5 августа, Орёл, Город Первого салюта*,
празднует День освобождения от фашистских захватчиков

Татьяна ГРИБАНОВА (Орел)
ИЗГНАНИЕ

(Глава из книги «Колыбель моя посреди земли»)

Пятого июля 1943 года разразилась Орловско-Курская битва. Много их, страшных побоищ, за годы Великой Отечественной отлязгало, отгрохотало, откровоточило на русских полях. Но это! Именно в нём, в июльско-августовском сражении сорок третьего наши войска, наконец-то, сломали хребет непобедимому, подмявшему под себя всю Европу фашистскому зверю. Конечно, были и потом лихие битвы, но после Курской смертельно раненый ворог, зализывая раны, отползая в своё логово, лишь яростно огрызался.

Наступательная операция по освобождению Орла началась двенадцатого июля, и носила она название «Кутузов». Какой русский не гордился этим именем, не помнил, как громил великий фельдмаршал ещё несколько веков назад иноземного захватчика?

В нашей округе на долю воинам 3-й Гвардейской танковой армии генерала Павла Семёновича Рыбалко выпало крушить основательно укреплённую немецкую оборону. Вместе с ними наши края освобождали бойцы 2-й Гвардейской танковой армии генерала Семёна Ильича Богданова, 13-й и 48-й полевых армий. А также – войска Брянского и Центрального фронтов, которыми командовали генералы Мариан Михайлович Попов и Константин Константинович Рокоссовский. С воздуха войска поддерживали лётчики 15-й и 16-й воздушных армий генералов Николай Фёдорович Науменко и Сергей Игнатьевич Руденко. Шутка сказать, какую свернули махину!

Отступая, немцы угнали с собой почти всех жителей округи, использовали их в качестве живых щитов, прикрывались бабами и детьми от налётов нашей авиации, от артиллерийских атак. Хитрость эта коварная не случайная, не в панике возникшая. Фашист продумал в своем завоевательном походе на Россию всё до мелочей: и «блицкриг», как поскорее прихапнуть огромную территорию с несметными богатствами, и как потом ими распоряжаться-хозяйствовать. А на тот случай, ежели чего недоброго, намнут бока, придётся драпать, заранее разработана и политика «выжженной земли», а проще – система грабежа, насилия и уничтожения. (Лишь к ноябрю угнанные отступающими немцами, уцелевшие несчастные смогли возвратиться из Прибалтики и Белоруссии на родину, пройдя сотни вёрст разбитых войной дорог).

Фашист понимал, что разграбленные и опустошённые им районы обратятся в мёртвые зоны. И, конечно, зверствовал, стараясь не оставить не только материальных, но и никаких «пригодных» людских ресурсов.

Поначалу-то фрицы собирались досыта пограбить, но Красная Армия испортила им всю обедню, поддала такого пинка, что тут не до грабежа, хоть бы самим ноги унести! А вот попутно пожечь, взорвать, на это много времени не требовалось. Если при отходе немецкие войска, не дай Бог, встречали на своём пути скот и не имели возможности отправить его в свой тыл, и тут гнали свою статью – расстреливали его подчистую.

Второй человек после Гитлера, рейхминистр Герман Геринг в своей директиве от седьмого сентября 1943 года требовал вывезти все сельхозпродукты и средства сельхозпроизводства, разрушить все обрабатывающие и перерабатывающие предприятия пищевой промышленности, уничтожать все другие производственные основы сельского хозяйства, вывозить людей, занятых в сельском хозяйстве и пищевой промышленности. Одним словом, стереть русскую деревню с лица земли.

Отступая, немцы обливали хаты бензином и поджигали. Так, например, выгорел дотла соседний с моим Игино посёлок Свободная жизнь. Такая же участь ожидала и Кирово-Игино. Просто фашисты впопыхах спалить наши деревни не успели.

Шестнадцатого февраля 1943 года на заседании «Центрального планирования» в Рейхе было решено угнать на запад всё население, находящееся в ста километрах за линией фронта. Существовал по этому поводу и специальный приказ за № 4, подписанный самим Адольфом Гитлером от четырнадцатого февраля того же года. В нём нацистский вождь настоятельно требовал от своих подчинённых «…если возможно, брать с собой всё гражданское население и затем использовать его как рабочую силу». По этому же приказу, когда затрещали по швам все германские стратегические планы, населённые пункты после эвакуации безжалостно уничтожались.

«Второго августа сорок третьего, на Илью, – рассказывал отец, – жители Игино молотили со своих участков хлеб, налетели власовцы, и давай людей булгатить: «Всё прекратить! Готовиться к эвакуации!» Беготня, рокот двигателей грузовиков, немцы – в панике, срочно сворачиваются, готовятся бежать».

Хлеб, как ни жалко было, бабы опустили в шейные ямы. Сколько с собой второпях прихватишь? К тому же, лошадь выдавали на четырёх хозяев. С Андрияхиными – шесть душ Ходёнковых, шесть душ Макеевых, Молдачёвы! Сами, хочешь – не хочешь, пешком. Скарб – на застланную веретьём телегу. За телегой – бабы, белужинами ревут, в чём только душечки теплятся. Цепляясь за их юбки – детишки, сопли кулачонками по щекам растирают. Бросили хаты свои на Мишкином бугре, бросили хоть как-то кормившие огороды, всё бросили… Потащились самотёком по пыльной, словно обсыпанной серой мукой, дороге под автоматами власовцев на Запад…

Одно только свербило на душе: наступит ли этим мучениям предел? И концов-просветов не видно, когда из них перестанут нехристи верёвки вить. А уж о том, увидят ли опять свой порог, – вообще вилами по воде писано.

Как всегда у нас велось, коли настигнет русского человека крайний случай, вспомнились слова нужные, зашептались сами собой: «Осподи милостивый! Преложи гнев на милость! – и дальше, как положено, коли покидал православный человек свой родимый дом, – двадцать шестой псалом, – Господь – просвещение моё и Спаситель мой, кого убоюся…».

Вышли за околицу по полудню. Потащились правым пологим берегом, среди разбросанных там и тут замшелых вётел. Все вперемешку: немцы, обоз жителей Кирово и Игино, полицаи, власовцы… Немцы старались затеряться меж обоза, в самой гуще народа.

Идут бабы с грудными детьми на руках в глубоком бесчувствии, ревут, назад оглядываются, пытаются избы свои разглядеть, но застит дым от полыхающей им вдогонку Полетаевой хаты, не позволяет напоследок узреть родимые дворы. Чуть дальше и левее Игино, в логу Плоцком, догорает вместе с экипажем немецкая танкетка. В верхах, на дальнем поле, у лога Майского, полыхают прорвавшиеся, было, три наших Т-34 – немцы огрызаются, лупят по ним прямой наводкой из занявшегося полымем сада (из бывшей усадьбы барыни Шеншиной).

Негаданно хрестанула молния! Гроза впереди заугрюмилась. В полнеба расползлись сырые овчины жуковых, с огненными краями, туч! Затаилася под ними Крома, зашептала чёрная дальняя гать. Склонились долу приречные стрелолисты и осоки. Низко-низко заметались, засвистали над людским потоком чёрными пулями ласточки. Крупные дождевые капли, поднимая пыль, застучали по прибитой дороге. Да что там гроза – чай, не из соломы сплетены! В народе ходили толки: фашистская чужбина – вот горе так горюшко!

Не знали, не ведали кировские и игинские крестьянки, полонённые фашистской нечистью, что несколько веков назад этими же путями уходили в Брянские леса под покровом ночи их пращурки, спасаясь от татарского ига, так же рыдали и оглядывались на родные пепелища. Захватчик – он во все века и во всех землях – изверг и лютый ворог!..

Что ж от него дожидать-то, если, к примеру, командиром двадцать седьмой танковой дивизии вермахта двадцать девятого декабря сорок первого года было отдано распоряжение «…тыловым отрядам и арьергардам производить:

а) разрушение (поджог) всех населённых пунктов. Использовать специальные команды для поджога деревень, лежащих в стороне от путей отступления;

б) уничтожение наличных средств транспорта и имеющегося скота;

в) уничтожение или приведение в негодность всех имеющихся продуктов».

 

…За час еле-еле доползли обозы до сожжённой подчистую соседней деревни Свободная Жизнь. С приходом фашистов в богатом этом колхозе, который когда-то населили кировские и игинские выходцы, обосновался немецкий комендант Шмидт. Похозяйничал на славу! Обобрал до нитки и колхоз, и крестьян: и скот ему сведи, и инвентарь свой крестьянский сдай, но в первую очередь, создавая помещичье хозяйство, Шмидт отнял у мужиков шестьсот гектаров земли.

Словно закоренелый крепостник, за малейшую оплошность, не говоря уже об отказе от работы, он публично устраивал жесточайшие порки. Не гнушался, лиходей, и расстрелами.

Многие жители этой несчастной, родной по крови Кирову Городищу деревушки пали от рук мучителей, среди них: Василий Ходёнков, Михаил Завязлов, Василий Морозов. Истерзанное «новым порядком» население перед отступлением немцы под конвоем угнали в тыл, тех же, кто не мог идти, расстреляли, а деревню, все пятьдесят четыре избы с надворными постройками, спалили дотла.

… Обоз растянулся длиннющей вереницей вдоль пыльного просёлка от Бо́льшего лога до самой окраины деревни Выдумка. Смотрят обозники: чуть правее, за Кромой, над гавриловским полем, несётся наш ястребок, а за ним – четыре мессера! И разразился в чистом поле, прямо над их головами, воздушный бой. Бабы, дети – под телеги! Куда ещё спрячешься?

А наш ястребок оказался неуловимым! И так его немцы прижмут, и эдак, а он – круть-верть – и был таков! Подбил один из мессеров, и – только его и видели, вырвался, умчался к своим, в сторону Кром. Из подбитого фашистского самолёта выбросились на парашютах два лётчика, зависли над Гавриловкой, а машина, объятая пламенем, с рёвом пошла над верхушками леска и ахнулась где-то у деревушки Орехово – огненный шар полыхнул впереди, по правому краю небес.

…Гонимые немцами и власовцами земляки мои под прицелами автоматов добрались до Брянщины, до железнодорожной станции Почеп. Несчастные не знали тогда, что пятого августа уже освобождён Орёл, а шестого августа Ставка Верховного главнокомандования в четырнадцать часов сорок пять минут приказала:

«…Командующему Центральным фронтом использовать 2-ю и 3-ю Гвардейские танковые армии для удара в направлении Шаблыкино с задачей во взаимодействии с правым крылом Брянского фронта, наступающим на Карачев, уничтожить противника, отходящего от Орла на запад» (в том же направлении, куда угнали моих земляков). Бои в этих местах, как передавали в сводках инфрмбюро, носили упорный, кровопролитный характер.

Не знали страдальные земляки мои и о том, что немецкое командование, опасаясь окружения, сократило линию фронта, усилив за счёт этого части, действовавшие в районах Хотынца и Кром, прикрывавшие отход своих войск из Орла на запад… Получалось, что и они, кировские и игинские бабы с ребятишками, прикрывали вражеский отход.

Чтобы отрезать противнику пути отступления из Орла, Кром и Нарышкино, наше Командование задействовало сразу две танковые армии. Нельзя было допустить закрепление противника на заранее подготовленных укрепрубежах «Хаген» восточнее Брянска. В течение двух дней велись жестокие бои и на подступах к Кромам. По реке Крома проходил сильнейший оборонительный рубеж, заранее занятый немецкими войсками. Но и он был сломлен к вечеру шестого августа. Показали наши немцам, где раки кромские зимуют.

А девятого августа 2-я Гвардейская воздушно-десантная дивизия выбила врага из Кирово и Игино. В этот же день освободили и близлежащие села и деревни: Должонки, Дерюгино, Чистое поле, Красная новь, Старогнездилово, Цвеленево, Мураевка.

Восемнадцатого августа была освобождена Орловская область в её современных границах. Советские войска ликвидировали «кинжал, направленный в сердце России». Так фашисты называли Орловский выступ, который рассматривали в качестве исходного района для нанесения удара на Москву. Как у нас говорят: «Испробуй-ка нашенского гостинцу! Мы тут всяких видали да бивали!»

 

Но война всё ещё не отпускала из своих жутких когтей моих родичей и земляков.

Немцы, как чёрт ладана, боялись партизан. На ночь бросали обозы и вместе с власовцами прятались в укрытиях. Передвигаясь по Брасовскому району на Брянщине, бабы и ребятишки вытянули все жилы – поминутно толкали подводы, покрытые рогожами, увязанные верёвками, то и дело застревавшие во встречавшихся на их пути глухих болотах. Места, неизменные тысячи лет: зыбучая глубь, бездонная хлябь, где само время с ума сошло. Слепни и мухи вились над лошадиными спинами, донимали полчища комарья. От телег пахло дёгтем, от болотин – брусничником и сыростью.

Кормиться помогали собранные в бору грибы и ягоды. (Немцы выдавали строго по списку лишь небольшие брикеты с кашей). Так же, как и в деревне, из последних сил держались по-соседски друг дружки, хлеб-соль вместе водили. Останавливаясь в селениях, собирали на брошенных усадьбах картошку. Попутно в речушках и прудах ловили рыбу.

Однажды, расположившись на разъезженном, усыпанном мелкими каменьями берегу Десны, соорудили кой из чего сеть и отправились на рыбалку. Мужики вели рекою снасть, а мальчишки воробьиной стайкой бегали следом, подбирали выкинутый на берег небогатый добыток. Вытянули невод в очередной раз, а в нём – полуторагодовалый мальчик! И гадать не нужно – вверх по течению разбомбили переправу, одна из семей погибла разом: вместе с конём и телегой ушла под воду. Мужики – мальчишкам: «Бегите, кличьте баб, скажите, мол, рыбину крупную поймали». Примчался народ, разглядев лежащий на берегу под олешником улов, бабы, вар подливай – не смолкнут, выли в голос, волосы на себе рвали, словно у каждой умер во чреве младенец. И терпению приходит когда-нибудь конец…

И вблизи Почепа обнаружили в лесу жуткую, погибельную картину: наши ли, немцы? Так и не поняли. Но волосы встали дыбом, когда натолкнулись на огромный, метра в два высотой ворох человеческих костей: скелеты, черепа. И никакой гражданской одежды или военной формы, голые кости.

 

Не менее чем партизан, немцы боялись тифа и вшей. В Почепе баб и детишек раздели донага и втолкнули по очереди в два загодя приспособленных под санобработку вагона. Вещи тоже подверглись термообработке. На путях, нацеленных на Запад, стояли два поезда: один – товарняк – в нём хозяйственные немцы везли плодородную украинскую землицу, а в другой загрузили наших баб и ребятишек, не церемонясь, «рассортировали» под вой и причитания: детей – в одни вагоны, матерей – в другие.

Но Господь вступился за полонённых, не позволил им очужеть, сгинуть во вражьей стороне. Ночью налетели наши кукурузники, развесили фонари и нещадно разбомбили драпающую немчуру. Заполыхал Почеп, зароился народ. Хаос, толчея! Скученность – не дай Бог! Тати фашистские, утратив прежнюю спесь, спасали собственные шкуры, бежали. Им было не до вагонов с русскими, приготовленных для отправки в Рейх. Бабы повысыпали на рельсы, кинулись в дикой неразберихе разыскивать своих детей.

 

Отцу запомнилась картинка: село Добрунь, только что прошёл дождь, по склону крутой горы стекают грязные потоки. Немцы в спешке отступают. Дорога в гору, на неё фриц гонит запряжённую в бистарку лошадь. Подвода под завяз нагружена мешками с крупой, сахаром, солью. Лошадь от натуги падает на колени, как бы её ни погоняли, вскарабкаться на угор по сползающей дорожной жиже не может. И тогда возница (наверно, состоял при кухне) вспарывает мешки ножом, и на глазах у голодных беженцев продукты втаптываются в грязь…

А следом плачет, пытается взъехать на размасленную гору молодой немецкий мотоциклист… чует, что подходит конец, что рыльцо-то в пуху!

 

Сколько несчастья, горя, разрухи, обездоленности и смерти повстречалось беженцам на пути – и не передать. Куда ни ступни, куда ни посмотри – везде слёзы и разор. Не от вида ли нашей округи содрогнулось сердце немца Ганса Гессенса, фронтового уполномоченного национального комитете «Свободная Германия», не о горе ли несчастье именно моих земляков поведал он в своей речи, обращённой к немецкому народу, сообщая о причинённых опустошениях вовремя отступления войск группы армий «Центр» из Орловской области осенью 1943 года: «Мы проехали сотни километров и здесь на месте благоустроенных жилищ видели груды камней, пепла и обгоревших брёвен. С немецкой педантичностью совершались страшные и в военном отношении абсолютно бессмысленные разрушения». По его мнению, виноват во всём немецкий вермахт. Своими глазами увидел представитель «Свободной Германии» нищету и разрушения, содеянные его соотечественниками. Свидетельствуя эти злодеяния, он предупреждал немецкий народ о том, что каждый угнанный, замученный или убитый советский человек – страшное обвинение. Каждый разрушенный дом, каждая украденная корова, каждая похищенная вещь – страшное обвинение. И за всё это в скором времени придётся расплачиваться, потому что «кто хоть однажды видел это, тот не забудет никогда».

 
Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"
Система Orphus
Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную