|
Иван ЕРПЫЛЁВ
ВЕЧНЫЕ ИГРЫ
(Из новых стихов)
ВЕЧНЫЕ ИГРЫ
Сузился мир до экрана планшета,
Покойному Стиву спасибо за это.
Кровь не бежит в нарисованных венах.
Всё не всерьёз в параллельных Вселенных.
Чёрные воды холодного Стикса
Щедро промоют угаснувший пиксель.
Жизней количество здесь бесконечно.
Это навечно. Но что-то не вечно.
Всё же сломается жизнь, как дискета.
Геймеры канут в холодную Лету.
Будет кромешное, мрачное лето.
Кончится всё на экране планшета.
СТЕПЬ
Край бескрайний, где видно седьмое небо,
Что над нами раскинулось высоко.
Здесь душистые травы вкуснее хлеба,
И берёзы наполнены молоком.
Здесь кумысные, жгучие, быстрые реки
Размывают кисельные берега.
Недоступная ни одному человеку,
На скале заветной блестит тамга.
Скифы и сарматы сторожат курганы,
Хорошо им спать под ковыльной кошмой,
Но когда исцелятся былые раны,
Их разбудит песенный окрик мой.
Небеса – шатёр над степями моими.
Шанырак – это след четырёх комет.
О великая степь! Твоё тайное имя
Ты откроешь мне через тысячу лет.
А пока отдыхай, набирайся силы,
Что взметнёт на дыбы мировой океан,
И свернёт небеса, и раскроет могилы,
И развеет колючий, густой туман.
НЕЧИТАТЕЛЯМ
О поэтах толпа сочиняет всегда небылицы.
Мы – торнадо, вернувшее небу его сыновей.
Но тупых обывателей одутловатые лица
Не отпескострýит даже лихой суховей.
Ваши мысли просты, словно формула площади круга,
Ваш костёр угасает без мыслящего тростника.
Ни к чему узнавать, ни к чему понимать нам друг друга,
Наши строки останутся вечными – через века.
Чародеи, шаманы, волхвы, заклинатели все мы.
С опьяневшей толпой безголовых нам не по пути.
В испарившемся мозге сгорят микросхемы и мемы,
Пусть за вас размышляет и думает чат gpt.
Оскверниться стихами не бойся, великое стадо,
Заедайте свой пиксельный голод экранной травой.
Не дай бог вы сожрёте пергамент из райского сада,
Тут же в пропасть бездонную канете вниз головой.
КАРА ИКАРА
Наяву оживают жестокие древние сказки.
Наше время тоже легендой будет, не былью.
Золотой красавицы так убийственны ласки,
Чьи лучи растопили воск в деревянных крыльях.
С солцекрылыми состязаться в свободном полёте
Нелегко человеку из бренной, тяжёлой глины.
Дело вовсе не в самолёте или в пилоте,
А в сияющей над облаками бездонной сини.
Каждый раз, когда я от земли отрываюсь –
Раз в неделю, по графику, но бывает и чаще,
Я прощаю всё вам, и со всеми вами прощаюсь,
Вспоминаю Сократа, покорно пьющего чашу.
Греки думали, что нет блаженней его кончины,
Но почётнее вспыхнуть навеки звездою сверхновой
Между землёй и небом – на кресте или в этой сини,
Начертав на небесном свитке немое слово.
ГЕКАТОМБА
Наконец-то определились, кто друг, кто враг,
Кто имеет слово, а кто навсегда холопы.
Вальдемар Великий наматывает на кулак
Требуху из чрева зарезанной днесь Европы.
Вонь гнилых кишок достигает седьмых небес,
Смальца хватит на все сковородки и противни ада.
Разговаривать не с кем – Европа зарезана днесь.
Спят в гробах и в домах престарелых былые камрады.
Императором стать мечтает любой курфюрст,
Если только курфюрст – не тайный агент Моссада.
Из гнилой требухи не сготовить курфюстенвюрст,
Значит в скотомогильник ввергается целое стадо.
С образцовыми скотобойнями на паях
Мясники-левиты, хорошо пошарив в корване,
Тук сожгут и развеют никчёмный, вонючий прах
Над советским Дрезденом, над китайским Тайванем.
ПАЛЕСТИНА
Дети Агари – крепкие, славные люди,
Дети праматери Сарры – хилые инопланетяне.
Дети пустыни въезжают на диком верблюде
В город, который воздвигли израильтяне.
В город на древних костях, ведь сказано ясно:
«Мерзость пред Господом не оставляй в живых».
Сколько предано смерти филистимлянок было прекрасных,
Сколько убито мечом филистимлян совсем молодых.
Говорили про них, что они поклоняются Сету,
Астарте, Молоху, Веельзевулу, и прочим демонам ада,
Но их убивали прямо перед Ковчегом Завета,
Приносили в жертву, словно безмолвное стадо.
А теперь дети Агари, не играющие на саксофоне,
Но на дню пять раз призывающие, что на потребу едино,
В силу того же самого божественного закона
Вправе забрать себе многострадальную Палестину.
АПОКРИФ
С закатом в пустыне уходит и зной.
Младенец родился в пещере сырой,
От лютого ветра спасая его,
Склонился над яслями труженик-вол.
Та ночь несказанно холодной была.
Его не согрело дыханье вола.
Пришли пастухи за счастливой звездой
И видят – младенец лежит чуть живой.
И с ними – лохматый пастушеский пёс.
Он в ясли засунул всевидящий нос,
Всё понял, и прыгнул к младенцу под бок,
И чудилось псу, что он снова щенок.
Младенец согрелся в объятиях пса.
Мария устало сомкнула глаза.
***
Я не был в комсомоле, «левой» не отбивал.
Зато потом, в «девяностые», не скурвился, не воровал.
Не целовал лицемерно красный с золотом стяг.
Не танцевал украдкою танго на ваших костях.
Не уплачивал взносы в копилку партийных пройдох.
Не вычёсывал из биографии красно-коричневых блох.
Не выдавливал после собраний из себя по капле раба.
Доктрину не проповедовал отеческим всем гробам.
Я не пошёл в политику, орденоносцем не стал.
На ваши постылые почести я откровенно плевал.
Бодрятся бабули, дедули, такой коллективный Брут.
Комсомольцы продали Россию, и нас с тобой продадут.
ГИМН СИБАРИТОВ
Половодье и весна.
Эти ночи не для сна.
Веселись сейчас и здесь,
В душу ближнему не лезь.
Эти стоны, эти крики.
Кто не в маске, тот безликий.
Где же амфоры с вином?
Ночью бездна кверху дном.
Где тимпаны и кимвалы?
Где прислужницы Ваала?
Комендантский этот час –
Для веселья и проказ.
Ни секунды не теряй
По дороге в сладкий рай.
ДОМ
Хочется в свой дом
Заходить, словно в храм, не спеша,
Снимать сапоги, а потом
Обнимать своего малыша.
В самолёте, на бешеной высоте
Хочется одного:
Слушать не визг чужих детей,
А весёлый смех своего.
Чтобы лучилась счастьем жена,
Качалась звезда над прудом.
Господи, дал мне странствий сполна,
Пожалуйста, дай мне мой дом.
|
