|
ПОХОДНАЯ ЖИЗНЬ ТРОФИМОВА
Памяти Сережи Евсеева
Болеет сердце. Я здоров, как бык.
Молчит душа, свирепствует свобода.
Я прочитал семьсот священных книг,
когда, как все, вернулся из похода.
А что ждало ушедшего в поход?
Пещера ли без дна? Даль океана?
Зачем вы мне заглядывали в рот,
которым я дышал легко и пьяно?
Не суждено осужденным кричать,
а я иду, во всем подозреваем, -
не стоило, товарищ, руку жать,
ведь мы друзей руками убиваем.
Что ждет тебя-меня, везущих груз
через Баграм, погрязший в мести мерзкой?
Неужто не отметится Союз
за нас, убогих, честью офицерской?
Пока ты, гад, раскуривал косяк
и плакался в жилетку всякой мрази,
наш экипаж клепал отбитый трак
и жизнь свою выталкивал из грязи...
Ну что ж, прости... Тебя не ждет никто.
За перевалом нет библиотеки,
и не спасет тебя стишок Барто
О мячиках, что наполняют реки.
Там ждет тебя, водитель, путь зверей
под перезвон нетронутых копилок.
Тебя спасет начитанный еврей
В ковчеге из прессованных опилок…
Куда бы ты не выполз - быть беде.
Кровь - оправданье, но твоя - едва ли....
И те, что задыхались в БМД,
Не зря тебя так часто поминали.
На черном, знали, черное - видней;
Они теперь белее серафимов.
Куда уполз, как змей, из-под огней
Боец несостоявшийся Трофимов?
Там ждут тебя тюремные клопы
С бойцами вологодского конвоя,
Картины мира на телах толпы,
И шепоток густой заместо воя.
А тот, кто за тебя ушел в поход,
вчера воскрес и найден на покосе;
Живым железо - яблочный компот,
а тот, кто мертв - и не родился вовсе...
Убитым не поможет айкидо,
Живым не быть играющему в прятки.
Хотел быть после, а остался до,
Мечтал в моря, а сел, как все, за взятки….
Все зря... не зря... Весь мир у наших ног,
и боль, и страх, и пьяная отвага,
Всё знать дано... но отличает Бог
кресты от звезд, и грека от варяга.
Что ждет тебя? Кто бил тебя под дых?
Досталась ли тебе любимых жалость?
Немного нас осталось, золотых.
Серебряных - и вовсе не осталось.
ЧУДЕСНЫЙ МИР
Белый свет уж не мил, и закон не указ;
Что мне эта ржаная свобода?
Коли солнце не спалит, так вышибет глаз
Корифей високосного года…
И за что мне такая чудная напасть -
Жить и жить посреди, а не справа?
Долго длится проезд, и не держится власть,
И суставами щелкает слава.
Что же делать, убившему столько своих
И убитому трижды - своими?
Сколько раз призывал я друзей и святых,
А остался с одними святыми.
Велика ты, Россия, да негде присесть.
Всюду холодно, голодно, голо.
Вместо имени шлейф, вместо лирики - жесть,
И трава не растет для футбола.
Мнит синоптик себя… да Бог ведает, кем,
Может, даже самим Даниилом….
Только ветер-то, ветер-то - он не из схем,
А все больше по нашим могилам…
И чудес я не жду, ни к чему они мне.
Если что-нибудь вдруг и случится,
То уж точно не всадник на бледном коне -
Конь в пальто костылем постучится.
Я ПЬЮ
Я пью за тех, кто нам дырявит лодки,
стоящие у черных берегов.
За женщин, умирающих от водки,
за реки, разводящие врагов.
За эти магазинчики ночные,
за эти фонари без всяких ватт,
за эти наши взгляды ледяные,
за то, что я и в этом виноват.
Я пью за то, чтоб было больше снега,
Чтоб ветер стих, и ночь была легка,
чтоб сам я не остался без ночлега
и не упал спиною в облака;
Я пью за вас, сподвижники и други,
за то, чтоб вас не вынесло на свет,
чтоб занесли вас золотые вьюги
на весь остаток уходящих лет.
Я пью за тех, чей шаг всегда неровен,
Зато струной натянут каждый слог;
я пью за то, в чем я навек виновен,
и чем оправдан, может быть, дай Бог....
ЗЕМЛЯ МОЯ
Земля моя, ты прах... И я таков,
И я из праха вышел, червь двуногий...
И что с того, что девять пиджаков
Имею от щедрот терминологий?
Вещизма раб, я так люблю предмет,
Щелчок и хруст, удобство рукояти,
Защелку, зажигалку, пистолет
И кнопку "пуск" в секретном агрегате.
Люблю весь мир, как собственность свою,
Как часть, как малость, розданную нищим.
Земля моя! Как черную змею -
Люблю тебя, чтоб ты под сапожищем...
Да я и сам давно лежу во тьме,
Окутанный безбрежными снегами,
Как вещь в себе, как частное в уме,
Как черная земля под сапогами...
ЗАЛОЖНИК
Сволокли меня сволочи в яму
я лежу в полумраке сыром
я заложник вселенскому сраму
на одной из враждебных сторон
Что ж тут сыпать на голову пепел
коли сам не дурак и не пьян
не тебя вынимали из петель
не тебе подложили наган
Не кружи белокрылая птица
я не вижу полетов твоих
я и сам еще в силах кружиться
по окружностям мертвых кривых
Темным городом нынче прикинут
я раскинулся в яме сырой
из нее меня ангелы вынут
расчитавшись на первый-второй
и поднимут куда еще выше
не видать ни земли ни огня
На хрустальные хрупкие крыши
местью праведной сбросят меня
ЗАСТЕНОК
За стеной я слышу голоса,
музыку, ходьбу и звон стакана:
светлая, как пиво, полоса
в чьей-то жизни длится без обмана...
Хорошо им там, где нет меня,
весело сдувать пивные пенки,
увели да продали коня,
празднуют, а я томлюсь в застенке...
Взвыла вдруг нежданная гармонь,
топнули едва - и враз затихли.
Видно, водки нет. Пропал огонь,
И свинец застыл в тяжелом тигле.
Зашептали что-то, ... поймешь,
сразу все, как пиво, потемнело,
Мне плевать, но знаю - шепчут ложь,
делят неприкаянное тело.
Так они в застенке, без меня,
мучатся делением всеобщим;
хорошо, что началась резня,
лишь бы не дошло до поножовщин...
СМЫСЛ ЖИЗНИ
Легка моя жизнь, и не ноша она, не дорога,
Река безымянная: сохнет, осталось немного…
Качаются в ней пароходы, размокли бумаги;
То в греки течет из варягов, то снова в варяги…
А я загребаю то правой, то левой, однако…
То с берега машут платками, то лает собака,
То женщина плачет, что я не плыву - утопаю,
Спасателей кличет, а я уж двумя загребаю…
Не нужен спасатель, родная; глубок мой фарватер;
Но я же за круг не цепляюсь, не лезу на катер;
Плыву себе тихо, без цели, хватаясь руками
За воды, за звезды, за небо с его облаками…
СМЕРТЬ
Как ни вертись, а умирать придется…
Да где же смерть? А вот она, крадется,
на лимузине поддает газку,
с подельничком стаканчик допивает,,
кудлатым псом у дома завывает
и тянется к запястьям и к виску.
Она живет в тепле, светло и сыто,
фигурки наши лепит из пластита,
обводит красным черную беду,
железо плавит, мылом трет швартовы,
скребется в дверь, и мы уже готовы
поверить в технологии вуду,
в судьбу-злодейку, в неизбежность рока,
в бессмысленные речи лже-пророка,
в безумный сон, в газетный полубред…
Листаем гороскопы, рвем страницы…
Могли бы жить как лилии и птицы,
И знали бы, что смерти вовсе нет…
АЙ-ПЕТРИ
Хорошо на Ай-Петри,
Хоть и выше - Тибет…
Торжество геометрий
Там, где Родины нет…
Ветер лижет подножья,
Дремлет в сердце змея.
Правда – горняя, Божья…
Ложь - земная, моя…
Унесло бы, как птицу,
Вверх, где смерть коротка.
Вот уж ночь-плащаницу
Принесли облака.
Но давно уж не тот я,
И устал, и утих…
Ветер треплет лохмотья
Притязаний моих.
Отлетели, как сажа,
И труды, и мечты..
Я давно уж не Саша,
Хоть и крикнули: «Ты!...»
Постою у подножья,
Тишиною объят…
Правда горняя, Божья,
Ложь – моя, говорят…
АФЕРИСТ
Не от тяжких трудов, а от легкой руки
я пальто заложил и продал башмаки;
вот уж тело висит на костях барахлом -
приценился какой-то к нему костолом...
В ход пошли пепелище, жилище, трава;
песней звякнула медь - разменял на слова.
Ночь сменял на зарю, а зарю - на пальто.
Ну, и кто я теперь? А теперь я - никто.
Ничего своего, ни лица, ни кольца;
скоро крикнут: вяжите его, подлеца!
Но спроста не возьмешь, я и сам с хитрецой,
голосок обменял на другой, с хрипотцой...
Встану в очередь красно-коричневых лиц,
накуплю вермишели, портвейну, яиц;
когда грянут “Варяг” - подпою втихаря:
нате, братцы, пальто! Вот вам, братцы, заря!
И прикинусь, что нищ, что, как перст, одинок...
А начнут выкликать - обману, что стрелок;
И в секрет попрошусь - меж камней, среди лип...
А как выстрелят в грудь - обману, что погиб...
БЕЛАЯ РУБАХА
Зачем, скажи, мне белая рубаха?
В таких идут на смерть, отринув страх;
В таких рубахах, брат, играют Баха,
А не сидят за картами в Крестах.
Пора менять свободное обличье
На черный чай, на сигаретный дым,
Пора сдирать овечье, резать птичье,
Пора обзаводиться золотым.
Пора точить стальное втихомолку -
Под скрип зубов, под крики из ночей.
Пора отдать без спора волчье – волку,
А человечье – своре сволочей.
Пора искать надежную дорогу
Туда, на волю – Родину, сиречь…
Пора отдать вон то, святое, Богу,
А это, в пятнах, - незаметно сжечь.
Пора идти, не предаваясь страху,
На острый взгляд и на тупой оскал;
Ведь для чего-то белую рубаху
Я в этом черном мире отыскал?
БРОДЯГА
Шел себе один бродяга,
Никакой он не святой,
На ремне пустая фляга,
В сумке пряник золотой.
Миновал мосты, могилы.
Где же небо, где звезда?
Иссякают волчьи силы,
Человечьи – никогда…
Хорошо босыми топать,
Тропки льдистые колоть…
Хорошо крылами хлопать,
Если выдал их Господь.
Вот и шел он белым-белым
Полем, озером, леском,
Утомлялся бренным телом,
Затянулся пояском…
Много их, таких хороших,
Измеряло пядь земли.
Сколько их согнуло в ношах,
Даже тела не нашли…
Вот и этот стер предплечья,
Все свое с собой волок…
Ох ты, доля человечья,
Божьих промыслов залог…
Хорошо идти по свету,
Умирать в ночном пути;
Хорошо, что крыльев нету –
Можно пó миру идти…
****
Владиславу Артемову
...Снег рушится. Трещит под ним земля.
Кто не богат, тому уж не до шуток,
Когда сияют в морду соболя
Медлительных валютных проституток.
Они купались в пенистом “клико”,
Лобзали людоеда и француза;
Пусть хоть потоп! Им дышится легко
И жрется от залапанного пуза.
А на вокзале кашляет народ,
Несущий Бога в потайном кармане
Меж крошек и отсутствия банкнот,
Профуканных в дорожном ресторане.
Куда несет он Господа Христа
На крестике из потемневшей жести?
В какие отдаленные места
Сошлют его за драку в ближнем месте? -
Не всё ль равно? Снег рушится стеной;
Всем холодно; мир рушится лавиной,
Тут косточки трещат... Грозят войной,
Запугивают выбитой витриной...
Еще полно чудес, припасов, благ,
Воспоминаний, адресов забытых...
Всё так же дышит в трубку старый враг,
Оставленный взамен двоих, небитых...
Живем - как жили. Всё переживём:
Кулачный подступ вятского размаха,
В Москве француза, в Киеве погром,
Валютных проституток, шведа, ляха...
Уж повидали на своем веку.
К заутрене, сбиваясь в вереницы,
Потянемся по талому снежку:
Работники, разбойники, блудницы...
1993
ЗАСТОЛЬНАЯ (1983 год)
Россия, пей! от Бреста до Камчатки
поднимем переполненные чарки!
За здравие и за помин души -
Россия, пей! Россия, пой-пляши!...
Баян в разнос, а душу наизнанку;
еще стакан - и грянем "Варшавянку!
Еще стакан - затянем "Брянский лес"!
Еще стакан - и воем без словес!
За тех, кто нам зализывает ранки,
за тех, кто потерялся на Лубянке,
за вены, перебитые "Невой",
за Пушкина с повинной головой! -
Россия, пой! Россия, пей до гроба,
до черного паскудного озноба,
до бесенят в хрусталиках очей,
до голосов из пропасти ночей!...
Россия, пей! Полнее лей и чаще!
Заглушим смерти холодок ледащий!
Рви, гитарист, серебряную нить!
Россия, пей! Нельзя, чтобы не пить!
За тех, кого судьба не сохранила,
за тех, кому Отечество - могила,
за тех, кто жил, а не входил сверлом!
За тех, кто плакал, а не пел щеглом!
Россия, пей! Ни дна и ни покрышки!
Вино больней, чем женщины и книжки!
Вино красней, чем кровь и шелк знамен!
А кто не пьет - пускай выходит вон..
ВЕК ДВАДЦАТЫЙ
Отсвистело время сквознячком,
Сотня лет рассеялась как дым.
Век двадцатый помер старичком,
А хотел - погибнуть молодым...
Уж его морили в лагерях,
Мерили сосновый макинтош;
Он плескался в огненных морях,
Пропадал за фунт, за рупь, за грош…
Он стрелял и в запад и в восток,
Возводил руины, жег мосты,
Ухмыляясь, сплевывал в исток,
Смахивал топориком кресты...
И сошел на нет, растаял враз,
Словно дым «Герцеговины Флор»,
Отгорел, как уренгойский газ,
В ночь ушел с награбленным, как вор…
Все казалось – нет ему конца,
Вечностью грозился стать, подлец…
А ушел – забыли, как отца,
Что от водки помер наконец.
СЛОВЕСА
А. Г. Найману
Куда ни глянь – повсюду словеса,
Они роятся в воздухе и в дыме,
Они звенят, тревожа небеса
Неверными октавами своими.
Они молчат, как ангелы, в ночи
И крыльями трепещут, словно птицы,
Их пичкают бессмертьем палачи,
Невинной кровью пачкая страницы.
Они живут… ну, ближе к потолку,
В сиянии светильников Люмьера;
Досталось им, несчастным, на веку
От пишущего в стол легионера.
О, сколько их! – и скверных, и святых
Я выводил, подобно Моисею,
Из тьмы черновиков, из запятых -
В свободную, как рукопись, Расею.
А сколько их осталось там, в песке,
В земле сырой и в бурном океане…
Сгорели синим пламенем в тоске,
Рассеялись по миру как… славяне…
Несчастные слова, творенья тьмы
И света в золотящейся полоске…
Да кто их различит теперь, как мы
Их различали в каждом отголоске?
И что они без нас? – ни дух, ни плоть,
Абстракция из хаоса и хлама,
Камней набор, из коего Господь
Воздвиг себе потомство Авраама…
ВОТ…
Вот родина моя – в полночном храме,
В горячем хлебе и в воде проточной,
Вот вся она – пейзаж в оконной раме,
Сырой сугроб на улице Восточной.
Вот жизнь моя – то крик, то лепет детский,
Шаг за порог под благовест стеклянный,
Да три вокзала – Курский, Павелецкий
И безымянный…
ВРЕМЕНА
Отблевались правдивые рты
Черной кровью и ложью хмельной.
Кто послабже – бормочет: “Скоты…”
Кто отважнее – шепчет: “За мной!”
Ветер сдул с твердокаменных лиц
Всю росу, что соленой была…
Те, что справа – попадали ниц,
Те, что слева – сжигали дела…
И теперь – ни взлететь, ни пропасть,
Стой столбом – хорошо бы не сесть…
Где же эта хваленая власть?
Где же эта каленая месть?
Ничего. Шепоток с ворожбой,
Гулкий шаг да калиточный скрип.
Присягал на экран голубой –
А потом по-геройски погиб.
За слова, за враждебный песок,
За вонючий бензин в колеях -
Принял смерть, как герой, за кусок,
А мечтал – безымянным, за страх.
ДЕРЖАВНЫЙ МАРШ
Ю. Зафесову
Не падай, не плачь, товарищ! Я знаю: твой бизнес угрюм и нищ.
Много ли, друг мой, наваришь с братских кладбищ?
Твои землекопы, Ваня, не просыхают сто лет.
Вот ты идешь и плачешь, а плакать-то – времени нет.
Часто, Ваня, ох, часто мы что-то с тобой отмечаем…
Нам бы упиться, товарищ, зеленым китайским чаем,
А мы себя губим и губим черным цимлянским вином –
Но не печалься, Ваня, счастье не в нем одном…
Я доведу тебя, Ваня, до самого Китежа-града,
Туда, где граничит с бессмертьем страна снегопада,
Мы ведь в фуфайках, Ваня, а те, кто носит пальто, -
Это снаружи – люди, а чуть полоснешь – не то, не то…
Духу в них вроде бы много, да мало им, вишь, ветчины и колбаски –
Да я об этом царям в лицо говорил без опаски!
Но, впрочем, если не выжить без колбасы –
Пусть жрут меня, Ваня, эти оглохшие псы.
Звезды все так же чисты, и светел наш русский воздух –
Но мало им, Ваня, калорий в этих, казалось бы, звездах.
И если им худо, гадам, этих калорий без –
Пусть, Ваня, меня, как соляру, сжигает РАО ЕЭС.
Руку с ножом заложу, словно вождь, за фуфайку,
Слышал ли ты, Ванюша, про место Неурожайку?
Я-то как раз оттуда, и если правда моя –
Пусть меня режут, Ваня, пока не зарезал я.
Помнишь, пропала Расея, когда началась с раскола?
Тело – объект для опыта, если кровь – пепси-кола…
Застит глаза Европа, а уши - отрежет Чечня.
Если не прав я, Ваня, то помолись за меня.
В этой стране (не ослышался, Ваня!) места, как и в раю,.
Хватит на всех, кто положит душу взамен свою.
Если же нет ее, Ваня, души, которая дым, –
Лучше б мы умерли, Ваня, ты – старым, а я – молодым.
Эта страна набегает и рушится, словно волна
Красного, Ваня, кагора, цимлянского, Ваня, вина…
Родина – это цунами, смывающее Кунашир.
Ваня, Москва за нами! А мы, к сожаленью, за мир…
Эта страна не для слабых, она для атлетов и для калек.
Кто мы с тобою, Ваня? Ты ангел, а я человек.
Где твой авианосец? Где мой тяжелый костыль?
Мы не дойдем до дома, пока не выметем пыль…
…А эта страна, словно вьюга, сама метет ледяною метлою,
Тут не тряхнешь мошною, не повертишься юркой юлою;
Ветер стихает, а вьюга сильней и сильней –
Сил-то нам хватит, Ваня, а хватит ли дней?
Где мы? Фонарь едва ли осветит эту страну снегов,
Родину радио, родину Божью, родину Божьих врагов;
Это берег, Ваня. Здесь не поймать такси.
Что там во тьме ледовитой? Неужто дошли до Руси?
Теперь не остынем в снегах, не погибнем от кистеня.
Главное, Ваня, покрепче держись за меня,
Потому что земля меня держит, а я за нее держусь,
За иву, за решку чугунную, за скользкую эту Русь,
За проволоку колючую, за книгу, за тонкую бечеву,
За все, что нам чудится вечером, а утром всхлипывает наяву,
За сосны, что ждут нас, как сестры, в снегах отдаленных мест,
За стены кремлевские, за пряники тульские, за медный наш крест…
Тяжела ты для ангелов, пьяная наша дорога,
А человеку свойственно в спутники требовать Бога.
Он пьяных нас держит крепко, а трезвых - сшибает влет,
Бьемся, Ваня, как рыбы, об этот искусственный лед.
Падаем, Ваня, в сугробы до самого-самого марта,
Сколько уж нас там, Ваня? Не меньше, чем у Бонапарта.
Спим под снегами белыми, зимородок и снегирь,
Не выдает нас Родина, не отпускает Сибирь.
Лепим, Ваня, как психи, ей-Богу, в беспамятстве пьяных веков
Баб своих ледяных, тающих деток и мертвых снеговиков,
Вьюга наша подруга, да матушка нам – полынья…
Зябко нам, Ваня. Тяжко нам, Ваня. Да вон уж деревня моя…
Там и окошко с узорами и дымок из кирпичной трубы…
Видно, не зря расшибали о лед мы свои толоконные лбы.
Вот она, наша держава – деревня у самого края земли,
Вот она, наша деревня – держава, и мы до нее дошли.
ДВА НОЖА
За четверть зелена винца
Купил я нож у молодца.
Спасал от голода семью -
К ноябрьским заколол свинью.
А у соседа - лучше нож...
Таким и Родину спасёшь.
ДВА ПИСЬМА ЯНВАРЦЕВА СУГРОБОВУ
(из романа «Ледяная страна»)
1.
Друг мой, Сугробов, пишу издалёка,
Здесь вечное лето.
Здесь нам, как позорным волкам, одиноко…
Читал ли ты Фета?
Здесь времени нету, и слиты едино
И звезды, и росы…
Читал ли ты Блока? Ведь Катьку-б…
Убили матросы.
И многих они убивали штыками,
Но нас не посмели.
А помнишь, как небо - вздохнет облаками -
И дремлет в метели?
И мы, как бродяги, бредем гололедом -
Ничто нам не любо.
А помнишь, когда-то я пьяным уродам
Читал Сологуба?
Вот так-то, Сугробов… Ошиблись мы где-то,
Не то мы читали…
Учились, наверное, зря мы у Фета,
По Блоку вздыхали.
Идем спотыкаясь, не зная ночлега,
О Боге – ни слова…
Здесь вечное лето, а мы-то из снега,
Птенцы Гумилева…
И где-то далёко - окраина града,
Сторонка родная,
Родная, Сугробов, страна снегопада,
Земля ледяная.
2.
Вот так, Сугробов… Кончилась зима...
Сошла с ума проклятая природа,
Пустеют в марте наши закрома -
Ни хлеба там, ни бражки… Год от года
Какой-то хлыщ бомбит все веселей
Рабочего, колхозника, поэта…
Я в феврале не досчитался дней -
И в ночь всю ночь палил из пистолета.
Уж лучше бы опять - снега, снега
Засыпали до крыш и душ округу;
В тебе, Сугробов, вижу я врага,
Но будешь замерзать – подам как другу
Ладонь свою – в ней вечное тепло,
Она двенадцать женщин обнимала,
Я вытащу тебя, снегам назло,
Из самого смертельного провала…
Ты не умрешь нигде и никогда,
Ты не исчезнешь тенью между черни,
Не пропадешь меж пил и пней труда,
Под солнцем дней или во тьме вечерней...
Давай, Сугробов, в мире ледяном
Останемся до ангельского зова,
И думать будем только об одном,
А прочее, видать, не стоит слова…
Не скажем никогда и никому –
Куда несло нас в мировом угаре,
В какую мы заглядывали тьму,
Откуда мы возникли, Божьи твари…
ЗВЕЗДА
Унылый ветер, скрип калиток…
Напрасно рвался черный пес.
Звезду тяжелую, как слиток,
Я под полой легко унес…
Хотел вознесть ее над миром,
Как будто сам и бог и царь,
Чтоб разбежалась по квартирам
Вся незаконченная тварь.
Хотел от этой зыбкой тверди
Подняться вверх, где смерти нет,
Но я владел звездою смерти
И нес ее тяжелый свет.
Такое вынести непросто,
Я перешел на быстрый бег,
Но дальше сельского погоста
Не скрылся, слабый человек…
И там, среди крестов и елок,
Таясь от тех, кто шел быстрей,
Я навсегда зарыл осколок
Звезды украденной моей.
ИВАН
Махнул Иван через препоны,
Как будто Брумель в цвете лет.
Увы, проспали солдафоны
Его рекордный пируэт.
Преодолел предзонник мира,
Упал в безбрежные снега,
И отнялась у конвоира
Его опорная нога.
Беглец пронесся, к небу ближе,
В сияньи всех прожекторов.
Его стремительные лыжи
Коснулись вскользь иных миров.
Но в стыке времени и снега,
В трясине блата и болот,
Бойцы вэвэ и звезды неба
Ивана взяли в оборот.
Бойцы неслись на лыжах вострых,
Мела пурга по склонам лет,
И замирал весь мир в трех соснах
Когда созвездья брали след.
Они его свалили разом
На рубеже добра и зла.
Не мог ответить личный разум
За коллективного козла.
Его метелили всем взводом,
Мелькали в звездах сапоги.
Уж поглумились над народом
Отдельно взятые враги!
Его втоптали в снег пушистый
На перекрестке всех времен,
И хохотали, как фашисты,
Бойцы Стрелец и Скорпион.
ЛАМПАДКА
Я купил себе лампадку -
изгоняю тьму-змею
и к небесному порядку
приучаю всю семью.
Огонек-то невеликий,
будто меньше нет огней,
но зато виднее лики,
и родные всё родней.
Сумрак рвётся, как завеса.
Замирает всяка плоть.
Вот гвоздит Егорий беса,
как велел ему Господь.
Серебрятся в светлом дыме
над негаснущим огнём
преподобный Серафиме,
Богородица с Дитём.
Вот и мы, в соборной стати,
хоть и сонм наш невелик:
я, жена и два дитяти
(ангельский пока что лик...)
Коротка молитва наша.
Что попросим - Бог даёт...
Да не минула бы Чаша
всех, кто к Чаше припадёт.
Чтоб лампадка не погасла,
освящая путь далёк,
подольём немного масла
и поправим фитилёк...
И в ночи, такой кромешной,
что и слез не сосчитать,
уж дождемся день утешный
и нежданный, яко тать.
ПУТЬ
Мой путь далек, и снег мой бел,
Как черновик…
Я шел туда, куда хотел,
Меж сосен, книг,
Меж зданий разных: дом, дворец,
Темница, клуб,
И телом был я – молодец,
Душою – глуп…
И в чуждом городе, где дым
И скрип колес,
Мечтал погибнуть молодым
Без лишних слез;
Хотел исчезнуть, выйти прочь,
На все махнуть;
На плечи плащ, на очи – ночь:
Далек мой путь…
Никто за мной не шел, не пел,
Не плакал вслед,
Я шел туда, куда хотел,
На стыд и свет;
На огонек, на плеск весла,
На блеск пера,
На визг ликующего зла,
На зов добра…
МИР ЛЕТЯЩИХ
Длился день, как бездна. Я упал,
Я летел в неведомое «нет».
Кто-то крикнул сверху: «Кончен бал!»
«Неизвестно…» – я шептал в ответ.
Вот уж пронеслись труды, дела,
Мягкие постели, нар ряды,
Кремль, Адмиралтейская игла;
Промелькнуло имечко – Берды.
Женщины в нарядных кружевах
С легкостью парили в вышине –
Я летел в оковах и в словах,
Не до женщин нынче было мне…
Падал я, как падают слепцы
С шатких крыш, с невидимых краёв.
Падал я, как падают птенцы,
Думая, что лучше нет миров,
Чем вот этот, вольный и пустой,
Мир летящих и тяжелых тел…
Как и все, я грезил высотой,
Как и все, упал, а не взлетел…
КРУГ
Ветер гонит по дорогам
Лист кленовый,
Я иду впотьмах за Богом
По Садовой -
По Садово-Черногрязской -
Злой, усталый.
Глянет женщина с опаской,
Всхлипнет малый.
Я иду без остановки –
Что мне ваше?
Дождь обмыл мои обновки
В звонкой чаше.
Волочу за Богом ноги,
Душу-ношу,
Все, что встречу по дороге –
В ноги брошу.
Там, где смерти нету хода,
Между тьмою,
Я – за Богом, год от года,
Бог – за мною…
НОЧНЫЕ НОВОСТИ
Ночь катится шаром. Под хруст костей
Слюною брызжет служба новостей…
Враг на экране, враг уже повсюду,
Он на дворе скулит среди собак,
Он во дворце примеривает фрак
И водку плещет в царскую посуду.
Сейчас он выйдет вон из тех ворот,
Дыхнет едва – и дерево умрет,
Заикой станет бедная сиротка,
Застрелится у гроба караул,
Ощерится кинжалами аул,
Прольется кровь, и кровью станет водка…
Отделятся: от Марса Колыма,
Душа – от тела, тело – от ума;
Взорвутся терминалы в Эмиратах;
Падет звезда; свихнется конвоир…
Я выключаю этот странный мир,
Где места нет для нас – святых, проклятых…
ЗЛОЕ
Хорошо бы, брат, тяжелой пулей
Подсластить наш горький разговор,
Растревожить этот гадский улей,
Где в бояре метит польский вор.
Мир, как морг, пропах лежалым мясом.
Выйду вон, сшибая дверь с петель –
Ведь не зря ж я ломом подпоясан,
И закутан в белую метель.
А обут – поземочкой со свистом,
И никто не скажет, что я бос.
А помру – считайте коммунистом
Снег январский, что меня занес.
СЛУХИ О СМЕРТИ ПОЭТА
…Его не убили в Венеции – ранили в ногу;
он сполз по стене, и уехал на родину, к Богу -
от глада и хлада, от перипетий перепития,
от яда в газетке и от осложнений соития,
от пули, подброшенной прямо в сердечную сумку,
от фразы зачеркнутой «я же люблю тебя, суку!»,
от мира, залитого кровью женевской конвенции;
он умер героем, но был искалечен в Венеции.
Затем, уповая на милость суда городского,
он выслал в Архангельск свое неподкупное слово;
везли в тарантасе; урядник хамил для приличия;
И скорбь мировая росла, как закон из обычая…
Оковы звенели, и вдоль бесконечных обочин
Стояли поэты – голодные все, между прочим…
А прочие – гибли в подвалах, стреляя в Урицкого,
Ведь право на смерть – посерьезнее правила римского…
Его задушила прохожая – из любопытства,
Случайная женская рифма, принцесса бесстыдства…
Его погубила зима, сединой убеленная,
Его отравила Венеция – водка паленая…
Он выжил, конечно, а умер позднее, как гений,
В бреду поминая недобро весь сонм поколений,
Его убивавший годами, бейсбольными битами,
Улыбками злыми, шарфами, руками немытыми…
Легко поэту живется, а умирается – легче…
Родился немым и нескладным, а умер – почти как певчий.
Страдал искривленьем, а выглядел стройным, как линия
Острова жизни и смерти, Василия имени…
Его не убили в Венеции. Метили в небо.
Он умер легко - и ни разу в Венеции не был…
Стрелял из партера мазурик, в очечках, как Берия…
Все думали, опера длится, а длилась империя…
ШМОН
Шмон длился три часа. Изъяли, суки,
Часы «Победа», галстук и шнурок,
Чтоб кольца снять – ножом пилили руки,
И вытирали кровь о свитерок.
Изъяли все, что падало со звоном,
Все, что горело и давало свет,
Все то, что поднималось над законом,
Над миром, где, казалось, Бога нет…
Изъяли все, что истинным считалось,
И я взмолился: «Упаси, Господь,
Чтоб не нашли заточенную жалость
И милости надкусанный ломоть».
ЭПОС
На груди моей сияла
Звездочка Героя
Был я собран из металла
Покорилась Троя
А очнулся в обстановке
Странно непривычной
Звонко цокали подковки
Речью неприличной
Плакала вокруг старуха
Был я весь потеря
А старшой ударил в ухо
И сказал Тетеря
А начальник в гимнастерке
Написал в докладе
Гражданин Василий Теркин
Склонен к Илиаде
СВЯТО МЕСТО
Свято место пусто не бывает.
По ночам там ветер завывает,
В полдень - ночь кемарит в уголке.
Или забредет какой прохожий,
На простого ангела похожий,
С посохом ореховым в руке.
Снимет он треух пятирублевый,
Огласит молитвою суровой
До камней разграбленный алтарь,
И придут лисица да волчица,
Чтобы той молитве научиться...
- Здравствуй, - он им скажет, -
Божья тварь...
Солнце глянет в черные отверстья,
Голуби, как добрые известья,
Разлетятся в дальние края.
Грянет с неба благовест усталый,
И заплачет ангел запоздалый...
- Здравствуй, - скажет, - Родина моя...
РУССКАЯ НОЧЬ
Ночь меня разводит на вокзале,
Как цыганка пьяного лоха…
Хоть бы добры люди подсказали
Избежать обмана и греха.
Но они идут, потупив очи,
До меня им дела вовсе нет.
Я для них и сам подобье ночи,
Потускневший образ, силуэт…
Тут меня и знать никто не знает;
Ну и мир! Ослеп он и оглох.
Ночь-цыганка узелки срезает,
И вовеки не проспится лох.
Он лежит с улыбкой идиота,
Перепачкан известью пиджак.
Всяк его осудит, скажет что-то,
А потом уйдет, прибавив шаг…
Ну и развеселые цыгане!
Что поют? – попробуй, раскуси…
Ночь гуляет, огоньки в тумане,
Хороши вокзалы на Руси!
Вот и я такой же безбилетный,
Пассажир последних поездов,
Обитатель дымки предрассветной,
Вечный лох цыганских городов.
Жду-пожду, пока полоской узкой
Свет мелькнет, объявится восток –
Ночь моя в обличье бабы русской
Бросит вслед заплаканный платок.
ПОДВОДНИК
Вот и я, наконец, в пучину
Канул камушком: жди меня.
Поищи для меня причину
Разразиться морем огня.
Не скелет на прогнивших сходнях,
Не безумный артиллерист –
Я такой же, как все, подводник,
книжник, бражник и фаталист.
Надо мною – волна до неба,
Подо мною – не видно дна.
Никогда на земле я не был,
и не манит меня она...
Я иду по стезям Гольфстрима,
Я невидим – поди, сыщи;
не надейся, что свистнет мимо
тяжкий камень моей пращи.
Жду сигнала, судьбы, приказа
Из наземных и высших сфер –
Я умру со второго раза,
Как подводник и офицер.
НОЧНАЯ ЗАВИСТЬ
Остаток жизни тянется как выстрел,
Душа парит над городом, как дым…
Устав от лет и дней, я стал завистлив,
Завидую богатым, молодым…
Завидую всем-всем, кто ходит рядом,
Их поступи, что мерна и легка,
Завидую вон тем, ползущим гадам,
И тем, что воспарили в облака…
Завидую прохожим и приезжим,
Поводырям - и тем, кого ведут,
Завидую всем будущим и прежним,
И всем, кто вовсе не родится тут…
СВОБОДА
Я поклялся в верности свободе,
а она -- плевала на меня...
Пьяная, в подземном переходе
У прохожих требует огня,
клянчит на стакан у инородца,
ползает в ногах у пришлеца,
хочется бежать, куда придется,
от ее бесстыжего лица...
Я поклялся в верности свободе,
а она прелюбы сотворих...
За гроши, за пайку при народе
обслужила сразу четверых.
Вон того, барыгу-прощелыгу,
и того -- в мундире без погон;
а вон тот о ней напишет книгу,
а четвертый после рявкнет: "Вон!"
Вот тебе и девушка-свобода!
да на ней живого места нет!
Семь печатей блуда и развода,
девять штампов -- синь да фиолет...
Вот она бредет, бродяжка вроде,
вот и я, как тень, бреду за ней --
я ведь клялся в верности свободе,
кто меня, свободного, верней?!
УСТАЛОСТЬ
Я устал от верности словам,
От любви, свершившейся как смерть,
Я устал идти по головам,
Презирая травяную твердь.
Я устал от голода и тьмы,
Беспросветной как любовь, как страх…
Я устал держать святое «мы»
Сигареткой в собственных устах.
Я устал кричать во все концы,
Собирать безликую толпу.
Я устал - так устают жнецы
Убивать собратьев по серпу.
Я устал от города-дыры,
От дорог и от звериных троп;
Я, как волхв, тащу свои дары,
Волчьей мордой падая в сугроб.
Я устал от всех ремней и пут,
Что растерли плечи до костей.
Я устал – так дети устают
Ненавидеть остальных детей.
РОДИНА
Вопию Тебе, Господи: воля Твоя,
А моя – лишь свобода…
Что мне Родина, бедная эта швея
Високосного года,
Эта нищенка в черных лохмотьях ночей
И в заплатках столетий…
Я и сам-то таков: и не свой, и ничей,
Но и, к счастью, не третий.
Там, где реки сольются, кружа, в родники,
И безвременье в силе,
Я пройду, не заметив дрожащей руки
Этой нищей России…
Что мне эта скупая на фрукты земля,
Мерзлота и разруха…
Не подам ей, клянусь, ни зерна, ни рубля,
Ни из области духа…
…А она-то, она-то вцепилась в меня! –
Душу рвет в половинки,
Эта Родина, дальняя эта родня,
Из уральской глубинки;
Эта сводная полуслепая сестра,
Попрошайка и зечка,
Ей планида была – помереть у костра,
А она, словно свечка,
Тихо тает пред образом Судного дня,
Средь калек и убогих,
Эта Родина, дальняя эта родня…
И за что она только так любит меня,
Выбирая из многих?
|
НОЧЬ
Ночь повсюду, спать давно пора -
Или выйти в сумрак ледяной,
Прикрывая профиль топора
Мятою суконною полой,
Или, уповая на живых,
Воспарить над городом шагов,
Смут бесцельных, вкладов целевых,
Красных кнопок, ржавых рычагов…
Ночь повсюду, денег больше нет.
Кончилась дорога, сбит каблук.
Днем окликнут весело: “Поэт!” –
Ночью шепчут, сволочи: “Паук…”
Ночь повсюду, словно ждешь врага –
Слышь, стучит костяшками в стекло…
Глянь в окошко: белые снега
Черным снегом напрочь замело,
И не слышно ни одной души,
Хоть заплачь – напрасные труды!
Хоть всю ночь на стеклышко дыши,
Не надышишь ни одной звезды.
Ночь повсюду, допивай да спи,
Или выйди в сумрак ледяной,
Чтоб замерзнуть в мировой степи,
Посреди империи ночной,
Посреди чудес небытия,
Посреди изделий и словес;
Там, где пес каслинского литья
Самое живое из чудес…
ПЛЯСОВАЯ
Эх, лиха беда - начало!
Дайте в руки мне гармонь,
Чтобы душу раскачала
Неумелая ладонь!
Эх, пройдусь, лады терзая,
Отпою кого-нибудь!
Попляши-ка, волчья стая,
Рви клыками белу грудь!
Ночь темнее, круг поуже.
Рвется пташкою душа.
Я за нож, а морда - в луже,
И на откуп - ни гроша.
Ах вы, волки, злые звери,
Отпустите мужика!
Я уйду в другие двери,
Я попал не в те века!
Что за танцы без любови?
Что за песня - грудь в огне?
Что-то, братцы, много крови,
Что-то, волки, страшно мне!
Эх, гармошка, много бзика!…
Волчья шея без креста.
Пропади-ка ты, музыка,
Сгинь-рассыпься, сволота!
Не хочу плясать с волками!
Святый Боже, помоги!
Стукнул в землю каблуками -
Расточилися враги.
Затерялся в поле чистом,
Не отыщешь без огня.
Ох, не буду гармонистом -
Помолитесь за меня.
МОЯ, МОЯ…
С.Х.
Заря моя ты ночь а я поэт
Таких как я в природе больше нет
Но знаю точно есть они у Бога
Он селит их в поселке небольшом
Там хижины покрыты камышом
И вдоль залива тянется дорога
Звезда моя ты жизнь а я не жил
Я только начал из воловьих жил
Выделывать струну себе другую
Взамен забытой порванной стальной
Я все хотел назвать тебя женой
Но разлюбить не мог тебя нагую
Судьба моя ты смерть а я не свят
я как и все распущен и измят
по мне прошлась безумная пехота
я вслед стрелял я падал в небеса
но мир ночной прогнал меня как пса
и пьяный страж закрыл за мной ворота
ЭХО ПСАЛТИРИ
Воскреснет Бог, и разбегутся мрази,
Что хаяли в азарте и экстазе
Земныя и небесныя Творца;
Помчатся в никуда, не зная броду,
И расточатся в мрачную свободу
Безвременья, безбожья и волчца.
Воскреснет Бог, и расползутся гады;
Лица Его бегут; им нет награды
За ненависть, гордыню и корысть;
Возрадуются вдовы, дети малы;
Садами зашумят лесоповалы,
Дежурный херувим запишет: «Бысть...»
Воскреснет Бог, и распадутся сети,
Все голуби взлетят, и все на свете
Бессмертники сквозь смерть произрастут;
Коль снег занес – зверье отроет лазы,
Всех тонущих - удержат водолазы,
Пожарные - пылающих спасут…
РУСЬ МОЯ
Русь моя черная
Пьяная битая
Девка оффшорная
Терном увитая
Вот она тащится
С сумочкой нищенской
В камушки плачется
Влагой мытищинской
В белой накидочке
В кофточке плисовой
Легок на ниточке
Крест кипарисовый
Тропки немерены
Ножки исколоты
Ангелом велено
Выйти из города
В горы безлесные
В села с погостами
В Царство Небесное
Слава Те Господи
УХОД
Поминайте меня соратники
собутыльники и враги
Вот он я в арестантском ватнике
до костей стоптал сапоги
надо мною луна тревожная
волком вой под такой луной
и звенит моя песнь острожная
вдоль запретки стальной струной
Конвоиры тащили волоком
Но не дался я им волкáм
Ускользающим темным облаком
Разбежался по уголкам
Не ищи меня вьюга белая
Не выслеживай черный пес
Душу я закопал а тело я
По сугробам как ношу нес
И теперь в стороне от счастия
В эпицентре зимы земной
Протяну я тебе запястия
Ангел стражи в стране ледяной
НОВИЗНА
...Ух, как много сытых и красивых,
Вспоенных в креветочных пивных,
Вскормленных в семидесяти силах -
Может быть, их больше, чем живых...
Вот они проходят мимо храма,
Исчезая в снежной пелене,
И никто-никто не крикнет: "Мама!
Что за млеко ты давала мне?
Что за песни, страшные такие,
Ты мне пела, пьяненькая тварь?
Задыхаюсь, ма, от ностальгии,
Умираю, бля, туши фонарь!..."
Не кричат. Уходят - мимо, мимо,
Волоча по снегу кашемир.
Вот они проходят мимо Рима,
Кровь чужую сплевывая в мир.
Вот они на берегах Босфора,
Вот они уже у стен Кремля...
Вот они - присели у забора
Замутить крутые нифеля.
А потом попрыгали в машины
И умчались, Богу вопреки,
Напрягать сиреневые жилы
И сбивать стальные кулаки.
Звякнул колокольчик на разборке,
Клацнула курками борзота:
Вот те, падла, отдых на Майорке
Ошуюю Господа Христа.
Вот тебе, браток, стишок на ёлке
И вальсок на бале выпускном...
Зря тебя любили комсомолки -
Те, что стали тёлками потом.
Понесут, жалея братским: "Хули?...
И хирург зашьётся до утра,
Вынимая душу в виде пули,
Из живого всё ещё нутра...
СЛОВО БОЙЦА
Я слова подкрепляю делом,
оттого-то и жив едва...
Над землей, как над мертвым телом,
склонилась моя голова.
Обнимает меня осока,
лижет ноги пес-ветерок.
Я лежу над землей высоко,
далеко от меня восток.
Льется дождик за мятый ворот,
ворон ходит вокруг меня.
Я в руинах лежу, как город;
нахлебался воды и огня...
Может быть, посреди травинок
честь по чести грядет исход,
и найдет меня светлый инок,
а, быть может, и не найдет...
И останусь в миру, как в храме,
где молитва - сплошь немота.
Подкрепляя дела словами
я уже не умру никогда.
ТОСТ
За тебя, за ноябрь, за узор,
за угрюмую речь мудреца,
за текучий, как водка, позор,
за чужое лицо без лица -
Отпиваю последний глоток -
за скучающих в облаке дам,
за седьмой виноградный виток,
за кагор, изабеллу, агдам.
Тишина без конца и начал -
за тебя поднимаю фужер,
жил и я, словно я - янычар,
только ты мне писала: "Мон шер..."
Грязный ветер меня уволок
с мокрым ворохом листьев ольхи,
хорошо, что я был одинок,
и не письма писал, а стихи.
Вот теперь же стучусь, словно тать,
а откроют - без слов ухожу.
Я устал даже тихо роптать,
а не то чтоб скликать к мятежу.
НОША
Звонкий нож - любовь моя, услада
В горечи, печали и тоске.
Ничего мне, бедному, не надо -
Нож за пояс, крохи в туеске.
Вот и вся моя простая ноша .
А как будет враг одолевать -
Прибегут и Саша и Алеша
За меня, бедняжку, воевать.
Отомстят за всю мою обиду,
Отвоюют хлеб да виноград…
Звонкий нож, что я носил для виду,
В чудище косматое вонзят.
ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ
Владиславу Артемову
Теряю время, речь, закат, восток,
железо в венах, воинов из глины;
вино пролил; посеял кошелек
среди корней развесистой малины.
Повсюду виноват: в семье, в стране,
в статье Гаденко и в конторе Креза;
вон, старый друг свинец нашел в спине,
а тут не сыщешь лезвий для надреза.
Все валится из ослабевших рук;
звенят мечи, монетки, колокольцы;
скучает плоть; душа глядит на юг,
когда бредут на север богомольцы.
Нет ничего достойного пера:
враг измельчал в поденщине коварства;
жена изводит (мало ей ребра!);
народ за водку отдает полцарства...
Пора порвать рубаху на груди,
за нож схватиться; выпить за Семена;
пора молиться: “Господи, гряди!...”
и кликнуть мужиков - нести знамена.
Пора искать - угрюмо, днем с огнем -
обитель, скит, тюрьму, костер с палаткой
и, обойдя весь мир, вернуться в дом -
туда, где умирают под лампадкой...
***
о. Анатолию Кудинову
Что по снежку ледяному,
Что по камням мостовых –
Все мне едино, иному,
Тенью шагать средь живых.
Волны вокруг или войны –
Только одно на уме:
Мертвые, будьте покойны,
Дети, не плачьте во тьме.
Все переменится утром:
Черное, стань золотым!
Стань, недалекое, мудрым,
Стань, ледяное, святым!
Сторож я был или странник,
Воду менял на вино,
Или на возгласах ранних
Плакал с собой заодно –
Нынче у самого края
Ангел меня подобрал.
Что я шептал, умирая?
И для чего умирал?..
КРУИЗ
Тихо в мире. Темно в вагоне.
Пепел в руку стряхнул мужик,
И рванули чужие кони,
И не жалко мне их, чужих…
Мимо изгородей непрочных,
Мимо вытоптанных полей,
Мимо медленных рек молочных
И заснеженных киселей.
Промелькнули огни далече,
Кто-то вслед помахал рукой
И отправился ставить свечи
За нечаемый наш покой.
Ни разъездов… Сплошная тряска.
Запеваем на стук и стык,
В каждом слове – слеза да сказка,
В каждом стыке – осьмой тупик…
И несемся меж звездной сыпи,
В черном дыме и в скрипе лет.
Это что ж за вагон?
- Столыпин! -
Пьяный стрелочник крикнет вслед…
СОЖАЛЕНИЕ
Над затылком – небо в сером.
Под ногой – клубок измен.
Жаль, не стал я офицером,
Не погиб за город N.
А ведь мог бы, в черной форме,
Заточив десантный нож,
Отсекать гнилые корни,
Корчевать вражду и ложь.
Обошла меня планида.
Бился лбом за мирный лад.
Примеряет нынче гнида
Мой полковничий бушлат.
СЛАВИТСЯ РУСЬ…
Славится Русь зеркалами да зеками,
Снегом по грудь, ледяными озерами,
Пьяными песнями и человеками
С хищными взорами,
Злыми дорогами, черными кошками,
Тьмой беспробудной, путями проворными…
А заплутаешь – посветит окошками,
Звездами горними....
Славится Русь золотыми цепочками,
Баснями, сказками, дядьками страшными,
Вещими снами, предсмертными строчками,
Чарками бражными,
Верными женами, девками сладкими,
Колоколами да стольными градами,
Славится нами, угрюмыми, хваткими,
Верными чадами.
РУБАШЕЧКА
Привет, страна моя льняная,
Моя рубашечка-страна,
В тебе родился я, родная,
И обносил тебя сполна.
Давно бы мне сменить одежку,
Совлечь особенную стать –
Да не найду никак застежку,
А через голову – не снять.
Да что там! Как-то раз бандюги -
Сымай, кричат, а то – под нож!
А я сказал им, гадам: други!
Ее и пулей не возьмешь.
Она проста и невесома,
Она, как ноша, тяжела,
Она из льда, из чернозема,
На ней кресты да купола…
Тут не до модного каприза,
Не до размера и числа…
Ведь это ангельская риза,
А к человеку – приросла…
ВВ
(стихи Январцева из романа «Ледяная страна»)
Видно, вовсе я не был мальчиком.
Все забыто, как пьяный сон.
Я вознесся теперь автоматчиком
над одной из сибирских зон.
Малой властью, но полной мерою
наделил нас отец-командир.
Днем на мушке держу все серое,
ночью - целюсь в преступный мир.
Ох, вздремнуть бы в ночную порушку -
Пусть приснится родимый дом...
Да боюсь, как бы в спину «пёрышко»
не вонзилось смертельным льдом.
Воля вольная точит финочку,
горе горькое спит в бреду.
Снится мне, что бегу по зимничку,
Замерзаю на хватком льду.
И сбежал бы лесной порошею,
Пусть согреет меня она,
Словно женщина нехорошая,
Ледяная моя страна…
МНОЖЕСТВО
Вас множество, и я такой же снег;
Мне не дано скорбеть и в бубны бряцать,
Когда в асфальт закатанный узбек
Не выйдет на работу в СМУ-15…
Пускай его оплачет Фатима…
Ему не стать пособником комфорта,
В котором через год сойдет с ума
мне по крови родная, в общем, морда...
Век восковой не хуже золотых
серебряных и каменных, и медных;
я рьяно ставил свечи для святых -
и дом поджег, чтоб не стыдиться бедных...
Все повторилось, как веселый сон;
бежит за шарабаном Коломбина;
синеет Айседора; лжет клаксон;
И мирозданье кружится, как глина,
Та, из которой сделали нас всех,
Похожих друг на друга – и врагами;
Нас множество, но мы тверды, как снег,
К кресту земли прибитый сапогами…
СТРАЖ
В мире, где люди мертвы, а камни - как дети,
Что мне делать, как быть, что пить на рассвете?
Как достучаться до сердца врага? дотянуться до горла друга?
Прячет следы человека эта звериная вьюга.
Я отдираю подошвы от липкого снега;
Как мне петь в дороге? ведь я задыхаюсь от бега.
Как узнать, что было? что будет – забыть без остатка?
Буду шагать ночами как страж мирового порядка.
Белым бела непогода, и стужа ступает следом.
Мне бы поспать недолго под этим серебряным пледом
Мне бы очнуться в мире, где небо – листва черешен,
Где, если шепнуть: я плачу, то крикнут в ответ: утешим!…
Мне бы очнуться в море, где даже дельфины – люди,
В море, где Боже удит, и ловится – без орудий.
Мне бы остаться в мере, исполненной без остатка, –
Я ведь шагаю ночью, я страж мирового порядка.
Может, и мне зачтется все, что казалось тяжко:
Черная эта краюшка да белая эта рубашка,
Небо в тяжелых звездах, зыбкое бездорожье -
Я ведь иду без жалоб, знаю, что все здесь – Божье.
Я ведь из самых верных, пусть и не скорых шагом
Я ведь всегда на страже – с хлебом, вином и флагом,
Мне ведь шагать по снегу, под хвойной непрочной сенью,
Лишь бы успеть к ночлегу, - к пятнице и воскресенью…
ИМЕНА
Завесы разошлись от крика,
К стакану тянется рука.
Прощай, Россия-Анжелика,
Мария-Родина – пока!
Под дребезжанье фортепьяно
Сдвигаем стулья для гостей;
Не унывай, Москва-Татьяна,
Узнаешь все из новостей.
Какой развод без карабина,
Какая свадьба без стрельбы?
Прощай, Марина-Украина,
Трещите, гордые чубы…
Звеним, как выбитые стекла,
Нас не слыхать издалека;
Не забывай нас, Волга-Фекла,
Поплачь, Аленушка-Ока…
Крепчает бормотá-цикута
На донышках немытых чаш;
Поставь свечу, Сибирь-Анюта,
За образ уходящий наш.
Я сын Советского Союза
А мать моя – Надежда-Русь…
Прости за все, Светлана-муза,
Я обязательно вернусь.
Пускай испита жизни чаша,
Судьба бела, как черновик…
Живи, поэзия-Наташа,
Тебя не вычеркнут из книг.
Еще далёко до рассвета,
А нам - по краешку ползти…
Прощай, страна-Елизавета,
Мария-Родина, прости…
САДЫ
Темнота или тьма - да не все ли равно,
кто стучит оловянною кружкой в окно,
кто там плещется в песне бандитской,
расскажи мне, ботаник, о розе ночей,
отвези нас, «Титаник», из бл.....х Сочей
в райский садик Никитский...
В этой жизни одно и осталось - сады,
золотистые ветви у черной воды,
и песчаные кряжи да пляжи,
Мы бежим по причалу на каждый свисток,
Мы по трапам бежим босиком на восток,
И с билетами даже…
Я за каждое слово отвечу сполна,
безымянным растеньям раздам имена,
сберегу корешки от распыла,
да поможет мне эта нехилая плоть,
да спасет от напасти и страсти Господь,
приободрит текила...
ЗАПЛУТАЛ
Путь мой прост, да на картах запутан маршрут…
Подзови-ка мне, братец, ночное такси,
Отпусти меня к Господу, цепкий уют,
Проводи меня, ангел, по светлой Руси…
Эти ветры шмонали меня, как менты,
Эти звезды попадали с чьих-то погон,
Переулки во тьме нарезают финты,
Не пройти, не проехать, таков уж закон…
Дети в окнах смеются – запутался, гад!…
Не покажут дорог – бейся до крови хоть…
Так гони же, ямщик, между серых громад,
Двигай, сокол, в Сокольники: там ли Господь?
Пролетели, свистя… ничего не пойму!
Кто покажет врата, кто подскажет слова?
Виноград собирать? Так ведь это в Крыму,
А в снегу помирать – так ведь это Москва!
И водила затих, черным духом нечист,
Тормоза отказали? – пустяк, говорит…
Не финти по проулкам, проклятый таксист,
Я ведь сверху платил, хоть и плакал навзрыд.
Доведи меня, Кормчий, до первой корчмы,
Там и мед подают, и тепло у печи;
Дай мне, Отче, звезду из бездонной сумы,
Дай мне, Ловчий, стрелу, чтоб свистела в ночи!
Не дождутся меня ни друзья, ни молва;
Постою у стены, помолчу у двери…
Водку пить на ступенях? Так это Москва!
Волгу черпать ладонью? Так это в Твери!
Что ж, удел мой невесел, и выбор мой мал,
Перекресток мой пуст, крест мой – тяжесть и жесть,
В трех мирах заплутал, девять жизней сломал,
И домой не добрался ни в пять и ни в шесть…
МИР НЕ ТАК УЖ ТЕМЕН
Мир не так уж темен, как казалось…
Ночь не смерть; усердствует свеча;
Сединою выстрадана жалость
На висках пропойцы-палача;
Женщина моя на все готова;
Дом стоит, стихает снегопад,
И посредством истинного слова
Как всегда, преобразился гад.
Этот мир уж очень, очень светел,
Не видать звезды или огня,
Я боюсь, что ангел не заметил
Вот такого, светлого меня…
Мир не темен, тьма внутри и сбоку,
Посвети мне, я сойду во тьму,
Шаткие ступени – это к Богу,
И обледеневшие - к Нему;
Я сойду – там свет уже не нужен,
Ты свети, а я иду, иду,
Падаю, лечу, обезоружен
И подхвачен прямо на ходу…
УТРО
Я встану затемно, и мне Господь подаст
Всего, что я просить уже не в силах -
Он сам, Господь, от всех щедрот горазд
Убогих оделять, больных и сирых.
А я не сирый, даже не больной,
Ну, чуть убог… Иное - исправимо.
Чего просить мне? Крыльев за спиной?
Тепла побольше да поменьше дыма?
Земную твердь снегами замело,
Следов не счесть, да к небу нету хода...
Весь мир осел узором на стекло,
И вместо смерти - вечная свобода.
Чего уж тут выпрашивать, молить
В безвременье, где даже век - минута.
Я помолчу, мне незачем юлить
Перед лицом Творца и Абсолюта.
Мне незачем пенять на вся и всех,
Шарахаться шагов и резких свистов,
Я всех людей простил за глупый смех,
Я даже раз просил за коммунистов,
Но за себя? Нет прихоти чудней -
Выпрашивать, теряясь в общем гаме,
Того-сего... успехов, денег, дней -
Огня не замечая под ногами...
СИРОТА
По заказу Ирода-царя
И меня искали, только зря.
Дон меня не выдал, спас камыш.
Прошептала звездочка: «Малыш...»
А вдоль берега скакали кони, кони,
Злые кони в цезарской попоне,
Стражники вздымали копия
На тревожны шелесты былья...
Но везеньем Боже не оставил,
Товарняк на рельсы Он поставил,
И уехал я, упав в песок,
На восток, братишка, на восток...
Сорок лет кочую в захолустьях,
Воду пью в холодных русских устьях,
Черный, Христа ради, у мамаш
Русский хлеб выпрашиваю наш...
Я не раб, не вор, не росомаха —
Огород вскопаю в три замаха...
Погремуха — Степка-Огонек;
А крестили?.. Вроде бы Санек...
ПРОЧЕЛ
Я прочел на странице семьсот двадцать два,
Что из желтых костей прорастает трава
И не выжечь ее сквозняками,
А однажды и люди воспрянут из пут,
И сквозь черное небо они прорастут,
Облака раздвигая руками.
Я прочел на какой-то из главных страниц,
Что мы, люди, прекраснее лилий и птиц
И чудеснее ангелов Божьих;
Мы спасемся с тобой от воды и огня,
Только крепче, мой ангел, держись за меня
На подножках и на подножьях...
Я и сам-то держусь ослабевшей рукой
За уют, за уклад, за приклад, за покой,
За насечки по счету убитых;
Только где-то прочел я — спасут не стволы,
А престол, пред которым ослы да волы
И повозки волхвов даровитых...
* * *
Любви нас учит правильный Господь;
Он учит нас не цацкаться с врагами,
Не сокрушать недужную их плоть
Набитыми стальными кулаками,
А сокрушать словами, хоть в пылу,
То это мы должны, мы это можем...
Но почему ж на всякую хулу
Выхватываем кортики из ножен?
БУДДА
Не был в Индии, теперь уж и не буду,
Но однажды, когда был я пьян,
Видел я загадочного Будду —
Ох, как он охаживал баян!
В прошлой жизни был он виртуозом,
Лысоват и носом шибко сиз,
В контрапункте так продрал морозом —
Даже опер на лагпункте скис.
Он играл с закрытыми глазами,
Лысый череп под луною тлел.
Мы свои треухи сняли сами —
Будто кто-то помер, улетел.
А ведь был он гад, нарядчик, сука,
Но умел же сердце расколоть!
Мать родна... сторонка и разлука...
Лучше прибери его, Господь...
И прибрал. Как раз после обеда,
Мир блатной вогнал ему перо
В каменное сердце людоеда,
Прямиком под левое ребро...
Новой жизни он достиг, паскуда, —
Там он не нарядчик и не гад,
Там он баянист, по кличке Будда,
Да еще хреновый, говорят...
ПЕЧАЛЕН МИР
Печален мир. В нем нет воды, огня,
В нем не хватает платины и ситца,
В нем не хватает, может быть, меня,
В пустое небо падшего, как птица.
В нем не хватает белых городов,
И черных сосен вдоль ночной дороги,
И грохота ломающихся льдов,
И волчьей своры, уносящей ноги.
Мне в этом мире странно пребывать;
Круг бытия становится все уже,
И все трудней с разбега разбивать
Узорчатый ледок апрельской лужи.
Мир опечален слабостью моей,
Я опечален миром уходящим.
Не русский, а советский соловей
Меня учил мотивам леденящим,
Да вот недоучил... Едва пропев
Последний писк, в котором сердце тает,
Как плод упал, исчез среди дерев,
Оставив то, чего и так хватает...
А не хватает — сердца в небесах
И голоса, чтоб несся надо льдами,
Как вольный дух, как неизбывный страх
Пред всем неведомым, что будет с нами.
Чтоб тень мелькнула в глубине двора,
Чтоб неспроста залаяла собака
И скрипнула бы дверь, когда пора
В ночь уходить — без адреса, без знака...
ЛЕСОПОЛОСА
Я всегда пребывал на последних ролях
В шумных пиршествах, в обществах жрущих.
Я всегда умирал на бескрайних полях,
Где совсем уж не видно живущих.
Я шатался по травам, свободен и бос,
Обходя пропускные заставы
По тропинкам, вдоль сталинских лесополос,
По окраинам хлебной державы.
И теперь я лежу посредине земли,
Где бессмертники дремлют хорами.
Жду с востока зари, чтобы ноги несли
К безымянным домам за буграми.
Со штанин поснимаю сухие репьи,
Добреду кое-как до сельмага...
Оживу за измятые эти рубли
И воскресну в траве у оврага.
Простучит за пригорком «Саратов–Москва»,
Просвистят реактивные звуки,
И склонится к России моя голова,
В ледяные отцовские руки.
СУД
Сомкнулись веки мудрецов,
Сложили крылья птицы;
Нам обещали суд отцов
Послы из-за границы.
И мы, губами шевеля,
Шептали вечерами:
«Да будь ты проклята, земля,
Заря не за горами.
Отмоемся от всех кровей,
Отрем слезинки платом
И встретим тех, кто был правей,
И хлебушком, и златом...»
Но как прознать иной зари
И звезд в рассветной дымке,
Когда придут судить цари
Грехи и недоимки?
Не хватит странникам хлебов
И злата богатеям,
Чтоб рассчитаться за любовь,
Которой не имеем.
РУФЕР [1]
Подо мной пространство без огранки,
Мутный страз, искусственный рубин:
Вижу мир в разрыв телепрограммки,
В трещины расстрелянных витрин;
Там, во мгле стеклянной полусферы,
Исторгая боль, свинец и мат,
Движутся в атаку офицеры
На седьмой хрустальный каземат.
Сколько их погибло в этих битвах,
Не сочтет мой старый ноутбук —
Столько мегабит в бейсбольных битах
И в костях непримиримых рук...
Времена сбежались облаками.
Далеко от людных площадей,
Я столетья трогаю руками,
Словно карусельных лошадей;
Мир гудит, вращаясь и качаясь;
Я беззвучно открываю рот:
Я пою, я искренне печалюсь
За ходящий по земле народ.
У ночных полетов нет мотива,
Спрыгну там, где выше и темней,
Где фокусировка объектива
соблюдает правила огней.
Ветер мне, как друг последний, дорог,
Распахнись, рубаха, в паруса —
Я тебя снимаю, враг мой город,
Удаляясь точкой в небеса.
О, как дорога мне эта призма!..
Черный «Canon» врос в меня, как свой.
Я последний зритель урбанизма
В метре от булыжной мостовой.
[1] Слово руфер происходит от английского термина roofing, то есть посещение крыш домов (официально для этого не предназначенных). Крыши посещаются в целях показать возможность проникнуть на малодоступные объекты, сделать фотографии. Все руферы — это молодежь, обычно студенты.
ВИЗАНТИЯ
Белым-бела моя бумага,
Хитон мой грязен, пуст мой рот.
Я византийский доходяга,
Космополит и патриот.
Рука невидимая рынка
Определяет жизнь мою.
Мой завтрак — бледная сардинка,
Обед — поэзия в раю.
Хожу, голодный и свободный,
Цепями ржавыми звеня,
И Константин Багрянородный
Как брата чествует меня.
ДАЙ...
Оправдай меня, Боже, словом
И молчанием оправдай.
Чтобы стал я ангелом новым,
Крылья легкие мне подай.
Дай мне, Боже, не быть счастливым
И несчастным не дай мне быть.
Дай мне то, что приму по силам,
Дай мне то, что смогу любить.
На земле этой черной, Боже,
С каждым годом все тяжелей
Прятать душу под мертвой кожей
И шататься без костылей.
Дай мне, Боже, такие крылья,
чтобы смог я хотя б на миг
Оторваться от снов бессилья,
Откреститься от страшных книг.
Не летать бы, играя силой,
Не парить от огня до льда —
Дай мне, Боже, чтоб я, бескрылый,
Падал в небо Твое всегда...
ВЕЧЕРИНКА
Алексею Ивантеру
Ночь как ночь, и нож как нож,
Всякий одинаков.
Я на кухне режу ложь:
Кушай, дядя Яков.
Тишина мостит проезд
Между временами.
Бог не выдаст, враг не съест,
И Москва за нами.
Выпьем, дядя, по одной
Или по четвертой.
Я в жену дыхну войной,
Как водою мертвой.
Наливай, жена¬война,
Фронтовую пайку.
Я с утра надел с изна
Ситцевую майку.
Чую, в поле помирать
Выпало пьянчугам.
Поздно, дядя, выбирать
Меж ружьем и плугом.
ВРЕМЯ
Сомкнись само с собой, как сумерки с зарей,
Как две воды смыкаются навеки,
Как с хлебом хлеб, как облако с землей,
Как с океаном медленные реки.
Я, путник и пловец, приветствую твой ход
Во тьме и в пустоте, в пространстве безначальном;
Но там, где нет тебя, — я знаю наперёд
О будущем для всех и о своем, печальном.
И ты, молю тебя, сомкнись как с плотью плоть,
Стань выбитой травой меж волчьим и овечьим;
Лишь там, где нет тебя, способствует Господь
Империям земным и семьям человечьим.
ПУТЬ ЖЕЛЕЗНЫЙ
Марине Музыко
Луна в окошке мутном,
чаёк в стакане синем.
Легко в вагоне утлом
нырять в волнах России.
То проводница плачет,
То тетя режет сало,
То дядя с полки скачет —
Ему стакана мало.
Дрожу под одеялом,
Как бабочка в пробирке.
Прохладно за Уралом,
Зато тепло — в Бутырке.
А мимо — звезды, звоны,
Гудки товарных, скорых.
Вон там, за лесом — зоны
И хариус в озерах…
Вагон¬то наш купейный,
И путь¬то наш — железный.
Летим во тьме кофейной
Над Родиной, над бездной.
Пятьсот веселый поезд,
В котором плохо спится.
Уже не мучит совесть,
Но плачет проводница.
Чего ей так неймется,
Чего ей надо, бедной?
Чего ей не поется
Над Родиной, над бездной?
Ведь так стучат колеса!
Мелькают километры,
Свистят, летя с откоса,
Таинственные ветры!
Не плачь, душа родная,
Вернется твой любезный.
Споете с ним, рыдая,
Над Родиной, над бездной.
Добавил дядя триста,
И тетя полстакана —
За ночь, за машиниста,
За Таню, за Ивана…
И я хлебнул того же
За ночь, где проводница
Все плачет, святый Боже,
как раненая птица;
За поезд наш нескорый,
За Родину над бездной,
За узкий путь, который
Воистину железный…
НОЧЬ
Куда мои глядели очи,
Там не увидел я тебя.
Я обернулся к темной ночи
И пожалел ее, любя
За одиночество без края,
За звезды в дымчатых шелках,
За то, что жил я, умирая
В ее невидимых руках.
* * *
Полюбилась мне странная эта страна,
Где теням, словно тварям, дают имена
И дела заменяют словами.
Не ищите меня, я ушел в Интернет;
Говорят, там ни смерти, ни времени нет;
Мы не встретимся с вами.
Может быть, и найдется какой-¬нибудь чат,
Где угрюмые люди ночами молчат,
Не тревожа ни мышек, ни клавиш;
Не вините меня, я не мог не уйти —
Христа ради прошу в социальной Сети:
Полайкай мне, товарищ...
Красота в пустоте, красота in the Space,
Мир спасает она, а меня — интерфейс
От разлук, именин и поминок.
Жизнь дается, конечно, но это обман,
А у смерти — пронзительно синий экран,
Как сказал один инок...
РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО
Двор крестьянский, небогатый,
хлев простой, народ простой:
пастухи и дипломаты,
генералы, депутаты,
конь в попоне золотой,
ангел тихий, Дух Святой;
гусь, теленок, кот и квочка,
ослик — добрая душа;
хоть бы краешком глазочка
посмотреть на малыша:
не сквозит ли из окошка?
где соломку подстелить?
зачадила вроде плошка,
масла надо бы долить…
Ничего не нужно, звери,
птицы, дети, пастухи,
вам открыты окна, двери,
вам отмерено по вере,
вам доступны все верхи;
спит Младенец синеокий,
от рожденья тих и свят,
спит, прощая мир жестокий,
спит, спасая мир жестокий,
освящая мир жестокий
и жалея всех подряд.
Расходитесь понемногу,
снег метет, трудна дорога,
и звезда всего одна,
но тому, кто видел Бога,
светит вечностью она.
ХОТЕЛОСЬ БЫ
Хотелось бы, конечно, всем поэтам
припасть душой к приятным сим предметам:
банальностям, фуршетам, шашлыкам,
к холодным винам и горячим водам,
к валютным вкладам, к избранным народам,
и даже, в худшем случае, к волкам…
Но уберег нас Бог от этой страсти —
от пыльных дач и от обильной власти,
от терпких вин, от жирных шашлыков —
хватало в жизни кроткой и короткой
граненого стакана с теплой водкой
и песен в исполнении волков.
НЕОФИТ
Не царь земной, не Третий Рим,
Не властный глас, не скипетр грозный —
Сам Бог велел мне стать другим
В среде изменчивой и розной.
И я, со страхом и стыдом,
Решил с изношенных кроссовок
Стряхнуть гоморру и содом
Столичных торжищ и тусовок.
Но все цеплялось за меня:
Арбат страстям прибавил лоску;
Тверская поднесла огня,
Когда достал я папироску…
Авто открылось: вам куда?
Манил десертом Елисеев;
Шампань сияла среди льда,
Как грешница меж фарисеев.
Вся ночь Москвой до звезд полна,
Стелилась в ноги струйкой дыма.
Вся вещь была мне суждена.
Вся тварь была мне подсудима.
И я на всё махнул рукой;
В Кривоколенном, на развилке,
я обменял простой покой
на звезды в вычурной бутылке.
И долго вспомнить я не мог
Во мгле зияющей вселенной —
Куда идти велел мне Бог?
Уж точно не в Кривоколенный…
РУССКИЙ ВОЛК
Я не учил фарси и греческий,
не торговал в Дамаске шелком;
Мой взгляд почти что человеческий,
хотя и называют волком.
Не вем ни идишу, ни инглишу,
того, на чем вы говорите,
но всех волнует, как я выгляжу,
когда завою на санскрите.
Моя тропа, как нитка, узкая,
моя нора в сугробе стылом.
Моя страна почти что русская
в своем величии унылом.
Служу ей только из доверия
к ее поэтам и пророкам;
моя страна — почти империя;
и не окинешь волчьим оком.
Ни пустыря для воя вольного,
или избушки для ночлега.
Трава для полюшка футбольного.
Снежок для волчьего разбега.
Быть может, я ошибся адресом,
когда кормили волка ноги,
и не расслышал в пенье ангельском
нечеловеческой тревоги.
Таких, как я, шесть тысяч выбыло
от пуль, ножей и алкоголя;
судьба в империи - без выбора,
зато в законе - Божья воля…
С востока пыль, на юге марево,
на западе — разврат, цунами…
У волка служба государева
Ходить в поход за зипунами.
Таких, как я, осталось семеро —
В бронежилетах человечьих.
Я русский волк, идущий с севера
За теми, кто в мехах овечьих. |
|
Александр Игоревич Хабаров родился в 1954 году в Севастополе. Окончил Крымский государственный университет. Автор семи книг стихов и прозы. Публиковался в «Литературной России», альманахах «Истоки», «Поэзия», журналах «Простор», «Юность», «Лепта», «Новая Россия», «Московский вестник», «Странник». Лауреат литературных премий журналов «Москва» (1996 г.) и «Юность» (им. В.Соколова, 1997 г.). За книгу стихов «Ноша» удостоен Всероссийской литературной премии им. Н.Заболоцкого (2000 г.) и премии «Золотое перо Московии» (2004 г.). Общенациональная литературная Горьковская Премия в номинации «поэзия» - март 2015.
