Семёныч на родину вернулся в сентябре, грузом «двести». Слово вернулся, хоть и неправильное здесь, но точное. Как ещё скажешь – прибыл, доставили?.. – всё-таки вернулся, пожалуй. Потому как – домой, потому как – на Родину… Ещё в начале июля он контракт подписал с минобороны, с завода уволился…

Проводили тогда парня всей бригадой. Прямо от горвоенкомата. Наказывали шутливо, наперебой: «Ты там не задерживайся сильно! Давай, возвращайся…» – будто и не на СВО сроду, будто не на войну. Тогда ими всеми, здесь в Сибири, как-то легко всё происходящее там, на Украине ещё воспринималось, слишком поверхностно и несерьёзно. Несмотря на то, что официально объявили.  

Они наперебой по очереди жали парню руку, весело махали вслед уходящему автобусу. А потом, когда автобус исчез из пределов видимости, как-то очень быстро разошлись восвояси…

…Теперь же, когда Борис в зал прощания пришёл вместе с бригадными – тоже ведь проводить приехали – настроение совсем другое у мужиков было. Досада в душе скребла, боль непрекращающаяся, смешанная с растерянностью – вроде только вчера с Семёнычем по руке здоровались, а теперь вот – «цинк» запаянный посередине зала, да четыре свечи по сторонам – вскрывать гроб не стали, долго в дороге был – и речетатив батюшки: «Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшему рабу Твоему Анато-олию, и сотвори ему ве-ечную па-амя-ять…»

На кладбище со всеми ни Борис, ни другие мужики с бригады не смогли поехать, им как раз во вторую смену выходить нужно было. Помогли гроб вынести, венок от бригады вместе с другими в катафалк погрузили, да так решили, после работы сами соберутся, да помянут Семёныча.

Всего-то года три с небольшим проработал в их смене Анатолий. Хоть и моложе многих был – вот Бориса, считай, на четверть века – но как-то сразу пристало к нему это уважительное – Анатолий Семёнович. Хоть и пришёл он на завод «зелёным» совсем – только-только после колледжа, но как-то сразу крепко поставить себя сумел. Неудивительно: хороший парень, правильный. И руки золотые: росли оттуда, откуда им, рукам, расти положено. Про таких говорят ещё, – настоящий мастер своего дела.

Хотя поначалу и с ним прокол случился. Запомнился Борису случай, когда Анатолий в самый первый день так «наработал»!.. Станок настроил неправильно и браку нагнал, считай, всю его сменную выработку вернули. Ну и бригаде «минус».

Борис тогда за него перед мастером вступился:

– Чего ты, Васильевич!? Парень только работать начинает. Первый день сегодня. Завтра всё исправит. Самолично прослежу.

Анатолий, который очень расстроился этому своему промаху, благодарен был старшему товарищу за такую поддержку, по всему видно было:

– Всё исправлю. – Пообещал он мастеру.

Хоть и потупил взгляд виновато, но в глазах у него уже тогда решимость и твёрдость Борис увидел. И – молодец парень! – сделал всё, чтобы на следующий день сменную норму без брака выдать.

– Ну вот. – Одобрительно кивнул ему Борис в конце смены, уверено, будто и не сомневался в этом ни капли. – Мужик! Слово держишь. Теперь с тобой – хоть в разведку!..

В бункере их было трое: Алька, Борька и Виталик. Они мужественно выдерживали артобстрел. Повсюду неразлучные, всегда втроём – не только здесь в бункере, но и вообще, как казалось тогда каждому из них троих, навсегда по жизни.

Помнит Борька, как тогда, он живо представлял, что они с Алькой и Виталиком пошли в разведку, но были предательски обнаружены противником, и теперь вот, укрывшись здесь, в этом бетонном бункере, вынуждены были пережидать массированный вражеский артобстрел. Снаряды бухали практически беспрерывно сверху по бетонной крыше, осколки то и дело попадали в узкое отверстие люка наверху, а внутри стояла жуткая пыль, хоть топор вешай. Они были вынуждены дышать этой едкой воздушно-пыльной смесью, она лезла прямо в глаза и противно скрежетала на зубах. Обстрел продолжался уже минут пятнадцать, но – куда денешься – нужно было терпеть, чтобы те, наверху, ни на секунду не могли представить, что Алька, Борька и Виталик хоть капельку боятся их.

Группа обстреливавших бункер состояла из эсэсовцев-Пискунов и примкнувшего к ним Геббельса. Если точнее – из братьев-близнецов Стасика и Стёпки С-С – потому и эсэсовцы, а Пискуны – потому что Пискуны. Фамилия у них такая. А Геббельс – Володька Гебблих, это уже прозвище, которое к нему во дворе прочно пристало. Хотя внешне, грузный, квадратнолицый Володька, больше был похож на премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля, но коли уж были эсэсовцы, значит и Геббельс должен быть, по всем законам дворового и жизненного жанра.

Подобные артобстрелы в бункере в это лето были одним из самых распространённых времяпровождений мальчишек с тех пор, как в санзоне по соседству с их двором, обозначавшей границу между спальным районом и промзоной, начался ремонт теплотрассы. Они целыми выходными пропадали там, устраивая войнушку.

Сам бункер – он же небольшой бетонный модуль, предназначенный под распределительный коллектор с задвижками, был задуман специально для удобства обслуживания магистрали потом – в процессе эксплуатации. Со временем его конечно закопают, и наверху останется лишь люк с откидывающейся металлической крышкой с ухом для замка – это чтобы бомжи не залазили – и железной лесенкой, спускающейся внутрь бункера.

А пока бункер стоял особняком в траншее, в которую по будням работники городской энергоцентрали укладывали новые трубы от ТЭЦ к городским кварталам. Вокруг траншеи лежали наваленные ковшом экскаватора кучи слежавшегося в комья песка, вынутого из траншеи, – своеобразные склады боеприпасов, которыми сейчас противник и вёл обстрел.

В будние дни монтажники работали основательно, а потому неторопливо. Саму траншею раскопали ещё в начале лета, трубы укладывали медленно, с чувством, с толком, с расстановкой: уложат автокраном одну трубу в стык к предыдущей, сделают сваркой прихватки, как раз обед наступает. Работа – работой, но обед, как известно, даже у работников энергоцентрали – по расписанию. Обедали монтажники здесь же, в санзоновской тополёвой лесополосе. Нередко всё это происходило «через магазин», чтобы надёжно «закрепить», сделанное за первую половину дня. И, чтобы обед пошёл на пользу, после приёма пищи с полчасика отдыхали, неспешно курили, обстоятельно вели беседу, а после этого дружно шли обваривать межтрубный стык.

На сварку тоже было смотреть интересно, как и на любую другую работу, но лучше издалека, чтобы не нахватать «зайцев». Поэтому частенько после школы Алька, Борька и Виталик прибегали в санзону и наблюдали, как продвигается монтаж на их поле боя. От сварки красиво разлетались искры, порой перемежаясь с крепкими отборными словами и выражениями, если что-то шло не так, что, впрочем, случалось довольно нередко. Однако, несмотря на все трудности, к вечеру обварка стыка совместными усилиями работников теплоцентрали все же заканчивалась, чтобы на следующий день всё повторилось с поразительной точностью, уже на следующем стыке. А когда наступали выходные, территорию строящейся теплотрассы по праву оккупировали пацаны, и наступало время баталий.

Хотя у враждующих сторон изначально и был уговор «железными» не кидаться, но вместе с песчаными комьями в бункер нередко прилетали и гальки – те самые «железные», которые были запрещены устно заключённой между ними конвенцией. Но, как и в любой войне, стороны – особенно Пискуны и Геббельс – не слишком-то беспокоились о том, чтобы соблюдать это условие, и обстреливали всем, что попадалось под руку. Опять же – за всем не уследишь – гальки нередко попадались и внутри слежавшихся песчаных комков. Поэтому однозначно предъявить аргументированный протест было проблематично.

В этот раз «железным» прилетело Борьке, он едва успел увернуться и закрыть лицо рукой.

– Эй, вы там! Так не честно, чё «железными» бросаетесь! – Громко прокричал Виталик, чтобы те наверху наверняка услышали. – Борьке чуть глаз не выбили!..

Не сразу, но обстрел затих.

– Эй! Буквари, вылазь из бункера, на сегодня перемирие! – Крикнул один из пискунов, кажется Стас.

Буквари – это они: Алька, Борька, Виталик. Именно так их называли старшие ребята. Во-первых – А-Б-В, во-вторых – второклашки, только в этом году первый окончили.

Осторожно, по очереди, Алька, Виталик и Борька – именно в таком порядке – Борька, как «раненый» вылезал последним, чтобы убедится, что это не военная хитрость противника – они поднялись из бункера на свежий воздух. Откашливая пыль, сплёвывая слюну с песком, протирали глаза.

– Ну что, терпилы, жарко сегодня было!? – Удовлетворённо хмыкнул Стёпка.

– Нормально. – Презрительно сплюнул Алька. – В следующий раз вам сидеть…

– Посмотрим… – Усмехнулся Вовка. – Жребий бросим.

– Какой жребий!? Надо чтоб всё «по чесноку»!

– Посмотрим. – Неопределённо повторил Вовка, слегка щёлкнув Альку по носу. – Бук-ва-арь…

Противный он – Вовка, одно слово – Геббельс!

А Стёпка к Борьке подошёл:

– Чё там у тебя?

– Чё-чё… – Борька показал ушибленную руку с набухшим и выступившим, точно клякса, красно-чёрным пятном. – Синяк теперь будет…

– Ты это… лёд приложи как домой придешь… Или холодное чего-нибудь. Только родакам не жалься… – В голосе Стёпки чувствовалось заискивание и неуверенность, испугался видно, оно понятно, ведь за это от родителей и влететь может.

– Ладно, скажу – сам ударился. – Согласился Борька. Действительно, не жаловаться ведь. Да и по дворовым законам ябедничать – последнее дело.

В то лето на тэцовских карьерах утонул Игорь Карякин. Весть об этом прилетела во двор неожиданно и сильно всполошила младших пацанов. Игорь учился в той же самой школе, что и они, на один класс младше, чем Вовка Гебблих и Пискуны, на год постарше Альки, Борьки и Виталика. Он всегда тянулся к старшим ребятам, сильно заискивал перед ними, настолько явно, что это сразу бросалось в глаза, даже чувствовалась какая-то неловкость за него. Но очень уж хотелось Карякину быть равным в компании старших. Хотя, это у него не очень-то получалось: Гебблих и Пискуны, несмотря на все его заискивания, всё равно смотрели на Игоря снисходительно, сверху вниз, мол крутится под ногами всякая мелюзга. Однако и совсем не прогоняли. Ну крутится и крутится, пусть…

Вот и в этот раз Игорь увязался с ними купаться на карьеры, которые находились на территории ТЭЦ. Было это – по меркам их родителей – достаточно далеко от дома, порядка шести трамвайных остановок. Поэтому обычно о таких поездках пацаны у родителей не особо спрашивались, ходили тайком. К тому же карьеры охранялись и, чтобы попасть туда, нужно было тихонько пролезть через дырку в заборе, осторожно, чтобы сторожа не разбудить. А купались обычно на самом дальнем конце карьера: нужно было успеть убежать, если сторож вдруг всё-таки проснётся.

Плавал Игорь плохо, но поход на карьеры был для него прекрасной возможностью показать старшим пацанам, что он не трус, и вообще парень отчаянный, в доску свой, – иначе, как ещё убедить эсэсовцев и Геббельса, что он им ровня?

Что там на карьерах на самом деле случилась, никому не ведомо, разве что Гебблиху да Пискунам. Для всех других во дворе история эта прозвучала так – перепугались они сильно, когда Игорь нырнул и надолго исчез под водой. Сразу не поняли, а когда спохватились, попытались сами нырять – искать. Но не нашли, и побежали за помощью в сторожку. Пока сторожа растолкали, пока объяснили ему, что к чему, пока он спросонья говорил «пару ласковых», пока дозвонилились в скорую, в полицию…

Игоря, конечно же, достали, но было поздно: почерневший, с опухшими губами, смотреть на него было жутко. Даже приехавший следак попросил сторожа принести простынь, накрыть тело.

Потом он по очереди допросил пацанов под протокол… Они в один голос с перепугу твердили одно и то же: нырнул – пропал – когда поняли, испугались – побежали в сторожку…

А позже Борька совершенно случайно услышал, как Пискуны хором вдвоём «наезжали» на Гебблиха:

– Ты зачем оттолкнул его!? Теперь вот по ментовкам затаскают!

– Да он вцепился в меня как клещ пальцами, глазищи дикие, я чуть сам с ним не утонул с перепуга!..

– Воды, наверное, нахлебался и испугался… Вот и вцепился. Толкать-то зачем!?

– Посмотрел бы я на тебя… Да и не толкал, просто оттолкнул, чтоб не цеплялся…

– Ну вот и оттолкнул… Башкой-то думать нужно! Теперь вот ходи из-за тебя по ментовкам, объясняйся…

– Чего объяснять-то, всё уже объяснили: сам нырнул.

– Ага, са-ам…

Наверное, с гибелью Игоря не всё так однозначно, – подумал Борька, но не с кем во дворе этой своей догадкой делиться не стал. Хотя с этого момента при общении с Вовкой, появлялось у него внутри какое-то чувство тревоги и внутреннего отторжения.

Впрочем, это продолжалось недолго. Ещё какое-то время Вовка жил в их дворе, но потом, вместе со своими родителями поспешно уехал на «историческую прародину» своих предков, куда двоюродная сестра Вовкиного отца уже с год, как уехала на ПМЖ. И, не то, чтобы специально родители Вовку увезли, просто так совпало, именно в то время многие из переселённых ещё в Великую Отечественную в Казахстан и на Алтай немцев Поволжья, массово стали переезжать в Германию, особенно после исторического падения Берлинской стены и объединения двух немецких республик. Тётка Вовкина нередко звонила родителям, рассказывая, как хорошо они с мужем устроились на новом месте… В конце концов Гебблихи тоже собрались, и уехали в том же направлении.

Что осталось во дворе после Вовки, так это старенький мотороллер «Муравей», который он за ненадобностью – не в Германию же с собой тащить – почти за просто так отдал Пискунам.

Довольные этим почти подарком братья закатили мотороллер в свою стайку, где их родители хранили какие-то старые доски, санки, сломанный велосипед, а также всякий ненужный хлам, который и выбросить жалко, но для чего его можно приспособить – пока не придумано. Обычно такое «пока» могло тянуться годами, но здесь случай был особый. Братья с одобрения родителей устроили настоящую чистку, чтобы высвободить в стайке место под неожиданно упавшую им в руки технику. Более чем с десяток мешков – всякого тряпья, старой ненужной обуви и макулатуры они вытащили на помойку. И теперь, здесь – на освобождённом месте – гордо стоял «Муравей». Без постамента, но в самом центре стайки.

Вокруг мотороллера, постоянно, целыми днями, что-то подкручивая, протирая в сотый раз ветошью всё, что блестело или в принципе могло блестеть, крутился Степан. Сильно уж «муравей» ему по сердцу пришёлся. А вот Стаса, в отличии от Стёпки, как-то эта новая-старая техника совсем не вдохновляла. Ну стоит и стоит, есть не просит.

Его больше волновали их отношения с Маринкой с соседнего двора: уже раз десять он приглашал в кино эту горделивую девчонку из параллельного класса. И столько же раз получал отказ. Маринка пренебрежительно морщилась, пожимала плечами:

– Да чего там смотреть-то, одни «чингачгуки» да «неуловимые»… Хоть бы что-нибудь интересное… про любовь…

Стас переживал сильно по этому поводу, фильмов про любовь, как назло, в кинотеатрах не было, или были, но только те, куда ребят до 16 лет не пропускали. Он даже курить начал из-за этих переживаний, чтобы казаться старше. А потом нос разбил одному Марининому однокласснику. Показалось ему, что Маринка слишком много внимания парню уделяет, вот и задрался на того просто так безо всякой видимой причины.

Однако о «Муравье», у Витальки из троицы «букварей» тоже глаза на него загорелись. Сильно уж хотелось ему на мотороллере прокатиться. Он хвостиком ходил за Стёпкой, выпрашивал:

– Ну хоть по двору дай проехаться!

Стёпка пренебрежительно ухмылялся, однако тут же делал серьёзное лицо и говорил:

– Ну да, сломаешь мне технику, что тогда?

– Да не сломаю я… – Канючил Виталик. – Просто вокруг квартала прокачусь, и всё…

– Вот именно, что – всё. Прокатится он!.. Это ж не велик тебе, и не самокат какой-то…

– Да я умею, правда! Я на мопеде уже ездил…

– На мо-опе-еде!.. Все вы умеете… А я потом – чини. – Стёпка был непреклонен, твёрд и последователен, и, судя по всему, Витальке, ничего «не светило».

Увидев такие резкие перемены в Виталькином поведении, первым не сдержался Алька:

– Что, переметнулся!? Продался за мотороллер! – Алька говорил презрительно, и, наверное, Витальке было обидно, но он всё же попытался оправдаться:

– Да я чего? Я ничё…

– Вот, и именно что ничё. – Алька дал понять Виталику, что разговор окончен, как отрезал, и, уже повернувшись к Борьке констатировал. – А, Б, В сидели на трубе. В – отпало…

Действительно – отпало, с этого момента Виталька держался особняком, пытался напроситься в компанию к Пискунам. И вот однажды ему всё-таки удалось реализовать свою мечту. Как-то он зашёл в стайку к братьям, Стёпки как раз не было, зато Стас на месте, сидел. Курил тайком, чтоб родители не застукали. Сначала он было испугался, но, увидев, что это всего лишь «букварь», усмехнулся:

– Ну что мелкий, поди прокатиться хочешь?

– Хочу! – честно признался Виталик.

Как-то хитро изобразив, что задумался, Стас неожиданно спросил в лоб:

– А батя-то у тебя чё курит?

– В смысле?

– В смысле – в коромысле, сигареты какие курит, спрашиваю?..

– Ну, «Аэрофлот»… А чего?..

– Пойдёт… – Сам себе прокомментировал Стас, и добавил. – А вот притащишь пачку «Аэрофлота», тогда и подумаю… Может и дам прокатиться.

– Ты?

– Я! А чем ты недоволен?.. Мотороллер не только Стёпкин, и мой тоже…

Головой понимал Виталька – воровать не хорошо, тем более у отца. Но соблазн был настолько велик! К тому же отца как раз дома не было, а где у него сигареты лежат, Виталику про то известно.

– Вот. – Протянул он Стасу пачку болгарских сигарет.

– Что вот?

– Сигареты… «Аэрофлот». – И уловив сомнения в голосе Стаса, Виталька опять заканючил. – Ты же обещал…

– Я?.. Обещал?.. Ладно, прокачу.

– Да я сам!

– Много вас таких «самов»… Садить вон на заднюю седушку, и не ной!

Прямо от стайки Пискунов во двор спускалась небольшая горочка. То ли Стас был тот ещё водитель, то ли просто камень не заметил, который торчал из земли прямо на спуске, только дальнейшее Виталик запомнил уже в полёте: «Муравей» резко ткнулся передним колесом в этот камень, руль увело в сторону, и мотороллер начал стремительно заваливаться на бок, а Виталик от удара перелетел через Стаса и… метра два, не меньше, проскрёб носом по земле.

Хотя, в принципе, оба они отделались лёгким испугом, но Виталик недели две после этого проходил с явными признаками «асфальтовой» болезни по всему лицу. Потом, конечно, всё зажило, короста сошла, но ощущение полёта запомнилось ему надолго.

– Как ещё шею не сломал. – Удивился отец Виталика. – Зря…

А поскольку шея всё же была цела, на всякий случай отец полечил сыну ремнем другое мягкое место, чтобы впредь парню брать не своё без спросу не повадно было.

Стасу же повезло чуть больше, он всего-то при падении мотороллера содрал коленку и локоть ушиб. А все претензии к нему ограничились недовольным устным братским выговором, тем более что «Муравей» в той истории практически не пострадал. Ограничился несколькими царапинами.

Вторым из букварей «отпал» сам Алька. Вообще-то, он был первым в их тройственном «алфавите» – как никак буква А! – и очень ревностно относился к этому своему негласно установленному первенству. Расстраивался сильно, если чем-то кому-то невзначай, в силу обстоятельств, даже от него не зависящих, давал повод усомниться в этом, переживал сильно, хотя и старался не показывать.

Как-то шли они с Алькой в сторону ТЭЦ вдоль той самой теплотрассы, которую уже и смонтировали, и траншею над ней давно засыпали, с землёй сравняли. А сверху неё оставалась дорожка, ещё не успевшая зарасти травой, да бетонная плита – крыша бункера, ещё напоминали Альке с Борькой об их героическом сидении под обстрелом. Правда, сейчас их уже двое, и в сам бункер уже не попасть, в ухо на люке был вставлен новенький гаражный замок, ключи которого хранились, видимо, где-то в сейфе у работников теплоцентрали…

Шли они себе, шли. Никого не трогали, как вдруг, неожиданно из ворот соседнего гаражного кооператива на них с лаем выскочила большая чёрная овчарка. Толи сторож пристегнуть забыл, толи сама с цепи освободилась, но собака была явно не в настроении. Борька заметил, что Алька сильно перепугался, его буквально затрясло, лицо его буквально побелело на глазах:

– Ты это… стой… не шевелись! – Только и успел прошептать он другу, заикаясь.

Не иначе где-то вычитал, что собаки, если на них внимания не обращать, на человека не нападают. Жаль вот, что пёс об этом не подозревал, он и читать, скорее всего, не умел. Честно сказать, Борька не то, чтобы понять что-то, он и испугаться-то толком не успел. Хотя собака подбежала к ним именно с Борькиной стороны. Он просто внял совету друга и замер без движения. Овчарка подбежала к нему, потянула носом, почему-то недовольно презрительно фыркнула, потом спокойно оббежала вокруг Борьки и цапнула за штанину… Альку. Почему так? Собачью логику не понять, а у неё как спросишь?

Алька истошно заорал, не то от боли, не то от испуга. На крик выскочил сторож и оттащил собаку, которая, впрочем, похоже и сама сильно растерялась от дикого Алькиного крика. Сторож спокойно осмотрел сперва порванную Алькину штанину, потом ранку – не ранку, скорее синяк, который остался у Альки на лодыжке, и выдал почти гениальное резюме:

– Ничего страшного. До свадьбы заживёт.

Сам Алька в этот момент нервно трясся от обиды и испуга:

– Заживёт!.. Ага!.. Теперь ещё и прививку ставить!

– Хочешь – поставь. Только Чудик у меня ни разу не бешенный.

Прививку поставить всё же пришлось, Алькины родители настояли. Его отец «по горячим следам» ходил к сторожу разбираться, в итоге, всё между ними закончилось миром – ну выговорил мужику, ну отчитал его. Чудик всё это время виновато притаившись сидел в своей будке, не высовывая даже кончика носа, а когда Алькин отец ушёл, осторожно вылез из неё, подошел к сторожу, виляя хвостом, и виновато лизнул ему руку.

А вот Алька с того момента вел себя с другом как-то непонятно натянуто, видимо из-за того, что Борис стал невольным свидетелем Алькиной слабости. Сам-то Борька, этому случаю особого значения не придавал: ну испугался и испугался, с кем не бывает. Тем более, рассказывать он об этому никому не собирался, зачем – друг всё-таки? Но эта напряжённость в их отношениях со стороны Альки так и оставалась, временами спадая, но иногда вспыхивая с новой силой.

Впрочем, в конце концов, Борька с Алькой всё же подрались, как это часто бывает с друзьями, практически ни из-за чего. Из-за кубика какао. Такие во времена Советского Союза во всех бакалейных отделах продавали: 40 граммов прессованного концентрата из сухих сливок, сахара и какао-порошка. По восемь копеек за кубик. Заливаешь кипятком такой кубик, как раз на стакан хватает. И не то, чтобы какао вкусным получалось, но вот грызть такой кубик, как конфету для ребятишек было действительно наслаждением.

Тут еще вот о чём нужно сказать. Был у младших пацанов своеобразный «приработок», нужно было просто неторопливо обойти свой квартал по внешнему периметру – между кустами, которые отделяли тротуар от домов и, собственно самими домами. Редкий случай, чтоб три копейки, пятак, а то и целый десятик не найдёшь. Уж очень эти кусты привлекали алкашей, особенно в вечернее время, присядут за ними, выпьют по-быстрому четок, полезут в карман за сигаретами, монетка нет-нет да выпадет. А коль, выпала – не всегда заметишь, да и в потёмках в траве найти её трудно.

В этот раз Борьке повезло на целый полтинник. Глянул, а он меж кустами лежит – круглый, массивный, 1966 года выпуска, сразу видно – деньги, не то, что нынешние постперестроечные. Обрадовались тогда они с Алькой, пошли в гастроном, аж целых шесть кубиков какао купили. По одному сразу сгрызли с удовольствием, из остальных решили в подъезде заначку сделать. Где прятать? За батареей – грязно, на подоконнике за цветком кошка постоянно лазит?..

– А давай в почтовый ящик! – Алька предложил. – У меня родители раз в неделю почту вынимают, вчера только забрали. Так что никто не найдёт, за неделю-то мы их точно сгрызём.

Борька согласился, действительно, место надёжное. Вряд ли кто в чужой почтовый ящик полезет.

Однако на следующий день кубики пропали. Все четыре.

– Ты взял? – Спросил Борис Альку.

– Н-не-е…

По тому как друг неуверенно это «н-не-е» промычал, Борька сразу почувствовал, что-то здесь не так. И всё бы ничего, пёс бы с ними с кубиками, да рядом как специально Пискуны проявились:

– Что «буквари», кубики не поделили?

Борька по их хитрым лицам всё сразу понял, наверное, это они у Альки их заначку вытрясли.

– Сдал? – Напрямую спросил он Альку.

Друг молчал, но глаза опустил.

– А вы того, подеритесь – кто кого! – Подначивали Сёмка и Стас. – Давайте!.. За своё биться надо!

Драться договорились за гаражами, которые внутри квартала стояли. Как обычно, по законам двора – до первой крови.

– Начали! – Скомандовал Стас.

Алька резко махнул кулаком и влепил Борьке под глаз, но видимо не так как метил, вскользь получилось.

– На! – Ответил Борька наотмашь, в отличии от друга попал, прямо куда целил – по носу.

У Альки над губой появилась тоненькая алая струйка. Он шмыгнул, провел кулаком под носом, глянул на руку, увидел кровь и… заплакал. Этого от Альки никто точно не ожидал. Борька глядел на него, а мысли раздваивались: с одной стороны было жалко друга и обидно за него, с другой – никак не мог понять, зачем он это сделал, если друг, – зачем их кубики Пискунам отдал? Ну пригрозили ему чем-то, в конце концов, однако про себя он уверен был, доведись до него, нипочём бы не раскрыл эсэсовцам их с Алькой «военно-коммерческую» тайну. Под самыми лютыми пытками…

Дружба их на этом закончилась, тем более что Алька вскоре с родителями тоже уехал куда-то на Дальний Восток, где его отец нашёл, по слухам, денежную работу. Дальше его следы потерялись, впрочем, Борьку это уже мало интересовало.

Что касается судеб других обитателей двора, Виталик с грехом пополам окончил восемь классов, потом сельхозтехникум, а в начале 90-х занялся бизнесом – покупал и перепродавал сельхозпродукцию. Скопил себе на квартиру где-то в элитном микрорайоне города, купил спортивную машину и гонял на ней по городу, что называется без тормозов. Пока не попал в ДТП. Видимо, ударился очень серьёзно, поскольку со слов их одноклассников, после аварии Виталька оформил инвалидность. Он по-прежнему жил в том же городе, но они с Борисом практически не пересекались…

Сёмка Пискун в 90-е тоже ушёл в бизнес, занимался сбором и вывозом металла, который в больших количествах оставался на брошенных производственных площадках, закрывавшихся в то время промышленных предприятий. Однако, бизнес этот кишел криминальными элементами, которые вели свои дела не всегда законно. Семён задолжал большую сумму «серьёзным пацанам», подался в бега и первое время скрывался по слухам где-то в Казахстане. Дальнейшая судьба его неизвестна.

У Стаса, которому так и не удалось сходить хоть раз в кино с Маринкой и добиться её маломальского внимания, за Сёмкины долги коллекторы «отжали» квартиру, которая досталась братьям от родителей. Стаса попросту выставили на улицу. Поначалу он перебивался у знакомых, бомжевал здесь же в их округе, не исключено, что ютился он на трубах в том самом бункере, а днём ходил собирал пустые бутылки. Но в последнее время стал заметно прихрамывать, жаловаться на ноги, а после и совсем где-то канул.

Как-то в соцсетях, в начале 2000-х, Борис случайно наткнулся на страничку Вовки Гебблиха. Он по-прежнему жил в Германии. На заглавном фото там, на страничке – сам Вовка, заматеревший правда сильно, но вполне узнаваемый. На фоне небольшого коттеджа. Рядышком с ним женщина – скорее всего, жена, и двое маленьких Гебблихов – похоже двойняшки. Из фотографий на его страничке Борис понял, что живут они дружно, скорее всего у Вовки есть свой небольшой грузовичок и занимается он частными грузоперевозками. Хотел написать было, но передумал. В конце концов, не такие уж они по тем детским временам друзья были, чего писать-то… О чём?

Справедливости ради, надо сказать, что и сегодня часто вспоминает Борис те давние обстрелы, в блиндаже, из детства… Оно и понятно, всё происходящее вокруг нынче – тому способствует. Невольно сравнивает. Тогда там была игра. А сейчас, пусть – и где-то там, далеко от Сибири – люди гибнут по-настоящему.

Сам Борька работает на оборонном заводе, точит детали, которые для снарядов нужны. Для тех, которых – то и дело слышишь в СМИ – на передовой ждут: «Где снаряды? – Кричат. – Снаряды давайте!» Вполне реально, вполне адресно спрашивают. И, как ни крути, он сегодня тоже за это в ответе.

Жестокая штука – война. В первую очередь лучшие уходят. Борис сейчас часто задумывается об этом, вспоминая свои же слова, которые он тогда Семёновичу сказал: «С тобой можно хоть в разведку!» А с теми его тогдашними товарищами по двору: Алькой, Виталиком, Вовкой, Семёном, Стасом – можно? С кем бы из них он в разведку пошёл?..

Неплохо было бы об этом сейчас с Анатолием поговорить, да нет его рядом. Так вот бывает, ещё вчера работали вместе, на обеденном перерыве вместе в столовку ходили, после работы вместе с работы ехали… А теперь вот читает Борис под фотографией с чёрной ленточкой, которую в цехе на информационном стенде разместили: «Выражаем соболезнование семье и близким Анатолия Семёновича Потапова… Анатолий Семёнович достойно трудился на нашем предприятии. Его портрет по праву был помещён на заводской Галерее почета. Он по зову сердца пошёл защищать нашу Родину и геройски погиб…»

Знал Борис, что Анатолий в свои двадцать три даже женат не был. Хотя невеста у него здесь в городе осталась. Жил Семёнович с матерью и с младшим братом в двушке. Тесновато, конечно, втроём, вот и решил подписать контракт. Надеялся заработать на собственную квартиру. Но не это, конечно, главное. Как говорится, проблемы у каждого свои, а беда – она общая, одна на всех. И эти слова, которые Борис в соболезновании сегодня читает – хорошие, правильные. Хоть и читаются с трудом, сквозь ком в горле. Всё ещё не верится, что нет его, Семёныча. Да и вряд ли слова эти хоть как-то компенсируют близким его потерю.

А кого ещё спросишь? Кого?..

И Борис невольно возвращает свой же вопрос себе: а Анатолий с ним, с Борисом, в разведку пошёл бы?..

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: