ГЛАВА ВТОРАЯ

Место Сергею досталось идиотское – на колесе. Перегруженный «пежовский» микроавтобус напряжно тянул по узкой и давно не ремонтированной шоссейке местного значения, то притормаживая, то виляя в преодолении особо впечатляющих выбоин, так что болтало и трясло как в миксере. Рюкзак, едва расслабишься, подло сползал с колена, быстро наваливаясь на злобную старушку-соседку, а тут ещё и занемевшую левую ногу никуда не вытянешь. Короче – сел, не подумав.

За окном – бесконечный редкий забор не дающих тени пирамидальных тополей, за которым поля тёмно-зелёной кукурузы сменяли поля жёлто цветущего подсолнечника. Два довольно больших села, которые они проскочили, не сбрасывая скорость, неприятно удивили своей пустотой. Глухие заборы, запертые ворота, в яблонево-грушёвых кронах красно-коричневые, почти плоские крыши. И ни человека, ни собаки. Ни козы, ни коровы. Ни курицы.

Три-четыре встречные легковушки с узлами и коробками на багажниках, и – поля тёмно-зелёной кукурузы, сменяющие поля жёлто цветущего подсолнечника.

Народ в «такси» набился не особо колоритный: в основном женщины от сорока и до, по-крестьянски загорелые и полные, почти все в белых косынках и вышиванках, с корзинами с едой на коленях и безразмерно-бесчисленными сумками, забившими проход выше пояса. Только впереди, рядом с водителем, тряслась и раскачивалась молоденькая и тощенькая, на вид сама почти девчонка, но уже с малышом на руках. Из мужского пола, кроме Сергея, – двое парней на заднем сидении. Судя по нерасслабляемости, явно военные. Он на них ещё на вокзале обратил внимание: гражданские ветровки и джинсы не очень гасили ту особую энергетику месяцами напряжённых тел, пружинно заряженных на мгновенное действие. Один чуть повыше, второй пошире, но оба сухо накаченные, оба выцветше белобрысые. И потому, когда, втискиваясь в суетно копошащийся и по южному звонко перекликающийся салон, Сергей встретил оценивающие его из глубины прищуры, понял, что это удача. Удача – сразу же оказаться на одном борту с ополченцами. Или нашими, русскими добровольцами. Жаль, что пробиться к ним поближе не было никакой возможности, сел куда сел, но это всё, как говорил Карлсон, дело житейское, мелочи, на первой же остановке он подойдёт и познакомится.

Сергей не сразу увязал пылевое облачко в подсолнечнике и хлопок, тряхнувший стёкла. Только когда бабы вокруг дружно завизжали, и автобусик, отчаянно хрястнув, перескочил мелкий кювет, до него стало доходить. Второй взрыв пыхнул как раз на том месте, где они должны были бы оказаться, не сверни водитель так резко в поле.

Двери намертво закупорили разом повскакавшие и, с непрекращающимся визгом потянувшие свои вещи, женщины. Водитель, что-то неслышно оря в ответ, пытался хоть как-то, хоть по частям, выдёргивать слипшиеся тела и сумки снаружи. Сергей оглянулся: правый «ополченец», откинувшись другу на колени, лёжа, в несколько ударов каблуками вышиб окно, и парни, выкинув рюкзаки, ловко, ногами вперёд, выползли наружу. За ними потянулись, но тоже только лишь заткнули выход, отчаянно кричащие старухи.

Третья мина легла слева метрах в десяти, машина отпрыгнула и накренилась наперёд и направо. В звонкой-звонкой тишине Сергей сгребал, скидывал с головы засыпавшее волосы крошево оконного стекла. И смотрел, как сидевшая впереди женщина, неловко скривив шею, пытается приподняться, а из-под сбившегося на виске платка в потолок толчками брызжет тонкая-тонкая струйка ярко алой крови.

- Господи! Господи! Господи! – Сквозь звон к Сергею пробился звук собственного голоса. Не чувствуя тела он встал, с трудом перевалился через брошенную соседскую корзину с вывалившимися на сиденье подавленными яйцами. – Подожди, тётенька! Подожди! Сейчас, сейчас я тебе помогу!

Раненная оказалась неподъёмно тяжёлой. Подхватив под мышки, Сергей лишь вытянул её в проход, но она тут же осела на пол, и сил, чтобы двигать обмякшее тело дальше, уже не хватало.

- Придержи голову! – Появившиеся вдруг парни слаженно подняли женщину и, зло распинывая цепляющиеся сумочные ремни, задом потянули к дверям. – И кровь зажми!

По железу ступенек из пробитой бутыли жирно стекало молоко. Поскользнувшись, Сергей едва не упал, и кровь брызнула ему в глаза.

- Господи… Господи…

Через пару минут уши немного отложило. В радостно жёлтом подсолнечнике притихшие женщины рассыпались группками, оказывая друг другу посильную помощь. Высокий ветерок накатами шелестел жёсткими листьями придорожных тополей, из поросшего меленькой ромашкой, кипчаком и отцветшими маками, кювета наперебой стрекотали кузнечики. Господи, что это было? И было ли?.. Если б не захлёбно рыдавший где-то в глубине дурно пахнущих подсолнухов младенец…. И не разбросанные около уткнувшегося бампером в пахоту микроавтобуса вещи…

- Я дозвонился на блокпост. «Скорую» пришлют, как только разведка пройдёт. – Цыганисто-чёрный шофёр, приглаживая грязными ладонями седые, давно не стриженые кудри, неотрывно смотрел, как раненой забинтовывают и забинтовывают голову, но каждый новый слой тут же кругло промокает.

- Она вряд ли дотянет. Артерию зацепило. – «Ополченец», что повыше, встал, отряхнул колени. – Вы тут ождайте, а нам некогда. Прости, батя. Или чем-то ещё помочь?

- Нет, спасибо, ребятки. Спасибо, я бы без вас с бабьём не справился. Вот, горе-то, сучий случай, такое всем горе выпало…

Сергей едва не упустил момент, когда парни, разом вскинув рюкзаки, двинулись вдоль тополёвых посадок. А у него, как назло, плечевой ремень оторвался.

- Эй! Постойте! Погодите! Можно, я с вами? Вы же ополченцы?

Они так же разом обернулись. Через левое плечо:

- Тебе куда?

- Я бы хотел… Я слышал: есть православный батальон. Я бы туда хотел попасть. Добровольцем. Помогите найти.

- «Православный»?.. – Парни перестрельнули взглядами. – А… Да, есть такое. Есть по соседству.

- Поможете? Меня Сергеем зовут.

- Без проблем. Держись рядом, Сергей.

* * *

Парни оказались настолько неразговорчивыми, что Сергей очень скоро устыдился своей восторженности: вот – воины реальные, а вот – навязчивое трепло. Единственное, что удалось узнать за три часа пути, что зовут их Олег и Игорь. Олег – повыше, Игорь – пошире. И что к обеду будут на месте.

Не покидая лесополосу, они споро прошли вдоль пустынного шоссе километров пять и завернули на грунтовку, огибающую огромное, в горизонт, пшеничное поле. Ещё через пять километров грунтовка опять вывела на асфальт, поуже и поубитее, чем тот, на котором они попали под обстрел. Зато здесь пошли не скрываясь, прямо по середине.

Солнце палило нещадно, а проклятый рюкзак из-за оторванной лямки наливался косой тяжестью с каждым шагом. Да что же такого Сергей в него напихал? Вроде бы всего по минимуму. Может, не стоило брать книги? Хватило бы походного молитвослова, а уж Гумилёв и Волошин… Ну, да, стихи лишние. Как и резиновые сапоги, и старый ноутбук. И многофункциональный фонарь с заряжающимся от розетки аккумулятором.

На каждом двенадцатом шаге пот с бровей и носа скапывал на асфальт промеж ног, и всё более горбившийся Сергей щурился, в мельчайших подробностях представляя, как он осчастливит местную библиотеку, и товарищей по … палатке? или казарме? А, всё равно, где расположатся, главное, что фонарь, при котором можно читать и писать ночи напролёт, многих порадует.

За, неожиданно для пустынной местности, крутым, почти в девяносто градусов, поворотом, в жидкой тени акации белела растопыренными дверками «мазда-три». Заразительно позёвывая, из-за руля выбрался крепко загорелый коротыш в новеньком НАТОвском камуфляже без знаков различия и с большим, похожим на «маузер», пистолетом Стечкина:

- Витання, браты. Де застрягли-та?

- Под раздачу попали. – Олег и Игорь по очереди приобнялись с коротышом, толкнувшись плечами. – Знаешь, как там у миномётчиков: «На кого Бог пошлёт»?

- А це хто?

- Доброволец. С нами прокатится.

- Сергей.

- … Михайло.

Глаза в землю, Михайло вяло пожал руку Сергею и, опять позёвывая, забрался внутрь легковушки, потянул рычажок:

- Скидайте рюкзаки в багажник. Ваши волыны на сидення. И помчали, а то точняк голодными залишимося.

Разобрав короткоствольные «калашниковы» и попарно стянутые чёрной изолентой рожки, Олег – на переднее, Игорь – на заднее правое, неспешно втиснулись, покряхтывая и притираясь. Сергей, в приливе адреналина от такой близости настоящего оружия, хлопнул левой дверкой излишне сильно. Увидел в зеркальце, как морщится водитель или хозяин «мазды», и ещё больше устыдился своей позорной неопытности.

Кондиционер быстро нагнал холода. Михайло включил сидишник и накрутил звук. Опа-на! Это же «Лестница в небо» «Led Zeppelin»! Качественные колонки выдавали такие низы, что желудки вибрировали. Ну, надо же, а коротыш-то, оказывается, тоже поклонник классики серьёзного металла! Круто! Будет, о чём поговорить.

Дорога была какая-то совсем обводная. Может, по ней когда-то ходили грузовики с углём? Насколько возможно прижимаясь к окну, Сергей жадно смотрел на пропускаемые вдалеке сёла и хутора, опоясанные яблоневыми садами, на, напоминающие пирамиды или курганы, старые и новые терриконы с остатками шахтовых конструкций. На квадратные пруды в оправе камышей, на поля кукурузы, пшеницы, подсолнечника, опять пшеницы… На разряженные метёлки придорожных пирамидальных тополей…

Теряя скорость, поднялись на округлое плато могучего вздутия-холма – Господи, какие же дали! Какие же здесь просторы! До, чуть слезящегося сизой дымкой, горизонта – вал за валом, мягко окатистые, делимые заросшими балками и оврагами, зеленовато-бурые холмы, холмы, холмища.

Только представить, как когда-то в древности русские витязи Святослава и Владимира скакали этими же путями. И ветер, разогнавшись над горячей неоглядной землёй, трепал сухотой гривы их коней. И свистел оперением стрел в полных заплечных колчанах…

Медленно вывернули на полевой съезд. Потихоньку, на первой, перевалили через какие-то древние, поросшие акациями глинистые валы, и по непредставимо пылящей грунтовке покатили к группе одинаковых серых одноэтажных зданий, за которыми Сергей разглядел ряды прикрытых камуфляжной сеткой бэтээров и длинноствольных танков. А ещё дальше – пятнистую радарную тарелку и многочисленные, тоже камуфлированные фуры. Ого! Прибыли?

- На обед успели? – Ну, кто его опять за язык потянул!

Олег в медленные вполоборота закосился на болтуна, и торкнул Михайло в плечо:

- Тормозни тут. Облегчимся по-малому, чтоб сортир не нюхать.

Сергей отошёл от всех подальше, вытянул завалившийся за подкладку «Samsung», – чтобы в подвох не села батарейка, он уже четыре дня телефон не включал. Ну, и? Есть связь! Лиза, ты, моя красавица, первая:

- Привет! Да, я. Подожди, солнце моё, мало времени, потом всё выскажешь. А сейчас просто запомни: я в Новороссии, в православном батальоне. Так надо. Не знаю. Да, так я хочу искупить вину. Иначе я сгорю. А Тому передай: я брату расскажу, где сундук. Всё расскажу. Пусть достают, и пусть не парится – брату ничего не нужно. Ничего. И ещё, что бы не случилось, помни: я люблю тебя. Просто так надо. Мне искупить надо, иначе как жить?..

Удар за ухо буквально срубил Сергея, он завалился, раскинув руки, и телефон отлетел, рассыпаясь, отпрыгнул далеко-далеко.

Ещё не понимая, Сергей попытался приподняться, оглянуться, но сразу два берца вбились в рёбра:

- Ты куды дзвонив, сучонок?! В ФСБ? СВР? ГРУ?

- Ватник? А? Российский шпион? Колись, щур кремлёвский!

Удары, удары ногами в голову, в рёбра, в плечи, в закрывающие лицо кисти рук.

- Доброволець? Колись, москалюка!

- Колись! Колорад! Колись!

В сознание он пришёл в машине, опять не сразу поняв, почему не может вытащить из-за спины руки, почему приоткрылся только левый глаз, а слипшийся рот заполнен горячим и солёным. Господи? Господи…

И всё разом заболело. Господи!!

Посмотреть на «пленного» набежал почти весь батальон. Хохотали, дразнились, подначивали тащивших в камеру обмочившегося от страха москаля насчёт премии СБУ, лычек и звёздочек. На гам вышел даже пан майор в сопровождении «полевой женки».

Юная выпускница львовской иезуитской школы изумрудного камуфляжа ящеркой прильнула к глыбе выпирающего тяжелыми мышцами из майки-тельняшки светло-волосатого тела, гибко потянулась и лизнула ухо своему герою:

- А если я тебе вечером станцую? Как Саломея? «Семь покрывал»? Подаришь мне его голову?

Несколько суток не просыхавший майор, даже сквозь слежавшийся шлак спирта с кокаином, уразумел и крупно вздрогнул:

- Так не шути. Бога побойся.

- Ось як, а ты, оказывается, всё-таки чего-то боишься! Трепещешь?

- Приткнись, курва. Его все трепещут.

***

Лолий с неприязнью отметил, что излишне волнуется. Да отчего же? Приём его преосвященством кардиналом Либерием фон Остхоф в номере отеля «Медведково» не более чем обычные деловые переговоры, каких в жизни проведено более чем достаточно. Единственное замешательство – в самый последний момент позвонил барон Авель Визед с извинениями, что не сможет лично представить Лолия Коприевича: «Но эминенца ждёт господина Вавилишвили, ждёт в самом сердечном расположении».

Какой-то восковой полупрозрачности, длинноносый и лопоухий юноша-секретарь, под средневековье выстриженный в кружок, ввёл Визеда в кабинет. Богато пахнущая дубовая и кожаная мебель, в обрамлении фиолетовых гобеленов два узких в толщине стен окна, над камином русский осенний пейзаж с летящей гусиной стаей. Ничего особенного, просто очень качественный люкс.

- Здравствуйте, ваше высокопреосвещенство.

- Господь да благословит Лолия Коприевича. – Эффектно седой, породисто сухопарый мужчина в великолепном костюме – только стойка воротничка и красная шапочка-пилеолус напоминали о сане.

Они осторожно пожали руки.

- Как вы? Если удобно, располагайтесь в этом кресле. Будете что-то пить?

- Спасибо, очень удобно. А вы сами?

Трёх-пяти минут обмена пустопорожними фразами вполне достаточно, чтобы присмотреться, прочувствовать энергетический заряд партнёра по переговорам, сверить темп предстоящих диалогов. Перепроверить и отложить лишние домашние заготовки для достижения результата, даже понять, не предстоит ли выходить за рамки ради этого самого результата.

- Барон Авель Визед просто пел, вспоминая, какую редчайшую для нашего времени находку вы ему демонстрировали.

- Ваше высокопреосвещенство, буду счастлив, если найдёте время ознакомиться с моей коллекцией. Готов принять в любой день, и показать всё, чем богат.

- Ловлю на слове, господин Вавилишвили! Тем более, что наши интересы не только совпадают, но, иногда, и пересекаются. Накладываются.

Ну, вот, прелюдия окончена.

- Да, ваше высокопреосвещенство, случается.

Кардинал предложил Лолию сигару, получив ожидаемый отказ, извинился улыбкой и пожатием плеч, неспешно закурил:

- Нам бы не пришлось начинать дружбу с выяснения некоторых … недоразумений. Но печальная судьба господина Вылкина оставила незакрытыми пару вопросов. Которые, я думаю, мы легко здесь и сейчас разрешим.

- Весь внимание.

- Лолий Коприевич, я знаю, что с вас требуют найти двух человек, ваших рабочих, которые присвоили нечто … очень ценное. Меня же эта ценность не только не интересует, но, более того, скажу: я ничего не желаю о ней знать. Однако мне, точнее, моему ордену нужен камин, в котором, или под которым хранилась ненужная нам с вами ценность. Этот камин во времена гугенотских войн покинул место своего пребывания в опустевшем после штурма герцогом Шарлем де Дорреном замке Монпупон и, сменив нескольких адресов, осел в отстраиваемой после наполеоновских пожаров Москве. Так вот. Мои люди обнаружили одного из ваших людей в Украине. Сейчас он находится в харьковском следственном изоляторе СБУ. Мы выкупаем его и меняем на камин, который ещё недомонтирован в вашем полуподдвальном книгохранилище. Далее вы передадите своего человека тем, кто ищет свою ценность. Ни мы, ни вы не хотим, чтобы судьба бедного Вылкина повторилась.

И всё? В чём переговоры? Назвать переговорами тихо, интеллигентно объявленный ультиматум – меняем шило на мыло? Лолий-то готовился к тому, что придётся расстаться с Николаем Кузанским, но, если уж придётся, то подороже. По самой верхней планке. А тут просто предложили жизнь в подарок. Переговоры.

- Бедный Вылкин.

- А от того, чтобы взглянуть на ваш экземпляр «De docta ignorantia» я, конечно же, не в силах отказаться. Может, когда вы будете в Вестфалии, я ответно похвалюсь своей библиотекой.

- Принимаю предложение!

- Точно, и сейчас не желаете чего-нибудь? А насчёт бедного Вылкина. Что ж, время криминального капитализма коротко. То есть, он сам по себе вечен, но время его правления обществом, его власти над государством очень коротко. Кто этого не понимает, тот и сам редко доживает до старости.

- У Вылкиных были учителя из Америки. Он очень им верил.

- Америка, Англия, Европа – брэнды российских бед. Что, вы, и правда, думаете, что криминальный капитализм принесён западным ветром? Ха-ха! Да он у вас со времён прекращения преследования старообрядцев Екатериной, с их сектантских финансовых, как вы говорите, «общаков». Беспроцентные ссуды внутри, людоедские снаружи. Ни налогов, ни службы в армии. А при Николае Первом этот, чисто российский капитализм с криминальным менталитетом подмял страну окончательно – половину промышленности, почти весь продуктовый рынок контролировало не государство и не дворянство, а рогожцы, пятидесятники, духоборы, молокане, хлысты, скопцы, субботники… Далее их капитал вышел на европейский уровень. Ваши старообрядцы смогли успешно конкурировать с «общаками» еврейских кагалов. И Мамонтовы с Рябушинскими проиграли Родшильдам только в результате большевицкого переворота.

- Простите, ваше высокопреосвещенство. Но, вам, не просто католику, а кардиналу из Конгрегации доктрины веры, отрицать влияние западного ветра невозможно. Уж вы-то знаете: где сегодня Рябушинские? а вот американские секты – те же «Новые апостолы», «Дианетика», «Нью-Эйдж», даже не особо прячась, руководят крупнейшими банками, ресурсными и торговыми компаниями России. Так что, секта и криминальный капитал, как сказал советский поэт-классик, «близнецы-братья».

- Маяковский? Господин Вавилишвили, Лолий Коприевич. Как же вы точно всё подмечаете! Да, иногда я ловлю себя на том, что любуюсь отдельными проявлениями социализма. Пожалуй, со времён французского абсолютизма это была самая серьёзная попытка встроить корпорации в государство. Да, да! Миссия кахетона – заставлять сублимируемый сектантами капитал учитывать общественные интересы. Учитывать под принуждением страхом, под гнётом террора, но иначе не получается. Как это звучало в советской идеологической юриспруденции – «родимые пятна капитализма»? Если бы большевики не отказались от христианства! А такой шанс в тысяче девятьсот двадцатом первом у них был: Папы Бенедикт и Пий протягивали руку дружбы, но, как прояснилось позже, не тем. Дзержинский умер, а тифлисский семинарист предвзято относился к Римской церкви.

- Позволите вопрос, ответ на который останется между нами? Скажите честно: Дзержинский и Ватикан как-то сотрудничали? Было … католическое взаимопонимание?

- Конечно, контакты были. Но сотрудничество? Просто где-то интересы совпадали. – Кардинал загасил сигару, убедился, что весь пепел на месте. – Например, когда Папа Пий поднял международную компанию по освобождению Патриарха Тихона, тогда от Дзержинского еврейское лобби, через Ленина, категорически требовало тому публичного осуждения и смертной казни, как в деятельному черносотенцу и потенциальному монархисту. И, да, Дзержинский сделал всё, чтобы ничего не сделать. Увы, в марте двадцать второго года Ленин пишет программную статью «О значении воинствующего материализма», и уже в мае партийный пленум принимает решение, подготовленное Ярославским и отредактированное Лениным: «на место религиозного миропонимания поставить стройную коммунистическую научную систему, обнимающую и объясняющую вопросы, ответы на которые до сих пор крестьянская и рабочая масса искала в религии». То есть, в штабе большевиков победило антихристианство, и строители нового государства решили подчинять природу поклонников мамоне с нейтральной материалистической платформы. Поэтому, Лолий Коприевич, я могу любоваться только отдельными проявлениями русского социализма.

Если бы Лолий не был уверен, что кардинал не только читал Достоевского, но и очень внимательно штудировал монолог князя Мышкина, то смог бы более искренне изобразить удивление. Но: «Атеизм только проповедует нуль, а католицизм идёт дальше: он искаженного Христа проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного! Он антихриста проповедует, клянусь вам, уверяю вас!».

* * *

Сергей сидел перед голым столом, в почти голом кабинете: три чёрных офисных стула, большой чёрный стол и синий железный шкаф. Стены под серыми обоями, серые плотные жалюзи. И белый, какой-то очень длинный кондиционер. Двадцать четыре метра площади тускло освещались двумя утопленными в потолок люминисцентными лампами.

За его спиной вдоль стены туда-сюда, неспешно, и как-то совершенно несслышно прохаживался сороколетний, спортивно поджарый жгучий брюнет в натовском camogrom-камуфляже. Эти его неслышные проходы равномерным прибоем холодка накатно ударяли в мокрые от пота шею и затылок. И хотя Сергей изо всех сил старался не ёжиться, но предательские мурашки разрозненно топорщили отросшие волосы.

Страшно? Да, конечно. Конечно, страшно! Тоскливо, безысходно длинно страшно. На это и рассчитывал бесшумный и неспешный, затягивая начало допроса. Страшно все эти, уже шесть суток. Шесть суток плена. Задержания. Ареста. Позбавлення воли. Каждый раз это озвучивали по-разному, но суть оставалась одна – голод, холод, скученная вонь, маты и побои. Побои, побои, уже настолько привычные, что, пожалуй, Сергей сейчас боялся уже не самого удара в почку или затылок, не самой боли, а момента, мига, мгновения начала унижающих пыток. Двенадцать допросов за шесть суток. И хотя последние два допроса он уже соглашался с обвинениями, даже не пытаясь рассказать свою правду, объяснить свои представления, даже хотел попросить прощения, если ошибался, но его всё равно били. Шесть суток – обязательные похлебальники и пендели конвоиров, свинги и лоу-кики дознавателей с каждым разом становились всё более дежурными, безазартными, но от этого страх перед болью стал сменяться страхом унижений. Сознание теперь не покидало, а сжималось, пряталось в глубь, и он с омерзением ловил себя на том, как сохраняемое там, в самой глубине, это ужатое до какой-то точечки сознание менялось, трансформировалось с его личного, с человеческого, на чужое, на какое-то животное, рефлексорное. Сергей как-то сторонне, исчужа сознавал, наблюдал, как тело само, своим уже новым животным умом уходило от ударных травм, податливо подчиняясь скруткам, само закрывало болевые точки, изображаяя покорность. Даже стонал и скулил во время пыток не он – тело.

Но что дальше? Что? Опустят? Нет. Нет, только не это. Этого не будет. Не будет. Это всё равно смерть. Та же смерть.

От этого вызова «до слидчого на дизнання» Сергей ничего нового не ождал. Опять будут требовать сознаться, назвать сообщников. И бить. Без азарта, но обязательно.

- Сергей Модестович Дорофеев. Двадцать четыре года. Гражданин Российской Федерации. Незаконное пересечении границы. Участие в бандформированиях сепаратистов, угрожающих территориальной целостности Украины.

Голос у ходящего за спиной оказался неожиданно приятным. Нет, не просто приятным – каким-то слишком знакомым, каким-то почти родным. Да! Такой мягко раскатистый баритональный тембр, ну, совершенно отцовский, совершенно батин!

- Всё как бы ясно. И не ясно. В Грузии за такое расстреливали сразу. Но мы не объявляли военного положения. Пока не объявляли. Я не отвечаю за тех, для кого мир чётко чёрно-белый. Но я с ними сердцем: это мою страну рвут на части. Это мой народ стравливают.

Слева направо. Справо налево. Мягко раскатистый баритон без звука шагов, без шуршания одежды, сам по себе перетекал за спиной туда-сюда.

- Моя Родина – сплошная боль. Моя личная боль. И профессиональная. Я же десять лет на войне с коррупцией. Профессионально и лично. Здесь нет системы записи, и потому я тебе могу сказать: я не могу спать, не могу дышать, зная, что Украина сегодня по рейтингу Transparency International в одной линии с Ирпаном, Камеруном, Непалом. С Никорагуа и Парагваем. Моя родная Украина.

Понятно: бред! Понятно: просто созвучие, но…. Для Сергея в этот момент было главным, что за спиной, впервые за эти месяцы, мягко звучало если не сочувствующее, то хотя бы нечто рассудительное, здраво рассудительное, нечто без конвойной спеси. О, если бы Сергей мог оглянуться!

- Утешает то, что я не один в своей боли. То есть, я не сумасшедший. Хоть нас и не много. Не достаточно, чтобы происходящему противостоять результативно. Лет семь-восемь назад мы вышли на одну контору – на Pricewaterhouse Cooper, которая является крупнейшей в мире международной сетью компаний в области консалтинга и аудита. Штаб-квартира сети находится в Лондоне. Казалось бы – где мы, причём мы? А дело в том, что Государственная Фискальной служба в Украине как-то так попала ей, этой сети, в подотчётность. То есть, фактически сбор налогов уже восемь лет контролирует частная компания. Более того, эта международная компания постепенно навязала Украине неправовой метод выжимания налогов со всех предпринимателей.

Сергей с трудом связывал слышимое со своим нахождением перед голым столом, в почти голом кабинете. О чём это с ним? Зачем это ему? А, выход на доверие! Подтверждение что здесь нет записи!

- Только подумать: главный консультант нашего минфина по разработке нового Налогового кодекса – Крис Уэйлс, бывший советник по налоговым реформам премьер-министров Гордона Брауна и Тони Блэра, член Совета экономических консультантов при Казначействе Великобритании. То есть, команда Pricewaterhouse Coopers – агентура МИ-шесть. Мы попытались, только попытались предупредить должностные лица наших налоговых органов. Но нам было указано, что в Украине верховенством власти обладают не закон и народ Украины, а вышестоящее руководство, чьи прямые указания будут выполняться, не смотря ни на что. Вот так: враги Украины внутри Украины.

Сороколетний, спортивно поджарый брюнет в НАТОвском camogrom-камуфляже обшёл стол и замер, давая Сергею рассмотреть себя до мельчаших подробностей. Что Сергей и делал: высокий лоб, подпёртый почти сросшимися бровями, глубоко вогнанные в набухшие веки блестящие синим глаза. Тёмные губы, чётко выраженные желваки, острый подбородок. Какое-то, откуда-то знакомое лицо. Как и голос.

- А теперь на мою голову ещё и вы. Сергей Модестович Дорофеев. Двадцать четыре года. Гражданин Российской Федерации. Почему вы – враг моей Украины?

- Я не враг. Не Украины. – Едва вышептал Сергей: распухший от прикуса язык, распухшая, порванная изнутри щека – сплющенные слова едва выдыхались, выдавливались меж задубевших коростой губ.

- Враг. Враг, бьющий со спины, с русской, славянской стороны, меж лопаток.

- Это неправда. Как вас звать? – От протестной гримассы короста лопнула, и из нижней губы потекла кровь. Сергей зажал рот ладонью.

- Меня зовут … – брюнет даже оглянулся. – Дионис Евгеньевич.

- Вы новый дознаватель? Я уже всё объяснял. Рассказывал. Ну, в начале пытался.

Кровь скапывала с каждым словом и, давимая ладонью, липко расползаясь по отросшей бородке.

- Я не следователь. – Брюнет достал из нагрудного кармана и выложил на середину стола початую упаковку бумажных салфеткок. Подвинул к Сергею. – Ваше дело ведёт полковник Пухнатый, а я … меня, пожалуй, тут и нет.

И он снова пропал из поля зрения.

Медленное, какое-то ступенчатое, пошаговое осознание того, что это не допрос, не обычный допрос с тупым, бессмысленным битьём, и что можно не зажиматься от любого звука или его отсутствия, от перемещения за спиной этого Диониса Евгеньевича, которого тут как бы и нет, пробивалось, спускалось вдоль позвоночника адренолиновым морозом. Сергея унизительно видно затрясло:

- Я уже объяснял. Рассказывал, почему я оказался здесь. Я же не против Украины. Наоборот, хотел помочь.

- Сергей Модестович, вы православный?

- Я?.. Да…. Конечно. – Сергей даже не сразу понял суть спрашиваемого. Господи, помилуй, конечно православный, как иначе?

- А почему за вас просят католики? Более того, Societas Jesu?

- Просят? Что?

- За вас просят. Иезуиты.

Только на третьей салфетке губа перестала кровоточить. Надо было помолчать, не тревожить разлом. Помолчать.

- На СБУ, конкретно на наш отдел вышел настоятель Южно-польской провинции Общества Иисуса с предложением выменять одного из задержанных террористов, содержащегося в Харьковском следственном изоляторе, на данные об агентурной сети Pricewaterhouse Cooper в правительстве и администрации президента. Не только имена, но, главное, счета с историями. Такое вот интересное предложение. Поэтому давайте покончим с глупостями о каком-то православном батальоне, расформированном шесть или семь лет назад. Сейчас я решаю вашу судьбу. Я сейчас и здесь решаю: реальность вы или разводка наших лондонских коллег. В двадцать четыре года никто не может стоить столько, сколько нам предлагают, если, конечно, он не чей-то сын, брат или зять. Причём, зная, как вы здесь оказались, скорее всего – блудный сын. Так что, если вы немедленно не расскажете, кто вы на самом деле, не убедите меня, что вы действительно чем-то кому-то очень и очень дороги, то полковник Пухнатый покажется вам не тупым садистом, а няней из детсада.

Надо помолчать. Помолчать.

- Не тяните, это бессмысленно. И не по-мужски, я же откровенен. – Голос тонально чуть приподнялся. С переходом на «ты». – Итак, кто ты? Чей ты?

Надо молчать. Господи, помилуй! Молчать.

- Сценарий первый: ты раскрываешься, и я немедленно везу тебя в Киев. Сценарий второй: местные тебя держат в коммерческих, то есть, завтра-послезавтра тебе отрежут ухо, потом отрубят указательный палец, и, если не получат хотя бы надежды на выкуп, то жить тебе не более трёх месяцев. Но твоя проблема в том, что, похоже, в Москве они вышли на неплатежеспособных. Посочувствуй мне: по легенде ты вроде никто, крещёная собственность, но чего тогда иезуиты засуетились? Кто ты? Чей ты сын?

- На кого … вышли? В Москве?

- На твою беременную подружку.

Обморок – это когда всё вдруг каруселится длинными искрами, а звуки завиваются в мягкий, плывущий повторами аккорд. И только что болевшее тело невесомо, совершенно бесчувственно опадает, и отпускает. Да тела просто нет! Есть только мысль: Господи, помилуй… Господи, помилуй… помилуй, Господи…

Вверх

Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев: