| |
***
В лесной глуши, у бурного ручья,
Что бьётся лбом о камни на пути,
В туманности мерцала жизнь ничья,
Мне было суждено её найти.
Делил я с ней немало дней лихих
И мог не раз бездарно потерять.
Спасибо, жизнь, за череду стихий
И за стихи, на коих есть печать
Туманности, среди лесной глуши,
У бурного звенящего ручья.
Где ты мерцала, до меня - ничья -
Призывным светом трепетной души!
***
Томлюсь в траве. Смотрю на облака.
Вот крохотное, тая, исчезает.
И я исчезну. Сгину. А пока
Я нежусь средь ромашек и мечтаю.
Поскрипывает старая сосна
Под силой ветра.
Шмель жужжит в сторонке.
И давит мне на веки сила сна -
…Смех слышу свой и озорной девчонки.
Мы с ней бежим по отмели реки.
Вода тепла, как молоко парное.
Я чувствую касание руки
И легкое круженье головное…
Вернулся в явь.
Поймали вновь глаза
Пушистые на небе одеяльца.
На фоне их промчалась стрекоза.
Вдруг, чувствую, мне кто-то лижет пальцы –
Мой верный пес, неведомых кровей,
Мне мордой тычет в руку: «Я скучаю!»
А рядом с ним проворный муравей
Взбирается к вершине иван-чая.
Мне б вновь уснуть, вернуться в сладкий сон,
Но комары под вечер осмелели.
Иду к машине, гуд со всех сторон.
«Пока, пока!» - скрипят мне коростели.
***
Повод был - обмывали гармошку -
Развлекали игрой облака,
Жгли костёр, запекали картошку,
Рядом камни ласкала река.
Цвёл закат над разморенным лесом,
Распаляя весенний порыв,
Три дружка – тракторист, плотник, слесарь -
Пели русские песни у ив.
Пели так, что туман вышел слушать,
И плясала в восторге чехонь:
«Песня смелых», «Смуглянка», «Катюша»,
«Одинокая бродит гармонь…»
Винный градус подкрался слезою -
(Трезвый глаз мужика не речист)
Из шестнадцати выжили трое -
Морячок, пехотинец, танкист.
А гармонь всё играла, играла,
Про войну, про любовь, про весну…
Услыхав петуха, солнце встало,
Припекая. Тянуло ко сну.
Возвращались домой краем леса,
Под ногами, в росе каждый лист,
Три дружка – тракторист, плотник, слесарь –
Морячок, пехотинец, танкист.
***
Выйдя на крыльцо пятиэтажки,
Кинул взгляд - плывёт над тополями
Облако в отбеленной рубашке
И в пушистой с дырами панаме.
Очертания меняя, скоро
Птицей стало с телом черепахи…
Скрылось, мне крылом махнув, за бором,
За забором, где не дремлют птахи.
Вот и я, то бегемот с крылами,
То в расцвете сил мужик с мотором,
И однажды, отзвенев словами,
Скроюсь за неведомым забором.
***
В шуршащем рыже-огненном пальто,
Подолом поднимая лист с дорог,
Она идёт, вплетая тлен цветов
В промозглый серо-бурый вечерок.
Иной раз юркнет луч под зонт её,
И бывший тёмным глаз светлеет вдруг.
Она тогда о будущем поёт
И кормит птиц рябиною из рук.
И в песне этой нотки веры в то,
Что будет мир, любовь и доброта.
В шуршащем рыже-огненном пальто,
Она идёт, роняя лист с куста.
Что в сумочке её? Узнаешь ли?
С ней связано немало горьких дат,
Горели люди, страны, корабли
И год, и два, и много лет назад.
И мой отец ушел под ручку с ней.
И друга увела она потом.
Прошу, угомонись и просто грей
Шуршащим, рыже-огненным пальто.
***
В облаках летает дворник.
Да ужель?
Каждый прут в его метле пустил листву.
Ну, а что же не летать, когда апрель,
Ну, а что же не предаться баловству?
Позабыл он про лопату, снег и двор,
Только птицы, только неба синева,
С тишиной лишь задушевный разговор:
Откровенные - про главное - слова...
А еще он грезит встретить над рекой
Маргариту, - к ней он мчит в отрадных снах.
Каждый прутик в метлах их взойдет листвой...
Ну, а что же не взойти, когда весна?!
***
Мы встретились с тобой на кухне коммуналки.
Варил пельмени я, а ты из слив – компот.
Я разговор завёл о клёве на рыбалке,
Но слушал речь мою лишь твой сиамский кот…
Прошло пятнадцать лет. В три комнаты квартира.
На кухне аромат – готовим антрекот.
Рассказываешь мне про плед из кашемира,
Но слушает тебя лишь наш персидский кот…
Полвека позади. Несут подарки внуки.
Опять надела ты невестину фату.
Седыми стали мы и стали близоруки,
Но так же все слова у нас под хвост коту…
ПОГАНКИ
В лесу дремучем у ручья,
В прекрасной солнечной огранке,
Вели беседу хохоча
Две сногсшибательных поганки:
- Сегодня боровик Семен
Был срезан шустрым грибником,
А ведь гордился, что силен,
Что богатырский в нем геном!
- А этот- то моховичок,
Мне говорил:
- Я не поганец!
Вчера какой-то старичок
Его забросил ловко в ранец.
- Да, да! А помнишь ту волнушку,
Что пела песни по утрам,
Мне шмель шепнул в четверг на ушко:
«Снесли певунью в ресторан».
- И груздь с опятами на кухне
Теперь по банкам соль жуют,
А мы, пусть даже солнце рухнет,
Останемся в покое тут...
В лесу дремучем у ручья,
Среди листвы, в тени росянки,
Лежат уже, под нос ворча,
Две догнивающих поганки.
***
Здравствуй, росная тишь,
Небо синее в белом!
Утро доброе, шмель-
Работяга лугов.
Взгляд направо скосишь –
Там река, обмелела,
Взгляд налево - артель
Двух различных веков.
Вот и дом мой родной
С покосившейся крышей –
Эх, года вы, года!
Свежий крест у крыльца.
Встречусь с мамой, сестрой
И седым дядей Гришей,
Но уже никогда
Взгляд не встречу отца.
|
***
На севере опять идут снега.
Им здесь уютно, радостно, привольно.
Куриным ножкам бабушка-яга
Колдует чуни, теплые довольно.
В тайге дремучей сладко спит медведь,
Метелица поёт над колыбелью.
Дыханием своим сумел согреть
Он логово под старой, пышной елью.
В селеньях топят печи. Колобки
И шаньги маслом мажут у загнетки.
С лопатами авралят мужики,
Снеговиков катают дружно детки.
Почти в любой избе есть тёплый кот.
И вовсе не учёный, но мурлыка.
И целый воз обыденных забот.
И красный угол для святого лика.
На севере опять идут снега
И мне до дури в душу нашвыряло.
Скорее б что ли ожила тайга.
Но нет зимы конца, одно начало…
***
Я вновь с тобой, родимая глубинка,
Твой ветхий быт для глаза с детства мил,
В душе поет старинная пластинка –
Гармонь соседа, с кем я водку пил.
Зашел в свой дом заброшенный, продрогший,
К холодной печке подалась рука,
В углу лежат отцовские калоши,
Без очага скучает кочерга.
Ухват все так же в саже застарелой
Напомнил мне, как мать пекла с утра
И колобки, и шаньги. Песни пела.
Как их любили я, отец, сестра.
Я бросил вас, уехал на чужбину,
И приезжал, чтоб лишь похоронить…
Смотрю в окно на спелую калину,
Сквозь трещину стекла - седую нить.
Зашел я в сени: сани, сети, вилы, -
Все как всегда: знакомый колорит.
Мой милый дом - подгнившие стропила,
Заросший сад, сарай доской забит…
Пойду я в магазин, возьму закуску,
Куплю вина, на кладбище схожу,
Там помяну родных своих по-русски,
Цветов нарву, к могилам положу.
Я вновь с тобой, родимая глубинка,
Но скоро мы расстанемся в тиши,
И горько мне, что на моих поминках
Не будет ни одной родной души.
***
С Богом в бой.
Из боя - к Богу.
Примут неба васильки.
Скорой выдалась дорога
Всем надеждам вопреки.
В прошлом - стынь сырых окопов,
В бывшем – свист свинцовых ос.
Позади – сердечный топот
В пору плачущих берёз.
Далеко мой тихий север,
Деревянная изба.
На лугах гвоздика, клевер,
В речке лещ, налим, чебак.
Там закаты красногруды,
И озёра - бирюза.
Там лазурь и изумруды –
Северяночек глаза...
С Богом в бой!
Громи их, братцы!
Смерти скорой вопреки,
За озера стоит драться
И за клевер у реки.
***
Белою лебедушкой мечется метелица,
Тщетно в окна бьётся, дверь скребет крылом.
Сыплет пухом – не видать тропки до поленницы,
А в избе солдатка - в рёв, вспомнив о былом.
Спит под шалью серою дочь её трёхлеточка,
Над комодом ходики, как всегда, спешат.
Звякнуло стекло слегка от удара веточкой –
Вспыхнула - оттаяла стылая душа.
Поспешила вдовушка на крыльцо с надеждою –
«Жив, вернулся, родненький, похоронка врёт!»
...Белая лебедушка наконец нашла приют,
Прилегла на теплый пол, завершив полёт.
***
Я сидел у костра. Я смотрел на огонь.
Ворошил угли веткой рябины.
Пауки в незабудках сплетали тугой
И прозрачный гамак паутинный.
В гамаке ни души, только бисер из рос,
Что развешен под утро туманом.
Тишина! Лишь шептание ив и берёз
Не сумевшим уснуть северянам.
Что шептали они, распознать я не мог,
Думал лишь о своём, это ближе.
Вспоминал, как в душе кровоточил ожог,
Нанесённый мне осенью рыжей.
Как глаза её в пламя задорно влекли,
Как потом вдруг наполнились ядом…
Не дымится костер, угли все отцвели
Под моим растревоженным взглядом.
ФОНАРЬ
Я стою у дороги,
В свете фар, одноногий,
Мой единственный глаз хулиганом подбит.
Резок профиль мой строгий,
Он довольно убогий –
Я горбат. Я печален. Я почти инвалид.
В мой ботинок собаки
Испражняются.
В драке
Был испачкан я кровью, помечен ножом.
Мне б сбежать в буераки,
Раствориться во мраке,
Но стою я, распятый, суетой окружен...
А где-то "далёко-далёко на озере Чад
Изысканный бродит жираф", говорят.
***
У церквушки избушка –
Ни двора, ни кола.
Богомольно старушка
В ней тихонько жила.
У печи, не от скуки,
Все вязала носки:
Не замерзли бы внуки
Во дворах городских.
В каждой петельке - нежность
И тепло заплелось,
Чтоб зимой зябко-снежной
Им уютней жилось.
Все ждала с пирогами,
Все смотрела в окно.
Пироги, то с грибами,
То с малиной лесной.
Но дождаться старушке
Не случилось внучат.
У церквушки в избушке
Отпеванье, свеча...
Кот ушёл сиротливо.
Пес скулит от тоски.
Внуки делят стыдливо
Шерстяные носки.
***
Вознёсший руки к небесам,
Просящий милости у Бога,
Решать проблемы пробуй сам.
Растормоши себя немного.
Возьми карандашей цветных,
Заточенных честолюбиво,
И белый лист без дней былых.
И нарисуй себя счастливым.
К публикации рекомендовал Андрей Попов |
Герасименко Александр Вячеславович родился в с.Додзь Корткеросского района республики Коми. Публиковался в альманахах «Белый бор», «Сыктывкар», «Чаша круговая», «Гражданин», в журналах «АРТ», «Невский альманах», «Север», «Южный Урал», «Би кинь», «Литературный Омск», «Южный маяк», «Ротонда», «Наш современник» и других. Автор двух сборников стихов. Лауреат литературной премии имени А. Ванеева. Член Союза Писателей России. Живет в п. Краснозатонский