Лариса ЯГУНКОВА
ПЕРЕЗВОНЫ СУДЬБЫ

Можно с уверенностью сказать, что русская музыкальная культура ХХ века была бы неполной без творчества замечательного советского композитора Валерия Гаврилина. 17 августа этого года ему исполнилось бы 75 лет.

Он пришел в большое искусство истинным музыкантом, положившим русский песенный мелодизм в основу всех известных ему академических жанров. Тогда, в начале 1960-х годов, его стиль, его распевность и лиризм воспринимались некоторыми профессионалами как архаичные, далёкие от современных исканий. Но сбить этого упрямца с толку, прельстить новейшими музыкальными ритмами не получилось. Из песен складывались его камерные и вокальные циклы, а потом целые оратории. И это было естественно. Гаврилин не раз говорил, что жил в искусстве только тем, чем напитался в своём родном краю.

Родной, милый его сердцу край — это Вологодчина. Здесь в первый год войны он начал осознавать себя. Отец его погиб под Ленинградом, мать заведовала сельским детским домом. Как ни трудно было военное детство, а наполнило душу красотой природы, теплом и светом человеческих чувств. Уже тогда он полюбил музыку, потянулся к музыкальным инструментам. В 11 лет осиротел окончательно: мать была осуждена за растрату. С той поры его взяло за руку и повело по жизни государство: сначала детский дом, потом Вологодское музыкальное училище, школа-десятилетка при Ленинградской консерватории. Дальше был композиторский факультет той же консерватории. Уже через год после её окончания его приняли в Союз композиторов РСФСР.

Гаврилин был необычайно одарён и к тому же наделён и громадным трудолюбием, и самозабвенной отдачей, без которой нет настоящего творчества. У него была своя путеводная нить — любовь к Родине. Его вдохновляло фольклорное богатство народа. В самых разных жанрах — песнях, музыке к кинофильмам и театральным постановкам, вокальных циклах и балетах — он оставался верен музыкальному просторечью, достигая при этом большой художественной глубины и выразительности. Удивительного преображения достигли почерпнутые в народном творчестве музыкальные образы в оратории-действе «Скоморох», хоровой симфонии «Перезвоны», вокально-симфонической поэме «Военные письма». По сути это был новый жанр в музыкальном искусстве, жанр своеобразного песенного спектакля. В этой новой форме угадывалась связь с народной традицией «разыгрывать песню». Все эти произведения были удивительно разнообразны по форме и содержанию: «Свадьба» — близка к психологической драме, «Скоморох» — образец социальной сатиры, а в «Перезвонах», навеянных личностью и творчеством Василия Шукшина, сатирический элемент переплетался с мифическим, сказочная фантазия — с реальной человеческой драмой.

Музыка Гаврилина быстро завоевала широкое признание. На слуху у всех были его «Русские песни», его «страдальные» припевки и городские романсы, музыка к балету «Анюта». Корни этой популярности обнажил композитор Георгий Свиридов: «Музыка Гаврилина вся, от первой до последней ноты, напоена русским мелосом, чистота её стиля поразительная. Органическое чувство Родины — драгоценное свойство этой музыки, её сердцевина. Из песен и хоров Гаврилина встаёт вольная перезвонная Русь. Но это совсем не любование экзотикой и архаикой, не музыкальное «штукарство» на раритетах древнего искусства. Это — подлинно. Это написано кровью сердца. Живая современная музыка глубоко народного склада и — самое главное — современного мироощущения, рождённого здесь, на наших просторах».

Работоспособность Гаврилина была удивительна. Достаточно сказать, что Полное собрание его музыкальных произведений, подготовленное издательством «Композитор», составляет 20 томов. К тому же он обладал подлинным литературным даром. Его критические статьи и эссе раскрывают ещё одну грань этой яркой личности. Он писал о Глинке и Мусоргском, Мравинском и Рихтере, о фольклоре, бардовской песне и современной эстраде, всякий раз настаивая на высокой миссии музыкального искусства.

Талант и творческая позиция композитора были оценены званием «Заслуженный деятель искусств» (1979 год), а многие произведения отмечены почётными наградами. Среди них — Государственная премия РСФСР (1967 год), премия Ленинского комсомола (1980 год), Государственная премия СССР (1985 год).

В наши дни музыка Валерия Гаврилина остаётся всё такой же любимой и востребованной народом. Вологодчина давно стала хранительницей памяти о своём замечательном земляке. Каждый год в конце января, в годовщину безвременной смерти композитора, не дожившего и до 60 лет, здесь проходят Дни памяти Валерия Гаврилина.

Яркими музыкальными событиями стали Международный музыкальный Гаврилинский фестиваль, Международный юношеский исполнительский конкурс имени Валерия Гаврилина. В вологодских музеях развёрнуты постоянные экспозиции, посвящённые его жизни и творчеству.

Наряду со своими земляками и современниками — писателями Василием Беловым, Александром Яшиным, поэтом Николаем Рубцовым — композитор Валерий Гаврилин остаётся в строю, проповедуя настоящую любовь к Отечеству.

http://bit.ly/1o4mmZP

Ольга ГЛАДКОВА

«Я – последний поэт деревни»

Размышления о творчестве петербургского композитора Валерия Гаврилина

«Лучшую немецкую музыку теперь пишут только в России», – сказал один из известных музыкантов то ли в шутку, то ли всерьез… С уходом Валерия Гаврилина это особенно заметно.

До шестидесятилетнего юбилея он не дожил нескольких месяцев. Готовился авторский вечер – предшествующий был уж и не сосчитать когда! – в концертных планах значились премьеры.

«Ушел из жизни последний музыкант, который умел писать по-русски», – с грустью отмечали после смерти Георгия Свиридова. Нет, оставался еще один – петербургский «малый» Свиридов, хотя строгая северная столица принимала с трудом «деревенский» колорит гаврилинской музыки. Он не был петербуржцем по духу – крепкий вологодский «мужичок» с заметным музыкальным акцентом, привязанностью к земле и грубоватым бесхитростным людям, оберегавшим в голодные сиротские годы.

Его называли замыкающим в «плеяде тех, кто отваживался развивать корневую традицию отечественной музыки, кто не стеснялся «русскости» своей интонации, своей души» [1, с. 8]. Иссякла ли эта традиция? Или напротив, только в ней истоки будущего расцвета национального искусства? Сегодня, когда после смерти мастера прошло уже некоторое, пусть небольшое время, значение его музыки, его идей выявляется рельефнее и точнее.

«– На Западе – минималисты. А у нас найдется что-нибудь в параллель?

– Гаврилин. Думаю, он интуитивно стремился к аналогичному результату». [2, с. 37]

Валерий Гаврилин похож на человека, намеренно оставшегося дома, в то время как все его сверстники-коллеги отправились искать счастья – кто куда: одни в серийное и сериальное письмо, другие в лабиринты алеаторики и технической музыки; кое-кто заплутался в темных дебрях авангарда, но большинство вернулись обратно, к простоте и мелодичности. И Гаврилин застал этот стилевой поворот и новую моду на «примитивы» на том же месте, где был всегда, и даже, кажется, не удивился всеобщему возвращению.

Он верил, что музыка – для массового слушателя, и полагал – как законченный идеалист – что рано или поздно, а может быть, совсем скоро к публике «вместо людей в странных, неестественных одеждах, ненатуральными голосами поющих о любви, будут выходить новые Бояны, Кривополеновы. И будет не самопоказ, а лишь излучаемая простыми, безыскусными голосами сила добра и мудрости»[3, с. 5].

В музыкальной среде ему было суждено такое амплуа – простак. А судьбы этих героев не бывают безоблачными.

Давно и прочно бытует мнение, что все, что ему причиталось, Валерий Гаврилин получил при жизни. Заслуженный деятель искусств РСФСР в 40 лет, народный артист – в 46, лауреат многочисленных премий, в том числе высшей – Госпремии СССР – хотя не такой уж был трудяга, и наследие совсем не велико: дня хватит, чтобы все прослушать. А главное: он не подвергался гонениям. Его музыку никто и никогда не запрещал, напротив: её хвалили крупные, непререкаемые авторитеты; и мученический ореол, столь милый сердцу советских, а особенно, постсоветских деятелей культуры, не подсвечивал его имени.

Творчество Гаврилина тесно связано с эпохой и четко ограничено ею, подобно «крестьянской прозе» Федора Абрамова или Василия Шукшина. Сегодня уже нет или почти нет на свете поколения, запечатленного в его музыке – юных вдов, вырастивших детей, смутно, а то и совсем не помнящих отцов; будущих мужчин, которых воспитывали бабы – тетки, крестные, старшие сестры, вынесшие на своих плечах послевоенное лихолетье; сироты и полусироты, ничего не знающие о судьбе репрессированных родителей… Ушел в прошлое и тот слой горожан, которые помнили чаепития на кухнях семи-десятикомнатных коммунальных квартир, где вчера ссорились, а нынче – мирились, умевших довольствоваться малым – лишь бы не было войны! – картошка с кислой капустой (восемь копеек килограмм), чай с «подушечками», телевизор с маленьким экраном и толстой линзой. Поколение сильных духом людей, презиравших праздность, нытье, «дырявые» неумелые руки. Мещанство? Скорее, необходимая аккуратность, естественное желание хоть как-то приукрасить простую, предельно скромную материальную жизнь.

Среда эта, родная и знакомая Валерию Гаврилину, не могла служить объектом для музыкальной карикатуры; быт не воспринимался как нечто низменное, враждебное духовному началу, и столь характерное в искусстве XX века «осуждение через жанр» композитору свойственно не было…

Многое из музыки Гаврилина принадлежит его времени. Останется, вероятно, не все: конечно, «Анюта» – точное попадание в чеховские образность и стиль, «Перезвоны» – кульминация «деревенской» темы, какая-то часть камерных сочинений. Важнее другое: идея, метод, извечная, но единственно плодотворная мысль о невозможности существования «высокого» без «низкого». В стремлении «возвысить народный напев до трагедии» Гаврилин был в числе немногих единомышленников; в поэтизации обыденно-тривиального и вовсе одинок – запоздавший на полтора столетия скромный «русский Шуберт» во времена цветения музыкального авангарда выглядел ограниченным, несовременным и слегка смешным…

Казалось, что в конце восьмидесятых–девяностых годах Гаврилин-человек пережил Гаврилина-художника: сочинения последних пятнадцати–семнадцати лет его жизни уже никого не интересовали и нигде не звучали. Имя композитора помнили; его музыка, как перевернутая страница партитуры, была забыта.

На рубеже веков, уже после смерти автора, о нем заговорили вновь; возникло нечто вроде «моды на Гаврилина» – и неожиданной, и закономерной. Его деми-стиль – полуакадемический, полуэстрадный – представлялся выходом из технологического тупика, спасением искусства от приевшегося умствования и звукоизобретательства; простота языка Гаврилина вызывала ассоциации с «примитивизмом» Гайдна сравнительно с «Искусством фуги» Баха или наивностью песен Шуберта, создававшихся рядом с масштабными симфоническими полотнами Бетховена: начало новой эпохи всегда примитивно в сравнении с уходящим стилем. Тип художника, не боящегося банальностей, открытого всем звукам окружающего мира, казался долгожданным и истинно ценным; не сравнивая художественные величины, задумаемся над сегодняшней гиперпопулярностью Чайковского, Рахманинова, Малера. Наше время предпочитает Рахманинова Скрябину, и это не случайно.

Гаврилинский стиль: конец или начало эпохи? Мнения разные. «К сожалению, эта линия «Свиридова – Гаврилина», как мне кажется, сейчас оборвалась. Я не знаю композитора, кто бы ярко, интересно работал в этом направлении», - написал Андрей Петров.[1]. «В наступившем XXI веке перед каждым художником рано или поздно встает задача прорыва в новую сферу. Сильный импульс к этому прорыву дает направление, представленное творчеством В. А. Гаврилина, которое в данный историко-музыкальный момент оказывается одним из наиболее перспективных на пути развития современной музыки», – замечает известный музыковед-исследователь, профессор Петербургской Консерватории Екатерина Ручьевская. – «Творчество мастера, обладающее особой возвышенностью и нравственной чистотой, подает руку человеку, пришедшему в концертный зал» [4, с. 62]. А вот мнение и самого слушателя: «Такая радость – Ваш балет! Полный музыки, наконец, музыки!.. И еще о Вашей музыке: Вы удивительно знаете и передаете мир уже ушедшей жизни, но музыка Ваша современна в лучшем смысле этого слова» [5, с. 31].

Хранитель музыки – эмоциональной, живой, открытой аудитории, далекой от чрезмерного, иссушающего интеллектуализма – таким видят и «слышат» Гаврилина обычные посетители концертов. Редкие авторские вечера композитора собирают не одних профессионалов, как это бывает с его коллегами; достаточно вспомнить премьеру «Перезвонов» в 1984 году: лишний билетик в Большой зал филармонии спрашивали уже в метро – явление для современного искусства единичное.

Простую музыку писать непросто – гораздо легче, вероятно, выстроить переусложненные сериальные композиции – и авторский почерк Гаврилина всегда выдавал руку мастера. Он мог быть изобретательным и остроумным при том, что любая музыкальная мысль, без умствования и черных философских бездн – отличались понятным и ясным смыслом. Творческая линия Свиридова–Гаврилина шла в русской музыке параллельно иному, магистральному пути, проложенному Дмитрием Шостаковичем и «утрамбованному» его многочисленными последователями – утверждавшему приоритет концептуального, интеллектуального искусства, масштабных форм.

Мир обыкновенного человека – не героя, не лидера, увлекающего массы, и не духовного титана, замкнувшегося в гордом одиночестве – интересовал Гаврилина всегда, обращался ли он к поэзии Гейне, прозе Чехова или текстам русских частушек. И эта «гоголевская» тема, столь важная в отечественной классической литературе и искусстве звучит как «мысль, для гаврилинского миросозерцания очень характерная: нет незаметных людей и напрасных жизней – вглядитесь пристальней, с любовью в душу скромнейшего из встречных, и вы откроете в ней нечто прекрасное и неповторимое».

Гаврилин и сам выглядел человеком обычным, заурядным, ничем не примечательным: внешность «не композиторская» – такая, что никто не обратит внимания, но привлекал доброжелательный взгляд, улыбка, сдержанные, приятные манеры и уважительное отношение к собеседнику, кем бы он ни был – студентом-первокурсником училища или маститым музыкальным деятелем из Союза композиторов.

«Я слышал суждение: ?Музыка эта хороша, талантлива, но когда её слушаешь, то можно подумать, что не было ни Стравинского, ни Шостаковича, ни Прокофьева?» [1].

На барельефах возведенных ими зданий, в «густонаселенных» скульптурных композициях зодчие нередко изображали себя. Среди персонажей групповых портретов времен прошлых и настоящих, зачастую мелькал облик самого художника. Знаменитые режиссеры любили сниматься в эпизодах собственных фильмов.

В одном из лучших сочинений Валерия Гаврилина, вокальном цикле «Вечерок», композитор вольно или невольно запечатлел себя – в герое повествования. Точнее, героине – старомодной, немолодой и нелюбимой, в чем-то очень ограниченной, а вместе с тем трогательной и «непридуманной». Под хриплое тиканье старых настенных часов, одна, она вспоминает свой недолгий, быть может, единственный роман, листая домашний альбомчик, в котором стихи Гейне чередуются с незатейливыми рифмами вроде: «За ваш привет – дарю букет».

Гаврилин был признан – и не признан; будущему историку музыки, листающему кипы официальных документов и написанных в одинаковых выражениях и с одинаковыми похвалами дежурных газетных рецензий, придется нелегко: истина таится между строк.

«Этот автор питается не из чистого источника», - говорили о Валерии Гаврилине с его любовью к массовой песне, частушке и жестокому романсу, музыкальным «бытовизмам» и мелодраме. Мэтрам авангарда и поставангарда он казался сладковато-банальным, рок–аудитории – провинциальным и несовременным. Быстро миновал краткий звездный час, подсвеченный сиянием государственных премий и званий, остались в прошлом времена, когда с телевизионных экранов не сходила «Анюта» со знаменитыми Екатериной Максимовой и Владимиром Васильевым, а из всех консерваторских и училищных классов доносился знаменитый гаврилинский «Марш». В последние годы жизни больной, заметно одряхлевший композитор на вопрос, почему он, продолжая писать музыку, не спешит её показывать, работая «в стол», отвечал с усмешкой: «Кому это нужно? Зачем? Не нужны мои сочинения…».

И в лучшие времена – в семидесятых – начале восьмидесятых – творческие контакты и связи с Москвой оказывались сильнее и крепче петербургских. Режиссеры и балетмейстеры, теле- и кинодеятели ценили музыку Гаврилина больше, чем коллеги-профессионалы из Дома композиторов. Свой среди чужих, чужой среди своих – таким он оставался всегда, даже в ту пору, когда его «Дождь за окнами» и «Двух братьев» пели повсюду.

«Только что была исполнена Ваша песня « Два брата». Изумительная вещь, я второй раз её слышу и плачу. Какая красота, какая свежая форма, как она естественна. Какие дивные переходы: в мелодии, от темы к теме, от куплета к куплету. Это шедевр. Поверьте мне!» – так мог сказать о музыке Гаврилина только Георгий Свиридов [6, с. 110]. Но и самые популярные некогда песни мастера сегодня забыты – вместе с кумирами прежней эстрады – Людмилой Сенчиной, Таисией Калинченко, Эдуардом Хилем. Новые времена – новые песни…

Гаврилин «заливал тоску» песней; и песня была у него основой всего – от малых форм до масштабной симфонии-действия «Перезвоны». Мелодии выходили из-под пера легко – сердечные, задумчивые, симпатичные в своей душевной простоте.

Композиторы начала тысячелетия, устав от микротем и обилия кластеров, снова учатся сочинять мелодии, пытаются услышать живые, естественные интонации музыкальной речи, которая не может быть анациональной. Пусть даже и нет в деревне голосистых тальянок, забыты хороводы, вырождаются частушка, кадриль и ланце…Народность – категория не стилевая, а нравственная

«Можно быть «канарейкой» одинаково в стиле Аренского и в стиле Булеза», – говорил Валерий Гаврилин. Облегченно-изящное «канареечное пение» не привлекало лучших русских музыкантов, ценивших в искусстве художественную правду более, гораздо более и глубже виртуозности, внешней красоты и развлекательности. Неотточены и неизящны партитуры Мусоргского, не закончен «Князь Игорь», тяжеловаты формы опер Римского-Корсакова, а главное – не это существенно в национальном искусстве. Важнее иное: «глаголом жечь сердца людей». Растревожить, растрогать, заставить задуматься.

Литература

1. А. Петров. Гаврилинская исповедальность. Газета «Труд», 1999г.,13 апреля.

2. О. Тихомирова, А. Тихомиров. Подслушанные диалоги. Журнал «Скрипичный ключ», 1998 г., №4.

3. В. Колосова. «Валерию Гаврилину 50 лет». Газета Советская культура, 1989 г., 17 августа.

4. Е. Ручьевская. Аннотация к авторскому концерту В. Гаврилина. Буклет «Муз. весна в С.-Петербурге-99».

5. А. Сохор. «Валерий Гаврилин». Музыка и современность. Вып.1, 1982 г.

6. Л. Раабен. «О духовном ренессансе в русской музыке 60–80 гг», 1998 г.

http://bit.ly/VxSi1V

 

Валерий ГАВРИЛИН

“О музыке и не только...”

(Отрывки из книги)

Музыка Гаврилина вся, от первой до последней ноты, напоена русским мелосом, чистота ее стиля поразительна. Органическое, сыновнее чувство Родины — драгоценное свойство этой музыки, ее сердцевина. Это — подлинно. Это написано кровью сердца. (Георгий СВИРИДОВ)

* * *

Чем искреннее, плавнее, полнее, детальнее, до мелочей текст — тем лучше песня завоевывает популярность. Подделки под простонародность так широко распространены, особенно в русских народных хорах — в частушках — очень хорошо чувствуется массами, и их ернический стиль, глубоко презираемый, в среде народа не встречает никакого отклика, кроме иронии. Человек в песне видит всегда более возвышенное, чем обыденность, нечто для души, и душа его закроется перед красногубой пошлостью, которой часто подменяется простодушная лукавость народной поэзии, особенно в частушках.

За такими словами не будут гоняться деревенские девчонки, каждая из которых имеет толстенный альбом со словами буквально всех популярных песен.

А нам нужно особенно понимать деревню.

* * *

Говорить о национальном в музыке — значит говорить о развитии русской классической музыкальной традиции, в том числе об усвоении ею всевозможных достижений всей мировой музыкальной культуры. Говорить об этническом — значит говорить о присутствии в музыкальных композициях языковых оборотов, свойственных фольклору. Конечно, любое сочинение, в котором ощущается воздействие фольклора, вносит определенный вклад в национальную музыкальную культуру, и в нем можно найти этнические признаки. Но коль скоро речь идет о претворении фольклора, то говорить нужно прежде всего о группах, разновидностях, бытующих на сегодняшний день, фольклора, об их тенденциозности и, стало быть, их роли в жизни общeства. Что касается групп — то их в основном две (городская и деревенская), каждая из которых весьма сложна по составу; что касается их тенденциозности, то они самым тесным образом связаны с судьбами общественного развития и исключительно чутко реагируют на все перипетии и коловращения в жизни общества. Поэтому необычайно важно хорошо понять, что стоит за фольклором обеих групп сегодня, какие боли, какого характера радости и в чем корни и тех и других. И в этом, на мой взгляд, заключается самый главный принцип претворения фольклора, т. е. принцип УЧИТЬСЯ у фольклора, учиться его чуткости, необходимости, современности.

И нам, композиторам, не нужно эстетствовать, не нужно ругать песенность города, жестокие романсы, менестрелей, ибо в их интонациях запрограммирован определенный строй чувств, рожденных историей. Мы не вправе от него отпихиваться, т. к. он живет и будет жить долго, и было бы большим промахом не запечатлеть его в произведениях высокого искусства.

Обычно те, кто ругает фольклор города, хвалит фольклор деревни. А ведь сама деревня давно подвержена процессу ОГОРОЖЕНИЯ. С момента начала капитализации.

* * *

...Нет ничего страшнее либерализма. Даже воинствующий консерватизм лучше, т. к. он очевиден. Либерализм же лжив, увертлив и трудноуловим. Он путает ясное отношение к вещам и сбивает с прямой дороги.

* * *

Всякая мысль, как бы ловко и умело ни была выражена словами, всегда беднее подлинного “я”. Смысла в ней не более чем в капле, вырванной из моря, ибо море не состоит из капель, оно — сплошная масса, и тем интересно. Капли образуются от внешних условий, в противность сущности моря.

Мыслить фиксированно — значит обеднять себя.

Вообще все созданное природой нельзя, невозможно рубить на составные части — это разрушило бы смысл создания. Дерево вовсе не состоит из волокон, как музыка не состоит из звуков. Нет “составной части” без взаимодействия с другой “составной частью”, а их обеих — без взаимодействия со всеми остальными “составными” данной материи; а ее самое нет без взаимодействия с другими материями.

ЛИБЕРАЛИЗМ — ЭТО ПОРЯДОЧНОСТЬ НЕГОДЯЕВ.

* * *

Воспитывает ли эстетика человека? Нет и еще раз нет. Вспомните продавщицу кофейной, оборудованной по последним образцам техники, — она вам хамит, официанты в шикарном ресторане вас обманывают, пассажиры в метро, украшенном как парадные залы, толкают и оскорбляют вас; разодетые по последней моде девицы и юноши — недалеки и необразованны, с примитивным образом мышления (интуристы в Эрмитаже, в Октябрьском концертном зале).

В теперешнее время нарушена органическая связь интеллектуального и эстетического. Люди культурные и интеллигентные породили прекрасное и являются его носителями, потому что уровню их развития соответствует потребность в тех или иных формах эстетического. Но они же и сделались рабами серой массы, поставщиками красивого и совершенного для людей, морально не доросших до этих ценностей и превращающих ценности в обычную утварь, утилизируя их. Все это не дает ничего, кроме развращенности, потому что ничто так не развращает людей, как свободная возможность обладать ценностью без морального права обладать ею. (Кулак и учительница; купец, бьющий хрусталь, — из Салтыкова-Щедрина. Графиня из Радия Погодина.)

Человека воспитывает только человек; а воспитание эстетическое есть воспитание уважения к человеку, уважения к доброй памяти.

* * *

Авангардисты — самосуд (сами себя оценят).

* * *

Экспрес сионизм — конечно же.

* * *

Сын В. Браиловского*, восемнадцатилетний паренек, прослушав по радио мою “Русскую тетрадь”, с полными слез глазами сказал отцу: “Папа, Гаврилин еврей?” — “Нет. С чего ты взял?” — “По-моему, такую музыку может написать только еврей с измученной и настрадавшейся душой”.

* * *

...Говорят, что каждый народ интересен не только тем, что о нем говорят, а и тем, что говорит он сам о себе.

Глинка сказал о России удивительно страстно и емко. Пение ново-спасской крестьянки, няни Авдотьи Ивановны, пение певчих в Новo-Спасской церкви, ее колокольные звоны — это запечатлелось в его сочинениях. Именно после него “колокольность” стала достоянием и отличительным признаком русской музыки — от Римского-Корсакова и Мусоргского через Чайковского до Рахманинова, Шостаковича и Прокофьева.

Но Глинка знал и италийское “бельканто”, и сложнейшие приемы музыкального сочинительства, изученные в Берлине у музыкального теоретика Дена, знал прелесть и власть “чистой” игры.

Игра, т. е. показ как через увеличительное стекло возможностей силы, возможностей чувств (как в цирке, в спорте, в театре), необходимое качество каждого искусства, но Глинка точно знал границы ее полезности и нужности...

* * *

Усвоив родную специфику русской музыкальной интонации, он сопрягал ее с лучшими достижениями международного музыкального умения. И в результате — доказательство способности русского человека быть артистичным, чутким, тонким, восприимчивым к мыслям и переживаниям других народов. Отсюда — еще одно доказательство интернационального равенства русских с другими народами, еще одна заявка на собственное “Я”, которое не затеряется в семье других народов, населяющих земной шар.

Некоторые люди и в наше время живут по принципу: “Пускай худое, но зато чужое”. Это примитивное, обезьянье мировоззрение весьма распространено в нашем быту — от взглядов на искусство до взглядов на одежду. Оно превращает нас в провинциалов, независимо от того, где бы мы ни жили — в Москве, Ленинграде, в Боровичах или Бобруйске, ибо каждое следование одной лишь форме есть провинциализм. Опыт Глинки учит нас другому — следуя принципам артистизма и чуткости, не забивающих национальной авторской специфики, он создает сочинения, сделавшие переворот во взглядах в искусстве — из его “Вальса-фантазии” и “Наиновских” балетов “Руслана” родилось “Лебединое озеро” Чайковского с его фантасмагорией вальсов, а сегодня уже и балет, рожденный в Италии и Франции, является неоспоримой гордостью России, куда посланцы множества народов приезжают учиться.

* * *

— Нам песня строить и жить помогает! — заявили 30-е годы.

— А где мне взять такую песню? — спросили 70-е.

* * *

Игры всегда привлекали и будут привлекать человечество ЯСНОСТЬЮ ЦЕЛИ. В этом их великая сила и великая слабость. Помогая скрасить существование, они способны затупить сознание и мысль целых поколений, отвлекая их от поисков подлинных истин и целей, которые, впрочем, никому не дано узнать.

* * *

Музыка — единственное, что может остановить, увеличить, продлить мгновенье. Обладая всеми признаками и реакциями, свойственными живому организму, она движется сама, движет время, даже останавливая его. В этом ее волшебство.

* * *

Уехал, остался за границей Барышников. Как грустно. Печально, что все труды и средства, даваемые государством и народом, поставлены лишь на обслугу других народов, на то, чтоб вернуть эти средства только валютой, а не разработанными душами своих людей.

Высокое искусство выключено из жизни нашего общества, для него нет целей, для него нет добрых слов от родины: стали цениться только слова, сказанные на другом языке и оплаченные другими денежными знаками. Когда Большой балет был в Великих Луках? в Topoпце? Знают ли они о тех, кто там живет? Откуда могут брать они любовь к родине, сострадание к ней? Где будут они черпать свои страсти, искать позиции, если они давно деклассированы, оторваны делом своим от помощи народу? Мы пожинаем плоды своей узколобости, непонимания роли искусства, двурушничества, мещанства, заразившего всех и вся.

* * *

Ленинградское академическое хореографическое училище готовит кадры эмигрантов для всех частей света. Академическое эмигрантское училище.

* * *

Как мало поэтов в музыке. Все больше прозаики, очень хорошие, но прозаики.

* * *

Фельетоническая эпоха (Гессе*)... — это значит, когда говорят, говорят, пишут, пишут, сочиняют, сочиняют — обо всем без остановки, иначе никак будет нельзя создать видимость духовной жизни; даже борьба стала какой-то механистической привычкой, заменяющей натуру. Считается, что все это надо, кому и зачем — неизвестно; ведь за 1000 лет ничего не произошло, не изменился человек, предмет искусства, — а наросла уже огромная мозоль от постоянного протирания одних и тех же, одинаковых событий, явлений, чувств, ситуаций, характеров, положений. И вот заранее знают, что вся наша деятельность — жвачка, от которой ни голодный не насытится, ни сытый не оголодает. Так, щекотание нервов...

* * *

Самое ужасное, как сегодня понял, в том, что у хорошего нет врагов — кругом одни “друзья”, не с кем драться, и все недвижимо, стоит на одном месте.

* * *

Об эклектизме. Эклектизм — общение от незнания собеседника.

Эклектичен Антон Пафнутьич, воскликнувший (“Дубровский”): “Пуркуа ву туше?! Я не могу дормир в потемках”. Пушкин же, подметивший это, целостен в изображении этого характера. Эклектический стиль — стиль учебника, при помощи известных примеров в известном тоне доказывающий известные истины.

* * *

Истинное вокально-инструментальное сочинение тогда, когда музыка и текст независимы друг от друга, т. е. — соединяясь вместе, не вредят друг другу, а разъединяясь, не теряют выразительности и привлекательности.

* * *

Много грязи оставило большое искусство — интриги, воровство, взятки, подкуп. Сонмы жуликов, жучков, спекулянтов (протекционизм), подкуп прессы, служение выгоде и т. д. Все это было бы не так страшно — эти пороки распространены и в других сферах жизни, — но нигде они не выглядят так гадко, потому что нигде не отвратительна так хорошая мина при плохой игре, как в искусстве, самой природой призванном воспитывать человека, хотя человека воспитывает человек.

* * *

Ни в коем случае нельзя делать в искусстве ни одного отступления от высокого. К такому ущербному сочинению можно быстро привыкнуть (особенно в наше время с его средствами пропаганды), и оно уже будет казаться допустимой нормой, и, таким образом, возможность падения искусства делается бесконечной.

* * *

Там, где начинает выпирать личность — искусство кончается. Подлинное искусство — вовсе не искусство, ибо состоит в гармонии жизни тела и жизни духа, как любое творение природы — будь то кузнечик или Гималаи. Каждый из них занимает свое место, и глупо сказать, кто из них выше и значительней.

Ах, как запутали нас старые эстеты! Как сделали все обыкновенное — необыкновенным, естественное — чудесным, требующее знания и постоянного изучения — непреходящим, должное — ценным, наиболее зависимое — гениальным. Великий испуг!!

О Моцарт! Ты гениален, потому что тебя не было бы без многих до тебя! Ты вскормился и вспоился молоком многих музык. Все, что до тебя — все твое. Ты очаровательно аморален; как ребенок, на глазах у всех ты украдкой таскаешь подаренные тебе же лакомства. И ты не скрываешь того, что скрываешь это, и потому то, что до тебя считалось дурным, с тобой и после тебя стало нормой прекрасного, потому — что всегда прекрасен бесхитростный человек, а с ним и кузнечик, и птичка, и Гималаи, ибо они именно таковы, какими мы их принимаем.

* * *

Великие творцы бывают двух типов — одни обобщают все, что было создано до них, и создают, подобно философам, из разрозненных течений одно огромное хранилище (Моцарт, Чайковский). Иногда их называют эклектиками, но это неверно — при эклектизме невозможно узнать автора целого.

Другие, отталкиваясь от всего созданного и вопреки ему, создают совершенно новое, что является действительным, в полном смысле открытием и обладает взрывчатой революционной силой, определяющей движение творчества следующих поколений (Эйнштейн, Мусоргский, Свиридов).

* * *

Странные какие-то говорят вещи: пишите больше, пишите крупнее — какая-то мания величия. Количество и крупнота помогут, мол, шире раскрыться. А я не хочу раскрываться, я — не ворота. Я хочу быть лишь полезным, толковым и неназойливым, я не хочу скрипеть при каждом порыве ветра. Многие раскрываются так широко, что уже из них воняет и вокруг натекла ужасная лужа из болтовни и величавости, только неизвестно, ради чего... Может быть, чтобы быть более полезным обществу, нужно вообще молчать. Я не море, в которое впадают реки с громкими именами. Я маленький ручей, питаемый безвестными подземными ключами. И я буду счастлив, если какой-нибудь случайный путник набредет на меня и я доставлю ему нечаянную радость и напою его влагой, какую он не будет пить ни в каком другом месте...

* * *

Совсем утопает старое искусство: теряет слушателей. Без потребителя нет товара. Бегут из России в Европу лучшие музыканты, капитаны национального искусства. Бегут, как крысы с тонущего корабля, бегут, как преступники, как предатели, — нарушают главный капитанский закон: капитан погибает вместе со своим кораблем либо покидает его последним. Конечно, много в мире найдется еще кораблей, как много найдется домов для жилья — но плюнуть на свой первый — это значит плюнуть на себя, плюнуть на лучшее, что дано человеческой душе — благодарность, любовь, долг, т. е. плюнуть на все то, ради чего существует искусство, которому он, капитан, служит. Это есть пример отделения человеческой совести от дела, которому служишь.

* * *

Самая главная задача композиторов — сохранить и завоевать слушателя — любыми путями, но только музыкальными, честными, неподдельными, без бульварщины, без сенсаций, без сплетен, без глазенья, без профчванства, без мании величия, без культа личности, без отвратительной, вонючей теории “лучших людей”, без фаворитизма, который является злейшим врагом всякой подлинно творческой деятельности и способен остановить, изуродовать, свести к нулю не только результаты, но даже самые свойства любого искусства, ибо в этом случае нарушается гармония между способом существования искусства и целью искусства.

Научи меня, лес, умирать,

Беспечально, как ты, увядать.

* * *

Главная особенность народной музыки — отсутствие повторяющихся построений внутри формы.

Поэтому композиторы, берущиеся за разработку народно-музыкального материала и пользующиеся бытующими в профессиональной муз. культуре средствами, — неизбежно вступают в конфликт с материалом, задавая ему неестественные, натянутые, фальшивые качества. Избежал этого по сегодняшний день один только автор — М. Мусоргский, который не пользовался (или очень мало пользовался) общецеховой композиторской техникой (отчего считали, что техники у него никакой нет).

* * *

Как бы сложна и тяжела ни была жизнь, она не в состоянии переделать голубя в крысу, а удава — в лебедя. Крыса всегда останется крысой, а ехидна — ехидной. Голубю не внушить убеждения крысы. Крысиные замашки может перенять только крыса.

* * *

Человек, говорящий правду, умирает не от болезни.

* * *

Пока государства будут подкупать своих граждан только обещаниями благоденствия — на земле не будет покоя.

Лучшее из всего, чему можно научить людей, — бережливое отношение к вещам и скромность в потребностях. Лучшая красота человека — в красоте здоровой наготы, не занавешенной тряпками, шерстью, кожей, снятой с трупов животных. Взяли от хиппи только вид и осмеяли его. А великую идею — борьба против рабства вещей — не заметили.

* * *

Удел великого — вечно погибать и вечно воссоздаваться. Каждый новый родившийся человек творит его для себя, для других. И каждый раз оно погибает от проникшего в него и паразитирующего в нем вируса, всосавшего в себя соки, силы, идеи великого, для того чтобы стать еще мощнее, мельче и смертоноснее. Только великое способно породить ничтожное. Таковы законы, порожденные человеческими устремлениями по выдуманному пути, — так называемого “прогресса”, пути борьбы, неизбежно приводящей к делению на низкое и высокое, бесконечно гнусное и бесконечно благородное, чудесно гуманное и чудовищно жестокое, сосуществующее лишь одним способом — ложью, ибо для сосуществования столь полярных начал нужно оправдание. (Если не оправдывать, то необходимо будет признаться в безумии мира, как мыслящего, так и не мыслящего.)

А ложь возможно оправдать лишь ложью. Правда не нуждается в оправдании...

* * *

Искусство будет жить до тех пор, пока будут рождаться дети с непреодолимой тягой заниматься музыкой или живописью, или ваянием. Тяга эта — дитя природы, и так же неистребима, как неистребима в природе жажда жить...

Сегодня видел — маленький мальчик, сын композитора К., стоял под моими окнами около часу, пока я играл, и никакими уговорами нельзя было увести его домой. Когда его взяли силой, так он заплакал и успокоился только от обещания родителей играть ему дома.

* * *

Очень интересовался, почем золотые часы, а думал, что слушает время. Шел в ресторан, а думал, что шагает в ногу со временем. Выигрывал в карты, а думал, что выигрывает схватку с жизнью. Обманул человека, а думал, что умеет жить. Зарабатывал деньги, а думал, что работает. А другие все думали, что он мерзавец, — а оказалось, что у него такие убеждения. Родился, чтобы съесть несколько тонн мяса, сходить в гости, посмотреть телевизор, купить замечательные штаны и умереть.

* * *

...Столкнулись два начала — светлое и темное. Получилось серое... Вообще с этими столкновениями что-то ужасно запущено. Возможно, ими должна заниматься прокуратура. А занимаются почему-то музыковеды, хотя их задачи давно всем ясны — избегать столкновений с авторами и исполнителями.

Еще один опус: схватка автора со слушателями. Автор победил. Слушатели позорно отступили. Больше они не придут.

Дирижер так глубоко вскрыл суть произведения, что сразу стало ясно — перед нами мерзейшее творение. До сих пор мы заблуждались.

* * *

Музыка массового уничтожения вкуса.

* * *

Меня часто упрекают в том, что моя якобы чрезмерная строгость к своим сочинениям стала для меня тормозом творчества. Что я могу возразить?

Во-первых, строгость никак не может быть чрезмерной. Всякое другое отношение к своей работе, кроме чистого, строгого, — попустительство. А им мы и так объелись, у нас уже расстройство желудков, отчего мы и несем всенародно всяческое дерьмо и не в силах остановиться. У нас художественный понос.

Во-вторых, строгость не может быть тормозом творчества. Она может быть тормозом только для болтовни и лишнего шума, от которого все устали. Я жалею людей и стыжусь занимать их собою, если чувствую, что не имею права сказать.

В общем-то, каждый имеет право сказать, спеть, потанцевать — но совсем не обязательно делать из этого общественное явление, взбираться на кафедру или на сцену. Захотелось потанцевать — съезди в лесок или зайди в темную подворотню и там танцуй. Не надо только занимать этим людей. Честное слово, они не виноваты в том, что вы танцевать не умеете и что в вас заложена непобедимая страсть к самовыявлению. Они тоже хотят самовыявляться. Оставьте им для этого время.

* * *

Нет большей и лучшей формы богатства, чем опыт, — только он никуда не исчезает и становится все больше.

* * *

Национальное в искусстве можно уподобить ребенку: пока он мал — он интересен только матери. Когда он созревает — он становится деятельной частью всего человечества.

* * *

Графоманство — обратная сторона гениальности.

* * *

Современная песня — рождественская похлебка для бедных.

* * *

Народная песня и танец отличаются от профессиональных колоссальной концентрированностью образа, удивительной сжатостью во времени. То, на что профессиональное искусство тратит минуты — народное высказывает в несколько секунд. Это еще раз доказывает, что искусство по происхождению — аристократ, а народное — создание занятых людей, у которых со временем для веселья — туго.

* * *

В. И. Белов — чистая литература (но сама литература — явление наиболее из всех искусств синтетическое). У него нет сюжета, ситуации в качестве решающей силы. Главная сила — в смысле слова, в звучании слова, в темпах фраз, предложений, в их комбинации, в чередовании слов по окраске и т. д. Именно отсюда и так вырастает литературный образ его творений.

Распутин, Абрамов, Васильев — более сюжетны, ситуационны, у них больше заданности, отчетливо выстраиваемой идеи, поставленности задач.

* * *

Короткая форма — как удар кинжала. Крупная форма — медленное, обстоятельное вскрытие с потрошением кишок, желудка и черепа.

* * *

Артист с именем. А мне нужен — с фамилией.

* * *

Тяга к развлечениям и увеселениям — признак ожесточения общества. Чем распространеннее, изобретательнее развлечения и увеселения, тем ожесточеннее и эгоистичнее общество. От экстаза увеселения, удовольствия до экстаза убийства — один шаг. Время удовольствий и время войны — соседи (г. Опочка, июль 77 г.)

* * *

Г. В.*, говоря о делах Большого театра, называл его гауптвахтой для интуристов.

* * *

Нынче служат не делу — телу.

* * *

Подвиг — всегда подвиг, и не делится на степени трудности. Свиридов совершил подвиг музыкантский во имя сохранения тех ценностей, которые могли быть растоптаны, сметены, осмеяны. Он выстоял, спас.

* * *

Утверждение, что большая форма помогает полнее высказаться, не вполне справедливо. Для многих она велика. Так, сапоги не по размеру набивают мозоли, и человек идти не может. А мог бы идти и быть полезным, будь они не велики и не малы. Важно полное соответствие. (Печь для одного яичка.)

* * *

Мудернист. Мудерьмовая музыка. Мудерьма.

* * *

Величайшие злодеи — величайшие труженики.

* * *

Перед Богом нет дел великих и малых — есть дела прямые и кривые.

* * *

Настоящий художник в своем народе выступает от имени всего человечества, и во всем человечестве — от имени своего народа.

* * *

Радио и телевидение, систематически лишая людей ощущения живого, в известной мере содействуют ожесточению нравов.

Вообще деятельность этих учреждений в области музыки очень напоминает массаж по телефону или нечто в этом роде.

* * *

Певица с выпученным голосом.

* * *

Музыковеды — как вьюнки: чтобы возвыситься (подняться), им нужно уцепиться за что-то высокое.

* * *

Наша задача, говорят, задеть новую струну в душе у человека. А что будет со старыми? Кому играть на них? Почему они должны ржаветь и лопаться, почему их тон должен быть заброшен человечеством? Не слишком ли это расточительно? Одна струна, даже хоть и новая, не большое богатство. Такой путь в искусстве напоминает хождение на одной ноге.

* * *

Есть искусство, вырастающее как веточка на пышной и богатой кроне нашей культуры, и делает ее еще пышнее и богаче. А иногда, гораздо реже, побег выходит прямо из корня. Он не так тонок, не так нервен к каждому внешнему движению, не так роскошно окружен, не так высоко глядит, но зато более стоек, более основателен и сам способен вырасти в дерево.

Именно к таким вот коренным явлениям нашего искусства относятся Твардовский в поэзии и Свиридов в музыке.

* * *

...Как в каждом сложном веществе можно отыскать другое (в каждом плохом обязательно есть хорошее, в ненужном — нужное), как в клею — алкоголь, так в любой музыкальной стряпне — растворена красота. Ее глотают из потребности в красоте и отравляются, как политурой. Она удовлетворяет запрос, но разрушает человека.

* * *

Современные медики вооружены для борьбы с недугами самыми сложными агрегатами. Без них они бессильны. Но рядом с ними есть такие, которые лечат наложением рук. Они сильны силой природы. Их мало, они не модерны, но они-то и есть подлинные волшебники.

Я всегда думаю о них, когда слушаю музыку Г. Свиридова.

* * *

Наши поиски новых путей, наша работа ради искусства все равно, что ходить по лесу заблудившись — в любую сторону иди, и все равно будешь идти вперед. Для правильного ориентира обязательно надо знать лес со стороны. Так же и искусство. Чтобы знать, куда идти, надо знать, откуда идешь.

* * *

Музыку Свиридова может оценить полностью лишь человек, умеющий отличить хлеб, выращенный на вольном поле, от хлеба, выращенного на фабричных удобрениях; суп, сваренный с солью, от супа, посоленного на столе.

* * *

Теловидение.

* * *

Люди с удовольствием освобождаются от лучших своих качеств и передают их машинам.

* * *

Если настанут лихие времена и мне придется оставить сочинение музыки, то я в полгода смогу освоить ну хотя бы специальность маляра, штукатура или грузчика. Зато ни маляр, ни штукатур, ни грузчик никогда не смогут освоить специальность композитора — и в этом вся разница между нами.

* * *

Музыка эта хороша, хотя, конечно, с молчанием не сравнить.

* * *

Лесков и Гоголь — бесконечные поиски ТИПОВ. Вечный двигатель литературы.

* * *

Если музыка Стравинского — жемчужина искусства, то она, как и настоящий жемчуг, развилась в смертельно больном организме.

Вообще очень много изысканных красот создается из продуктов распада, подобно амбре или карельской березе.

* * *

В отношении к миру Стравинский чуток, как крыса. Но в нем начисто нет сердцеведения, т. е. того качества, которое является неотрывной частью именно русского искусства. Его познания о человеке доскональны, но они на уровне рентгенографии. Представьте, как это ужасно, если, к примеру, вместо головки любимой женщины вам дадут любоваться рентгенограммой ее черепа.

* * *

Человек, умеющий довольствоваться малым, незаметно для себя начинает довольствоваться только малым. В искусстве — это ужасно.

* * *

Меня обвиняют в том, что мой успех обусловлен использованием традиционных средств сочинения. Я это не отрицаю. Очень и очень многое и важное в жизни дается, к счастью, традиционными средствами. В том числе и люди, между прочим. Не худо почаще вспоминать мудрые слова Верди: “Вернемся к старине, и это будет прогрессом”.

* * *

В хоре, поющем фальшиво, человек со слухом будет петь фальшиво, пытаясь пристроиться то к одному, то к другому голосу, надеясь найти наконец опору для своей линии. И наконец махнет рукой и отступится. В фальшивом хоре невозможно петь чисто!!!

* * *

Мода — вещественное выражение комплекса неполноценности.

Мода — тряпичный мост от действительного к идеальному.

Мода — средство против боязни быть самим собой.

Мода — атавизм стадного чувства.

Мода — рабство, которое позволяет почувствовать себя господином.

Мода — “нас возвышающий обман”.

Мода также есть нечто совершенно не имеющее значения. Так, для жизни человеку необходимо дышать воздухом. Поэтому в моду не может войти, скажем, азот: нынче модно дышать азотом — это никогда и никто не скажет.

Мода — ошибка, которую исправляют последующей ошибкой.

* * *

— Этика начинается там, где кончаются разговоры.

— Добро есть деяние, направленное на сохранение и совершенствование жизни.

* * *

Исчезла жертвенность!!

Жертвуют лишь жизнью, дорогими часами жизни во имя того, чтобы повкуснее, понаряднее, повеселее выжить, забывшись от терзаний совести в полном угаре.

* * *

Каждое новое поколение людей цивилизованного общества попадает все более в положение цветка, срезанного с грядки (собранного в поле) и поставленного в вазу с водой, т. е. из условий естественной жизни перенесенное в искусственные. Ваза все больше, ваза все роскошнее, воды больше, она чаще меняется, подкармливается укрепляющими порошками, даже подкрашивается, круглые сутки освещается светом лампионов, воздух шевелится при помощи особых механизмов, нагревается при помощи других, охлаждается при помощи четвертых, на это уходят жизни и силы миллионов других людей, губящих ради этого постоянно солнце, настоящую воду, настоящий воздух, ветер, землю.

И жизнь эта — не жизнь, а особая разновидность смерти.

* * *

С утра до позднего вечера звучат в эфире песни Резника и Рябинина. Их неуемная сочинительская энергия не сдерживается ни культурой, ни вкусом, ни совестью. Кажется, любая тема для них не более как для петуха курица — налетел, отмултозил и соскочил, кукарекая. Нечистая поэзия.

* * *

Вопрос. Ваше отношение к А. Пугачевой?

Ответ. Если человек читает “Республику” Платона, “Город солнца” Кампанеллы, читает Толстого и Горького, слушает Брамса и Мусоргского, следит за развитием наук, любит архитектуру, волнуется за положение дел в природе и помогает ей, любит свою работу и совершенствуется в ней, слушает Шаляпина и Пиаф — артистка Пугачева займет в жизни такого человека подобающее ей место. Если всего этого не будет — скромная по содержанию работа артистки примет в глазах такого человека совершенно циклопические очертания.

* * *

Фосфор в чистом виде сведет вас в могилу, фосфор в заливном судаке — продлит вам жизнь. То же относится и к пище духовной: музыка, выведенная из законов математики — смертельна, музыка, точно выполняющая свою заданную духовную работу — прекрасна, как бином Ньютона.

* * *

Русская литература!!! Какой могучий, развернутый, глубоко эшело-нированный в веках фронт, наступающий постоянно в одном направлении — к братству, добру, свету.

Разрушив первую линию, еще не окрепшую линию, враг наткнется на старую, более могучую; удастся повредить ее — он выйдет на еще более старую, чудовищно могучую.

* * *

Люди стали бродягами — почти никто не живет там, где родился. Отсюда забвение, атрофия чувства родины, всюду человек — пришелец, и отсюда отношение его к природе, к родине других людей, своих братьев соответственное — уничтожительное, как к чужому. И пока такой пришелец безобразит на малой родине других своих соплеменников, эти, другие соплеменники, безобразят на его малой родине — без любви зорят, без сострадания, ибо это — чужое гнездовье, и для тебя оно — лишь кормушка, место добычи, место охоты за своим убийственным для природы благом.

В свою речку не плюнешь, в свой лес не нагадишь, свои покосы, свои грибы не потопчешь — каждый корешок прикроешь травкой.

* * *

Диктатура крестьянства, диктатура рабочих, диктатура буржуазии. Но самая страшная впереди, во время ноосферы, зарегулированной природы — диктатура ИТР. Все в человеческой жизни будет зависеть от знаний, которые далеко, далеко не каждому будут доступны — только избранным по силам будет их освоение. Они станут жрецами новой эры. Диктатуры жрецов.

* * *

Много музыки вокруг нас, мало музыки в нас.

* * *

Все дела в этом мире делаются от страха смерти (добро — от любви к жизни, зло — от боязни смерти).

* * *

Амбра — дорогой товар, ароматный, наслаждение, удовольствие, радость; но нельзя забывать, что это всего лишь продукт гниения, разложения смертельной болезни. Так и современное положение искусства — нет впереди звезды, нет неба, нет идеала.

Уничтожена не просто соц. система — уничтожен санитарный форпост (легкие), где мировой дух очищался от грязи. 12 мая 1991 г.

* * *

У лакеев нет героев.

Лакей — состояние души.

Лакей понимает свою низость.

И хочет всех окружающих и все великое опустить до своего уровня и ниже.

* * *

Мы не пойдем на гражданскую войну, но к войне за нашу веру, за Божий порядок должны быть готовы.

* * *

Есть артисты, музыканты яркие, странные. Свет от них нехорош и пуст. Кто помнит время керосиновых ламп, тому знакомо, как иногда умирал огонь под стеклом, и вдруг вспыхивает сильно и коротко. Это значит, что кончился керосин и загорелся фитиль. Это плохо и опасно — когда горит фитиль. Лампа пуста, а огонь есть.

Так и эти артисты, иной раз большие мастера — горючего нет, а они полыхают. Фитиль горит.

* * *

Эпоха окончательного падения церкви и религии сейчас. Раньше гнали церковь, но учили выполнять Божьи заветы.

Теперь приветствуют атрибутику церкви, но открыто не выполняют ни одного учения Господня — свобода! Напротив, все устои держатся на непрерывном воинственном узаконении безбожия. Истинное царствие лицемеров и фарисеев.

Впереди (отмена учения Христа, его корректировка, приведение его в гражданско-правовой уровень). 22 августа 1994 г.

* * *

Слова, как тень (у Шварца) — отделение от того, что они обозначают, и начали жить отдельной ужасной жизнью (эпоха словесного блефа, “мысль изреченная есть ложь”. На словах стало возможным все доказать и все опровергнуть — и нет ни в том, ни в другом — правды.

* * *

Бюрократизм прессы. Реклама — воинствующий бюрократизм, сводня.

* * *

Вам нужна среда обитания, а мне — отечество. Для творчества.

Для вас отечество — костюм, а для меня кожа.

* * *

Национальный художник оставляет нации знак любви — произведение, становящееся любимым украшением нации, душой нации, талисманом, — “Жаворонок” Глинки, пушкинские вальсы и “Вставайте, люди русские” Прокофьева, “Песня о встречном” Шостаковича, колокола М. Мусоргского (“Рассвет над Москвой-рекой”), “Три медведя” Шишкина, “Грачи” Саврасова, Пушкин Аникушина и т. д.

* * *

Мы сложены в общий костер и горим. И каждый кричит: потушите меня! Как будто это возможно — ну, зальют тебя, ну, будешь тлеть дымной головешкой среди пожарища — много ли радости?

* * *

Интеллигент в рыночных условиях подобен домашнему псу, прижившемуся в волчьей стае, — он не боится людей (ни огня), (презирает все человеческое).

* * *

Любовь к чистому искусству обеспечивается грязной жизнью, безнравственной.

* * *

Анализ Евтушенко вне социального немыслим.

Студент, вечный скандалист, забывший свой возраст. Обман. Подкуп воробьиной массы.

* * *

Наше искусство живет и развивается по законам поздним, того времени, когда оно служило все-таки узкому кругу лиц, с отличными от массовых запросами, положением и т. д. и т. п. Оно все более и более делалось ремеслом, все больше, чаще теряло духовное начало, которое не может рождаться и являться не то что каждый день, но даже и в целое столетие.

Истинно духовное мало переменчиво и живет ЭПОХАМИ, тысячелетиями...

* * *

Громадное количество новых храмов и монастырей не спасло нравственности России. Господин рубль не дал. Так и искусство не поможет, если все общество тщится о земном благе.

* * *

Рост, развитие, соединение и укрепление антинарода — бандитов, грабителей, вымогателей, насильников, чиновников, звезд кино- и шоу-бизнеса, которые обложат данью все человечество и подчинят его себе. Связующее звено между антинародом и народом — правоохранительные органы и медицина, которые будут тесно связаны и будут работать под руководством антинарода.

* * *

Что рок — не искусство, явственно из того, что на рок невозможна пародия. Будет тот же рок. Рок — уже пародия.

* * *

Музыку теперь не надо даже слушать: ее пихают, она сама лезет в уши.

Громкая звучность развивает безынициативность, духовную, моральную слабость, почти беспомощность. Современный молодой человек в тишине беспомощен, он беззащитен внутренне, не имеет той опоры на духовность, которая необходима каждому живому человеку для правильных, нормальных отправлений человеческого организма.

* * *

Эгоизм — смерть души.

* * *

Нельзя уходить в мир прекрасного, искусственного, забыв о живом мире. Это — пьянство. Отдавать всю силу духа искусству (выдуманному?), позабыв о требованиях жизни... позабыв о живых, не искусственных Каинах, значит... значит изготовлять продукцию для торговцев в храме, для торговцев святым духом.

* * *

Желание слушать Пугачеву и ей подобных — способ пристойной легализации тайных пороков или: для обывателя — лояльный способ подпитки своих тайных пороков. Пройдет время, и об этом “искусстве” будут вспоминать со стыдом, как об угаре загула.

* * *

Искусство — это религия воссоединения живых с ушедшими. Церковь — явление искусства. Заседание царя инков (в окружении мумий) — это собственно спектакль огромного эмоционального воздействия.

* * *

Вербицкая, Чарская — мыло с сахаром, смесь демократической идеологии с самым лютым мещанством.

* * *

Музыка — консервы из чувств и переживаний. Законсервированные впечатления. На память.

* * *

Когда я слушаю музыку N, вижу его изможденное лицо, пред моим внутренним взором рисуется картина из Андерсена — Кай, поцелованный ледяными губами Снежной королевы, в великолепных, ослепительных чертогах изо льда составляет из ледяных геометрических пластин палочкой — слово “вечность”... (отогретый Гердой, составил слово в один момент).

Четкая, чистая работа хорошо отлаженного механизма, с которого смыты, однако, циферблат и стрелки.

* * *

“Русский народ — самый мудрый, самый сильный и т. д.”...

Не говорил это Пушкин будучи в США, Гоголь — в Африке, что звучало бы шовинистически, как “вы все никуда не годитесь, одни мы молодцы”, нет, они сказали это дома и для своих, и весь разумный Божий свет всегда понимал это как особую форму объяснения в любви.

* * *

ОЧЕНЬ опасные люди те, которые когда-то чему-то начинали учиться или заниматься — они уже всю жизнь будут с полной уверенностью говорить: я это дело знаю. А это так же близко к истине, как, скажем, человек, собравшийся на Северный полюс, добрался бы до Петрозаводска, надоело, вернулся обратно, а потом бы всю жизнь говорил: “Хаживал я на Северный полюс!”

Чтобы знать дело, надо делать его каждый день до конца дней своих.

* * *

Цель — спасение, украшение, укрепление в себе частицы вечного — души.

* * *

Музыка все больше превращается в монетный двор — из всего гонят монету.

* * *

Высоцкий, Пугачева и К0? — несколько уголовная манера пения, и оттого она (манера эта) так популярна, что у нас огромная часть населения в большей или меньшей мере пассивные, потенциальные или активные воры, и каждый из них в глубине души ощущает себя уголовником, и ему мила и одобрительна ЭТА БЛАТНЯЧЬЯ красота — расхлыстанность, грубая чувственность, дешевенькая романтика и суперменство.

* * *

Какие же они звезды, коли работают на электричестве? Звезды светят сами.

* * *

Это не звезды — это фонари, которые светят, пока есть электричество. То, что они делают, так же похоже на искусство, как обезьяна на человека. Это ниже уровня человеческого достоинства. Можно иметь высшее образование, но от постоянного слушания эстрады можно превратиться в идиота. Это продукция для птичьих мозгов, для маленькой полевой...

* * *

Россия — единственная страна, гражданин который может сказать, что он как чужой в своем отечестве — так хорошо у нас иностранцам и так плохо своим.

* * *

Ничей артист. Вырождение национальной школы. Нежелание работать на одном месте. Исполнительское гетерианство. Исполнительский манкуртизм.

Межконтинентальные коробейники, офени. Конец эры творчества. Проедание накопленных богатств. Нулевая пассионарность, отсутствие жертвенности. Шниф.

* * *

Закон — это протез, замещающий вышедшую из строя гнилую совесть.

* * *

Сексо-желудочное мировоззрение.

* * *

...А служил он в Дрёматическом дряньтеатре...

* * *

Шоу-бизнес основан на системе вседозволенности, без умения, искусство настоящее — на системе ЗАПРЕТОВ.

Первое, ошибочно считающееся самовыявлением, такового как раз и не дает, т. к. организм артиста не развивается (он опускается во вседозволенности все ниже и ниже нулевой отметки), а второе — как раз вытренировывает возможности артиста, подымает их недосягаемо (иной раз) выше НУЛЯ. Возьмите жизнь спортсмена, занятия юного пианиста, скрипача — дисциплина пальцев, кисти дают подлинную технику...

* * *

Наше русское болото, из которого сочатся хрустальные родники.

...На Западе — искусственные, зарегулированные хранилища. В них можно лишь разводить, само в них не произрастает. Вытекать из них ничего не может — это было бы нарушением технических правил их существования.

* * *

Музыка — следствие жизни. Но она ничего не дает слушателю, знатоку, специалисту, если его нравственность не будет в гармонии с породившей ее причиной, т. е. неслышная еще, даже не рожденная музыка должна быть ожидаема.

* * *

Слава как муха — садится и на розу, и на навозную кучу. 1998 г.

* * *

Мы не открытое общество, мы оголившееся общество, причем в самой непристойной позе. 1998 г.

* * *

Я живу на своей родине, я охраняю и сохраняю ее музыку.

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную