Дверь в купе отворилась, проводница забрала наши билеты и оставила пакеты с постельным бельем. Пока мы с дочерью постелемся, умоемся, попьем чай, — а там и спать. В Латвии сейчас белые ночи, и еще долго будет светло, а стемнеет только когда повернем к Смоленску. Мы покидаем эту красивую и негостеприимную страну.

— Мам, я на верхнюю полку, ладно?

Десятилетняя дочь Яна допивала за столиком чай с купленными на вокзале булочками. Кошка Василиса испуганно таращила глаза и тыкалась изнутри носом в плетеную из лозы люстру, которую я обвязала еще и авоськой.

По перрону сновали люди с огромными сумками, орал ребенок. Малыш пытался сесть на асфальт, растрепанная мать, обвешанная свертками, растерянно озиралась. Наконец, вздохнула с облегчением, протянула свертки подбежавшему мужчине. Подхватила малыша на руки, и все кинулись к поезду.

Молодцеватый морской офицер поглядывал на вокзальные часы, сжимая букет бордовых роз, прикладывал ко лбу носовой платок, сдвигая фуражку.

Поезд тронулся.

— А папа нас догонит?

Мне не хотелось отвечать. Дочь достала из сумочки альбом и фломастеры. Василиса угомонилась, смирившись с пленом. Я вдруг испугалась, пытаясь наладить дыхание, ясно обозначилось чувство вины перед ними, горло сдавил спазм и к глазам подступили слезы. Неужели это произошло со мной – и с нами?

Мне стало жаль себя, я чувствовала, что буду сегодня реветь долго и горько. Вышла в коридор, стала у окна, вглядываясь в проплывающий пейзаж с мелкими болотцами в окружении черных елей, верхушки которых освещало закатное солнце. Аккуратные поля, выкошенные лужайки перед одинокими хуторами с обязательные дубами, красовались ровные, как на картинке, поленницы дров у заборов.

Это не твой дом, ты здесь чужая, – стучало в голове. — Ты инородное тело, тебя вытолкнули на свою историческую родину.

На глаза вновь навернулись слезы. Продрогнув, вернулась в купе. Дочь и кошка спали.

Не сказать, чтобы я любила Латвию, – но ведь прожила в ней девять лет. И стала привыкать к ее ритму, стилю жизни. Правда, ощущение своей инородности так и не покинуло меня. Возможно, потому, что нас здесь не жаловали, называли оккупантами, а может, потому, что до конца не верила, что мне, провинциалке, выпало жить в самой Риге. Мне нравился маленький по нашим меркам столичный город. Его самодовольный вид, гордая неспешность, чувство собственного достоинства. Именно здесь обрела я уверенность в себе, освободилась от страха стать не такой, как все, обрела ответное чувство собственного достоинства.

На верхах кроили большие лоскуты власти. А что было кроить нам, родства не помнившим: мизерную зарплату, квадратные метры служебного жилья? Которое у нас вскоре отобрали латыши? В этой стране я присутствовала, но и его, присутствие, тоже отобрали. Теперь возвращаюсь в Россию, на родину мужа, где у меня ничего нет — и где меня никто не ждет. Девять лет служил на подводной лодке, и вот теперь кто-то решил, что такие, как он, стране не нужны. Что делать военному моряку, если лодку, их второй дом, порежут на металлолом?

Покрутившись на жестком ложе, я поняла, что заснуть вряд ли удастся. Притулив тощую подушку к перегородке купе, вернулась к воспоминаниям.

…«Горько, горько!», — кричали гости, размахивая рюмками с самогоном. Глаза возбужденно блестели, у женщин прически из местной парикмахерской растрепались, но они старались выглядеть счастливее меня.

Тошнило, хотелось выбраться на свежий воздух. Запах винегрета, остывших котлет и самогона вызывал отвращение. Я на третьем месяце беременности. После долгого возмущения моим безнравственным поступком, упреками в том, что я окрутила их чистого, доверчивого мальчика, родители мужа успокоились и решили, что свадьба — нужна. Им, видите ли, перед соседями неудобно.

В магазинах шаром покати: курица, похожая на выкидыш, маргарин да консервы. С трудом отыскали свадебные кольца по талону от ЗАГСа. Мне досталось кольцо 375-й пробы, а Павлику почему-то 585-й. Нищая, детдомовская девчонка, охмурившая красивого парня. А счастья много сразу быть не должно.

…— Тебе плохо? — Павлик повлек меня, лавируя между скамейками. За столом пели весело, со смаком, внимания на нас не обратили. Настал момент, когда жениха с невестой уже не замечают. Выбравшись на свежий воздух, я облегченно вздохнула. — И откуда народу столько?

Во дворе гуляла молодежь. На подоконнике веранды проигрыватель, крутились пластинки, колонки подпрыгивали в такт музыке.

Милые, что с вами станет, — из города да в деревню? Василисе понравится на воле, а вот Яне и мне… Это катастрофа. Ну, урбанистка я, урбанистка, ничего не поделаешь. Люблю суету, ритм, разнообразие. Разве за это осуждают?

…Судорожно шарили под одеялом, распаляясь, отыскивали друг у друга то, к чему стремится бессознательное человечество, чтобы перевести чистые отношения любви в изменчивую стадию секса. Все оказалось прозаичнее, чем мы думали. И потому наше настойчивое стремление потеряло свою первоначальную кажущуюся прелесть.…Замуж вышла внезапно. Моя беременность была следствием нашего решения соединиться. Какие мы были бестолковые!

Знать бы, чем кончится, не повторила бы ошибки. Я по-прежнему люблю мужа, но романтика исчезла. Мужа я всерьез не воспринимала, считая его зеленым по уму.

Неслучайно сказки заканчиваются свадьбой. До нее и вправду жизнь казалась сказкой. Впереди маячило светлое будущее. Ты наивен и смешон в порыве изменить мир, но, к счастью, этого не осознаешь. И вот первое самостоятельное решение — создать семью. Правильное решение, можно сказать, нужное, но отчего-то оно не радует родных твоего мужа. Такому мальчику и такую стерву... Ну, не такая ему нужна, и все тут! А какая нужна, объяснить не могут!

Отбивалась, как могла, но силы оказались неравными, в результате нервного перенапряжения случились преждевременные роды. Сбежала бы, если бы не ребенок. Судьба послала новое испытание. Родилась крошечная девочка, похожая на лягушонка.

Больница, больница и еще больница. Казалось, это навсегда. Бессонные ночи с кормлением через каждые два часа, обкладыванием ребенка теплыми грелками. Спасибо нашему могучему государству за нежную заботу о детях. Где-то в Москве есть специальные инкубаторы для таких деток, у нас хорошо грелки есть, можно и бутылками согревать. Однажды поняла, что, если я не покину больницы, то сойду с ума. Началась наша семейная жизнь. Три года мы с мужем старательно строили семейную крепость, которую старательно рушили его отец и мать, и тогда приняли решение уехать. Так появилась Рига.

Муж уехал, заверив, что заберет нас к себе, как только отыщет жилье. Прошел месяц, второй, третий, и, наконец, на исходе четвертого месяца он приехал за нами.

— Тебе квартиру дали?

— Иначе я бы не приехал. Уже диван купил. Одна комната маленькая, но квартира близко от части, рядом речка.

Подумаешь, одна комната. Да я в чулане жить согласна, лишь бы уехать из этого ада.

Дорога в далекую Латвию, веселая жизнь. Я очень люблю поезда. Большего наслаждения, чем созерцать из окна вагона меняющиеся пейзажи, придумать невозможно. Чай в подстаканниках, ожидание новой жизни в большом городе. Ах, как я была счастлива!

Квартирка и в самом деле оказалась крошечной, в старом сером доме, — но разве это имело значение! Муж отправился на службу в часть. Вечером не появился. Справляясь со страхом, прождала его всю ночь. Не знала, где находится его часть и что делать. Хорошо, что дочь у родителей осталась. Задремав под утро, проснулась от резкой трели звонка.

С радостной улыбкой открыла дверь.

У входа стоял огромного роста мужчина, краснорожий, небритый. Сопя, он с трудом протиснулся мимо меня в дверной проем. Его тяжелый взгляд остановился на мне:

— Ви почему забрались чужой квартира? У вас докумэнт?

— Я вчера приехала, еще не знаю. Муж ничего не сказал.

— Где наш муж?

— Он на подводной лодке. Я только вчера приехала, а он ушел и ничего мне не объяснил.

— Он ничего и не объяснит. Вы незаконно заняли квартиру и должны ее освободить. Иначе придется вызывать милицию.

Теперь он говорил без акцента, в его голосе прибавилось металлических ноток.

— Можно мне его дождаться, и мы сразу уйдем.

Я умоляюще сложила руки, из глаз брызнули слезы. Еще немного — упала бы в обморок.

Он сменил гнев на милость.

— Хорошо, завтра вас не должно быть.

Едва захлопнулась дверь, как со мной случилась истерика. С опухшим лицом встретила благоверного.

В тот вечер мы впервые сильно поругались.

— Как ты мог обмануть!

— А что оставалось делать? Ты же хотела приехать.

— Мог хотя бы предупредить. Я чуть со стыда не умерла.

— Расскажи я обо всем, ты бы не вошла в квартиру.

И он был прав.

— Пойду к командиру, может, что придумаем. Ты решила, тут квартиры налево-направо раздают? Военные ютятся где придется. Я не предполагал, что нас обнаружат, думал, поживем, а там общагу дадут.

Так мы вторглись в Ригу. Знамо дело, оккупанты.

Сколько литров водки влили в нутро необъятного латыша — не знаю, но передышку мы выиграли. В квартире мы прожили полтора месяца. Потом была еще одна квартира, потом третья, в части, и выгнать нас с ребенком никто не посмел, хотя звона было много. Оказывается, был и такой способ получения квартиры.

Павел приходил домой редко. Ему была поставлена задача за год изучить электрическую часть новой лодки, чтобы поехать в командировку в одну из арабских стран. Я забрала у родителей дочь, устроилась на работу в матросском клубе. Это был выход из положения, так как мне приходилось ходить на работу с ребенком.

…Муж пришел измученный, желтый. Чмокнул нас по очереди. От него разило соляркой.

— Ты ее пьешь? Совсем желтый.

— Пап, посмотри, что я нарисовала! Ой! у тебя из кармана таракан вылез, да большой, рыжий.

— Ладно, скорее кормите, лодочный паек надоел до чертиков. Яна, хочешь в цирк?

Дочь затанцевала у его коленок, цепляясь за рукава рубашки:

— Ой, и уточек на озере покормим!

Мне было удивительно, как быстро он ест. Армейская привычка. Поел и даже успел вздремнуть.

В тот вечер мы гуляли семьей. Это был один из редких вечеров, когда между нами царило согласие. Я привыкала к новым условиям, у нас появились друзья.

— Да, на следующей неделе у Кравчуков юбилей.

Он уставился на меня честными глазами.

— Если я не освою технику, горит моя командировка. Это шанс поправить финансовое положение. Очень хочу пойти в Сирию, может, такой поход будет единственным в моей жизни.

Обратно ехали молча. Даже Яна притихла.

Майское солнце разливалось, несмотря на поздний час. Мне нравилось, что солнце здесь садилось поздно. Это похоже на белые ночи. К полуночи солнце скрывалось за горизонт, но в три ночи уже вставало. Тихие светлые майские ночи рождали тоску по любви, счастью и смутному наслаждению. Но где ее взять, эту любовь? При живом муже чувствуешь себя одинокой.

— Ну, перестань, я ради вас стараюсь. Съезжу в командировку, потом все у нас будет.

Я вымучено улыбнулась.

От остановки он нес Яну на руках.

— Вот пельмень раскормила. Что она такая тяжелая?

— Растет. Пока ты лодку освоишь, мы замуж выскочим. На свадьбу к дочке придешь?

Рижский залив… Мелкие маслянистые волны зеленовато-коричневых оттенков. Длинная гряда песчаных дюн с фиолетовыми тенями и кустиками травы, похожей на осоку. Низкие сумрачные облака, корявые сосны. Песок на морском берегу плотный, как асфальт, белого цвета. Запах мокрой тины сменяется запахом сосновой смолы и теплого песка. Мы дышим, дышим этим живительным настоем. Тихо бредем по берегу с моей подругой Надей. Наши дети, Янка и Ленка, шлепают босыми ногами по мокрому песку, визжат от восторга, когда волна касается их ступней, отскакивают на сухое.

— А Инка не пошла, ее идея была.

— Сказала, сопли у Димки. Но, думается, со своим поцапалась. Они часто ругаются, выпивать стал. Твой выпивает?

— Мы его редко видим. А он и не пьет почти.

— Повезло тебе, цени...

— Еще бы дома почаще бывал, было бы совсем хорошо. Так иногда хочется в мужских объятиях уснуть.

Солнце клонилось к закату, потянуло прохладой, мы поспешили домой. Девочки вымокли, и, чтобы они не заболели, мы сделали пробежку.

…Заснула Яна мгновенно. Я накинула куртку и вышла на лоджию. Нравились мне вечера, когда вокруг успокаивалось, и можно было на лоджии полюбоваться закатным небом. Из открытых окон дома доносились голоса и смех, звон посуды, журчание воды из кранов, плач укладываемых детей. Скрипит прокуренный голос бабы Таси со второго этажа, за стеной сопит дочь. И становится светло и покойно на душе.

Выйдет на лоджию соседка, улыбнется:

— Не спится?

Ты улыбаешься тоже. И даже отвечать не нужно.

В нашей пятиэтажке в один ритм — жизнь и работа, ожидание мужей со службы, забота о детях.

…К Кравчукам я пошла с дочкой. Людмила и Вовка с двумя дочками жили в двухкомнатной хрущевке. Везунчики! Достаточно сказать — хохол, и все становится понятно. Кравчук, он и в Африке Кравчук. В малюсенькой комнатке укладывали детей, а сами гуляли, сколько душенька примет — обычно до утра. К ним приезжало много родни: хохлы всех родных тянули за собой. Это хорошо, жаль только, у русских такая поддержка редкость.

Под утро раскладывали старый диван. Кому не повезло, укладывались на пол. Вскорости просыпались дети, было уже не до сна. Лучших вечеров я не помню. Мы до сих пор звоним друг другу, поздравляем с праздниками, делимся хорошим и плохим, вспоминаем прошлое — да чтобы просто услышать голос.

Жена военного — особая женская доля. Ждать, ждать, ждать, прислушиваясь к шагам в коридоре и на лестничной площадке. Или смотреть в окно, как, застегиваясь на ходу, он уходит от дома, не зная, где сегодня окажется. Может, срочно выйдут в море, даже не простившись с родными, а когда вернутся — неизвестно. Уметь ждать — целая наука. Не каждой дано ее постичь.

Говорят, нет женской дружбы. Еще как есть! Просто проявляется по-другому, чем у мужчин. Мужчины, если что, покрывают друг дружку, а мы подпираем плечом и поддерживаем подругу, пока не обретет сил.

Если бы не Янкины болячки! Перемена климата отразилась на ее здоровье, маленькая попка от уколов светила одним синяком. Вот и сегодня мы с ней у кабинета участкового педиатра. Янка хватала ртом воздух, на лбу выступила испарина. Я прижала ее, поглаживая по спине. Рядом сидела худенькая женщина, сочувственно смотрела:

— И часто у вас?

— Как переехали сюда, с тех пор покоя не знаем. Теперь вот бронхопневмония с астмой.

То, что она посоветовала, повергло меня в шок.

— У вас в части открылся бассейн. Вот увидите, все скоро пройдет, и она на всю жизнь избавится от этого кошмара…

Когда мы вышли из кабинета, женщины в коридоре уже не было. От внушительного список лекарств, выписанных доктором, мне стало худо… Сколько денег тратится на лекарства — жуть охватывает! Особенно это касается простуды. Вообще взрослые — странные люди, если не сказать хуже. Напридумывали глупых правил и ревностно их исполняют. Наши предки проще: предлагали организму самому справляться с болезнью и лишь ему помогали. Из своего детства помню, нас лечили с помощью печки и обильного питья с отварами и настоями, которыми наши милые бабушки с молитвой поили. Болели мы часто, но никто не попадал в больницу.

Я приняла непростое решение и стала упрямо водить дочь плавать. Горжусь этим экспериментом, всем при случае рассказываю, — может, кому и сгодится. Сейчас моя дочь отлично плавает и ни разу не болела даже простудой. Спасибо незнакомой женщине, дай Бог здоровья и ей и ее детям!

Наступила вторая осень в Риге. Я скучала по своим далеким холмам и ромашковым лугам, по цветущей вербе и заливистым соловьям, по яблоневым садам и запаху земляники, по родной бабулечке. Особенно остро тосковалось весной, терпко пахнущей тополями. Здесь было все не так. Втягивала влажный, пропахший тиной воздух Рижского залива, а чудился запах теплой дорожной пыли и свежескошенной травы. У Родины свой, особенный запах.

Муж готовился в Сирию. Я так и не решилась спуститься в недра подводной лодки, как ни уговаривал муж. Боялась того, что там увижу. Не хотела жить в ужасе от увиденного, и представлять по одиноким ночам тот ад.

Сослуживцев Павлика я обожала. Для кого-то они полковники и подполковники, у которых за плечами не один поход в море, а для меня «мальчики». Они столько вынесли на своих плечах, даже представить немыслимо. Никогда не услышишь от них жалобы и сетований, и только когда выпьют «шила», разведенного спирта, кое о чем можно догадаться. Там я поняла, что надежней морфлотовцев нет среди военных. И как женщина скажу: одна форма чего стоит!

Часть, где служил муж и где я работала, являлась учебным центром для военных, в основном, из арабских стран. Кого только не было: сирийцы, ливийцы, кубинцы... Обучали лучшие офицеры не ниже капитана третьего ранга. Павлику чудом удалось попасть в эту среду.

День отхода выдался тихим, солнечным. Жены моряков и штабные офицеры собрались на пирсе. Мы с детьми сбились в кучку и ждали, когда наши мужья выйдут попрощаться. Мы их не видели несколько дней. Неизвестность накалила до предела, притихшие, мы прижимали к себе детей.

Появился оркестр, выстроился в линию на пирсе. Офицер предупредил, что прощание будет недолгим, потому лишнего не говорить и просьба не плакать, чтобы не расстраивать мужей, ведь поход им предстоит дальний.

Я не помню, как мы с Яной прощались с любимым мужчиной. Не представляла всю серьезность происходящего? Да прощания и не было: подошел, поцеловал меня, взял на руки дочь, прижал ее к себе, поставил на пирс и, развернувшись, убежал обратно...

Так начались дни без него. Нам обещали, что мы скоро поедем к ним, но обещанного три года ждут. Если все пойдет хорошо, мы станем богатые, сможем отовариваться в валютных магазинах, нам уже завидуют. За возможность пойти в загранку боролись многие, и нам повезло. Наверное, я глупая баба, но мне непонятно, почему, чтобы заработать, мужу нужно оставить молодую жену в возрасте соблазнов? Почему сразу не отправить семью туда же? Пока они дойдут до Сирии, там будет ждать вкусная еда, мягкая постель, веселые дети.

Дочь определили в детский садик, и мы стали каждое утро туда ездить. Садик находился далеко, автобус ходил раз в полчаса, а пока он возвращался, нужно было одеться и опять бежать на остановку. Приходилось ждать и еще полчаса. Летом пол-беды, но зимой… Времени на ненужные мысли не оставалось. Одно достоинство поездок — красивая дорога, местечко Були, где жил и творил писатель Валентин Пикуль. Сосновый красавец лес. На раскидистых лапах сосен лежит таинственный, чистый, отливающий серебром снег. Длинный «Икарус» тащится по дороге, разбрасывая грязные комья снега, а дочь мирно засыпает, угнездившись на коленях. Этот чудный сказочный лес мы до сих вспоминаем с дочерью.

…Серая дождливая осень навевала чувство одиночества. Мокли с дочерью на остановках. И вскоре прекратили поездки в садик. Мои «мальчики» пожалели меня и позволили приводить дочь на работу. Дочь однажды спала на диванчике, присутствовал руководитель Клуба, недавно прибывший молоденький лейтенантик. Так получилось, что его не предупредили о проверке. От страха он лишился дара речи, когда полковники и генерал зашли в отдел. Лейтенантик так посмотрел на меня, что я подумала — испепелит. Заикаясь, он кинулся объяснять начальству, что ребенок заболел... Произошло совсем неожиданное: офицеры на цыпочках прошли мимо спящей дочки в другой кабинет. Мы с лейтенантом открыли рты. Обратно они выкрались так же тихо.

Настоящие мужики-моряки… Они понимали трудности жизни жен военного состава. После этого случая я совсем ничего не боялась.

К Новому году стало совсем худо. Никогда не думала, что так тяжело буду переносить одиночество. У меня дар предвиденья прорезался. А как иначе, если день начинался с того, что все тебя спрашивают: «Какие вести от любимого?» А вестей-то и нет! За окном темно и сыро, промозглый ветер треплет рваные тучи, которые от такого трепа хаотично теряют мелкие капли дождя. Приходишь на работу — темно, уходишь — темно. На столе у «мальчиков» шумит чайник электрический. Вкусно пахнет кофе. Мы усаживаемся каждый на свое место за рабочим столом. Место для Яны уступает мой начальник — Сергей Иванов. Добрее мужчины трудно найти. Ну вот, зачем, скажите на милость, он возится с ней?

Так у нас начинался рабочий день. Ребята принимались за обычный треп, привычно развлекались тем, что доводили меня: подшучивали, пугали одинокой старостью, предлагали руку и сердце. Я привычно, как мы говорили — «отстреливалась». На ту минуту зашел капитан 3 ранга Гостев, начальник отдела кадров. Сказал с легким упреком:

— Ржете, а мужиков болтает, небось, как щепку. Бискайский залив чего стоит.

…Однажды муж привел к нам мичмана и, пока я их кормила на кухне, они не переставая, говорили о предстоящем походе. Упоминали о свирепом Бискайском заливе, что не успеют его проскочить штормовой осенью. Дома раскрыла атлас. Вот он, гиблый залив, у побережья Франции.

А ночью приснился сон. Воочию видела лодку у Бискайев, на девятый день. Море слегка штормило, но они прошли залив нормально. Во сне я плыла с ними по Средиземному морю в надводном положении, над лодкой кружились какие-то необычные птицы. Потом лодка стала погружаться и исчезла. В страхе я проснулась, но решила никому сон не рассказывать. Когда встречусь с мужем, его и спрошу, так ли все было, как мне приснилось.

Отчаявшись ждать, мы решили идти скопом к командиру части, но он каким-то образом узнал о наших намерениях и сам пригласил на сеанс радиосвязи. Сквозь треск и шум эфира прорвался голос нашего роднульки: «Все хорошо, жду вас к себе, торопите начальство. О вашей отправке сообщите. Придем на место, напишу письмо и передам с ребятами, которые вернутся обратно...»

Я даже ничего не успела сообразить и не нашла, что ответить. Так же произошло и с другими.

— Ничего не поняла, — развела руками Сабина, самая молодая из нас. — Толком поговорить не дали.

Мы подавленно молчали, и лишь Светлана, муж которой часто бывал в походах, объяснила:

— Связь очень дорогая. Хорошо, что нам послушать их дали…

Новый год встретили в той же неизвестности. Некоторые моряки из Сирии новостей не привезли, зато я убедилась, что сон мой оказался пророческим. Вокруг их лодки кружили не чайки, а американские вертолеты, и Бискайский залив они прошли на девятый день...

Выдали зарплату мужей и нас обещали в феврале отправить в Сирию. На Старый Новый год с радостей решили устроить девичник в кафе. Детей отправили к Тоне, присматривал за ними ее старший сын.

Принарядившись, как барыни, отправились в кафе в центре Риги. Днем оно было полупустым, латыши Старый Новый год не празднуют, одним словом — нам повезло. Фужер-другой шампанского оживил языки, и нас прорвало. Говорили разом, но, главное, друг друга слышали.

— Я больше не могу-у, — картинно застонала Сабинка. — Вот поймаю мужичка, и...

— Да-а, вон их сколько вертится, — съехидничала я.

— Но это же измена!

— А то что?

— Ну, из чувства самосохранения.

Света снисходительно улыбалась:

— Это поначалу, потом привыкнете. Я же привыкла.

— Не хочу-у привыкать, — все больше хмелела Сабинка.

— А я со своей малышней так накручусь, — все напрочь забываю, — сияла Тоня.

Сабина зашмыгала носом. Света приобняла ее за плечи:

— Что сказать, Сабиночка. Будем надеяться, что скоро нас отправят к дорогим и любимым. Им-то точно тяжелее...

И мы притихли.

Минул февраль, март, апрель… Мы по-прежнему сидели на месте. Теперь уже из Сирии приходили тревожные письма: почему, дескать, не едем. А нам откуда знать?

К моему дню рождения муж передал заграничный подарок: модные трусики «неделька», которые оказались мне малы. Без мужа я располнела, а может, он просто забыл, какая я на самом деле, — ведь полгода прошло…

Посылку привез араб или сириец. Он оказался по-восточному хитер, ему хотелось самому вручить подарок. А нравы были таковы, что не приветствовалось общение с иностранцами, особенно если муж военный. Позвонил в дверь, стоит и молчит. Уставился на меня, потом на ломаном русском залепетал: «Ваша мужа передал подарка»… С радости пригласила его в квартиру, стала потчевать кофе, и спрашивать, спрашивать. А он только головой мотает и на мои вопросы отвечает: «карашо». Выпроводила его поскорей. Только все оказалось не так просто. Стал приходить, как на работу, каждый день. Сначала я открывала, все же иностранец. Решила поговорить с ним серьезно и пригласила на кухню. Он обрадовался, вывалил на стол золотые побрякушки и предложил руку и сердце на время своего пребывания в СССР.

— Ты моего мужа видел? — спросила я его.

— Да.

— Красивый?

— Ошень.

— Ну и зачем ты мне после этого?

Он искренне удивился:

— Ты одна. Помогать буду.

— Помощник …ый, вали отсюда!

Прислал муженек подарочек!

Долго подтрунивали мои полковники. Рабочий день начинался с ехидного: «Как там наш Махмуд?» Так окрестили они того араба или сирийца.

— Во пропуск муж выдал, — хохотал Иванов. — Со средствами индивидуальной защиты.

— Лютуете? — отбивалась я. — Вам не понять, черствые души из душных кабинетов…

Даже такой незначительный случай, — событие в череде скучных дней. Пусть смеются, я не в обиде…

Приближалась годовщина разлуки. Думали, сидеть нам и не рыпаться… Едва сводили концы с концами. Зарплату мужьям выдавали в чеках, и мы их не то что пощупать, даже увидеть не могли. Такая она, флотская жизнь.

В мусульманских странах не разгуляешься: глаз на какую кралю положил, — секир-башка! Но по советской морали за малейшую провинность или человеческую слабость лишали званий и регалий, отправляли домой с пустыми карманами. Взъярились наши мужички. Видимо, совсем дошли до ручки, потому затребовали к себе жен. Нас вызвало начальство и обязало готовиться к вылету в Дамаск.

Каких только проблем не возникает при сборах! Суетились, бегали с расспросами к тем женам, которые побывали в подобных переделках. Записывали их советы и предупреждения, собирали справки, ссорились с начальством, выясняя точную дату отъезда. Скучать некогда! Наконец, упакован большой новенький чемодан, в Особом отделе вручены инструкции, получены и растрачены подъемные…

Весь путь из Риги в Москву, потом в Дамаск, помню плохо. Сказывалось волнение. Впервые летим с дочкой самолетом, да еще за границу. Для нас великое событие! Пролетали над огромным морем, а молодой красивый стюард равнодушным голосом объяснял, как пользоваться спасательным жилетом в случае катастрофы. Голос и привел меня в чувство. Дочке очень понравилась еда. Особенно бутерброд с незнакомой красной икрой.

Внизу синь Средиземного моря. Словно на карте, видела и остров Кипр, и очертания береговой линии Сирийского побережья. Даже тень от проплывающих внизу облаков на красной от охры древней земле. Скоро, скоро пройду по узким улочкам Дамаска, увижу развалины римских времен, окунусь в прозрачные морские воды…

Впечатлений от древней земли осталось мало. Мы ведь были не в туристической поездке. И положение советского гражданина обязывало к большой строгости: «не ходить туда, ходить сюда». Заваленный мусором берег Средиземного моря в небольшом городке Тартус, узкие извилистые улочки с бесконечными, захламленными пыльной продукцией рядами лавок, запах сухой каменистой почвы. Отключение света на несколько часов в сутки, постоянный голод... Сирия переживала экономическую блокаду. И мы вместе с ней искали возможности наесться. Поразило почти полное отсутствие рыбы — она была намного дороже мяса. Выручали куры.

Часто тогда вспоминался неповторимый тополиный запах Родины. А то, о чем мы с дочуркой мечтали — прижаться к нашему любимому мужчине, вздохнуть одним с ним воздухом — сбылось.

Мы снова были вместе.

…Поезд разогнался не на шутку, вагон мотало из стороны в сторону. Василиса спрыгнула с нагретого места в изголовьи постели Яны, беспокойно забегала в тесном купе. Она как будто что-то почувствовала... Дочь нашла ее кутенком на улице, приволокла домой и теперь не мыслит своей жизни без нее. Между ними просто космическая связь.

Пейзаж за окном изменился, и я поняла, что мы проехали Латвию. Затянутые лозняком лощины, изрытые тракторами проселочные дороги, покосившиеся домики, пьяные заборы… Россия! Солнце высвечивало верхушки лозняка, окрашивало их в розовый цвет. Я вздохнула…

Узкая длинная лента поезда петляла среди огромных просторов, изредка издавая протяжные гудки, неслась на юг — туда, где нас никто не ждал. Где нам придется встраиваться в другую, — новую, тревожную жизнь.

— Что скажешь, Василиса?

Василиса сощурила желто-зеленые глаза, внимательно посмотрела.

Все будет хорошо!