| |
***
Лишь рассвет заплетёт поутру на берёзах косицы,
распояшет заря за угорами свой поясок,
осенившись крестом, над полями взовьюсь голубицей,
над родимым крыльцом, над речушкой в ресничках осок.
И крыла понесут невесомо над милою Русью
за околицу с вросшим в бурьяны по пояс голбцом,
за просёлок родимый, что знаю сто лет наизусть я,
до мозолей исхоженный прадедами и отцом.
Неоглядный простор – наше вольное русское небо,
А под ним! А под ним от рябины к Покрову красна,
от пороши бела, словно рая Господнего слепок,
от Москвы до Курил – величавая наша страна.
***
На пороге – Филипповки,
до Роштва – подать рукой.
Словно ёжик, месяц колкий,
небо в кружевных оборках,
хутор - тетерев, глухой.
Выйдешь хрусткой снежной стёжкой
в сумерках льняных на двор.
Принесёшь домой в лукошке
из сенной чердачной лёжки
подмороженный аппорт.
Топнешь валенками в сенцах.
Дверь откроешь – пар валит.
Смачно печь жуёт поленца.
Образа под полотенцем.
День до донышка испит.
Со святой водицей склянку
выудишь из захорон.
Как ведётся, по порядку,
окропишь всё, до заплатки,
каждый угол, посолонь.
Скатерь «постную» достанешь,
сышешь чабреца пучок…
Там, глядишь, и скрипнет ставней
в захолустье друг мой давний,
ангел мой: мол, на часок.
Угощу аппортом славным,
потолкуем под чаёк…
* * *
Вьюга псом беспризорным у ног.
Окна выпили ветреный вечер.
То ли плач из трубы, то ли вздох,
всхлип усталых ступеней крылечных.
Утопая по пояс в снегу,
сквозь морозную темень и стужу
мимо дома рябины бегут,
вслед метёт, куролесит и вьюжит.
Двери - настежь! Февральский мотив.
Буря-мачеха бесится злая.
С колокольни звонят: «Не-прой-диииии!»
Видно, помощь Господь посылает.
***
Домотканый сермяжный февраль.
В полдень с крыши стекает сусаль,
а с приходом сурьмяной поры
конопатит позёмка дворы.
Размело, не собрать частокол.
Истрепался у вётел подол.
И с Кудыкиной вьюжной горы
вдоль просёлка гоняет вихры.
Ветродуй всевселенский сквозной
с потерявшейся где-то весной.
И с бескровным, погасшим лицом
беспризорный родительский дом.
Вроде, та же под горкой река,
тот же во поле путь - сквозь века…
Только выцедил речку мороз,
только поля не видно от слёз.
Редкий брёх на проулках собак…
Кувыркнулся бы хутор во мрак,
но над кровлями изб и крылец
затепляет Спаситель светец.
ПОСЛЕ МЕТЕЛИ
Ночь билась в падучей, и в тартарары,
казалось, сметало несчастный наш хутор.
Но с неба помятого, словно с горы,
скатилось тишайшее, робкое утро.
Ужасно и вспомнить, что было в ночи!
Крыльцо скрежетало столбами от страху,
заламывай ветви, кричи не кричи, -
был сад обречён, словно смертник, на плаху.
…Сквозь тюли ласкается свет со двора,
с беспечными снами младенчика схожий.
Хоть выглянуть больно – там стук топора
и груда деревьев с израненой кожей,
но надо вставать и затепливать жизнь:
кормить берестою голодную печку;
по глади сатиновой стёжку прошить –
воды принести из курящейся речки;
обрушить с амбаров и хаты снега -
как будто просыпать кули с рафинадом.
А там и Ярило в собольих мехах
окинет простор своим царственным взглядом.
***
По правде… красОты все здешние –
в посконной рубахе сквозной березняк
да эта распутица вешняя,
да уток охрипших под небом косяк.
Ещё, не забыть бы, к Плющихе
усталых снегов то ли плач, то ли хруст,
как бабушкин творог, прорыхлых;
на поздних сносях рыжей вербицы куст…
Но всё ж удивляюсь. И с вами бывает?!
Откуда она? Из каких праглубин
вдруг в сердце ворвётся и переполняет
сермяжная ширь этих русских равнин.
***
Дождь со снегом, вдребезги просёлок.
Дом исхлёстан ветром до крови.
И душа – осколок на осколке…
Дни раздумий, всепрощенья и любви.
И паденьям нету оправданья,
и нет мочи с этим грузом жить…
Канет пост, и, может, в покаянье
обнажится свет моей души.
***
Устанут звёзды сторожить село,
и опочуют бражницы в левкоях,
заря в гнезде курлыкнет за рекою,
жар-птицей алой встанет на крыло.
Знакомой с жеребячьих пор межой
по курослепу с росной лебедою
пройдёт Карюха важно к водопою,
сопя в рассвет добрейшею душой.
И выйдет солнце, и часам к пяти
бока и пятки расщекочет лету.
А то, листнув вчерашие газеты, -
без разницы, и в свежих правды нету! -
за правдой-маткой на поля летит.
***
Ты войдёшь – я обо всё забуду!
Лет на сто заброшу все дела.
И махну рукой на пересуды!
Как я раньше здесь одна жила?
И твоими жаркими стихами
будет мир мой навсегда спасён,
чистым снегом выбелится память,
явью обернётся вещий сон.
И запахнет кухня пирогами,
ей казалось: вовсе отпекла!
И в прихожей почему-то сами
улыбнутся тихо зеркала.
|
***
Из каждодневной суеты
нырнёшь в прадедовские степи,
здесь и полынь тебе –
цветы,
здесь воздух до глотка целебен.
Какая ширь!
На сотни вёрст,
взгляни:
сермяжный холст размотан.
Незамудрёнистый узор
мотивом нашим,
русским,
соткан.
Стоишь средь этой лепоты
в сакральной отчей палестинке,
где небо –
выше высоты,
и чувствуешь себя былинкой.
***
Всего-то - четыре часа электричкой,
и небо моё можешь трогать руками,
листать умудрённые временем книжки,
вдыхать запах трав, что по дому пуками.
Скорей приезжай! Полюбуйся, как осень
пастозно кропит дерева акварелью,
а даль – по-сырому, тончайшая просинь,
и к ночи – туманы добротной фланелью.
У нас от рябин прямо некуда деться.
Тебе их горчинка пришлась бы по вкусу -
давно пригорюнилась к русскому сердцу,
вовек не изжить из судьбы её русской.
А ты всё стремишься на край ойкумены
для песен искать небывалых зачинов.
Смотри: журавли как трубят сокровенно,
как нынче особенно горьки рябины.
Всего-то четыре часа электричкой!
***
Ночь разродилась в муках жутким ливнем,
стонала так, что обмирала темь.
И не спалось, покуда пуповину
по краю леса, где-то за овином,
не перегрыз новорождённый день.
И я смежила, наконец, ресницы,
запеленалась долгожданным сном.
Как будто капли молока на ситце,
на миг размылись времени границы,
явив передо мною отчий дом.
…Как хорошо, бывало, в нём проснуться!
По певчим половицам – на крыльцо!
Луна – осколок старенького блюдца,
фаянсовый, едва белёсый, куцый
разбился вдрызг о скирды за сельцом.
Ему взамен румяно, яснооко,
в кокошнике окатных жемчугов
и в сарафане, на пять вёрст широком,
из Царских врат со стороны востока
восходит Солнце стёжкой на угор.
Спешу туда, где табуны на плёсе
раскоготали утреннюю синь;
где, травами вперегонки с откоса,
бегут купаться на реку берёзы;
где слаще мёда горькая полынь.
Дивлюсь, такой простой, такой знакомый
мотив: бурёнок стадо меж ракит,
орёл, парящий в небе, невесомый,
дворов извечный, каждодневный гомон…
Но как же без него душа щемит!
***
Сливовый,
маттиоловый,
духмяный
июньский вечер
бродит меж ветвей
омытого закатным солнцем сада.
Сквозь шторы
одиночеству награда –
Рахманинов.
Концерт для фортепьяно.
Ван Клиберн.
И в сиренях соловей…
На всю Вселенную!
Над всей округой!
Да так,
что пыль просыпалась со звёзд!
И сердце - вдребезги,
и нет покоя,
душа слепа –
опять больна тобою,
метелит в ней
рахманинская вьюга.
Ведь было!
Было!
Пусть и не сбылось…
***
Напропалую ночь блудила в травостое.
Счастливой, ей хотелось куролесить!
И понесла – новорождённый месяц,
припав к груди реки, сосёт её парное.
И просыпаются в полях Полуденницы -
и ну «стрелять» на путников глазами.
И Небо, приструнив их образами,
с любовью крестит белоярую пшеницу.
Скирдуют в пойме лето, как обычно, миром.
Цветастыми душистыми тюками.
Лимонницы пьют счастье хоботками,
сады насквозь пропахли яблочным зефиром…
И шло бы чередой, когда б ни эти вести:
кричит на крик, заламывает руки
девятый день охрипшая от муки
по Витьке, сгибшему под Кременной, невеста.
Июль 2023
ВЕЧЕР
Копёшки вспыхнули,
как свечки.
По алой тихости воды,
устав от знойной суеты,
вдоль речки
на небеса,
куда-то в вечность
плывут селенья
и сады.
А там, в полях,
алтарь заката
уж гасит вечер в ветерке…
Кипрей жар-птицею в руке.
По хатам
коровы, клУбами объяты,
бредут,
как мельники,
в муке.
Смех молодёжи
у запруды,
луна карабкается ввысь.
Обычная мирская жизнь,
как будто…
И нет как нет войны
как будто…
Как будто
все враги сдались.
|
