| |
* * *
Оскудела в той речке вода,
где когда-то предтечи крестились.
Всё мерёжи*, а прежде – уда…
Нынче заводь чужих нерестилищ.
Что по ветру пустить, что сберечь,
пусть подскажет небесная флейта.
Излукавилась каверза-речь,
а душа изболелась, жалейка.
Сколько можно в избе неглиже
пить сивуху, вести тары-бары?
Ведь из сланцевых глыбий уже
воплощаясь, восстали хазары.
Нам бы в степь! Не в загон на убой…
Словно струны натянуты вожжи.
Эй, братишка! Под Курской дугой
колокольчик звенит всё тревожней.
Зря пятнадцать веков мы, дичась,
землю рвали, хоть братья, на части.
Помоги нам в отчаянный час,
Тот, кто свечку держал при зачатьи.
________
* Рыболовная снасть конусообразной формы, состоящая из сетки, натянутой на обручи.
МЫ ЖИВЫ СЛОВОМ
Ах, что за ветер? Времена пастушек
и пасечников замела метель.
Поблёкла Гжель, ямщицкий сгинул Ямбург,
сорвало крышу, дом сошёл с катушек,
и пьяный плотник двери снял с петель,
ключи забросив в выгребную яму.
Нас всех давно поставили "на счётчик",
как выбывших насельников, жильцов...
И прокричит: — Вас затянуло ряской... --
когда нас мерять вздумает начётчик,
куражась тупо, тыча нам в лицо
своей дубовой меркой канцелярской.
Вас не было! Забудьте, изыдите...
вас не стояло здесь! Вы кто такие?
— Мы живы словом! Жив глагол-родитель!
Чу, слышите: земля внутри гудёт.
А надо будет, и в престольный Киев
язык, почти забытый, доведёт.
ЛИХАЯ ПЕСНЯ
Николаю Тряпкину
Предводители крестьянских войн,
Ватажки мужицкого отчаянья,
Вы легли на плахи головой,
Буйные, до срока замолчали.
Всё былое только быль-трава,
Белый свет былого не отринет.
Разыщу я красные слова
О делах рассказывать старинных.
Ради славы, может, — не мошны,,
Пьяные отчаянность бунтов.
В атаманы, как на плаху, шли,
Злой конец предчувствуя как будто.
Провожал вас колокольный звон,
Матери, всплакнувшие сторожко,
Вам отцы седые самогон
Выносили в чарках "на дорожку".
И неслась на гребне той волны,
Словно песня, ваша гибель близкая.
Правды миг, а дальше не важны
Пытки все и казематы мглистые.
В головах горячих славы гул,
Пугачёва царские замашки...
Но в родных просторах не могу
Отыскать могил безвестных ваших.
Всё прошло.
Всем воздано с лихвой,
Каждому по чести и заслугам.
Не придёт Болотников лихой,
И не плавать Стеньке больше в стругах.
Над Россией мирная звезда,
Нынче ей нужны мастеровые,
Ну, а если ветры грозовые,
Атаманов хватит завсегда!
ПАРК ПОБЕДЫ
Нынче парк, где когда-то кирпичный завод
исходил сладковатым дымком похоронным.
Слышу голос, как будто бы кто-то зовёт:
-- Помяни нас…
Вокруг лишь скворцы да вороны.
Может встречу своих, по дорожке бреду,
пусть не сразу узнают и спросят: --А кто ты?
Вон часовня за прудом на том берегу,
прах развеян под сенью креста и ротонды.
Той блокадной зимой лишь присниться мог хлеб,
и не в силах принять были мёртвых могилы,
и вдоль улиц лежали без спроса и треб
их тела до весны на морозе нагими.
Торопились полуторки-грузовики
с той поклажей -- для мёртвых шлагбаум был поднят,
вагонетки летали там, как челноки,
в раскалённое жерло печной преисподни.
Ни прощаний, ни слёз, и никто не споёт…
Помянуть по-людски – перед мёртвыми откуп,
потому кочегарам усилен паёк –
по сто граммов на брата наркомовской водки.
Это было давно. Не осталось почти
тех, кто выжил случайно и был очевидцем.
Дети потчуют птичек зерном из горсти,
и дымок непонятный над парком клубится.
РОДИНКА
Это ж надо так влюбиться,
разорвать безвестья клети,
чтоб в таком краю родиться
и в такое лихолетье!
Даже родинка в предплечьи –
след стрелы на теле предка.
Говорят, что время лечит,
остаётся всё же метка.
Мы другой судьбы не чаем,
хоть беду, как зверя, чуем.
Этот выбор не случаен
и отчаянностью чуден!
Мы, как в «яблочко», попали
в век, где бед, что звёзд и чисел.
Самый светлый здесь в опале,
самый честный – беззащитен.
В Райском саде, где тревожит
тишину лишь птица Сирин,
затоскует Матерь Божья:
как там сын её в России?
ОСЕННИЕ ПРОЩАНИЯ
Ах, осенние дни – перевёртыши!
Нынче лето, а завтра метели.
Сколько дней остаётся иль вёрст ещё?
Как скворечники, дни опустели!
Поздно меряться силой и славою
с теми, кто распрощался с тобою…
Выйдет боком их память лукавая
в дверь открытую настежь судьбою.
Суматошных гулянок и праздников
отзвенит заводная игрушка.
Кто там в прошлом? Сегодня нет разницы –
сивый мерин да в шляпке старушка.
Да и сам я хорош! Да и как ещё
жерновами судьбы перемолот!
Что-то будет? Эдем или капище?
Сон, в котором с друзьями я молод?
ЗИМОЙ В ТОЛМАЧЁВО
Татиане Чусловой
Как нынче хмуро над рекою Лугой!
Нет солнца,
снег лишь из небесных рам.
Лопатою алтарник, словно плугом,
сугробы режет, чтоб пройти во Храм.
А за подворьем баньки и сараи,
крик петуха и блеянье ягнят.
Свечным огарком быстро день сгорает,
один лишь луч на куполе распят.
Преданий древних шелестит пергамент…
Благою вестью будет твой приезд.
Согреют словом, и за пирогами
чаёвничать и петь не надоест.
Ты в Храм спешишь, забрезжит день едва лишь,
к заутрени, где ладана юдоль.
За всех ушедших свечечку поставишь,
свечной слезою обожжёшь ладонь.
НА ВАСИЛЬЕВСКОМ
Татьяне Царьковой
Где протока Шкиперская тужит
под завалом времени обломков,
под дождём идёшь, ступая в лужи,
с зонтиком и трапезной котомкой.
Дождь ослабил вожжи и подпруги,
Скачет по Смоленке и Наличной.
Взял тебя с рождения в подруги
остров твой Васильевский навечно.
Сумерки давно ушли под арки,
в глубину дворов, в свои пещеры,
там, где кошки ждут твои подарки
и к тебе на ласки тоже щедры.
Если жизнь оставит только остов
лет, в которых ты была счастливой,
не грусти – есть в мире этот остров,
окружённый вечности разливом.
РОЖДЕСТВО
Художник окно протирал полотенцем,
чтоб сад рисовать, да в сугробах постройки,
но вспомнил: соседка, должно быть, младенца
уже родила – все исполнились сроки.
Напрасно к зиме нам пророчили хвори,
коса у старушки наткнулась на камень…
Минуя овины, в заснеженный дворик
весёлые люди идут с рюкзаками.
Ну, да!
То волхвы, что из города Волхов
поздравить. пред люлькою встать на колени…
Гостинцев собрали котомку и ворох
в подарок младенцу, родни обновленью!
Вот вечер синеет, а в доме напротив
В окошках светло, да в застолии люди…
Дарёную шаль, улыбаясь, набросив,
мать кормит младенца распахнутой грудью.
Художника гложут сомненья-проблемы,
что всё это с древних полотен лекало,
но всё ж на картинке звезда Вифлеема
последним штрихом у него засверкала.
* * *
Наш поезд скорый – с ветерком,
чуть медленнее возле станций,
где мальчик с плавленым сырком,
старуха с зонтиком цветастым.
Я от любви своей бежал,
всю жизнь решил переиначить!
…Вот снова маленький вокзал,
посёлок, поле, водокачка.
И вдруг (такое не к добру),
как будто чьи-то злые руки, --
прижало бабочку к стеклу
движеньем воздуха упругим.
Она от мира не сего,
где свист машинный и железо,
она – оттуда, где село
зашло случайно в перелесок.
Где тишь весенняя кругом,
откуда днём пришли ненастным
и мальчик с плавленым сырком,
и бабка с зонтиком цветастым.
Расцветки алой два крыла…
Ах, как помочь ей?
Что ж такое?
Она, распятая, цвела,
корила,
совесть беспокоя.
Сорвать стоп-кран, пойти под суд…
Я вышел в тамбур охладиться.
-- Вам чая? Скоро принесу, --
сказала сонно проводница.
К стеклу оконному прижат,
куда, зачем сейчас бегу я?
-- Нельзя ли поезд задержать?
Мне нужно в сторону другую!
-- Шутник вы, право,
на вагон
таких отыщется немного.
Да что там… Длинный перегон,
и слишком скучная дорога.
|
САВРАСОВ
1.
Закат дышал последним светом,
и где до сини лес продрог,
полуночные вышли ветры
на перепутья всех дорог.
Художник хочет за метелью
весенний праздник различить,
ещё к нему не прилетели
ни слава, ни его грачи.
Зима лютует,
птичий гомон
в седые космы заверстав.
Навстречу сумраку тугому
поникли за верстой верста.
Голодным волком ветер рыщет,
постройки на дворах тихи,
лишь деревянные на крышах
поют в деревне петухи.
2.
Хозяйство нищее распродано,
А сердце роздано за так…
Осталось что? Конечно Родина!
Теней и света маята…
И на полотнах дали ветрены,
мир гомонит, поёт, кричит…
Снега, и колокольня ветхая,
и прилетевшие грачи.
Ему пути туда заказаны
больничной койкой у стены.
В глазах весенними закатами
мосты к спасенью сожжены.
ОСЕНЬ В РЕПИНО
Уже отцокал августа кузнечик,
сентябрь цветы отправил на покой,
и крыть на это парку, видно, не чем,
как только обесцененной листвой.
Здесь у дороги ресторан «Шаляпин»,
а приглядеться: так себе – кабак.
Здесь прошлый век художника прошляпил,
изгнаньем наградив за просто так.
Сюда слетался в жизни сладко-краткой
бомонд-бальмонт к заливу для утех.
Умчались в даль пролётки и крылатки,
фанерой над Парижем пролетев.
Ах, Времена! Подстёгнутые бесом,
у совести, быть может на краю,
лесной дорогой катят «мерседесы»,
спасения ища, к монастырю.
Гуляки тут не хуже и не лучше
тех, кто во дни художника гостил.
Подглядывает солнце из-за тучи,
а Бог не смотрит – он давно простил.
* * *
Жизнь наладится!
Что нам спешить?
После юности мне б отдышаться.
За спиною моей виражи
Сумасшедшую лентой ложатся.
Сад посадим,
Дождёмся плодов.
Впрок терпеньем давай запасёмся.
Я на грядках копаться готов,
Даже, хочешь, куплю поросёнка.
Я щеколду налажу на дверь,
Починю палисад и калитку.
Ты не думай,
Я смирный теперь,
Как в аквариуме улитка.
Я не то б для тебя ещё смог…
Мир мне мал
И судьба – не по росту!
Дом стоит у скрещенья дорог,
И себя пересилить непросто!
От крыльца до калитки хожу,
Ты не спрашивай:
-- Мило ль, не мило?
Я когда-нибудь сам расскажу
Всё о жизни
промчавшейся мимо.
СВЯТКИ
Глянешь в окна, у ворот под аркой
чья-то тень, душа ль моя простушка
ждёт ещё рождественских подарков
от друзей, чьи воспарились души.
Режу на доске столовой сало,
кот ярится – славная закуска!
А моя утеха обветшала,
и с годами радость стала куцей.
Есть настойка водочки с рябиной
и за печкой тёплой ночью ложе.
Я давно не спал уже с любимой,
сон её не смея потревожить.
Слушал ночью арии из опер
на каком-то радиоканале,
подпевал кота язык Эзопов,
что пригрелся под бочком, каналья.
Светят мне в ночи цветки гераней –
звезды в доме, как с небесной грядки.
Нынче праздник!
Значить ранней ранью
снегири начнут свои колядки.
КОВЧЕГ
В буреломах дней легко ль карабкаться,
в забубённых травах ковылять?
Хватит! И тебе моя пора коса
лезвие оскалить в ковылях.
Стоит ли кивать и церемониться,
курам нА смех гладить рыбий мех?
Выворотясь, кошка Циля моется
на пороге, путь закрыв для всех.
Утром корки хлеба, зёрен плоть в горсти
вынесу воронам и дроздам.
Сколько сможет этот Ноев плот нести
речка жизни, столько и раздам…
За мои гостинцы за воронами
знаковых подарков мне должок.
А в ответ разбойницы: -- Да вон они:
злаковых угодий пирожок!
Ёжики при встрече хорохорятся,
скалят зубки из--за тёмных скул.
Из сарая ночью ловкий хорь яйцо
у наседки—клуши умыкнул.
Всё случилось, что судьбой обещано,
у печного улыбнусь огня…
Знать, не зря ведь братья наши меньшие
приняли за равного меня.
МЕЛОВАЯ ЧЕРТА
— Веки Вию скорей поднимите, —
Вурдалаки испариной дышат,
упыри изошлись в пандемии.
Расплодились летучие мыши,
полонив чердаки и скворешни,
Сквозняком наши двери открыты...
Что-то будет? Мы все не безгрешны,
да и я не философ, а ритор.
Петушиный распев на рассвете
тварей вынудит сникнуть по схронам.
Жаль, Хома на вопрос не ответит,
как все было, хоть парень не промах...
В скит пора мне — на дачу, от скверны
на просторы полей-перелесков,
Встретить день Воскресения Вербный,
там где с Лазарем птицы воскресли.
Все наряды и страхи -- пустое...
Как в вертепе под масками лица.
Только б нам меловою чертою
друг от друга не отделиться.
* * *
Налетят к полудню птичьи стаи,
хорошо воронам, да и прочим
галкам суматошным здесь раздолье.
Снег пожух, жнивьё раскрыв, растаял.
Где журавль должен быть – лишь прочерк
следа самолётного над полем.
В перелеске проходимец ёжик
в травах застарелых ищет брод свой.
И бежит, земли едва касаясь,
сонное пространство растревожив,
зимнее оставив нищебродство,
к вешним злакам перебежчик заяц.
На дорожку в поле за посёлком
занесли и нас с тобою страсти
век назад весны отбушевавшей.
Так давай же впрок мы запасёмся
солнцем, что морщины наши ластит.
… Где там ёжик, заяц, птицы наши?
* * *
Хлебный мякиш деревень,
нафталин извёстки, силос...
В колокольчикову звень --
дребедень сенокосилок.
Праздник выцвел, толку -- пшик…
Сгнил остаток по сусекам.
Нынче дружбу я вершить
буду с дятлом-дровосеком.
Врать соседским старикам
о своих, мол только вышли...
И звонить по пустякам
в колокол пожарной вышки.
Ступа в доме — дни толочь,
да иконка старой меди.
За окошком, что ни ночь,
колобродят Буки, Веди...
В сутемь —ни звезды, ни зги...
Мотылёк в пустом стакане.
В степь — закашивать круги,
что оставят марсиане.
|
