|
* * *
И снова Родина светла
На переломе невеликом.
Уже малина отошла,
Уже поспела ежевика.
Ещё не выкошена рожь,
Но вдруг душа прослышит
Осень
В неясном шуме сникших сплошь
Тяжёлых, впрозолоть колосьев.
Ещё чиста за речкой даль
И журавли не откричали.
Ещё покамест не печаль,
А лишь предчувствие печали.
ДЕРЕВНЕ
В России царствует разруха,
И, к ней привычная давно,
Как Богородица, старуха
Глядит в забытое окно.
В старинных стенах прокопчённых,
Уже давным-давно одна,
Она детей своих учёных
Перебирает имена.
Ты встретишь взглядом
Лик иконный
И оправдаешься с тоской:
Не прирастает старый корень
На почве новой, городской.
Но ты приехал, не затем ли,
Чтобы понять, как дальше жить?
Хмель
Так обвил
Телеантенну,
Как будто хочет задушить!
СИНАЙСКИЙ ВОРОБЕЙ
Пожалуй, он нигде не оплошает,
До слез родной проныра – хоть убей! –
Смотрю, как сладко финики вкушает
На финиковой пальме воробей.
Наверняка по-русски разумея,
Чирикая, он сел на пляжный тент. –
Да ты не из России ли, земеля?
Или с двойным гражданством, диссидент?
Спасибо, ты мне Родину напомнил!
Пускай она от сюда не видна
Хочу я, чтоб и ты душою понял:
У нас от Бога Родина одна.
Здесь нет зимы.
Да так твои собратья –
Их греет и в мороз родимый дым!
Могу тебя на Родину забрать я –
Давай-ка завтра вместе полетим!
САМОИНДЕНТИФИКАЦИЯ
Вятским рос ты или пермским,
Брянским иль сибиряком –
При мышлении имперском
Остаёшься русаком.
Но в славянском океане
Потерялся русский след:
Есть в России россияне.
Россияне.
Русских нет.
Слово «русский» под запретом.
Не с кем душу отвести!
Русский я.
Я буду – третьим.
Где двоих ещё найти?
А ТЫ НЕ ВЕРЬ…
А ты не верь, что стал народ покорным!
Пусть вражьи орды рыскают везде.
Найди опору — родовые корни
И утвердись в родительском гнезде.
Ходи-броди по дедовским опушкам,
Умой в ручье прозревшее чело.
И чтение — Евангелие да Пушкин –
Душе не надо больше ничего.
И как бы нас за горло не держали –
Найдём свои начала и концы
И всё-таки вернём свою державу,
Как в грозный час спасли её отцы.
Вся школа на линейку встала.
Мгновенно смолк привычный гам.
Навзрыд директор: «Умер Сталин…»
Нас распустили по домам.
Не помню, как я шёл из школы,
Отстав от сверстников своих,
Хоть заводила был и шкода,
Но дома скуксился, притих.
Срядилась мать чуть свет за сеном.
В избе, огромной и пустой,
Казалось мне, я брошен всеми
С такой вселенскою бедой.
На русской печке у кожуха,
Где был мой терем-теремок,
Я плакал горестно и глухо
И горя выплакать не мог.
Как жить, как жить теперь мы станем? –
Душою детской не понять.
Не верил я, что умер Сталин.
А вдруг враги придут опять?
Летят-свистят года-кометы,
Прозренье позднее даря.
Не стыдно мне за слёзы эти —
Ведь плакал, видно, я не зря.
КОЛОКОЛЬЧИКА ВЯТСКОГО ЭХО
Помню детство — луга на полсвета,
Золотого июня зенит.
Сплю я в сене, и чудится — где-то
Голубой колокольчик звенит.
Сон-трава колоколилась пышно,
Иль в полях голубеющий лен?
Или ангелы пели чуть слышно
Из-за облачных белых пелен?
Помню — юность с курчавою прядкой
На прощальный ступает перрон.
И вдогонку доносится с Вятки
Сиротливый немолкнущий звон.
В нем расслышать душа была рада,
Что отрадней всего было ей:
Не бубенчики дальнего стада —
Колокольчик калитки твоей!..
Где б я ни был, куда б ни уехал,
Но, призывно и нежно звеня,
Колокольчика вятского эхо
Настигало повсюду меня.
Голос родины с мягким укором,
Колокольчик, волнующий кровь —
Я вернусь, я нагряну — и скоро! —
И любовью воздам за любовь! |
* * *
Не село, а поселение.
Не народ, а население.
И зовут нас, ну не грустно ли? —
Россияне, а не русские.
Деревеньки все повымерли.
Помню каждую по имени.
И от колоса до колоса
Не слыхать на поле голоса.
Там весёлые, с иголочки,
Самосевом сосны-ёлочки.
Эх, гармошка красномехая!
Раньше шло-брело да ехало.
Но опять на те же грабли мы —
И раздеты и ограблены.
И под вздохи наши тяжкие,
Самогонка льётся с бражкою
И уходит население
В небеса на поселение…
***
Где ж та удаль, что шла подбоченясь,
Где ж те песни, что чудились мне?
Почему, как последний лишенец,
Прохожу я по отчей земле?
Почему на земле этой древней
Торжествует по-прежнему зло?
Так же грабят и гробят деревню,
Так же грабят и гробят село!
Те же древние страхи и страсти —
Как бы завтра вконец не пропасть.
Так же рвут горлопаны на части
Трижды клятую пахарем власть.
Об утратах почти не жалея,
Постою у старинной межи.
Ничего нет на свете милее
Безыдейного шелеста ржи!
***
Владимиру Крупину
Не в те ль времена Святослава
В моем древнерусском краю
Я вижу,
Как мальчик кудрявый
Бежит босиком по жнивью.
Бескрайней подхваченный волей,
Держа в узелочке обед,
Бежит он по желтому полю,
Которому тысячи лет.
Известно уже мальчугану
Зловещее слово — война.
Отец его —
В битве с врагами,
Мать — в поле
с темна до темна.
Той давней,
Но памятной яви
Я, видно, забыть не смогу.
Не я ли тот мальчик,
Не я ли
В страду к своей маме бегу?
Не я ли тем августом ясным,
Хоть ростом всего с полснопа,
Стараюсь завязывать свясла
И ставить снопы на попа.
Не я ли,
У дня на изломе,
Колосья зажав в кулаке,
Уснул в золотистом суслоне,
Как в сказочном том теремке.
И мать,
Моя матерь-Россия –
Солдатка,
горюха,
вдова –
Над будущим пахарем-сыном
Склонилась в слезах у жнитва.
ГАРМОНЬ
Юрию Ивановичу Белову
Я ремень на ней поправлю
И не выроню из рук.
«Все пропью,
гармонь оставлю!» -
Запевай, мой старый друг.
Мы грустить с тобой не станем.
Раскатись, как раньше гром:
«мы гармонь свою растянем,
А чужую разорвем!»
На сто верст,
Лады, звените!
Отзывайся
басу бас.
Делал мастер знаменитый
Ту гармошку на заказ.
Эх, гармонь, - душа гулянки,
Самородная краса, -
Басовиты медны планки,
С приговором голоса!
Ты запела, что есть силы
В эту ночь, что так темна, -
Может быть, на всю Россию
Разъединая-одна!
Так ударь еще напевней,
Выбей слезы из груди.
Опустевшую деревню
Разбуди-разбереди.
Это что такое, братцы, -
Редко где огонь горит,
«Не с кем стало и подраться», -
Друг мне в шутку говорит.
И тоскует, и томится,
На живой стремясь огонь –
Вымирающая птица –
Знаменитая гармонь!
У ПАМЯТНИКА АЛЕКСЕЮ РЕШЕТОВУ, ПОЭТУ
Ну как не будешь огорошен,
Когда ты видишь пьедестал
И вдруг на нем – твой друг хороший,
Который памятником стал!
Но от ботинок до берета
Он узнаваемо-родной:
В руке дымится сигарета.
Он только что из проходной.
Он отпахал ночную смену
На солемельнице своей
И, может, к Музе неизменной
Хотел прийти домой скорей.
В пути настигло вдохновенье.
На парапет присел слегка.
Что время! – век или мгновенье,
Когда рождается строка!
Не горит окурок «Примы»
И, как бывало, на двоих
С тобою он на грудь не примет,
И не прочтет печальный стих.
Ты не мешай ему, не сетуй –
Не до тебя ему, друг мой:
Он занят долгою беседой,
Беседой с вечностью самой!
г. Березники |
Семья в лирике Анатолия Гребнева
(Предисловие к поэтическому сборнику, подготовленному к 80-летию поэта)
 Однажды писатель Владимир Крупин сказал мне:
- Все мои предки трудились на земле: пахали, сеяли, не разгибали спины. А я, здоровый мужик, книжки пишу! Стыдно…
- Вам не должно быть стыдно, - ответила я. – Может быть, все поколения ваших крестьянских предков мечтали, чтобы в их роду появился человек, который смог бы поведать миру их безмолвную, невыразимую боль.
Таков и поэт Анатолий Гребнев: он озвучивает невыразимое, бессловесное бытие крестьянства. Его поэзия производит впечатление светлой и жизнерадостной; такова она и есть, хотя полна внутреннего драматизма. И в этом – один из секретов удивительного обаяния гребневских стихов.
Сердце читателя не случайно откликается на лирику Гребнева: одна из главных её тем – тема семьи. Это то, что близко и дорого каждому из нас. В стихах Анатолия Гребнева отражена жизнь простой крестьянской семьи, и через эту жизнь показана трагедия русской деревни, судьба России в двадцатом веке.
Пожалуй, ни в одной стране мира деревня не претерпела таких сокрушительных ударов, какие выпали на долю русской деревни в минувшем столетии. Гражданская война, раскулачивание и репрессии, насильственное переселение крестьян, коллективизация, Великая Отечественная война, запрет на ведение личного подсобного хозяйства, укрупнение колхозов нанесли деревне не только гигантский людской и материальный ущерб – они надломили моральный дух крестьянства. В итоге десятки тысяч деревень, где некогда кипела жизнь, стёрты с лица земли. И приезжая на свою малую родину, человек, как в одном из лучших стихотворений Гребнева, оказывается «на берегу пустом».
Семья Гребнева вместе со всей страной проходит путь лихолетья. Отец погиб в 1942-м году подо Ржевом, на руках матери осталось четверо детей. Первое воспоминание детских лет – «дома ести нечего»:
Муки – ни щепотки,
И дров – ни полена,
И сена, бывало,
Ни горсти в хлеву.
Но «как на стойках кремнёвых, изба / на любви материнской держалась». В своих стихах и поэмах Анатолий Гребнев создаёт яркий и трепетный образ матери – солдатской вдовы:
И с оравою мал мала меньше
Началось оно, это житьё,
Что по тяжести каторжной женской
Уж, скорей, не житьё, а вытьё.
« До краешка могилы / одна, одна, одна», самоотверженная труженица, мать «только терпеть и умела / в горькой недоле своей». Где она могла излить свою боль? Лишь в песне. В памяти поэта навсегда остался голос матери:
И вот, обжигающе-близкий,
взлетевший до крайних высот,
Рыданье-распев материнский
Меня, как ножом, полоснёт!
Невозможно забыть эти горестные вдовьи песни, в которых женщины «кручинушку вместе изводят»:
Слышишь – удаль с глубинною болью,
Видишь – голову долу клоня.
За войну поредевшим застольем
Душу выплакать хочет родня?
Шли годы. Не только матери, но и её детям, всей родне хватило горя и невзгод. Вот сестра, которая «работы не боялась» и лишь шутила: «Умру в колхозной борозде!». На её трудовых руках «держалась вся держава, / их бескорыстье не ценя». Женщина надорвалась на работе. Сбылись её слова о смерти «в колхозной борозде»:
Потом хирела и болела,
в смертельной немощи скорбя.
Ты всех любила и жалела,
Ты не щадила лишь себя.
А вот старший брат, по-крестьянски основательный, с малолетства привыкший к труду. Тоже вечный труженик. И его не пощадили годы, «и больница уже не поможет». Как заклинание, поэт повторяет:
Только ты поживи, брат, подольше.
Поживи, брат, подольше, прошу!
Бабушка, «сухая, как осенний лист», тоже помнится «в работе неустанной». Всю жизнь трудилась в колхозе, и вот ей назначили пенсию – «двенадцать рубликов - сполна». (Пенсию в двенадцать рублей – мизерные деньги – престарелым колхозникам начали выплачивать только с начала 60-х годов, до этого они не получали ничего). Лишь с годами внук осознал, что бабушка ему «не трёшницу совала, а четверть пенсии своей», когда провожала его в дорогу.
Такие узнаваемые, такие дорогие сердцу портреты. У каждого из нас были, есть родственники, похожие на них.
Многие стихи Гребнева, а также поэма «Бессмертник» посвящены памяти отца. Над Волгой, на ржевских просторах отыскалась братская могила, где он похоронен:
Здесь, у могилы этой братской,
Под сенью скорбною берёз,
Стараются не разрыдаться,
Но и сдержать не могут слёз.
Ведь не прибавить и не вычесть –
Одну судьбу на всех деля,
Здесь десять тысяч,
Десять тысяч
Укрыла мать – сыра земля!
Взяла, укрыла, приютила,
Навек в себе соединя.
По ним тут все мы –
Побратимы,
По крови пролитой родня.
Сколько жизней отдано, сколько положено сил, с каким самоотречением воевали и трудились люди, чтобы сохранить свои деревни и сёла! Вот почему поэт с болью смотрит на опустевшие родные места:
Вы совладать смогли с врагом,
Но в отвоёванной России
Позарастали овсюгом
Поля, где жито вы косили.
…Но бродят здесь былого тени,
И проясняется теперь
Порожний счёт приобретений
С необратимостью потерь.
Символична картина гибели пчелиной семьи в стихотворении «После похорон». Разорён последний улей, и пчёлы выпущены на снег:
Взлетали, людей не кусая,
В снегу цепенели у ног.
Наверное, матку спасая,
В янтарный лепились комок…
Так же, против воли крестьян, разорялся их вековой уклад.
Стихи Анатолия Гребнева просты и естественны. Поэт не прибегает к сложным метафорам: они были бы неуместны в таком драматическом повествовании.
Я выделила лишь один лейтмотив в многогранном творчестве Гребнева, не коснувшись его замечательных стихов о любви, о дружбе, о родной природе. Немало у него и искромётных юмористических стихотворений. Но именно тему семьи, тему крестьянского родства, где все друг другу не чужие, поэт тесно связывает с пронзительным ощущением Родины:
И где я,
Что я,
Что за сила
Меня взяла и вознесла
И душу вечную России
В слезах почувствовать дала.
И последнее. С безответственной руки некоторых критиков в середине XX века появилось, прижилось и до сих пор не изжито понятие «писатель-деревенщик». Как будто есть писатели в полном смысле – и писатели-деревенщики, обочина литературы. Но о деревне писали и Шолохов, и Бунин, и Толстой. Пора уже признать, наконец, что это столбовая дорога русской литературы, наиболее полно выражающая «душу вечную России».
Светлана СЫРНЕВА (Вятка) |
