|
* * *
… И была у меня Москва.
И была у меня Россия.
И была моя мать жива,
И красиво траву косила.
И рубила стволы берез
Запасая дрова по насту,
И стоял на ногах колхоз –
Овдовевших солдаток братство.
И умели они запрячь,
Осадить жеребца крутого,
И не виданный сроду врач
Был для них отвлеченным словом.
И умели они вспахать
И посеять… а что ж такого?!
И – холстов изо льна наткать,
И нашить из холстов обновы!
Соли, сахара, хлеба – нет.
И – ни свеч. И – ни керосину.
… Возжигали мы в доме свет,
Нащепав из берез лучины.
И читали страницы книг,
Протирая глаза от дыма,
Постигая, как мир велик
За пределом избы родимой.
Но начало его – в избе,
В этой – дымной, печной, лучинной,
Где в ночи петушок запел
Без малейшей на то причины.
Мы хранили избы тепло,
В срок задвижку толкнув печную…
Неторопкое время шло,
Припасая нам жизнь иную.
И распахивались пути,
Те, которым мы были рады,
И, отважась по ним идти,
Мы стучали под своды радуг.
Сердце пело. Играла кровь.
Справедливость торжествовала.
И возвышенная любовь,
Словно ангел, меж нас витала.
И копились в душе слова,
И копилась в народе сила:
Ведь была у людей – Москва!
Ведь была у людей – Россия!
***
Живу легко. Не мыслю и вперед,
Как о пирате, думать о собрате:
Моих грибов никто не соберет,
Моих стихов никто не перехватит.
Я не мудра и даже не хитра,
Но хитростями прочих не прельщаюсь,
И, в лес уйдя хоть в полдень, хоть с утра,
Порожняком домой не возвращаюсь.
Мне что до тех, кто дальше пробежал
Сшибать росу с серебряных метличин?
Ведь первая прилесная межа
Уже маячит звездами лисичек!
А за межой – нарядный мухомор
С боровиком соседство обозначил,
И рыжиков сосновый коридор
Как от кого, а от меня не спрячет.
Не знаю тайн, не верю в колдовство,
К потусторонним силам не взываю,
Но всей душой природы естество
Люблю!
И нелюбимой не бываю.
* * *
Я с детства живу борьбою,
Забыв про словцо «везет».
Мне все достается с бою,
Но мне достается – все.
Сегодня – темно и трудно,
И разум уже не прочь
В своей правоте минутной
Оставить – и эту ночь,
Холодную без просвета,
Дождливую – без надежд,
И утлую баньку эту,
Где бьюсь я за свой рубеж.
Ведь рядом – дорог развилка,
К чему мне тоска деревень?
...Качнет язычком коптилка,
В углу шевельнется тень,
И ветер замрет, присвистнув,
И взвоет вдали опять.
И встану я, зубы стиснув,
И сяду к столу опять.
Не надо скулить, погода,
Не надо скулить, поверь!
Не лучше ли для восхода
Попробовать сделать дверь?
Попробуем сдвинуть тучи,
И пусть посветит во мгле
Надежда, что каждый лучик
К утру заблестит на земле,
Что солнце взойдет, не прячась,
Что счастье – любому листу...
Я верю в свою удачу,
Я верю в свою звезду.
Я с детства живу борьбою,
Забыв про словцо «везет».
Мне все достается с бою,
Но мне достается – все!
* * *
Большая Родина без малой
Не то что слишком велика,
А как бы дом родной – без мамы,
Без дела – мамина рука, –
Непредставима, неконкретна,
Не столь заботлива, тепла...
Ах, малой родины примета –
Четыре жерди, два кола,
Над ними – рдяная рябина!
За ними – тропка до крыльца, –
Да, это ты, мой край родимый,
Край дедов, мамы и отца.
Отчизна, Родина, опора,
Моё спасенье в час лихой,
И во спасение которой
На смертный бой готов любой.
...Когда воротишься от бабушки,
Труднее будет позабыть
Не шанежки ее, оладушки,
А тропок спутанную нить,
Березки, сосенки приметные,
Оврага сумрачную жуть
И то желание секретное –
Обратно к маме повернуть;
И слезы страха, и отчаянье,
И несочувствие грозы,
И леса строгое молчание,
И легкий выпорх стрекозы...
Тебя не очень будут спрашивать,
Как шел. Поняв одно: не трус!
Доверят завтра брата младшего,
А также младшую сестру.
Обуешь их в свои сандалики
(А сам – босой: уже большой!)
И поведешь... и будет маленьким
С тобой в дороге – хорошо.
* * *
Я – человек.
«С волками жить –
По-волчьи выть?..»
Увольте!
Я – человек!
И мне закрыть
От волка дверь
Позвольте.
Я – человек.
С волками жить
По-волчьи – не желаю.
Для них я – мясо.
«Волчья сыть»
Они мне –
Вражья стая.
Не заливайтесь соловьём
О равенстве в молельне.
Что волчье,
То уж не моё.
Я, как-нибудь,
Отдельно.
* * *
Взяла тоска за ворот –
Ни вдоха, ни выдоха!
Рванулась я за город
На поиски выхода.
Попала я в заросли –
Густы, многоярусны,
С крапивой до пояса,
С водицею понизу.
Мешали, мешалися,
Бесили, бессилили
Шиповник, ольшаники,
Ивняк да осинники.
На склоне большого дня –
Довольна ль смотринами? –
Пытала, глумясь, меня
Орда комариная.
Попала я в заросли,
Не чаяла выбраться...
Вдруг тронуло за руку,
Коснулось на миг лица,
Коснулось в моей душе
Такого пресветлого,
Чего не вернуть уже
Ни солнцем, ни ветрами.
Такому, знать, молятся,
На это, знать, крестятся...
Нет, не наособицу –
Среди чернолесицы
Стояла черемуха –
Как с неба свалилася! –
Стояла черемуха
И не шевелилася!
Как облако, белая:
Всё – цвет! Листьев не было.
И тихо запела я,
И цвету себе взяла:
Попахни, черемушка,
Родимой сторонушкой,
Лежалой соломушкой,
Шершавой коровушкой,
Метеною улочкой,
Осевшим крылечиком,
Прошедшим и будущим
Теплом человеческим...
* * *
Как давно такого не бывало:
Ночь без тьмы, река без берегов,
Небо спит под лёгким покрывалом
Перистых прохладных облаков.
Небо спит, но сон его не долог:
Час-другой, и в золоте зари
Без следа растает лёгкий полог...
Не засни, зари не просмотри!
Дома я. Знакомо незнакома
Белой ночи тихая печаль.
По никем не писанным законам
Лес безмолвен, воды не журчат.
По никем не признанной науке
Не отражены – поглощены –
Хоть кричи! – бесследно тонут звуки
В глубине огромной тишины.
Я не сплю. Гляжу. Не отражаю –
Поглощаю... Иль поглощена?
Не мечусь, не рвусь, не возражаю.
Всем прощаю – всеми прощена.
|
* * *
Как же ты пахнешь, сырая земля!
Этот бы пласт, перевернутый плугом,
Взять в обе руки и есть, не соля,
Не оснащая ни медом, ни луком.
Как же ты тянешь, родная земля
В эти пласты, как в ладони родимой,
Ткнуться лицом, ни о чем не моля,
Лишь бы с любимою – неразделимо.
Лишь бы ответить теплом на тепло...
Плакать мне – не о чем, каяться – не в чем.
Знаешь сама: где тебе тяжело,
Детям твоим достается не легче.
Каждый мой шаг – у тебя на груди,
С самого первого детского следа...
Что позабыто мной – разбереди,
А сомневаешься в чем – исповедуй.
Песню ли в голос, часы ли молчком,
Все разберешь – переводчик не нужен:
Ты – без асфальта, и я – босиком,
Ты – из-под снега, и я – после стужи.
* * *
В цветной бумажке розовое мыло,
Ты пахнешь чем-то очень дорогим,
Ты пахнешь чем-то несказанно милым,
Но — чем же? Память, память, помоги!
Чуть уловимый запах земляники,
Едва заметный — ржи и васильков,
И аромат лесных тропинок диких,
И душный мёд некошеных лугов,
И — вместе всё... Когда такое было?
Но память вновь меня не подвела:
Ты пахнешь детством, розовое мыло!
Как позабыть об этом я смогла?
Была война. Дымы больших пожаров
Не залетали в нашу глухомань,
Но как-то в сельсовет пришёл подарок,
Пришла посылка с надписью: «Для бань».
Я материнских глаз не позабыла,
Они светились, радовались так,
Как будто дали нам не кубик мыла,
А самородок золота с кулак.
...Намытое, давно скрипело тело,
Уж мать в предбанник выносила таз,
Но открывать я долго не хотела
Зажмуренных от мыльной пены глаз.
Тогда впервые за четыре года
Запахло снова тёплым молоком,
И белым хлебом, и тягучим мёдом,
И васильками, и живым отцом.
* * *
Простые звуки родины моей:
Реки неугомонной бормотанье
Да гулкое лесное кукованье
Под шорох созревающих полей.
Простые краски северных широт:
Румяный клевер, лен голубоватый,
Да солнца блеск, немного виноватый,
Да облака, плывущие вразброд.
Плывут неторопливо, словно ждут,
Что я рванусь за ними, как когда-то...
Но мне, теперь не меньше их крылатой,
Мне все равно, куда они плывут.
Мне все равно, какую из земель
Они с высот лазурных облюбуют,
Какие океаны околдуют
И соберут их звонкую капель.
Сижу одна на тихом берегу,
Варю картошку на родном огнище,
И радость ходит по душе и брызжет,
Как этот кипяток по чугунку.
Другим без сожаленья отдаю
Иных земель занятные картинки.
...И падают веселые дождинки
На голову счастливую мою.
* * *
Стихи отдать в печать –
Что дочку замуж выдать:
Тут радость и печаль,
Тут гордость и обида:
Достоин ли жених?
Да ладна ли невеста?
И – самый главный стих –
Любовь меж ними есть ли?
Я, как любая мать,
Мечусь, ревную, мучаюсь,
Спешу подозревать
Безрадостную участь.
И, вольная пока
От участи избавить,
Хочу стихи в руках
В своих – навек оставить.
Но, как любая дочь,
Круты и своенравны,
Стихи в глухую ночь
Сбегают к переправам,
Сбегают к поездам,
Сбегают к самолетам,
Им скучно возле мамы –
Им на люди охота.
Хотят своей судьбы –
Неведомой, отдельной,
Хотя порой слепы
И не могутны в теле.
Не нюхавшие бед,
Они еще бесстрашны:
И на «Останьтесь!» –
«Нет!» –
Ответствуют отважно.
Уходят прозревать
И крепнуть на народе...
Стихи отдав в печать
Потом – не жить, а вроде
На плахи-топоры,
На камни – что случится!
С отчаянной горы,
Закрыв глаза, катиться.
* * *
Сергею Викулову
Дорога не запоминается,
Пока идешь за кем-то вслед,
Но все отчаянно меняется,
Коль провожатых рядом нет.
Вооружаешься советами
Того, кто там хоть раз прошел,
И в узелок кладешь, что следует,
Чтоб был ни легок, ни тяжел.
И спать невмочь перед дорогою,
И просыпаешься в ночи,
Охвачен сильною тревогою
Без основательных причин.
А, впрочем, есть причины веские:
Тебе придется выбирать –
По берегу иль перелесками
В деревню к бабушке шагать.
И быть придется зрячей зрячего,
Чтоб углядеть, не пропустить
Тропу, где первый раз сворачивать,
Ручей, где переход мостить.
Угор, который осыпается
В реки немеряную глубь,
Дупло, в котором осы парятся,
Все время в памяти голубь.
И так умают эти малости,
Что доберешься – краше в гроб!
И бабушка всплакнет от жалости,
Прижав к себе твой влажный лоб.
Наносит стол печенья-стряпанья –
Хватило б на десятерых! –
Достанет все, что было спрятано,
Прибережено до поры.
А и еда в тебя не катится!
Ты сам немало удивлен...
И шумно бабушка спохватится:
«Бывай, пирог недосолен?
Недопечена, может, шанежка?
Дак ты другие-то ломай!
Вишь, под-от выломался, батюшко:
Что посадишь – хоть не вымай!»
* * *
Брату Володе
Ну, вот и все повыращены дети,
Вся пять сынов – при деле. Дожила.
У всех пяти в военном документе
«Мать» – вычеркнуто. Вписано – «жена».
Освободили, значит, ствол от веток.
Теперь, не приведи Бог, воевать,
То защищать сынам – жену и деток,
Жену и деток, значит, – а не мать.
А на кого ж сыны ее покинут?
Тридцатый год в земле ее солдат...
Да за нее все пять по сердцу вынут,
Не спрашивая почестей-наград.
И что, ну что им эти циркуляры,
О коих и не ведает она?
Одной семьей сидят за самоваром,
Чаек, налитый ею, пьют до дна.
И нет конца сердечным разговорам,
Одна на всех, печется о любом...
Она для них – бессменная опора,
Пример добра, невыстуженный дом.
Но я опять к тому, о чем в начале:
Главвоенком! Нельзя ли приказать,
Чтоб слово «мать» сыночкам не черкали.
Подчеркивали чтобы слово «мать»!
* * *
Россия, Русь!
Храни себя, храни!
Николай Рубцов
Россия, Русь! Храни себя, храни:
Твои сыны хранить тебя не могут!
У них свои дела не слава богу,
Свои заботы... так что – извини.
Россия, Русь! Храни себя сама.
И если впрямь безвыходно и туго,
Назло врагам сплети себе кольчугу
И бейся за хоромы-терема.
Храни себя, храни, Россия, Русь!
Распахивая поле, веруй свято:
Твои подзагулявшие ребята
Авось ещё опомнятся... не трусь!
Авось ещё с повинною придут
За все перед тобою прегрешенья,
И – жизнь не в жизнь без твоего прощенья!
Стыдясь и каясь, в ноги упадут.
Тебе в привычку – верить, ждать, любить,
Не помнить зла, прощать обиды близким,
Тебе не оскорбительно, не низко
Блаженной ли, святой ли – быть ли, слыть…
А если, мать, ты сделалась больна?
А если конь-надёжа – обезножел?
Ну что за блажь? Такого быть не может!
Ты не имеешь права. Не должна.
Взбодрят-разбудят, кнут употребя...
Но дело ли – сердиться на сыночка?!
При плуге. При кольчуге. В лапоточках.
Стой как стояла! И блюди себя. |
В интервью 2012 года в ответ на вопрос: " Сможет ли, на Ваш взгляд, литература вернуть себе былое влияние на общество? И нужно ли это?" - Ольга Фокина ответила:
– Недавно слышала в одной из передач по радио, что среди сегодняшнего нашего населения число читающих либо интересующихся стихами равняется одному проценту. Я не склонна доверять подобным сообщениям, ибо читающие, пишущие или наизусть помнящие поэтическое слово отнюдь не афишируют свои литературные пристрастия. Чтение – дело интимное. "Человеку холодно без песни", "Песня – душа народа", - эти и подобные им, ставшие уже привычными выражения, свидетельствуют, что стихотворное слово, песенное и чувственное, необходимо, как солнечное тепло, для всего одушевлённого. Там, куда это тепло не проникает, начинается "вечная мерзлота", чреватая безлюбьем, чёрствостью, преступностью, кризисами, войнами. <...>
... Не приемлю невнятицу и формализм, наступательную агрессивность эгоцентризма в творчестве юных стихотворцев, кроме собственного "я", далеко не идеального, ничего и никого вокруг знать не хотящих... <...>
В наши дни, когда вседозволенное, безалаберное обращение со словом, в том числе поэтическим, приобретает характер катастрофический, очень важен трезвый, критический взгляд на происходящее, нужен сегодняшний Белинский, способный отделить зерно от плевел и дать ориентиры сбитым с толку сегодняшним читателям. Без литературы, без подлинно народного искусства общество рискует скатиться до положения жующего и размножающегося стада, не способного на сочувствие, самопожертвование, самоограничение в пользу страдающего собрата.
"Столько грусти в той песне унылой,
Столько чувства в напеве родном,
Что в душе моей хладной, остылой
Разгорелося сердце огнём…"
Разжигать сердца, растоплять холод человеческих отношений – священная суть истинного поэтического слова, влияние его на человеческую душу – безусловно. России, чтобы остаться Россией, без него не обойтись.
* * *
В статье "Гражданственная лирика Ольги Фокиной" доктор филологических наук, главный редактор газеты "Вологодский литератор" Виктор Бараков писал:
Какой должна быть сейчас русская поэзия? – Такой, какой была во все времена: способной «глаголом жечь сердца людей».
Патриотическую лирику начала ХХI века называют "поэзией русского сопротивления". О каком сопротивлении и противодействии идет речь? – Прежде всего, о сопротивлении потребительскому безумию в ущерб духовности, о разоблачении лжи в условиях информационного вакуума: «Не смиряться перед злом» (Н. Карташева).
Более удобное, привычное ее название - гражданственная лирика. Давно знакомы и ее стилевые приметы: публицистичность, пафос, ораторские, обличительные интонации. Блестящие образцы такой лирики дали в ХIХ веке Г. Державин, А. Пушкин, М. Лермонтов, Ф. Тютчев и др. В веке ХХ с обличением дело обстояло сложнее, выступление против власти заканчивалось чаще всего плачевно, достаточно вспомнить судьбу А. Ганина. Нынешнее состояние общества также не вызывает оптимизма. "Нам навязали дилемму, - пишет Г. Горбовский, - жить или не жить нам в этом мире, на нашей земле, в России. Мы в преддверии страшной возможности гибели всего русского, национального, вековечного на этой земле".
"Гражданственная" лирика - это своеобразная поэтическая реакция на затянувшиеся реформы, в большей степени разрушительные, чем созидательные. Спектр ее широк: от умеренных (В. Костров, Н. Рачков, В. Смирнов, А. Шиненков) до радикальных авторов (М. Струкова, В. Фомичев, В. Хатюшин, Е. Юшин). В этом ряду Ольга Фокина занимает далеко не последнее место.
Певучие, многоголосные и одновременно остропублицистические стихотворения Ольги Фокиной противостоят жадной, тупой и наглой олигархической власти, которая почему-то называет себя элитой (вероятно, из-за социал-дарвинистских убеждений). Это противостояние неизбежно, потому что они отличаются от нас, потому что они - иные: "С волками жить/По-волчьи – не желаю."
«Патриотизм - слово святое, ибо этим словом прославляется верность Родине. Измена же осуждена еще в раю», - пишет иеромонах Роман. Поэзия Ольги Фокиной в самом высшем смысле - поэзия патриотическая: "…Иди, Америка, иди,/Бесись и сатаней!/А мы останемся людьми/На родине своей."
Народ наш никому не нужен, власть и бизнес живет «по понятиям», у населения за все эти окаянные годы ни разу не удосужились спросить, чего же он хочет (не провели ни одного референдума!), небезосновательно полагая, каков будет ответ…
В стране нет единства народа и «верхов», потому что нет подлинной национальной власти. Наши руководители не верят в народ, не слышат его голоса, опасаются любых его самостоятельных движений. Власть панически боится собственного народа, потому что ни духовно, ни кровно, ни идейно никак с ним не связана: "Мстят нам за Сталина, мстят нам за Ленина,/ Мстят нам за майский Победный Салют."
Ольга Фокина понимает свое служение как пророческое, не имеющее ничего общего с гаданием или предсказанием будущего. Это ощущение, предчувствие, но, как мы знаем из истории литературы, весьма часто сбывающееся в жизни. Поэты прозорливее политиков и философов.
Лирики патриотического направления опережают мыслителей и в традиционном поиске русской идеи, национальной идеологии. Для Фокиной идеологические опоры в этой жизни постоянны и непререкаемы. Это, во-первых, православная вера. Во-вторых, идея справедливости (отсюда неприятие антисоветизма, «ностальгия по любви» (Г. Горбовский) и, в-третьих, необходимость русского национального освобождения.
Поэзия Фокиной не говорит, а кричит: давний раскол между народом и властью приобрел катастрофический характер. Ее лирика переполнена предвосхищением национально-освободительной борьбы по возвращению народу власти, собственности и исторической преемственности... |
