| |
***
И вроде бы, всего-то ничего:
околица, как испоконь, в полыни,
июньских туч наполненное вымя,
над речкой - клади с тонкою слегой
на хуторок, своё забывший имя,
голбец у перекрестья двух дорог,
хранимый образком с пресветлым ликом,
что под завяз увит степною викой,
а чуть левее – опочивший стог
в расхристанности прошлогодней дикой.
Пусть скажут: мол, святая простота!
Но почему тогда захолонуло сердце?
И никуда от этого не деться.
Всего-то – вдоль да поперёк – верста,
но это – деда и отца наследство.
СВЕТ НЕГАСИМЫЙ
Дремлет солнце в разливе.
День до блеска умыт.
Спит базар гомонливый
вдоль грачиных ракит.
Нет снегов и в помине.
Вешний постный уют.
И пронзительной синью
вдрызг пролески цветут.
Под линялою крышей
в три оконушка дом…
В этом вербном затишье
Русь списали на слом.
Даже сердце запнулось -
тихий вздох половиц…
На житейскую скудность
хоть реви, хоть молись.
Знаю: бед нынче - ливень,
да и помощи нет,
но в душе, как в разливе, -
ярким полымем свет.
ПРОЛЕТЬЕМ
Сныть порхает вдоль тропинок сада,
пескарится на реке вода.
И в черёмушнике так-то складно
ворожит кукушка на года.
Пряны травы на исходе мая –
задышал покосом ближний дол.
Вдоль зари бреду, куда – не знаю,
обросив до ниточки подол.
В воздухах, туда-сюда шныряя,
по жучиным торопясь делам,
шуркает хрущей бессонных стая,
тишину ввергая в свой бедлам.
Розовеют на берёзах ситцы,
высветляет небо косогор,
Сирин-девой, золотой Жар-птицей,
солнышко взмывает на простор.
И зовёт, и вдаль бежит дорога,
и манит собою горизонт!
Хлопотной, сторукий, синеокий
вновь над Русью Божий день встаёт.
***
Исход весны. И соловьи
изголосили вдрызг рябинник.
Закат изранен до крови –
ну, вот и справили поминки…
Ему не пофартило жить,
соседу, внуку бабки Шурки:
сынов на дело окрылить,
увидеть под венцом дочурку…
По воле Божьей мужиком
мне не случилось народиться.
Удел наш, бабий, знамо, – дом,
детишки, ждать-любить-молиться.
А он войны хлебнул в свой срок.
Он чудом выжил на Кавказе
от гибели на волосок,
не ранен даже был ни разу.
Но вот под Северским Донцом
обочь мостка, у краснотала,
смерть взвизгнула ему в лицо:
«Ну, наконец-то, отыскала!»
И - навзничь, хоть душа-кремень,
но нету мочи шелохнуться.
Сойдя с ума, сквозь стенки вен
кровь хлынула, чтоб захлебнуться…
И стонет над селом гроза…
Промокший холм… Гора букетов…
И Витьки Спирина глаза
глядят на Этот свет с портрета.
***
Задохнётся душа
от простора и воли,
захолынет печалью
былинной, степной…
И затянут ветра,
как бывает в застолье,
наш исконный мотив,
каждым звуком родной.
Этот русский напев,
что с горчинкой бурьянной,
Он и мне, и тебе
с колыбели знаком.
Не его ли наш пращур
спевал при Баяне?
И не с ним ли вставал
вновь и вновь на врагов?
Нашим песням истоки –
в тоске и печали.
Сколь легло мужиков
за отеческий кров?
С Ярославны по ныне
в причёты кричали
на Руси
у сыновьих и мужних гробов.
***
Март в разгаре,
рассвет медуничный,
водополье плывёт в небеса.
Птиц ли, душ ли
с утра перекличка?
Влагой всклень затопило глаза.
И нет мочи ступить на просёлок,
и дожди исхлестали окно –
то хохочет,
то скалится Молох.
И в душе, как в колодце,
темно.
И такая на сердце тревога!
Ведь не спрячет
ни близь и ни даль!..
Видно, застит
и совесть,
и Бога
Золотого Тельца сусаль…
***
Вновь апрель шебутной,
живородный,
заливисто-солнечный
расплескал от души,
словно лужи,
по рощам пролески.
Снова груди берёз
переполнились млечными соками,
не стерпела река
и айда
по лугам куролесить.
Штапель неба прошит
журавлиными тонкими строчками,
хоть и резок, и крут
в эту пору в краях наших ветер.
Да и что-то творится
волшебное
с вербными почками –
видно, снов насмотрелись
за долгую зиму о лете.
Может, следом за снежицей
кануло в речку всё лучшее?..
Может, вовсе не сбыться, Весна,
и мечтам сокровенным?..
А она мне в ответ:
"К птичьим радостным песням
прислушайся -
и в тебя хлынет счастье
рекой
по застуженным венам".
***
Встречи краткие,
бескрайние разлуки –
наша химия и физика любви.
Обжигаюсь,
но протягиваю руки
снова счастье на семи ветрах ловить.
Ну, а ты?..
Как бедолажится с другою?..
Как по мне…
тот штамп не стоит и гроша,
коль до хрипоты,
пылающей,
нагою,
о любви взахлёб
кричит в смартфон душа.
Все Евангелия
и Коран, и Тора
знают, что она давно
сквозь тьму миров,
сквозь Галактики,
сквозь ночь и зимний морок
мчит к моей
на крыльях трепетных ветров.
МАРТОВСКИЕ СТРАДАНИЯ
И позабыть тебя бы,
и не маяться,
на веки вечные
мосточки развести,
но сердце вещее,
ему всё кажется:
не отыскать одной
обратного пути.
Ах, нету сил нести
мученья крестные!
Перемолоть бы их
на блинную муку!
В бумажной лодочке
ручьями вешними
спровадить за море
печаль свою - тоску.
Ведь птицы гнёзда вьют –
пора любовная!
Коты орут взахлёб
страданья у трубы.
Схожу-ка я в сельпо
за шляпкой модною –
не улизнуть тебе,
мой милый,
от судьбы!
|
***
На все лады июнь сверчит в ночи –
без устали цикады куролесят.
Как в абажур, в раззолочённый месяц
до свету бьются глупые хрущи.
Расперит утро над землёй крыла -
объять захочет всё на белом свете,
на солнце, будто на велосипеде,
покатит по бесчисленным делам.
Вдоль поймы встанут свежие стога,
стрижи взметнут над крутояром небо,
хмельно задышит воздух из сурепок,
из лип и донника, что забродил в лугах.
***
Расстелить полушалок на свежий покос, -
врассыпную оравой цикады, -
и смотреть, как плывет над сапфирами рос
беспредельная вечность заката.
Ночь падёт, и собою пронзив тыщи лет,
поглощая попутные звёзды,
вдруг прольётся вселенский безудержный свет
на луга, на погост, на берёзы.
И накроет округу тишайшая тишь,
растечётся по мне внутривенно.
И сусаль запылит на покатости крыш,
проникая в жилища сквозь стены.
И уже к петухам, как бы вдруг ни с чего,
когда, вовсе не станет терпенья,
с колокольни вскрылит перезвон над селом,
благовествуя о Вознесенье.
***
Вернутся из странствий, - а как же?! - на родину птицы,
не стерпит, по венам дерев хлынет паводком сок.
Затеплишь лампадку в углу пред старинной божницей
и Пост одолеешь – рядком за седмицей седмицу, -
Звездой Вифлеемской в свой срок озарится восток.
А там и, глядишь, океаном заплещется зелень,
и май переполнится негою - только дивись!
И солнце завьёт Божий мир золотой повителью.
Почуешь: пора воскресать самому во спасенье –
так манит, и верит в тебя нескончаемо жизнь!
Приникнешь опять к ней, бурлящей, и зреньем, и слухом.
И примешь со всей неминучею данностью гроз.
Так прадед, бывало, скрепляясь и сердцем, и духом,
сквозь малую радость, а чаще – напасти, прорухи,
с великим терпеньем судьбу свою бренную нёс.
***
Вышив мир ярчайшей ниткой:
лес осыпав земляникой,
выпестрив цветами долы,
духовито, густо, споро,
бродит, жмурится от света,
вдоль дорог июньских лето.
Так-то лихо донник косит, -
знай, копни да не ленись! -
впрямь, уверуешь: нет сносу
этой знатной штуке ЖИЗНЬ!
Нету! Нету! Смерти нету!
Впору жить и жить, и жить!
Просыпаться на рассвете,
слушать, как комар жужжит,
вырвав телик из розетки,
крест поставив на газетах,
сквозь бурьян, анисы, сныти -
коль решила, значит, быть! - и,
по росе шагая в лето,
упиваться Божьим светом.
***
Июль прожарен солнцем вездесущим,
золотокудр, вихраст, как мальчуган,
за пазухой – гороховые стручья,
снастями рыболовными навьючен,
набит крыжовиной неспелою карман.
Лугами, в пестрядь штапеля одетый,
бредёт себе, зачем, не знает сам,
навстречу дождику, звенящему монетой,
навстречу радуг перламутровому свету
просёлком пыльным прямо к небесам.
Пишу-дышу не праздных мыслей ради.
Судьба моя давно срослась с тобой,
мой край - холмы, деревни, палисады…
Я здесь и дождику, как чуду, рада -
в июле он, как водится, грибной.
***
Вот опять под утро, как всегда к заре,
нараспашку в детство растворились двери:
закипают варом липы во дворе,
голосит петух, сусаль роняя с перьев.
Я – ещё девчушка. Мама молода.
Сквозь седьмое небо проросли деревья.
На верёвках - стирка, длинных три ряда,
словно двор вчера вернулся из кочевья.
А июнь, душист, цветаст, зеленоух
под завяз малинит кузовки вдоль просек.
Там, без удивленья, во бору на слух
чуешь, как подлесок подстригают лоси.
…На ледке в подвале – кринка с молоком,
на столе - горяча хрусткая краюха;
сдобрена укропом, терпким чесночком,
из яиц от рябой курочки «толстуха».
Ладит дед на груше «взлётную качель,
чтобы, как Гагарин, над планетой взвиться».
Полыхает полдень в тысячу печей,
ветерок колышет стиранные ситцы…
***
Не заманить ни шекелем, ни евро…
По горло замотавшись кутерьмой,
душа щемит: на родину, домой!
Там под крестом - отец родимый мой,
а слева – мама… под плакучей вербой.
Порою, смяв к заре забудь-траву,
они ко мне являются живыми,
и, позабыв от счастья своё имя,
речами задушевными, простыми,
я с ними говорю, как наяву.
Вот нынче толковали, не спеша,
о том, что май, и надо б ладить грядки,
что рядом с ними, стройно, по порядку, -
война на молодость не делает оглядки, -
два парня нашенских лежат.
О том, что до сих пор Донбасс в огне,
что Брянск и Белгород бинтуют раны,
но «бегуны» уже пакуют чемоданы -
в России им и дождь – не дождь, а манна.
Сиренью май вовсю кипит в окне.
***
Июль.
Безбрежности канва.
На полшажка за тыщу лет, -
как поступь вечности легка! –
стежок к стежку, идут едва,
Орловским списом* облака
на Божий свет!..
Сквозь Божий свет!
Смиренен ситцевый простор.
Лишь неуёмные стрижи
гоняют мошек над рекой, –
их желторотикам из нор
неведом вечности покой, -
взахлёб галдят:
«Жить-жить-жить-жить!»
Простых домишек череда,
к соседям стёжки сквозь анис.
И храм, как испоконь велось,
под сенью медного креста,
с нутром, промоленным насквозь,
сном вековым уходит ввысь.
Когда-то в нём отпели мать.
Родимый дом теперь ничей…
Как «Отче наш», я наизусть
твержу: несокрушима стать
твоя, о Родина, о Русь!
Сакральна синь твоих очей.
За облаками облака…
Деревни…
Лоскуты полей…
И времени река течёт…
Дождём сшумнут в неё века,
но память, верю, сбережёт
нетленным лик земли моей.
________________
* Орловский спис – самобытная традиционная техника счётной народной вышивки. Считается, если Орловским списом вышить дерево жизни, то это станет символом бессмертия рода и его долголетия. |
