Ирка покурить вышла на крылечко. Устала. За матерью лежачей ухаживает уже который день без выходных. А куда деваться: мать не встаёт, даже приподняться, не то, чтоб присесть, на кровати – не в силах.
Не предполагала Ирка, что это так сложно и мучительно будет. Мать в одночасье стала такой капризной и непослушной, хуже ребёнка. Недаром говорят: «Что старый, что малый…»
– Мам, надо бы таблетку выпить. – Упрашивает её Ирка.
– За-ачем?.. Даёшь и даёшь мне эти свои таблетки… Ба-а-альшие такие…
– Мам, да не мои они. Даю какие доктор тебе прописал… Ну надо, чтобы выздороветь, да на ноги подняться…
– И поесть надо? – Интересуется мать.
– И поесть. – Соглашается дочь. – Огурчик будешь?
– Буду…
Немного пошамкав, мать фыркает:
– Фу-у, не хочу…
– А котлетку?..
– Буду… Не хочу…
– А что будешь?
– Не знаю. Придумай сама!..
Вот и задумалась Ирка, вон нынче уж и март на дворе, солнце яркое, с крыш вроде капает, но всё равно откуда-то от земли сильно холодком подтягивает. Точно и не весна вовсе, слишком уж неприветливая она, зябкая до мурашек в спине.
Ещё тут собаки соседские выть взялись, чисто волки. Из ограды напротив. Их там целая стая, штук пять не меньше. Вроде, хаски.
Сосед их разводит. Важный такой: «Я, – говорит, – заводчик!»
Ирка, этого «заводчика», когда он ещё в коротких штанишках по переулку с мелюзгой бегал, помнит. Она-то к тому времени постарше была, тогда уже и с парнями дружила…
А теперь вон – на тебе – заводчик! Заберутся его хаски всей стаей на поленницу, что внутри ограды у забора сложена. На забор лапами встанут, морды вверх тянут, чуть-чуть набок наклоняя, словно шея у них болит. И ну давай завывать хором, истошно на всю округу.
Точно к покойнику воют. Слов нет, красивые они – хаски эти, но воют жутко, дрожь берёт. Ирка даже и не знает, а лаять-то вообще они умеют, как другие нормальные собаки. Ни разу не слышала. «Надо бы у «заводчика» спросить как-то», – между делом подумала.
Собаки воют, холодком подтягивает, ещё и весна эта какая-то недорожденная, будь она неладна!..
Пока курила, дверь за спиной неожиданно скрипнула. И приоткрылась. Ненамного, совсем на чуть-чуть. Сантиметров на тридцать не боле. Однако Ирка вздрогнула, впрочем, скорее от неожиданности, чем от страха.
Дверь приоткрылась… И снова захлопнулась. Что это было?.. Кто?..
…Странности эти у матери начались после того, как коронавирусом переболела. Памяти у неё совсем не стало, одно и тоже, бывало, по десять раз переспросит, но сколько не объясняй – все равно тут же всё забудет.
– А день-то какой у нас сегодня?
– Суббота.
– А время-то сколько?
– Да двенадцать уже.
– Двенадцать, надо же… Полдень.
– Полдень, полдень.
– Да-а… А день-то, какой?..
– Суббота, мама, суббота.
– А-а… Суббота-а… – Повторит и молчит подолгу отстранённо, точно о чём задумалась.
От этого её такого молчания как-то неуютно на душе у Ирки, зябко, что на дворе. Оно всегда так бывает, когда говоришь с человеком и не знаешь, – слышит он тебя, понимает ли, что у него на уме? Иногда Ирке от таких мыслей самой хотелось начать подвывать соседским хаски. Но она внутренне уговаривала себя, успокаивала: «Злись – не злись, – думала. – Реви – не реви, ничего не поделаешь. Возраст… Болезнь… Деменция, будь она неладна!»
Про деменцию – это ей доктор рассказал. Таблетки вот выписал, которые она матери каждый день давать пытается. Сказал: «Может и помогут. Но хуже точно не будет». Куда уж хуже!.. Иногда получается у Ирки матери таблетки скормить, иногда не очень, только забывчивость её с каждым днём лишь прогрессирует.
«Не дай Бог, до таких лет…, – думала Ирка, глядя на мать. – Не дай, Бог!»
Не так давно сон ей приснился, Ирке. Сидят на веранде мать, бабушка и дед – родители материны. Так-то их давно уж нет – ни бабушки, ни деда – а вот на тебе, приснились.
– Чего это вы на веранде-то сидите, чего в дом не идёте? – Спросила их Ирка.
– Сидим вот. – Отвечают. – Сторожим.
– Чего здесь-то сторожить, в доме поди теплее?..
А бабушка Настя повернулась к ней и, как будто только заметила внучку, руками на неё замахала, что курица крыльями,
– Чего сюда пришла! Иди-иди отседова скорее!..
Так это у ней получилось, будто и не прогнать вовсе Ирку хотела, а уберечь что ли от чего-то.
Сон более чем странный, только после этого буквально дня через два у матери инфаркт случился, увезли её в больницу на скорой.
Три недели она там отлежала: сначала в реанимации, потом в интенсивной терапии, потом уж в общую палату перевели.
Пока в больнице лежала, всё Ирку выспрашивала:
– А я чего здесь делаю-то?
– Так болеешь ты, мам.
– Правда?.. Чем?
– Инфаркт у тебя был. Тебя сюда на скорой привезли… – Терпеливо объясняла Ирка.
– Надо же… Привезли… – Словно удивлялась мать. – А живу-то я где?
– Так в доме, мама, в доме.
– В доме?
– Ну да, в бабушкином…
– А что, его не снесли ещё?
– С чего ты взяла-то это? Никто ничего сносить не собирается.
– Так слышала я, наверное, где-то… Кто-то говорил мне, наверное…
– Не знаю где ты чего услышала, никто там ничего сносить не собирается!
– Не собираются? Ну и хорошо… А дом-то он – бабушкин?
– Бабушка умерла давно, сейчас ты там живёшь.
– А-а… А муж-то у бабушки был?
– Мам, ну как не было, конечно, был, отец твой – дед Фёдор. Не помнишь, что ли? Только, он ещё раньше бабушки умер…
– Раньше умер?.. Надо же… – И немного помолчав, продолжала. – А у меня что тоже муж был?
– Конечно был. Иначе откуда бы мы с Ванькой взялись-то? – Объясняла Ирка.
– Ну да, ну да… Вы с Ванькой…
И деда, и бабушку своих Ирка хорошо помнила.
Деда Фёдора Ивановича – постоянно сидящим в инвалидном кресле, а бабушку вечно суетящуюся по дому – возле печки или в огороде над грядками… Иногда бабушка выкатывала деда на крылечко – «чтобы воздухом подышал, не всё же в комнате киснуть» – сама садилась рядом, усаживала внучку, и неторопливо, как сказку, рассказывала Ирке истории про ихнюю с дедом жизнь.
В Великую Отечественную дед Фёдор танкистом был, командиром тридцать четвёрки. Когда танк подбили, он, рискуя жизнью, вытащил и раненого механика-водителя, и заряжающего своего, которого сильно контузило, а вот сам не уберегся. Не успел отбежать подальше от пылающей машины – рванул боекомплект. Деду тогда-то позвоночник осколком и повредило.
Потом подобрали их всех – весь экипаж – санитары сначала с поля боя вытащили, потом в госпиталь отправили. Парней-то из экипажа на ноги поставили, они даже потом снова в строй вернулись: механик, так тот до самого Берлина дошёл, а заряжающий погиб где-то при освобождении Праги.
А вот Фёдору Ивановичу не повезло, так спину ему в госпитале тогда и не отремонтировали. С тех пор он в этой коляске и обосновался.
Шутил иногда: «Ну вот, поменял шило на мыло: раньше-то на гусеничном танке ползал, теперь вон на двухколёсном драндулете гоняю! – И добавлял. – А Настёна у меня теперь заместо водителя».
Дом этот, где они с бабой Настей жили, деду Фёдору как участнику войны выделили, хоть и небольшой, но участок есть пара соток. Бабушка постоянно по весне его вскапывала, да огород садила: лук, огурцы, помидоры высаживала, редиску, викторию…
Ирка у них с дедом обычно всё лето гостила. То ягодой на грядках кормится, то на переулке с малышнёй – все лужи перемерила, на велике – сначала трёхколёсном, а постарше и на двухколёсный пересела – с пацанами гоняла. Всё ей здесь знакомо, каждая горка, каждая кочка, всё здесь – родное.
И чего это её бабушка прогонять-то взялась, – опять тот сон вспомнила…
Когда с братом Иваном мать из больницы забирали, Ирка к врачу было пошла, чтобы узнать о состоянии матери, да как дальше её лечить теперь. У матери глаза испугано округлились, того и гляди из орбит повылезут, в Ирку руками вцепилась, трясётся и заблажила-запричитала,
– Ты куда? Куда!?
– Да сейчас, мам. К врачу схожу, узнаю, что и как…
– Нет… Нет! Забирайте… Забирайте меня скорей отсюда!
– Мама, мне хотя бы выписку твою забрать…
– Забирай-те! Заби-рай-те!
Ирка кивнула брату,
– Вы… спускайтесь пока. Я догоню.
Уже в машине мать немного успокоилась.
– Мы куда сейчас поедем? – Спросила.
– Домой.
– А где я живу?
– Так в там же где и раньше: в доме своём.
– А его не снесли ещё?
– Мам, ты чё как маленькая, чего напридумала себе, кто его снесёт? – Успокоил её Иван.
– Дак, слышала я…
– От кого? Где? Во сне?
– Не знаю… Слышала…
– Успокойся, на месте твой дом стоит, никто его не трогал. И кот там тебя ждёт…
– Кот?..
– Ну да, Кузька твой.
– Ку-узька. – Протянула удовлетворённо, точно вспомнила что-то, глаза прояснились, но тут же испугано спохватилась. – Он же поди голодный…
– Коне-ечно, мы его две недели голодом специально морили… – Но, увидев в глазах матери искренний испуг, поспешил её успокоить. – Не волнуйся, уплетает твой Кузя за обе щёки, жрёт всё подряд! Ждёт – не дождётся, сейчас вот встретит тебя.
– Так мы – домой?
– Домой.
После возвращения из больницы мать лежала на кровати, совсем не вставала. Такое впечатление у Ирки было, будто что-то перещёлкнуло у неё в голове.
– Мам, ты хоть приподнимайся, присядь на кровать. Надо двигаться… – Упрашивала её дочь как маленькую.
– Не хочу. Голова кружиться…
При этом, правда, постоянно вертелась она, жаловалась, что всё ей мешает, то кофта не та, то одеяло тяжёлое… то убери, то укрой… Постоянно приходилось поправлять у неё постельное бельё, подушки. А она всё жаловалась и жаловалась на слабость, на головокружение. От еды чаще отказывалась, а если и удавалось скормить ей несколько ложек куриного бульона или каши, выплёвывала, недовольно говорила Ирке,
– Тф-фу, чего ты мне даёшь-то? Гадость какая-то!
Часто просила пить, а поскольку держать кружку в руке сил у неё не было, поили её Ирка и Иван с ложечки, по глотку вливая воду в рот.
– Мам, ну ты хоть поешь чего-нибудь. – Вздыхала дочь.
– Не хочу.
– Надо!
– Не хочу ничего.
– Ты что так вот и собираешься лежать? Чтобы встать на ноги, надо же кушать… Так у тебя и пролежни скоро пойдут…
– Не хочу.
Ирине пришлось взять на работе несколько недель без содержания, благо начальство вошло в положение и пошло навстречу.
Ещё до больницы мать неоднократно спрашивала Ирину,
– А пенсия у меня какая?
– Тысяч сорок. – Отвечала дочь.
– А я думала тридцать…
– Так прибавляют, мама. Ты про пенсию лучше у Ваньки узнай, он на твою карточку деньги в банкомате получает…
– На карточку… А-а… Хорошо.
До какого-то времени мать сама ходила в отделение Сбербанка, получала пенсию там. Но в последнее время частенько случалась, снимет, куда-нибудь засунет деньги и забудет. Потом плачет, жалуется дочери,
– Не помню, то ли снимала я пенсию, то ли нет… Может сама куда засунула… а может в банке обманули?..
Раза три после того, как деньги «терялись» в очередной раз, они с братом перерывали в доме все шкафы. В итоге, как правило, материна заначка где-нибудь да находилась. Единственное, что затрудняло поиски, пенсию в сбербанке ей обычно выдавали крупными купюрами, а мать, не понятно из каких соображений, клала их в самые разные места: вложит в какую-нибудь тряпочку или полотенце, на первый взгляд сроду не подумаешь, что там четыре бумажки пятитысячными лежат.
В последний раз уж Ванька сам с ней в банк поехал. Кассирша ему подсказала,
– Вы бы маме карточку пластиковую оформили да через банкомат получали. А то она получит деньги, забудет, на следующий день опять к нам приходит.
На том они и порешили: оформили пластиковую карточку. Иван получал её пенсию, оплачивал за неё всю коммуналку, продукты покупал – привозил, а остаток – ещё и свои с Иркиными – выдавал ей частями каждую неделю, чтобы крупные суммы разом не «терялись».
Вроде бы всё решилось, но иногда всё же мать порывалась сходить в банк получить пенсию. Ирине приходилось в очередной раз терпеливо объяснять ей,
– Мам, Ванька пенсию получит. Коммуналку оплатит, продукты привезёт, тебе на карманные расходы выдаст, на неделю…
– Правда?.. Получит… Хорошо… Удобно… А ты ведь тоже на пенсии?.. – Спрашивала Ирку.
– Ну да, на пенсии. Но пока работаю.
– Чё ж работаешь-то, если на пенсии?
– На мою пенсию, мам, не проживёшь…
– А сколько у тебя пенсия?
– Двенадцать.
– Мало…
– Мало. Если бы не работала, пятнадцать бы со всеми прибавками получала…
– Так чего ж работаешь?
– А жить-то как на пятнадцать?
– Да-а, жить…
– А на работе-то тебе сколько платят?
– Да столько же, сколько у тебя пенсия… Выучилась вот на инженера…
– А-а… – Отвечала мать и, помолчав, заходила на второй круг. – Поди хватит уж работать-то…
Разговоры эти Ирку поначалу сильно бесили, и она старалась избегать их, либо переключала внимание матери на другую тему. Потом уже нашла более спокойный хитрый выход из этой ситуации – делала вид, что ей что-то очень нужно: позвонить, погладить бельё, снять пенку с кипящего бульона…
– Потом, мам, потом. – Срочно обрывала она разговор.
После больницы мать про пенсию как-то перестала спрашивать. А вот Ирка часто задумывалась, если матери лучше не станет, если не поднимется сейчас, что ей, Ирке, тогда делать? Одну её не оставишь – факт. На работе вроде пока терпят – дают без содержания, но ведь бесконечно же тоже всё это будет продолжаться. Ей – как быть? Оформить пенсию и жить на эти пятнадцать – сегодня! – грустно как-то… да и не реально.
Попробовать сиделку найти? Пыталась по телефону. Там называли такие цены, что придётся отдавать практически всю свою инженерскую зарплату… Конечно же, что-то надо решать. Только вот что?
Весь день Ирина проводила с матерью в её доме, а вечером после работы приезжал Иван и сменял сестру.
– Ну вот, – усмехалась Ирина. – Пост сдал, пост принял. Будем с тобой, Ванька, осваивать новую профессию сиделок… Точнее, я сиделки, а ты – сидельца.
– Не шути… – Хмурился брат. – Какой-такой сиделец, ни разу не собираюсь. Скорее – медбрат!
– Ну-ну, я-то думала ты просто брат, а ты ещё и мед… или мёд? Теперь если что, так и буду тебя навеличивать.
Шутки-шутками, но уход за больной матерью требовал от них значительных затрат нервной энергии, тем более что вела мать себя всё чаще крайне неадекватно. Временами по-прежнему что-то бормотала про дом, который хотят снести, то ни с того ни с сего спрашивала у дочери,
– А у нас кто умер?
– Да многие уже умерли, мам… – Начинала перечислять Ирка. – Бабушка с дедушкой – это твои мама с папой, мой папа, муж вот мой…
Ирка невольно вспоминала мужа – Игоря. Вредный стаж отработал на «оборонке», на пенсию вышел. Два года не прожил… Вот она – «вредность»!..
– А у меня сколько детей-то?
– Так, двое, мам: я да Иван…
– Двое… – Повторяла за ней мать, словно пыталась запомнить.
– Двое, двое…
– А у тебя?
– Один. И то не здесь, в другом городе нынче живёт…
– В другом городе?..
– Не помнишь, что ли Антона? Институт он окончил в Барнауле, и там, после окончания остался работать на заводе…
– На заводе? Не помню…
Ирке приходилось делать над собой очередное огромное усилие, чтобы объяснять матери одно и тоже по нескольку раз, впрочем, мать всё сказанное тут же успешно забывала и снова начинала расспрашивать дочь, точно по какому-то замкнутому кругу ходила,
– А кто у нас умер-то?..
Странное дело, Ирка заметила, всё, что сейчас вокруг происходит, мать будто не запоминает совсем. Как говорится, в одно ухо влетело, во второе вылетело. Зато всё, что давно было, вспоминала она всё до мельчайших подробностей.
– А деда Фёдора помнишь? – Ни с того ни с сего вдруг спрашивала она Ирку.
– Чего ж не помнить, конечно, помню. – Кивала дочь.
– А ложечка у него была такая серебряная, маленькая? С листиками… Матери он ещё с войны её привозил, из Германии…
– Была где-то. Тебе-то зачем?
Честно говоря, Ирка смутно помнила эту ложку, про которую говорила мать: да с войны… да вроде серебряная… маленькая вроде, изящная, а вот форму, какие завитки на ней были – убей теперь не вспомнит.
– Тебе ложку чайную что ли надо? Давай дам какую-нибудь.
– Да нет, не нужно мне какую-нибудь, ту бы… Просто отца вспомнить…
– Где ж найдёшь-то её теперь… Серебряную… – Ирка развела руками и, невольно попутно обратила внимание на беспорядок в доме.
Мать последнее время перед больницей дом сильно запустила, не убиралась вовсе, да и то сказать, тяжеловато ей было.
«Прибраться бы, – подумала Ирка. – Завтра займусь, если Ванька пораньше с работы подъедет».
– Да, теперь уж и не найдёшь… – Вздохнула мать, помолчав спросила. – А что, война-то идёт нынче?
С чего вдруг? То ли телевизора насмотрелась? Ирке трудно было сориентироваться сразу. Но немного сообразив, ответила, как смогла,
– Не война – СВО.
– СВО… Как это?..
– Ну… специальная военная операция.
– Специальная?.. Так воюют же?
– Воюют.
– Значит война. А кто с кем?
– Наши… – Ирка хотела сказать с украинцами, но задумалась и сказала совсем другое. – С фашистами…
– Надо же, с фашистами… – Мать замолчала, видимо пытаясь что-то осмыслить, из сказанного дочерью. – Опять с фашистами. Чего людям мирно не живётся?..
– Не живётся. – Согласилась Ирка.
– Чё им надо?
– Не знаю.
– Так поди и Ваню нашего забрать на войну могут?
– Не волнуйся, никто твоего Ваню на шестом десятке никуда не заберёт!.. – Действительно, Ирка вспомнила, что брату скоро пятьдесят пять стукнет.
– Ну да, ну да… – Закивала мать. – А ему-то сколько уж стукнуло?
– Так пятьдесят пять скоро.
– Надо же… Уже пятьдесят пять…
У Ирки никак не укладывалось в голове, что мать не помнит ничего о них – своих детях.
«Не дай Бог, дожить… – опять подумала она. – Лучше уж уйти как бабушка Настя…»
Вспомнила, как в детстве однажды её разбудил испуганный брат – ей двенадцать тогда было, Ваньке пять: «Ирка, вставай! Вставай! – тормошил её Ванька. – Там бабушка на веранде у стенки села и сидит!»
Видимо, баба Настя зачем-то на веранду пошла, наверное, плохо ей стало, она присела и упокоилась с миром.
Ирка точно помнит, до этого она никогда не слышала от бабушки ни одной жалобы на здоровье. Казалось ей тогда, что бабушка вечна. Ведь и войну она пережила, и за дедом-инвалидом сколько лет ходила, и по дому, и на огороде… – везде всё сама успевала.
Глядя на материны мучения, Ирка ещё раз подумала: «Нет, не дай-то Бог… За что ей это?..»
Сегодня мать вела себя как-то особенно странно. Сначала ни с того, ни с сего разоткровенничалась с ней, скорее всего, не понимая, что доставляет дочери боль,
– Я ж не тебя, мальчика хотела, а вона ты уродилась. Это всё он, отец, девчонку хотел… Ну на хрена?.. А мне-то сына нужно было…
– Как Ванька? – «На автомате» переспросила Ирка.
– Как Ванька. – Согласилась мать. – Иван, он у нас молодец.
– А я, стало быть, дура?
– Дура, с дыркой… – Опять согласилась мать.
– Ну-ну…
С братом у Ирки были вполне нормальные отношения. Ну, да – в детстве ссорились, а сейчас всё «тип-топ», как молодёжь говорит. Поэтому она никогда не понимала, почему мать брата любит больше, чем её? Вот и ответ пришёл…
Даже сейчас, Ванька, был любимым сыном, а она и теперь – нелюбимая дочь, хотя и старается, ухаживает за матерью…
Почему так?
Брат, действительно, был у матери любимчиком, и особенно в детстве нередко пользовался этим, то игрушку купи, то мороженное хочу… А Ирка была любимчиком отца. Правда отец умер рано – рак горла. Вот и осталась Ирка без отцовской защиты. С другой стороны, курил отец много – вот и рак… А Ирку любил, её и первую за руль посадил – не Ивана. Батя шофёром был, а для него за руль – святое! Да и то сказать, Ваньке тогда ещё года три было, куда ему за руль-то?..
И из отцовского ружья Ирка первой стрелять научилась – не то, что малой! – года на два пораньше брата.
Несмотря ни на что, брата она любила, хоть и ревновала к матери. Но куда денешься, отец-то умер…
Вот и сейчас мать спрашивает уже в сотый раз, будто издевается,
– Доченька, а ты чего хромаешь-то?
– Упала я, мама. – В сотый раз объясняет Ирка. – Ногу подвернула. Скользко сейчас.
– А-а… Ну да, ну да, скользко. – Соглашалась мать. – Ты бы мне попить водички дала.
– Сейчас дам, мам.
– А вот ещё бы огурчика мне свеженького…
– Нет, мам, здесь у нас огурчиков. Сейчас Ваньке позвоню, с работы поедет пусть в магазине зайдёт купит…
– Ва-ане… – Разочаровано протянула мать. – А так хо-очется… Огу-урчика.
– Мам, ну, где я сейчас тебе возьму огурчика, мне же от тебя никак не отойти…
– Никак… – Соглашалась мать.
Немного полежав молча, будто обиделась, как всегда – на Ирку. Чего обижаться, её действительно ни на секунду не оставишь.
Потом спросила дочь,
– А ты чего хромаешь-то?
– М-м-ма-ма! – Ирка чувствовала, что ещё немного и она сорвётся.
– Ма-ма, ма-ма, ма-ма… – Вдруг отрешённо залепетала мать.
– Чт-то, чт-то… – Ирка даже не поняла, то ли мать к ней обращается, то ли ещё к кому, в комнате никого больше не было.
Почему она мамой её – дочь называет? Глянула на мать и испугалась: у той глаза закатились вверх, словно из орбит повылазили, безумные какие-то, страшные.
«Неужели – всё?» – подумала. Потрогала мать за голову,
– Мама! Мама…
– А!.. Что?.. – Та, словно очнулась от этого её прикосновения. – Попить! Воды!
Ирка поднесла кружку к губам, споила матери несколько глотков. Постепенно у той лицо приобрело более-менее нормальный вид, в глазах появились признаки сознания.
А Ирка явственно почувствовала, что её всё сильнее подтряхивает изнутри, она готова была разреветься от пережитого за эти несколько мгновений.
Как ни в чём не бывало мать легла и вроде бы даже спокойно по-детски задремала.
«Лучше выйти на веранду перекурить», – подумала Ирка.
С крыши капало, капли сползали по большой мартовской сосульке, свисающей с карниза, однако сама сосулька от этого нисколько не таяла и не становилась меньше.
«Ничего, скоро начнётся, – попыталась убедить себя Ирка. – Пойдёт, потечёт, растает…»
Она увидела соседа, Генку. Того самого, которого про себя окрестила заводчиком. Он подошёл, поздоровался. Ирка вспомнила, что хотела спросить,
– Ген, чего они так воют-то у тебя? Волки твои…
– Хаски. – Ответил Геннадий спокойно.
– Ну хаски – и хаски, гавкали бы, как все!
– Не могут. Не умеют.
– Вот я и говорю – волки!
– Нет. Собаки. Северная порода, а там, на севере – холодно. Лаять нельзя, простудятся. Потому-то и воют. При вое меньше усилий тратится, и пасть не пропускает в организм студёные потоки воздуха…
– Ну, блин, как профессор излагаешь. Одно слово – заводчик!..
– А то!.. Бизнес у меня такой.
– Бизнес? И что, доходный?
– Знаешь сколько сейчас породистая хаски с документами стоит!?
– И знать не хочу…
Генка помолчал, впрочем, не обиделся. Спросил вежливо,
– Мама-то как?
– Лежит. Не встаёт.
– Понятно. А ей бы вставать сейчас ой как нужно, как-то убедить надо… У меня вот один друг…
– Ладно, Ген, пойду я. – Ирка затушила сигарету, открыла дверь.
– Передай маме – пусть выздоравливает.
– Спасибо. Скажу.
Вернувшись в дом, Ирка зачем-то рассказала матери о случившемся на крылечке: и про то, как дверь открылась, как закрылась. Мать, беззвучно пошамкала ртом, будто паузу какую выдерживала, потом произнесла врастяжку, но чётко:
– Наверное… смерть ушла.
Ирка от неожиданности как-то быстро машинально согласилась:
– Наверное…
– Телек включи. – Попросила мать.
Так же на автомате Ирка включила телевизор. Взглянула на мать, та достаточно уверенно сидела на кровати, впервые за столько дней.
По телевизору начиналась какая-то глупая новостная передача. Говорили о том, что в Японии старые люди часто специально совершают какие-либо незначительные проступки, чтобы попасть в тюрьму. При этом мотивации пожилых японцев звучали так: «А кому мы здесь нужны… Детям?.. В тюрьме, хоть кормят по расписанию. И памперсы каждый день меняют…»
«Всякую дрянь показывают, и без того хреново, нет чтоб позитив какой-нибудь!.. – Ирка ещё раз глянула на мать. – Ну вот, – подумала. – Вроде сидит, уже более-менее бодро. Сама. Может и встанет скоро…»
Однако, здесь же следом мелькнула нехорошая мысль: «А что, если нет?»
Ирка испугано отмахнулась от неё, как от навязчивого мухи и поскорее поспешила похоронить где-нибудь поглубже в самых глубоких подвалах своей памяти… |
