НЕСОСТОЯВШИЙСЯ РАССКАЗ 

— Мы, писатели, видим в жизни то, что хотим   видеть, и видим так, как нам хочется видеть. В этом наша странность, — многозначительно и назидательно наставлял меня, семнадцатилетнего юношу, Севастьяныч, знающий толк в жизни.

Литературное мероприятие закончилось ближе к полуночи. Мы торопились успеть на трамвай, на ходу продолжая обсуждать прочитанное и услышанное. На заседании присутствовал пёстрый народ. Суетились здесь с видом алкоголиков мужчины и курящие женщины, дряхлые старики и убогие. Каждый из присутствующих упивался своим произведением. И каждый считал себя, непременно, гением. Всё это напоминало сеанс душетерапии. Возможно, человек, обделённый физически или потрясённый ударом судьбы, ярче и острее воспринимает окружающую жизнь. И из-под его пера выпархивают иногда талантливые вещи... Но, тем не менее, хотелось побыстрей выйти на свежий воздух.

Осенний ветерок набирал силу, наскакивал на продрогшие, лишившиеся листвы деревья, тушил отражения фонарей в лужах на асфальте, принуждал нас ёжиться и поднимать воротники. Мы стояли и ждали трамвая.

«Семнадцать лет. Осень. Сыро и серо. И ничего не имеешь. Кроме мечтаний и надежд. Семьдесят лет. Весна. Солнечно и зелено. Есть всё. Кроме мечтаний и надежд», - грустно философствовал я…

Севастьяныч, будто читая мои мысли, произнёс:

— Старость души к нам приходит тогда, когда мы сами того захотим.

Слушая, я разглядывал его. Высокий и худой. В примятой шляпе, коротком сером плаще, коротких брюках и старых ботинках, но с живым взглядом и уверенной интонацией в голосе.

В семнадцать лет думаешь: все люди такие же как и ты — те же мысли, желания, порывы. В семьдесят лет, наверное, знаешь — все люди не такие как ты — у каждого свои желания, принципы, поступки.

Из-за поворота показался трамвай. Мы вскочили в полупустой вагон и плюхнулись на сиденья. Трамвай бросало из стороны в сторону. Он гремел и позвякивал. Подслеповатые светильники в салоне нервно мигали.

Севастьяныч тыкал пальцем в тонюсенькую книжицу и, стараясь пересилить грохот трамвая, выкрикивал:

— Теперь не страшно и умереть... Будет что на мои поминки раздаривать... Ты думаешь, эта книга мне легко досталась? Ты знаешь, сколько я за неё... ух... побегал?

Севастьяныч одёрнул короткий плащ, прикрыл ладонью заплатку на штанине и продолжил:

—  Всю жизнь прорываюсь к прекрасному, но заедает быт... Кто пишет, тот не имеет денег, кто имеет деньги, тот не пишет. А кому это нужно? Если даже книги Лермонтова и Пастернака продаются в отделе уцененных товаров. Говорят, поэзия на любителя. Будто сало-шпик среди блюд на шикарном праздничном столе. Дожились... А я в своё время, в армии, испытывал духовный голод, нестерпимо хотел читать, будто в организме недоставало витаминов...

— Так кому это нужно? — переспросил я.

— В первую очередь — самому себе. Тебя может предать друг, тебе может изменить любимая женщина, тебя могут забыть дети, только творчество остаётся верным тебе, и в нём ты всегда найдёшь успокоение. И пишу я для того, чтобы человек читающий получил всплеск эмоций или смог задуматься. И, если из всего написанного мною его затронет за душу хотя бы один рассказ, — значит, не зря я потратил драгоценное время жизни на писательство.

— Мне кажется, — вставил я, — нет ничего хуже, чем копания в себе, да ещё, чтобы об этом знали все.

— Нет ничего ужаснее скучного произведения, молодой человек. Оно должно быть интересным. Писать надо так, чтобы хотелось ещё раз прочесть. Хотя бывает: пишешь и боишься, как бы не зарубила цензура, как бы плохо не подумали друзья, как бы не обиделась жена... И в итоге получается не произведение, а чёрт знает что!.. А оно должно быть подобно морю, в котором ты плывешь, а на горизонте обязательно должен быть виден краешек материка. Если же тебе не видно, куда плыть в этом мире-произведении, то тогда «море» превращается в болото. А кому это интересно?

Я слушал, разинув рот, и удивлялся: какое страстное желание творить! В семьдесят лет!

А он продолжал:

— Человек отличается от животного тем, что, помимо еды и сна, он занимается творчеством. А творящий сродни Всевышнему: он может в своих произведениях распоряжаться судьбами людей. Может казнить, миловать, рожать. Может сам прожить несколько разных жизней...

Так вот в чём притягательная сила творчества! Я сидел ошеломлённый откровением наставника.

— Надобно, парень, жизнь зна... ух... наблюдать. Образы, контрасты... да, вот... — Севастьяныч вдруг укротил голосовые связки и кивком головы указал на двух девушек, сидящих напротив. Они таинственно о чём-то шептались, хлопая накрашенными ресницами.

—  Смотри, — наклонился ко мне наставник и, перейдя на шёпот, взволнованно продолжал, — видишь у одной... ну, та, что... ух, а молодая ещё... Ну, видишь, протезы... Вот те и сюжет... Да... ух... жизнь... Иной раз думаешь, как здорово, что пришла мне в голову та или иная мысль! И сразу ужасаешься, а если б она меня не посетила? Что тогда?

И я увидел в глазах Севастьяныча волнующий огонь. Нет — зарево! Я понял: в его голове уже рождался рассказ о судьбе несчастной девушки.

...Ранним майским утром она со своим любимым парнем, высоким, красивым, едет на мотоцикле, уверенно держась за его надежные плечи, в далёкую цветущую степь. Ярко-красные тюльпанные разливы и голубое небо кружат влюблённым головы. На обратном пути с огромной охапкой цветов они попадают в аварию. Тюльпаны кроваво забрызгивают асфальт. У девушки ранены ноги. Парень берёт её на руки и доставляет в больницу. И больше не приходит к ней. И тогда девушка ночью подбирается к окну и распахивает его. На улице ужасная гроза. Девушка падает вниз и разбивается.

... Возможно, Севастьяныч неплохо разбирался в литературе, но в моде, к счастью, к великому счастью, он оказался дремучим профаном. Перед ним был очередной сюрприз моды: сапоги-чулки...

Я торжествовал! Я был безумно рад, что этот страшный рассказ не удался! Трамвай остановился. И девушка, махнув рукой подружке, выпорхнула через открытую дверь в объятия ожидавшего её парня.   

ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ

1

Прошедшая зима не баловала снегом. Морозы чередовались с оттепелью. Ветер гнал по небу пустобрюхие тучи. Чёрные деревья и кустарники напоминали озябших, обшарпанных нищих, просящих подаяние.

Я быстро шёл через городской парк, стараясь успеть на защиту курсового проекта. Неожиданно ветер стих. И вдруг, как чудо – неудержимо повалил снег, да такой пушистый и частый, что не стало видно прохожих. Он мягко ложился на тротуар и клумбы, нежно укутывал деревья и кустарники. Люди останавливались и даже не пытались укрыться от снегопада, зачарованно подставляя лица и ладони долгожданным снежинкам.

А я продолжал идти, скользя по снегу. Я злился на козни природы: теперь, наверняка, опоздаю на защиту. Из кармана куртки донеслись звуки гимна России — я достал мобильный телефон. Звонил Влад, мой старый добрый друг. Он старше меня на несколько лет, работает в молодёжном журнале.

— Алекс, ты видишь это торжество небес?!

— Это «торжество»  лепит мне в глаза. Я опаздываю. Ты что-то хотел?

— У меня просьба. Две девушки из твоего института стали победителями  литературного конкурса. Завтра поместим их фотографии. А одна… фамилия её — Цветашёва Вероника… Ты слышишь?..

— И что?

— И я хотел бы с ней познакомиться…

Я остановился. Для меня это высказывание обрушилось, как снег на голову. Снегопад,  сыпавший с небес, мне казался теперь лёгкой снежинкой в сравнении с его фразой …

Мой друг хронический  лирик и неисправимый романтик, увязший в комплексах застенчивости, скромности, самопожертвования и ещё во множестве «слабостей»,  которым я и названия придумать не могу. Несмотря на солидный возраст (ему около тридцати), он ещё не женат. А были ли в его жизни женщины — это для меня загадка.  После того, как он протискивал в журнал мою статейку,  и я получал гонорар, мы, два холостяка, отмечали удачу. Сидя за столиком в кафе, я живописал  картины своих любовных похождений, а он «акварелил»  свои не менее талантливо. На предложение познакомиться с женщиной, отвечал отказом, объясняя: «В жизни должен быть естественный ход вещей». И шутил: «К источнику с ключевой водой отыщут тропинку».

И вдруг:

— … глядя на её лицо, я испытываю ощущение тепла, которое исходит от больших глаз. Они излучают обаяние, магнетизм — это светится её душа! Я верю: она чиста, как сегодняшний снег!…

Похоже, прохладный источник с ключевой водой рванул гейзером тепла, любви и страсти,  не дождавшись, когда к нему проторят стёжку-дорожку.

Он опять о душе. Когда мне женщина предлагает душу и тело, я предпочитаю второе. И про себя думаю: «А что душа? Да, что в ней толку? Ни обнять, ни съесть, ни на полку!» А он в женщине старался рассмотреть душу.

— Передай ей мои слова…

— Я не знаю такой. Ещё раз — как её фамилия? Хорошо…

2

Курсовой проект я защитил на «отлично». Настроение — соответственное. Отыскал аудиторию, где должна заниматься победительница конкурса. Спросил, как можно увидеть Цветашёву Веронику.

— Верку, что ль? Да вон она идёт. Верка, тебя хотят!

…Я знал, что на фотографиях мы стараемся выглядеть лучше, чем в жизни. Но чтобы суметь так талантливо постараться — не предполагал. Какие же чудеса может совершать с нами фотография! Какую же дистанцию может преодолеть искусство фотографии между явью и творчеством! А может быть, у моего друга испорчен вкус? Из всего того, о чём поведал друг, мне оставалось верить только в её прекрасную душу. 

Ко мне подошла девушка баскетбольного роста, с короткой стрижкой. Далеко не красавица.

— Что тебе нужно? — спросила она без эмоций в голосе.

Взгляд её не светился и не излучал «магнетизма». Люди с тусклыми глазами ведут тусклую жизнь, рядом с ними быть неинтересно. Но меня попросил друг, которого я ценил.

Мы отошли к окну.     

— Говори  уже!.. – недовольно напомнила она, глядя сверху вниз и сверля снисходительным взглядом.

— Ве… Вы… Вас… — я не мог завестись.

— Ну-ну!..

—Я поздравляю тебя с победой, Вероника! Завтра в журнале будут напечатаны фотографии. Мой друг увидел тебя на фото и просил передать — ты прекрасна! Твои глаза излучают тепло и доброту…

Она, наверняка, не верила моим словам и, пялясь на меня, старалась понять: что за наглец выискался и зачем так утончённо издевается? Но продолжала слушать.

— Ты красива! Ты фотогенична! — я напрягся, как пружина и ждал, когда она врежет мне кулачищем.

«И что за вкус у моего друга? И как он может в каждой женщине рассмотреть то прекрасное, что другим не под силу?» — я нервничал…

—Если бы не друг… Я бы… тоже смог в тебя влюбиться…

Мы смотрели за окно: на улице, легко кружась, вальсировал роскошный снег; было так сказочно красиво!

— Вероника, я уверен — в тебе пылает чувственная душа…

Она ещё раз посмотрела за окно и проговорила:

— Какой чудесный день! Не правда ли?!

Развернулась и ушла.

На другой день я встретился с Владом.

— Что ты в ней нашёл? Я так напрягался!..

— О! Какая девушка! Мадонна!

Я пристально посмотрел на Влада. Не шутит ли он?

— Да вот — журнал уже готов. Ты глянь! Как ты не понимаешь?..

И он показал портрет красавицы с именем Вероники Цветашёвой.

Я едва устоял на ногах:

— Так это же Людка Бойко! Цветашёва за её спиной!

  Однажды, встретившись с Людкой в курилке, я рассказал ей о казусе с фотографией в журнале. Мы долго смеялись. А встретились ли они с Владом — я так и не узнал. Мой друг, как и прежде, «акварелит»… Цветашёву я частенько встречал в коридорах института. Она проредила брови, навела макияж. Глаза её стали излучать «магнетизм». Встречаясь взглядами со мной, она загадочно улыбалась.

3

…Прошёл год. Я стоял у окна, в комнате общежития, и смотрел на улицу. Погода была такая же снежная, как и в тот день, когда я признавался в любви. Подошла жена.  Глядя за окно, проговорила:

— Какой чудесный день! Как тогда…  Не правда ли?..

Наш канал
на
Дзен

Вверх

Комментариев: