы мира – современные немецкие, французские, американские философы делят свою науку на периоды до-Достоевского и после-Достоевского? Да потому, что он открыл им, жителям иных цивилизаций, кто такой русский всечеловек: «будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в неё с братскою любовию всех наших братьев, а, в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племён по Христову евангельскому закону!» – вы узнаёте цитату из его Пушкинский речи. Вот такая у нас задача: «изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племён по Христову евангельскому закону». И как таковое возможно с навязанной нам либеральной толерантностью к сленгу и к матерщине?..

На фото - В.В. Дворцов, С.Н. Макарова-Гриценко, о. Владимир Мартышин и А.Д. Степанов

Защитой общества от этико-эстетической деградации служит воспитание вкуса. Вкус, благодаря которому воспитанного человека буквально затошнит от случайно читаемой мерзости. Поэтому во время активного возрастания человека, его вкус воспитывается обязательной классикой. Если для формирования полноценной личности растущий и взрослеющий человек должен – медленно, вдумчиво, с чувством – прочитать от 7 до 15 тысяч книг художественного содержания, то 70-80 % из них должна составлять классика. Классика утверждает общественный вкус. Ну, а корпус классической литературы в большей степени формирует литература хрестоматийная. То есть, литература, подобранная учителями. Хотя они – литература классическая и хрестоматийная – не всегда и не во всём совпадают… Однако об этом разговор отдельный.

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: