|
… может быть, главнейшее предызбранное назначение Название для книги, что имя для человека – провозглашает новую реальность, освящает новое бытие. Для поэтической книги название - символ, через который автор старается выразить свою главную, сокровенную мысль, свою веру. Как в имени человека, так в имени книги заключена ее судьба, ее новизна, ее будущность. Хотя, кажется, какую новизну может содержать название, которое дал своей третьей по счету поэтической книге петербургский поэт Владимир Марухин? “На распутье” – название, которое перекликается со славянским былинным эпосом. Так и хочется добавить слово “витязь”, и получится, как на картине В.Васнецова: витязь в момент тяжелейшего испытания – выбора пути. Мы все с детства знаем этого богатыря, которому неведомая сила облегчила задачу, дала три подсказки: ”пойдешь прямо – коня потеряешь, направо – счастья не найдешь, налево – сам погибнешь”… Хоть богатырь и задумался на перепутье, но, очевидно, что все эти пути-дороженьки испокон веков известны русскому человеку. Тяжело в бою без коня, но если есть вера и меч, победить можно. А что легкого счастья в понимании обывателя, на-право , то есть в борьбе за правду, за Православную веру нет и быть не может, не нами сказано. А кто из русских не знает, что слева (за левым плечом) силы темные прячутся, погубители души. Знание возможных трудностей, различение добра и зла, лика и личины, конечно же, облегчают путь. Не на таком сказочном перекрестке стоит лирический герой книги В.Марухина, написанной от первого лица, – русский человек, живущий на пересечении двух тысячелетий, в начале ХХ I века, когда нет доброго подсказчика, когда зло наряжается в барские одежды и пытается править миром, когда нет очевидного выбора пути, да и самого перекрестка нет, ведь “царит распутица в России”. Я от непогоды обессилел. Вновь царит распутица в России. Солнечны лишь храмов купола. Боже! За века мы намесили Столько грязи с кровью пополам! Боже правый, вырви с корнем злобу, В наказанье по миру пусти, Но оставь нам, грешным, совесть, чтобы Мы смогли покаяться в пути… Тема пути – сквозная тема всего поэтического сборника, состоящего из двух частей: стихотворного цикла “Кто, если не ты” и поэмы “Затмение”. В пути герой книги не только черпает вдохновение: ”Я стихами забудусь в пути…”, но и борется, “не смирившись с тьмою светской грязи”. В пути он возвращается в детство: ”Я вспомнил детство: / Уголь, / Бревна, / Тупик, / Землянку, где я рос, / И нервно, / Огненно, неровно / Над нею дышит паровоз”. В пути он осознает, что “…горестнее не было минут, / чем те, когда не мог подать я нищим”. Не для того, чтобы забыться, отдохнуть, не от любви к путешествиям странствует лирический герой книги В.Марухина. И, явно, не в наказание мается он по миру, да и не по миру вовсе. Несвойственно это русскому человеку, имеющему огромное, как мир, свое родное Отечество, свою любимую Родину, свое “поле чистое” и “раздолье широкое”, которые, правда, бескрайностью, безмолвностью только усложняют задачу выбора пути, словно проверяют духовную силу путника. Соберу я последние гроши, - Хорошо, что не часто я пьян, И в дорогу – до первой пороши, Иль докуда отпустит карман. И в неясную даль устремленный, Я стихами забудусь в пути… Русскому человеку в особой мере присуще чувство слияния с кровными отеческими просторами, выраженное в народной песенно-поэтической традиции, на протяжении веков он ищет свою личную дорогу, свой путь, свое на-правление. Образ дороги любим в русском художественном творчестве, особенно в духоносной художественной литературе ХIХ века. “Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога! И как чудна она сама, эта дорога: ясный день, осенние листья, холодный воздух…” (Н.В.Гоголь) Тема пути - важная тема и для русской живописи, пытающейся осмыслить через образ дороги категорию времени. В русском пейзаже Х I Х в. – И.Левитаном, А.Рябушкиным, А.Архиповым дорога рассматривается в сложной природной взаимосвязи с отходящими от нее и вливающимися в нее тропинками, ручейками, речушками, реками, олицетворяющими в христианской традиции сложный жизненный путь человека, как путь в Вечность, к Богу. Но то, что казалось ясным, почти достижимым в Х I Х веке, вдруг стало меркнуть и распадаться в ХХ, тем более в ХХ I веках, когда отвернувшимися от вечности художниками был принят путь “по направлению к Свану ”, - собирателю земных сокровищ (М.Пруст “В поисках утраченного времени”). Этот путь указывал направление к человеку, заменившему Бога живого, к человекобогу, который миру гармонии и света противопоставляет тьму животных инстинктов, хаосный мир подсознания, а духовный опыт подменяет чувственными пейзажными переживаниями. Когда в системе ценностей чувственная любовь становится единственной иллюзорной опорой, не выдерживающей возложенных на нее надежд, утрачивающей истинную ценность жизни, не мудрено заблудиться и погибнуть. Тема гибели, мрака, запустения присутствует во многих стихах В.Марухина, которому выпало жить в тяжелые для его Родины времена. Ему досталось пережить на своем веку предательство правителей, расчленение единого великого народа, две кровавых чеченских войны, духовное и физическое обнищание многих соотечественников, разорение русской деревни. Но в отличие от героев безысходной модернистской литературы, стремящихся к гибели, находящих в ней единственный смысл бессмысленной, по их мнению, жизни, лирический герой В.Марухина выступает против смерти, зная, что ее можно победить, выйти из духовной тьмы, идя на Пасхальный свет с неколебимой верой – “не воскреснет, аще не умрет”. И он идет, идет со слезами на глазах по дороге, вдоль которой “гуляет ветер смерти”, “разорены земля, жилища, души”, “а в день погожий видно за версту, / как скуден хлеб провинции убогой” и то, “как земли нашей тело нагое, / замерзая, горит от стыда”. Очевидно, поэт усиливает, поэтизирует трагичность изображаемого, находит такие надвременные поэтические образы, с помощью которых, обобщая, вплетая в ткань истории настоящее, и посредством художественного языка художественно осваивая глубину изображаемого, достигает неуловимого ощущения Вечности. Дорога, направляющая его лирического героя, не срывается в бездну, но ведет к свету, к пониманию необходимости Разорвать бесовские оковы У последней, гибельной черты, - Вспомни вновь про поле Куликово, Русский воин! Кто, если не ты?! О том, где эта гибельная черта, и с помощью чего можно разорвать бесовские оковы – поэма “Затмение”. Образ затмения издревле в русском художественном творчестве имеет и физическое, и духовное значение, и в обоих проявлениях символизирует драматическое событие одоления вечного света временной тьмой, после которого, в торжестве и в радости свет вновь, возвращается на свою “службу” и продолжает являть нетленные образы Истины (Н.Н.Третьяков). О свете и тьме, об их борьбе, - в русском искусстве вспоминали всегда в самые тяжелые исторические времена. То ли во времена трагического похода Игорева полка, то ли во времена полной зависимости Руси от Орды. Поэт В.Марухин обращается к образу затмения тоже в тяжелые для России годы, трагизм которых во всей полноте тем будет виднее, чем исторически дальше станут они. А пока тема затмения воспринимается, как художественный образ, едва ли не впервые так символично разработанный в современной русской поэзии. На первый взгляд, эта поэма автобиографическая. Автор начинает ее с лирического повествования о своей малой родине, о строгой красоте ее природы: “В Тянь-Шань зовут уют киргизских юрт,/ Воды в арыках солнечные звуки…” Сюжетной завязкой поэмы является автобиографический рассказ о чудесной помощи при рождении героя. Когда у матери, родившей его в предгорной долине, пропало молоко, молодая чеченка в сельской больнице вместе со своим новорожденным сыном вскормила и русского малыша. В палате двое: мать моя и та Смуглянка полногрудая у стенки, Которой я обязан жизнью стал – Второй – молочной матери – чеченке. Но неспроста этот личностный сюжет претворяется тревожным вступлением к поэме, где автор, кажется, преднамеренно, очень достоверно, изображает мучительное физическое состояние жажды и благодатного ее утоления. До боли сухо, солоно во рту, Как в русле Чу… “Мираж иль явь?” – гадаю. К источнику сквозь вязкий зной бреду, Ни жив, ни мертв к водице припадаю И так безмерно долго влагу пью, Питающую и меня, и реку… Такой метафорический прием подготавливает читателя к постижению более мучительного, более трагического состояния, - присущей человеку жажде духовной. Но если о жажде физической, смертельной для организма, предупреждает сигнальная система, если очевидны ее признаки: ”Густеет кровь, стучит в моих висках”, то у жажды духовной, которая не приводит к физической смерти, а лишь к гибели духовной, очевидных признаков нет. Как рассказать о ней, нестерпимой, не имеющей полного утоления, как подвести читателя вообще к духовной ипостаси бытия, к тому, что хранится в душе и передается от отца к сыну? Для этого поэт использует символичный образ солнечного затмения. Но если в древних апокрифах оно олицетворяет знак грядущей беды, то в поэме В. Марухина – это запоминающееся природное явление кроме символа беды становится еще и восклицательным знаком, Божиим знаком неба, требующим от людей обратить к небесам свои взоры. С очевидным духовным напряжением это делает лирический герой поэмы: До боли напряженно хмурю брови, И словно бы стекло залито кровью… Темнеет солнце… Вот оно, затменье, Как будто это - светопреставленье! Но что так растревожило мир, о чем восклицают небеса, обращаясь к юной душе героя? Это безмолвное обращение, вероятно, достигло своей цели, облеклось плотью слов, возникших в расцветающей душе. Я потерял покой тогда, мальчишкой… Пытаясь разобраться до конца, Какой земли мы и какого рода? Кто наши праотцы? Каких кровей? На протяжении своей жизни, на протяжении всей поэмы герой ищет ответ на эти вопросы. Вдохновленный стихами великой русской поэмы “Слово о полку Игореве”, прозвучавшими из уст отца в момент затмения, он начинает поиски, обращаясь к истории жизни родителей. Об отце во второй главе поэмы поэт пишет с гордостью наследника его воинской славы. Какую семью в ХХ веке обошла стороной война? Отцу поэта выпало сражаться с японцами. В былинно-героических интонациях, ритмически перекликающихся с “Василием Теркиным” А.Твардовского, В.Марухин дает картину одного победного боя, когда отец в одиночку справился с самурайской атакой. Даже пулям стало тесно, - Враг, уже забыв о нем, Был прижат к скале отвесной Неожиданным огнем! Метко, зорко, хладнокровно Направляя пулемет, Бьет на слух Степан и словно Кабанов в загоне бьет… “По-о-олк! По-о-о-одъем! В ружь-е-е! Трево-о-ога!” Поздно! Гром стрельбы умолк… Спас Марухин очень многих, - После марша спящий полк. Но, как известно, на Руси с Победой не кончается война. А праздник “День Победы” – так называется третья глава, необходим для того, чтобы отцы напоминали сыновьям: За Россию выпьем, братцы, Чтоб жива всегда была. За нее сегодня драться Ваша очередь пришла! Знайте, наш народ в блокаде От Крещения Руси… Не убий и не укради, Православный крест неси! С православным крестом теперь уже на свою отечественную войну, - на чеченскую, развязанную на территории России ее врагами, идет лирический герой поэмы в кульминационной главе “Поединок”. Я, как охотник, выследил врага – Свою добычу, но и сам замечен. Я вижу сквозь оптический прицел: Меня он, обнаружив, встрепенулся; Я миг промедлил с выстрелом, Но в цель Попал… И он, увы, не промахнулся, Но сам уже не поднял головы, - Он будто спал на снайперской винтовке… Туманный полдень. Заросли травы. И полевая медсанчасть в итоге. Но нет радости у главного героя поэмы, хоть он и убил врага, а сам остался в живых. Болит душа от мысли, что этим “врагом” мог быть его молочный брат Анвар, образ которого так явственно виделся в бреду в полевой медсанчасти. Брат – враг, что может быть страшнее! А ведь с ним можно было дружить, служить России, растить своих детей. Но ненавидящий Россию “тайный политик”, вожделевший русских сокровищ, посеял национальную рознь и разделил братьев на их погибель. От осознания непреодолимости этого разлома, проходящего через души, победа в личном поединке у главного героя вызывает чувство поражения. И вымирает наше населенье От нищеты, позора и стыда… Но не одна приходит в дом беда: Нас миллионы русских за границей В изгнании остались навсегда, А все, за что отцам пришлось бороться, Развеяли по ветру инородцы: И отделились, и передрались… И в этом смысле современная поэма “Затмение” перекликается с великим, неоднократно цитируемым автором, “Словом о полку Игореве”, которое было создано древним поэтом не для того, чтобы рассказать потомкам об исторических перипетиях своего времени, но для того, чтобы дать политическую оценку неудачного Игорева похода и определить значение его для всей истории Русской земли. В поражении русских войск на Каяле автор “Слова” увидел проявление страшной феодальной раздробленности, отсутствие воинского единства. И все великое произведение является страстным призывом к единению русских сил. С такой же страстностью к своим современникам обращается автор поэмы “Затмение”, призывая к единству многонациональной Родины. Мы – на распутье… Каждый для себя Творит свою, не общую молитву… Мы были прежде ратью монолитной, Друг друга слыша, чувствуя, любя И даже друг за друга умирая! Но не только идея единения гражданского, патриотического, но, в большей степени, духовного единства прочно цементирует в художественное целое все части многоплановой поэмы, заканчивающейся патетическим призывом И я иду по Игореву следу, И вместе с ним я пью Донскую синь. Слиянье русских сил дает Победу! Так не оставь нас, Господи! Аминь. Лирический герой поэмы вдумчиво идет по Игореву следу, упивается образным словом Бояна, который, несмотря на то, что жил в христианские времена, любовался все же языческой эстетикой и не понимал значения Православия для объединения Русской земли, не понимал, что не может быть воинского единства – без духовного. Поэту В.Марухину, конечно же, легче с тысячелетней высоты русской веры, с многовековой высоты русской истории, оценить значение христианства для России, но не просто раскрыть это значение в поэтических образах. Не легко емким поэтическим словом передать идею времен Тертуллиана, времен ранней Церкви, когда христианами не рождались, а становились: усваивали ее учение, ее законы, ее жизнь так, что не боялись во имя Христа и Отчизны отдать свою. В сраженьях за Россию беззаветно, Как в фокус, мы вошли к плечу плечом Частичками рассеянного света, А вышли – ослепительным лучом! Я свято верю в то, что князь Донской Прозрел духовно крестоносцев Рима, Как рушится под ними лед Чудской, Провидел Курской согнутых дугой Иных врагов Руси необозримой. И верил Дмитрий, собирая рати В Великорусскую – от Бога – твердь. Что за Христа всегда пойдет на смерть И Пересвет, и худенький солдатик… В этой части поэмы проявляется Евхаристическая мысль в полном ее значении, о котором так пишет богослов о. Александр Шмеман. “Наша жертва в Евхаристии не отлична от жертвы Христовой, это не новая жертва. Христос пожертвовал Собой, и Его жертва – полная и совершенная – не требует новой жертвы. Но в том именно значение нашего евхаристического приношения, что в нем нам дана бесценная возможность “вхождения” в жертву Христову, причащение Его единственной Жертве Себя Богу. Другими словами: Его единственная и совершенная Жертва сделала возможным для нас - Церкви, Его тела – быть восстановленными и вновь принятыми в полноту истинной человечности: в жертву хвалы и любви. Тот, кто нет понял жертвенного характера Евхаристии, кто пришел получать, а не дать, не воспринял самого духа Церкви, которая, прежде всего, есть приятие Христовой жертвы и участия в ней”. (прот. А.Шмеман “Литургия и жизнь”, М.”Паломник”, 2002). Кажется, о том же с помощью поэтических образов, может быть, скорее по наитию, чем по размышлению, пишет в своей поэме В.Марухин. Как в фокус, мы вошли - к плечу плечом Частичками рассеянного света, А вышли – ослепительным лучом! – то есть во Славе Божией. Единственно только в Ней может существовать Россия, как целостная Вселенская единица, всю историю своего существования добровольно участвующая во Вселенской Евхаристии. Не один раз поэт употребляет в художественной интерпретации емкий, многоплановый образ частицы, что свидетельствует о его целостном космологическом видении бытия, где частице отведена важная роль. Последние научные исследования в области энергии Вселенной и, в частности, в теории материальных частиц, могут являться косвенным подтверждением и иллюстрацией поэтических прозрений автора поэмы. Сегодня существует предположение, что время от времени вакуум порождает в нашей Вселенной пары материальных частиц: частицу (свет) и античастицу (тьма). Это явление, по представлениям космологов, обуславливает расширение Вселенной и обеспечивает энергетический баланс. “Но с самого начала количество античастиц было несоизмеримо меньше, чем частиц, иначе дальнейшее после Большого Взрыва или аналогичного явления развитие Вселенной пошло бы по пути аннигиляции новообразующихся частиц и античастиц и привело бы к “схлопыванию” Вселенной” (Д.Черкасов “Строение и законы Вселенной”, СПб, 2002). Таким образом, в основе любого развития и существования лежит асимметрия, то есть, выражаясь художественным языком, преобладание света над тьмой, добра над злом. И в поэме “Затмение”, исследующей объективную ценность добра в экзистенции, то есть в границах внутренней истинной природы человека, которой он должен следовать, эта асимметрия очевидна. Образов-частиц, олицетворяющих добро, гораздо больше образов-частиц, олицетворяющих зло, на борьбу с которым сознательно идут и побеждают его путем “аннигиляции”, то есть жертвы, “и Пересвет, и худенький солдатик”. В связи с последним образом, следует отметить яркую композиционную особенность поэмы. Автор почти в каждой главе использует стихотворные развернутые эпиграфы-цитаты известных русских поэтов и своих коллег-современников. Так, что их герои становятся и героями поэмы “Затмение”, как, например, “худенький солдатик” – призывник-первогодок Евгений Родионов, зверски замученный боевиками за то, что отказался снять православный крест. Этот прием позволяет сделать панораму изображаемого более насыщенной, как бы активизировать художественный текст, разрушить его монологизм, сделать полифоничным. Словами Ю.Лотмана, можно сказать, что происходит “постоянное перемещение семантических единиц в общем поле построения значений. В тексте все время идет полилог различных систем, сталкиваются разные способы объяснения и систематизации мира, разные картины мира”, при том что поэма поражает “единством лирического тона, единством, ощущаемым читателем интуитивно. Однако возникающее здесь чувство единства потому сильнее, чем, скажем, при чтении учебника химии, что оно здесь возникает в борьбе с разносистемностью элементов текста”. (Ю.М.Лотман “О поэтах и поэзии”, СПб, “Искуссто-СПБ”, 1996). Таким образом создаются новые связи, новая художественная реальность, усиливается эффект присутствия. Обильное цитирование ставится автору поэмы иногда в вину, несмотря на то, что в истории литературы, известны яркие примеры этого приема, особенно в те давние времена, когда печатное слово имело огромное значение, и ссылка на авторитет была достаточным аргументом в пользу писательской эрудиции. В прошлые времена цитирование имело и просветительское значение. Так высоко ценилось это умение у Монтеня. Автор поэмы “Затмение”, позволивший себе ввести в текст поэмы объемные цитаты из “ Слова о полку Игореве”, большие поэтические эпиграфы, тоже можно заподозрить в стремлении к просветительству. Думается, что в наше время, как и во времена Монтеня, в этом имеется насущная необходимость. Ведь некоторые сегодня не знают, кто такой Пересвет, кто такой “худенький солдатик”, - местночтимый святой Евгений Родионов, не сразу, может, вспомнят, о чем поэма “Слово о полку Игореве”. Но не только ради информативности поэт решается на этот известный прием. Цитируя, он управляет, на первый взгляд свободной читательской мыслью, направляет ее по нужному ему руслу, где течет его собственная авторская мысль, по тому на-правлению, которое он выбрал “на распутье”, и художественное продвижение по которому можно рассмотреть с помощью физических законов бытия. Выражаясь математическим языком, направление – это путь целевой функции, путь к ее достижению, но не кратчайший, не прямой. Расстояние или длительность, решение или достижение этой целевой функции определяется спектром влияющих факторов, их значимостью. Чем объемнее, значительнее целевая функция, тем дальше от нее находишься, тем более сложен путь к ней. Чем более к ней приближаешься, тем скорость движения увеличивается. Авторская целевая функция поэмы “Затмение” при заданном условии “Россия повторяет путь Христа, / Я – русский, значит я – Его частица!”, определяется направлением: “Слиянье русских сил дает Победу!” И если сама целевая функция задает тот путь, по которому к ней следует идти, то в данном случае, это сама наша жизнь, знания, страдания, жертвенность, духовность. Чем эти ее элементы более обоснованы, тем путь короче. Но, как известно, для подхода к цели могут использоваться различные решения. Все первые решения, чаще всего, являются приближенными и редко конечными, за исключением гениальных прозрений. Только с мистическим опытом, с духовным обогащением, вблизи достижения, – целевая функция выпрямляется. Оптимальный, кротчайший путь требует святости. Квазиоптимальный путь, который выбрал автор поэмы, допускает упрощения при обязательном условии, что на всем пути движения к цели, функция остается непрерывной. Если она прерывается, если не хватает подвижнических сил, то решение теряется вовсе. Очевидно, что такого разрыва в поэме не происходит, хотя все же решение является приближенным. Максимального возможного схождения поэтического “интеграла” поэт, по мере своего таланта, добивается в связи с изображением лирического героя – лирической личности, которая, “даже самая разработанная, все же суммарна”(Гинзбург Л.Я. О лирике – М, 1964, с.165 ), то есть интегральна. Но, как известно интеграл тем точнее сходится, чем больше в нем членов, то есть, чем больше художественных моментов бытия этой личности. Лирический герой поэмы, существующий в форме авторского сознания-воображения, настолько правдоподобен, что невозможно поверить в то, что сам автор никогда не воевал в Чечне. “В обывательском понимании значения слова воображение предстает как способность человека к умозрительному представлению, к фантазии. Но на самом деле понятие воображения имеет так же глубокий метафизический смысл, и означает вхождение во образ чего-то, то есть предполагает возникновение определенной онтологической связи, ранее не существовавшей ” (Д.Лушников “По образу и подобию Божию”, “Родная Ладога”, 2007). Поэма “Затмение” являет тот случай, когда взаимоотношения творца и творения, которые достойны отдельного исследования, даже не столько литературоведческого, сколько духовного, заставляют воспринимать главного героя поэмы, по терминологии М.Бахтина, не как образ-характер, а как образ-личность, что является одним из существенных приближений в достижении целевой функции. Поэту удается получить достаточно гармоничное приближенное “аналитическое” выражение. Он получает частное решение той задачи, которую поставил для того, чтобы показать процесс: “Как в фокус, мы вошли - к плечу плечом / Частичками рассеянного света, / А вышли - ослепительным лучом…” Но пока этот луч не сходится в точку, он имеет определенную область рассеяния, вероятно потому, что поэт излишне использует обобщения, схематизацию. При решении целевой функции не исследован путь личного преображения, духовного восхождения, покаяния, воцерковления, соборности, то есть того, что только лишь и может привести к слиянью русских сил, к духовной Победе. При том что правильная постановка и выбор правильного направления достижения целевой функции – уже прорыв, поэт еще пытается и осилить выбранный путь. Подсознательно чувствуя недостаточность личной духовной силы, он опирается на достояние предшествующих поколений, прибегает к помощи Бояна. “Слово о полку Игореве” поэт мастерски использует в качестве надежной несущей, незатухающей в историческом движении. Эта своеобразная поэтическая модуляция не кажется насильственной. Она естественна, так как творчеству В.Марухина, обобщающе символичному, диалогичному, местами торжественно патетическому, в целом присуще народно-поэтическое восприятие мира. Поэт чувствует и передает исконную мелодичность, своеобразную песенную ритмичность, владеет звукописью: ”Враг все ближе, ближе, ближе, / За разбитым блиндажом, / А Степан лежал, недвижен, / С пулеметом и ножом”. Поэт применяет излюбленный былинный прием - олицетворение сил природы: это и образ затмения, и образ реки, и образ ночи: “Река змеей теряется в песках”, “В долине Чуйской ночи, как грачи”. Особое значение в поэме имеет традиционно превосходный образ Русской Земли – всемогущей, бескрайней, многоликой, многоголосной: Я нахожу родимую страну – Россию, Русь, где растворились ханства И породнились с русским языком. Впитал я с материнским молоком Ниспосланное свыше нам пространство… Редко, но в тексте, однако, встречаются художественные и смысловые неточности, иногда заимствованные образы, как например: ”Мне голос был “, двоякий смысл слышится в тропе “струной натянут ненависти нерв”. Но этого не замечаешь, когда на одном дыхании читаешь поэму, привлекающую своей оправданной пафосностью, с помощью которой сегодня можно и нужно возрождать гордость за любимую Отчизну. Россия – это не только территория, не только народ, но и окружающие ее стихии: особенно близки поэту небеса, откуда, как он признается, ему “голос был”. Образ затмения, жажды, звук божественного “голоса” на распутье наводит на мысль, что автор преднамеренно обращает наше внимание на то, что его книга в целом пытается озвучить и в первом приближении осмыслить, идею “пророка” в современные бездуховные времена. На это указывает и название, и художественное оформление титульного листа с использованием графического образа шестикрылого серафима. Как известно, этот Божий посланник направляет, и снаряжает, и издревле на Руси благословляет поэта на битву, на пророческое служение. Не во все времена поэт удостаивается подобного внимания, но во времена смутные, грозящие России бедой. Очевидно, наш современник Владимир Марухин убеждает своим творчеством, что настало время и нам остановиться, прислушаться, осознать свое предназначение, послужить миру “потерявшему пути свои”, миру, не воспринимающему Божий глас в силу неразвитости духовного зрения и слуха, которые, надеюсь, обострятся по прочтении нами книги “На распутье”, ведущей по направлению к Богу . Санкт-Петербург, 2009 г. |
|||
| |||
| |||
