|
"Когда стираются все грани..."
Жизнь состоит из открытий. Открытие для себя нового автора, созвучного душе — большое событие. К стыду своему, я познакомился с творчеством Владимира Иосифовича Фролова недавно. Но как много дало это моему сердцу!
Его стихи «Отогрелись слова, отлежались», «А лошадь — неподкованной была…», «Пойму себя, да будет поздно…», «Бесконечное», «Звёзды-лебеди», «А снег, похожий на слюду…» и многие другие буквально заставляют содрогнуться, давая возможность соприкоснуться с чем-то вечным, неподвластным времени. Глубокая мудрость (от жизни, от корней), в сочетании с тонкой поэтичностью и высокой художественностью — вот что, на мой взгляд, составляет суть творчества Владимира Фролова. «Для него поэтическая память — не просто хранилище прошлого, а как бы орган его души, преображающий то, что перестало быть, в пламя нового качества жизни» — отмечал поэт В.Цыбин и утверждал: «Владимир Фролов пишет только то, с чем согласно его сердце».
Драматизм и простота стихов В.И.Фролова имеют понятные причины. Родился будущий литератор 14 февраля 1939 года в станице Нижне-Курмоярской Цимлянского района Ростовской области, в семнадцать лет стал учащимся технического училища, в двадцать — электриком завода «Ростсельмаш». Отслужив в армии, снова пошёл на завод, наладчиком электрооборудования. Наверно, человек становится поэтом не от того, что его жизнь полна поэзии в обиходном понимании этого слова. Скорее, наоборот. Если человек — поэт, то он сам видит Поэзию во всём, и потому его жизнь искрится высокими нотами.
Первые стихи в заводской многотиражке, работа внештатным корреспондентом «Вечернего Ростова» изменили судьбу Владимира Иосифовича. Начиная с 1964 года, он активно публиковал стихи в журналах и коллективных сборниках. А в 1979г. в Ростиздате вышла первая книга — «Разрыв-трава». (Вслушайтесь — «Разрыв-трава»!) Один из его авторских сборников носит название «Постижение тревог». И действительно, сколько тревог военного детства, любви к женщине, и, казалось бы, повседневной (а на самом деле, такой одухотворённой) жизни было постигнуто и изложено на страницах! С 1982г. Владимир Фролов работал ответственным секретарём правления Ростовской областной писательской организации, с 1986 — заместителем председателя правления. Награждён медалью «За доблестный труд» 408 Фролов Владимир Иосифович в ознаменование 100-летия со дня рождения В.И.Ленина; Почётной грамотой Союза писателей РСФСР (1989); Почётной грамотой Государственной Думы Российской Федерации (1999); имеет благодарность Полномочного представителя Президента Российской Федерации В.Г.Казанцева.
Умер поэт в 2007 году. Впрочем, разве поэты умирают?..
Дмитрий ХАНИН, член Союза писателей России |
| |
Владимир ФРОЛОВ (1939—2007)
***
В родном краю я рос под небом гулким,
когда с войны служивый шёл народ,
когда не на семейные прогулки,
а всем селом ходили в курагот
и слушали речистую двухрядку;
когда, с рожденья не видав в лицо,
мечтали пацаны в прохожих дядьках
найти пропавших без вести отцов.
Я рос, как быстроногий жеребёнок,
на выпасах в ребячьем табуне,
и та, досель зловредная девчонка
ещё совсем не знала обо мне.
А в январе крутили хвост метели,
зато, набившись в хату подзавяз,
на посиделках вдовы песни пели —
и в лампе огонёк от песен гас.
Я слушал их, лицом в тулуп зарывшись,
и обмирал от звонкой красоты...
Любовь к словам, однажды зародившись,
дойдёт потом до сладкой немоты.
ЛОЖКА
Мне б отцовских вещей немножко...
Нет папахи и шашки батькиной,
но хранилась складная ложка,
как наследство, в шкатулке бабкиной.
Берегли её пуще глаза,
для меня берегли — для сына.
И не ели ложкой ни разу:
ели теми — из магазина...
Школьный выпуск.
В семье все рады.
— Выходи на свою дорожку! —
И торжественно, как награду,
мать вручила мне эту ложку. —
Береги её пуще глаза,
об отце вспоминай, о доме.
Ложку в руки бери не сразу —
перед этим глянь на ладони...
***
Осенний ветер —
колкий и седой —
как старый кот,
скребёт настырно в ставню.
Входи, старик!
Я здесь. Ещё живой.
Для тет-а-тет
в сей миг себя представлю.
Да, к самому себе
я не был строг.
За мной такая цепь
пороков вьётся!..
Но дом отцовский
всё-таки сберёг —
и это мне когда-нибудь
зачтётся.
СКАЗКА
Из всех сказок одна на свете
мне особенно дорога:
в ней молочные были реки
и кисельные берега.
В этой мирной и сытой небыли,
в поднебесье устремлены,
поднимались вдруг гуси-лебеди
из молочной крутой волны
и летели как угорелые
аж под самые облака —
гуси-лебеди бело-белые —
сплошь из цельного молока...
Этой сказкой в хатенке нашей
полсела, наравне со мной,
в дни войны накормить, как кашей,
умудрялся мой дед родной.
ЗВЁЗДЫ-ЛЕБЕДИ
Светлячок пронесётся,
как пуля,
И ударится в ствол головой.
Терпко пахнет к исходу июля
Огород помидорной ботвой.
И, как всюду ночами по сёлам —
Перебранка незнатных собак.
А на небо,
где месяц комолый,
Выползает созвездие Рак.
Говорят,
Будто Лебедь есть тоже.
Ну, да мало ли что говорят...
Открываю глаза, и — о, боже! —
Звёзды-лебеди в небе парят.
Вот летят,
Как в замедленной съёмке.
Вот крылами воздвигнули свет.
Словно ищут в тревожных потёмках
Чей-то давний затерянный след.
Ничего в неоглядном пространстве
До сих пор не пришлось им найти.
Но какое, скажите, упрямство,
Как сознателен выбор пути!
Вот парят по-над лесом, над полем,
По-над Русью летят золотой,
Где любой мужичонка был болен
Лебединою той высотой.
Он к ней, лапотный,
топал упрямо...
Не с того ль и до наших времён
Каждый русский
могучею драмой
Высоты и души одарён?!
***
Небо синее, вечер синий —
просинь леса и плесов синь
это детство моё. Россия.
Это я — её кровный сын.
Синецвет.
Синеглаз.
Синица.
Как всё ласково и тепло!
В песню, в сказку, в стихи ложится —
складно,
свадебно
и светло.
Мы тобой, синева, красивы.
Не поэтому ль в старину
и прозвали нас всех — Россиею
за бездонную синеву?!
***
Ты не приедешь в город, мамка,
не потому, что город — плох:
тебе хозяйство бросить жалко
и не надеешься на снох.
Мол, я для них одна морока,
стара, ворчлива чересчур,
и мне сподручнее «чавокать»
среди десятка личных кур.
И сыновья молчат тревожно,
табак безжалостно паля.
А на руках у мамы кожа,
как будто в засуху земля.
Молчим —
и старший, и последний.
А на полу плашмя лежит
зеркальный зайчик бледный-бледный
и сиротливо так дрожит.
***
...И, прижмурив глаза,
Неожиданно грянут,
Всполошив незадачливых кур,
Запоют казаки,
Привздыхая, затянут,
Будто трубку в артельный раскур.
А вдогонку дымящимся звукам,
Неизбывной печалью близки,
Станут горько заламывать руки
Колокольчики женской тоски,
И с весёлым,
Размашистым риском —
Коль уж пир, то расходы не в счёт —
Элегантно серебряный дискант
Звука два через край перельёт...
Не понять нипочём это чудо,
Не измерить его глубины.
Разве что осознать,
Что — оттуда,
Из забытой почти старины.
|
***
Я добрый. Я нежный. Я грубый.
Чужой и безудержно твой.
На убыль, на убыль, на убыль
идут наши чувства с тобой.
Как хвори в дурную погоду,
нас давит и что-то гнетёт,
и время, разлуке в угоду,
скандально лениво идёт.
Бездумно, бездушно, безвольно
оглохли порывы сердец.
Довольно обмана. Довольно
мучительных слов, наконец.
Разделим былое на части.
По совести станем делить:
дай Бог тебе длинного счастья,
дай Бог мне тебя позабыть.
***
Не надо заламывать руки,
По прошлому следу бежать.
Зачем хлопотать о разлуке?
Ей время пришло возмужать.
Печальные, тихо лучатся
Проталины в белом снегу,
А я не умею прощаться.
Я собранным быть не могу.
Теряюсь. Постыдно добрею.
Как будто бы деньги, сую
Слова, что уже не согреют
Озябшую душу твою.
За нашей прощальной чертою
Целует позёмка ветлу.
Повеяло с юга весною,
Нагрянуть пора бы теплу,
Чтоб лес отошёл от простуды,
Воспрянул, листвою звеня,
Чтоб птицы вернулись оттуда,
Где нет ни тебя, ни меня.
***
Зачем кино?
Кто выдумал кино?
В фойе кинотеатра непременно
ты встретишь ту, которая давно
уже не та. Совсем не та.
Надменно
она с другим, к той тайне не причастным,
пройдёт, заноза давняя в судьбе,
с расчётом — похвалиться своим счастьем
и этим душу вымотать тебе.
Ей всё равно: женат ты или холост.
Она потом, когда придёт домой,
сославшись на кино,
заплачет в голос
от встречи непредвиденной с тобой.
***
А снег, похожий на слюду,
Уже лежал, как дед, на лавке,
Давно имеющий в виду
Неотвратимую отставку.
Снег умирал.
И зеленя,
Толкаясь робко у постели,
Как сердобольная родня,
На отходящего глазели.
Ещё ленивые от сна,
Ручьи простуженно журчали,
А расторопная весна
Дома, курганы и леса
Короной солнечной венчала.
Снег умирал, не проронив
В укор весне худого слова.
Ещё не мертв, уже не жив,
И не заменишь на другого.
...Есть миг такой у всех кончин,
Когда стираются все грани:
И плакать нет уже причин,
И веселиться слишком рано.
***
Отогрелись слова, отлежались,
забродил в них живительный сок.
Пусть нескладно,
а все же сказались
и пустили зеленый росток.
Не коряво бы рос, не вальяжно.
Не бельмом на глазах у селян.
Мал, велик ли — не важно.
Не важно.
Лишь бы только дорос до семян.
***
Порою тихой, предвечерней,
Едва лишь тень сойдёт на нет,
Какой прозрачный и неверный
Из-под земли польётся свет!
Еще реальны все предметы,
Ещё неверный этот свет
Не исковеркал силуэты,
Дневной вполне приметен след.
На самом краешке простора
Сомлеет тихо дальний звук,
Как боль душевного разора
От теплоты любимых рук.
А свет течёт, течет рекою.
А память молвит невпопад,
Что я во всём перед собою
И перед жизнью виноват,
Что поздно править быль ошибок
И тщетно их предупреждать.
И что характер мой не гибок
И мне его не обуздать.
Тропа идёт-бредёт вприпрыжку
То с бугорка, то на бугор.
И понимает свет, что слишком
Неверный выбрал он упор:
Вот скоро грянет ночи горесть,
Неся свои и боль, и стыд...
Уж видно, как теряет скорость
Уставший за день резвый быт.
О ХЛЕБЕ
Двадцать лет в родной Лозновке,
славя дождь и зной кляня,
люди пахарской сноровки
хлеб растили без меня.
Без меня мои погодки
шли в поля день изо дня,
на осенних свадьбах водку
пили тоже без меня.
Без меня попроводили
стариков в неближний свет...
Ну, а сам-то как прожил я
эти два десятка лет?
Я готов поклясться небом,
помнил мать и чтил отца,
но была ли перед хлебом
совесть каждый раз чиста?
Что таить — была провинность:
и куски бросал на пол,
и лицо порой кривилось —
вкус не тот, не тот помол.
Мёл в ведро не только крошки,
не легко, а лёгко жил.
Вот писал...
А хоть бы строчку,
хлебу равную, сложил?
|
