1.

- На колени!

- Головы не поднимать!

- Снять мешки!

- Головы не поднимать, я сказал!

Автоматные очереди лучше овчарок навели порядок в сбившемся стаде пленников. Да и зря они торопятся увидеть перед собой свежевырытую могилу. В их положении именно темнота и неизвестность оставляли ещё хоть какую-то надежду на спасение. А так...

А так за спины заложников становлюсь я - бестелесное исчадие ада, демон, вселенское зло, которое может появиться в любое мгновение в любом обличье. Они должны бояться даже простого ожидания моих безмолвных команд. Моего настроения. Моих желаний. Мне не то что нравится их мучить, но растоптать, сломить, растереть в прах – как десерт к утренней кружке чая, который к тому же ещё не выпил.

Поднимаю руку. Мои головорезы берут пленников за волосы. У кого они короткие, удобно цепляться за глазницы.

А вот теперь отмашка!

Головы несчастных синхронно вздёргиваются вверх. Хотели видеть мир после пленения? Радуйтесь ему: на краю могилы бойцы сдирают шкуру с тушки барана. А можно и с любого из вас... Две девчушки безмолвно валятся в обморок. Мало. Рассчитывал на большее количество.

- Смотреть!

- Не опускать головы!

- Глаз не отводить, я сказал!

Моя автоматная очередь над головами уже как удар пастушьим хлыстом: хозяин стада - я!

- Разделиться на пары!

Светловолосая худенькая девушка тянется мизинчиком с ободранным маникюром к стоящему рядом парню в камуфляже. Зря так сделала, милая. Когда-то, давным-давно, подобным образом тянулся и я до одной девушки, выцарапывая у скамейки расстояние до неё. Но, видать, слишком длинной оказалась та скамья... Так что напоминать об этом мне не стоило. А вот вашу лебединую верность испытать на излом интересно.

Пинаю влюблённых ногой в спины – взять их!

Остальных мимо осыпающейся, втягивающей в свою глубину могилы ведут к бензовозу, усаживают на солнцепёке вдоль борта. Мелочей в моих действиях нет, здесь ничто не случайно: при малейшей попытке освобождения пленных одного зажигательного патрона по бензобаку окажется достаточно, чтобы поднять всех в небо одним клубом огня и дыма. Я ведь никогда не обманываю пленников: сказал, что спасение в темноте, так и цеплялись бы за мешки на головах, лелея надежду на недоразумение, которое вот-вот кончится.

Сам иду за капонир, на ходу надевая маску-чулок и снимая орденские планки с ещё советскими наградами. Были времена... Усаживаюсь за приготовленный столик, с наслаждением впиваюсь в красный полумесяц арбузного ломтя. К стекающим по маске каплям устремились осы, и приходится отмахиваться от них кинжалом. Подошедшей парочке охрана бьёт по ногам, приучая стоять перед старшими на коленях. Бросаю им под нос обглоданный полумесяц, натравливая на пленников и ос.

- Короче, так, - вытаскиваю чёрно-белые чётки.

Психология: бесцветные мало привлекают внимания, а вот к чёрно-белым горошинам у приговорённых к смерти притяжение магическое. Мой перебор ими как гадание на ромашке: расстреляю – не расстреляю – в могилу спихну – к Аллаху пошлю. А как хотели? Бросали блондинки и нас...

- С каждой пары в живых оставляем одного. Ты, - протыкаю кинжалом взгляд парня и демонстративно выставляю чёрный кругляш, - бежишь в сторону леса. Ты, - полоснул, как бритвой, по взгляду девушки, заодно пролистывая, как книжную страницу без картинок, белую горошину, - стреляешь в него. Попадёшь – останешься жить, - задерживаю белую масть, чтобы глотнула воздуха. Как же знаком завиток у виска! У всех блондинок он такой? - Если он уйдёт, придётся расстрелять тебя, - выбрасываю масть чёрную. У меня всё рядом, хватает одного движения пальчиком. Это вам не на скамейке сидеть с томиком Цветаевой и отодвигаться, отодвигаться...

Зато влюблённые в один миг, на глазах стареют. Так-то испытывать судьбу мизинчиками! А вот теперь выбор, кому остаться в живых. И за счёт кого. И как потом с этим жить.

Хотя насчёт жизни торопиться тоже не стоит, надо ещё будет и победителю выиграть у меня белую фишку. Я ведь не говорю, что поле заминировано, а в автомате холостые патроны. Мне важно, чтобы девушка взяла в руки оружие. Для видеосъёмки. Парня, если не подорвётся, пристрелим сами, но девица не докажет никому никогда, что это не она нажала курок. Нам же в отряд нужны отчаявшиеся, загнанные в угол смертники со славянскими лицами.

- Беги!

- Стреляй!

Ах, как же ненасытно вкусны первые арбузы!

2.

Самое неприятное при захвате заложников – это ранний подъём. Лягушки ещё квакают в затонах, а солдату – мотай портянки. Утешает лозунг, который однажды пришлось увидеть в одной из тюрем: «Кто не с нами, тот у нас». А у нас в руках должны были оказаться два десятка столичных студентов-волонтёров, пожелавших работать в «горячих точках» с гуманитарной миссией. Слово-то какое красивое для них придумалось – комбатанты. Идущие с войсками. Но – доходятся! Без моего желания, без разрешения здесь ни одна миссия невыполнима. Остановлю любого и там, где пожелаю. Вот только жаль, что не высплюсь. Но тем хуже для остальных, потому что буду злее!

Под фонариком экипировались, на ощупь проверились. С Богом! Нас ждут великие дела.

К рассвету отряд слился с кустами, рытвинами, кочками. Месяц, всю ночь горбатым пастухом стороживший стадо звёзд, рассвет всё же проспал, и стадо разбежалось, оставив старика бледным свернувшимся калачиком средь редких облачков.

В бинокль стал постепенно различаться недалёкий аул и аксакал, развозивший по полю навоз в старенькой детской коляске. Около его избы красовался свежевыкрашенный сруб над колодцем. Вечером исследовал его - полный тины и лягушек. Поставить новые венцы на нечищеные колодцы и считать свой долг перед народом выполненным - это в крови у нынешней власти. Потому я и не в ней. Из захламленного предгорного бурелома подслеповато выглядывает замшелый, скрюченный непогодой и временем плакат «Берегите лес». Лес сбережём. Ни один сучок не треснет, ни одна птица не встрепенётся. У меня рюшечки на старых колодцах не пройдут, я пью чистую воду!

На узкую дорогу, пыльным деревенским половиком легшую среди кустов, нужный нам автобус выполз раздутым оранжевым жуком. Выпучив глаза-тарелки, вытянула в ожидании развязки длинную ребристую шею вышка сотовой связи. Но здесь связь никому не поможет, мешок для сбора мобильников подготовлен. А вот почитать чужие смс-ки на досуге будет занимательно. Какие же глупцы те, кто не стирает перед дальней дорогой свидетельства личной жизни. Они для шантажа – лучшая подпитка.

«Бережёного Бог бережёт, небережёного – конвой стережёт», - вспомнилась ещё одна присказка конвойных войск. Ребята там служат весёлые. У них много подобных прибауток: и что если и ходят они в театр, то только в камерный, и что даже картошку они – сажают! А мы ничего сажать не станем, мы просто воткнём в землю носом полтора десятка наивных глупцов-миротворцев, навсегда отбивая у них желание лезть в войну со слюнявчиками. Фон для нашей работы более чем благоприятный, со вчерашнего дня на границе Чечни и Ингушетии идёт боестолкновение. Раненые пошли и среди мирного населения, в район тронулись конвои с гуманитарной помощью, но а мы студенческую «гуманитарку» на нашем участке сравняем с землей...

Ползущего меж чёрных асфальтовых заплат жука видят все, и команд стараюсь не дублировать, пробуждая у своих волчат звериный инстинкт, готовность действовать самостоятельно. На повороте голосует моя подстава – солдатик с перевязанной рукой. Подобрали. Добрые? Лучше бы тимуровцами помогли старику развезти навоз. А дружбу водить с военными, да если они ещё с оружием, не следовало бы. Это потом аукнется...

Первыми выстрелами убираются водитель и сопровождающие. Дальше картинку можно представлять с закрытыми глазами. В окна остановившегося автобуса полетят дымшашки, едкий оранжевый дым сам погонит пассажиров из салона, и нам у дверей останется только набрасывать на головы заложников мешки. А точнее, наволочки, что для нас значительно удобнее. Руки заложников схватываются пластмассовыми автомобильными хомутиками: они жёстче наручников, у них нет хода назад, а узкая полоска врезается в кожу так больно, что лишний раз никто не пошевелится. И со всех сторон стрельба, тычки, противоречивые команды, чтобы оглушить противника, заставить его растеряться, какие приказы выполнять и откуда ждать очередной удар.

Открываю глаза. Сбоев и впрямь нет, всё идёт как по нотам, можно снимать учебный фильм. Без дублей и каскадёров. После подрыва опустевшего автобуса в нос бьёт запах горящей резины, по спинам распятых на земле студентов-гуманистов сыграли последний ноктюрн взметнувшиеся комья земли.

А вот теперь, ребята, проза. С текстом из одних повелительных глаголов: бежать, приседать, идти гусиным шагом, мешки снять, мешки надеть, ползти на коленях, пластаться, подхватываться и опять бежать. На первых порах это самое важное - сбить дыхание пленников. Заставить их думать только о том, как выжить, а не как сбежать. Руки приказано держать вытянутыми вперёд, касаясь спины соседа. При этом забавно время от времени подсовывать под хватающие воздух пальцы раскаленный ствол автомата или холодную бородавчатую лягушку. Сороконожка-даун на пуантах! И преодолеть-переползти ей пять ручьёв, бурелом, заросли крапивы и две канавы. Маршрут выбирал не как для себя.

К концу гонки грязных, вымотанных студентов запихиваем в кузов «Урала». Но это не отдых, мотать на ухабах по днищу будет так, что уберечь бы голову. А мне своя задача – сломать психику ребят к моменту фотосъёмки...

3.

Девочка делает то, что нужно мне – берёт в руки автомат.

Бойцы мгновенно начинают наседать, безостановочно орать над её головой «Стреляй, стреляй, стреляй». Заложница, чтобы не слышать эти крики, прекратить пытки, нажимает курок и разворачивается с оружием на меня. Глупышка с пустышкой. Холостыми не убьёшь. А вот оператор успевает поймать в кадр дёргающийся, изрыгающий огонь автомат именно в её руках. И кто после этого герой, кто дурак? Вокруг убегающего парня начинают взрываться минные ловушки, в небо шипящими искрами шампанского уходят сигнальные ракеты, и он от неожиданности со всего размаха падает в траву. Видеооператор с усладой ловит и этот, завершающий кадр. Картинка про романс о влюблённых снята. Оскар в номинации «Документальное кино». Цветов главным актёрам никто, правда, не несёт, потому что парень застыл в траве, а девушка, бросив оружие и схватившись за голову, осела в истерике на землю.

Задержав врача, сам подсаживаюсь к ней, прижимаю к груди. Глажу по жиденьким волосам с запутавшимся в них репейником: успокойся, родная, всё позади. Как тебя зовут? По списку – Аня. Прости меня, Аннушка. А давай вместо репейника воткнём тебе под ободок цветок. Похож на колокольчик, а там кто их разберёт, эти местные названия. А ещё ты очень похожа на одну очень красивую девушку. Из далёких времён. Только её звали Леной. Елена Прекрасная... Главное, не подумай, будто я мщу тебе из-за неё. Всё как раз наоборот. Моё изуверство нужно в первую очередь тебе самой. Потом, может, даже «спасибо» скажешь. Возьми баранку. Завалялась в кармане, но сушке и полгода – не возраст. Погрызи. Можно запить водичкой. Она чуть подсолена, но это чтобы не произошло обезвоживание организма. И полежи спокойно. Смотри, и горбун на небе уже истаял. Завтра начинается полнолуние, а затем месяц обернётся вокруг себя и предстанет добрым молодцем. Всё наладится и у тебя, Ленушка. То есть Аня. Успокойся и отпусти меня, потому что мне пора вздёрнуть на дыбу очередную пару...

- Откуда у тебя документы ФСБ?

- У меня нет никаких доку...

- У вас никогда ничего нет, когда попадаете к нам! Воинское звание?

- Я не служил.

- Прячешься за спинами других? Не мужик! Расстрелять! А ты кто такая? Кто послал к нам?

- Никто, я...

- Молчать! Домашний адрес?! Сколько за тебя заплатят?

- Мы вдвоём с мамой, у нас нет де...

- Плохо. Тогда нам нет смысла с тобой возиться – расстрелять! Следующих!

- С тобой ехал раненый контрразведчик. Вы из одной группы?

- Мы просто подобрали его по дороге...

- С оружием? А ты что, не знаешь, что обращаться с вами в таком случае будут, как с вооружённым противником?

- Да она снайперша!

- Сколько наших людей убила?

- Я не...

- А это мы сейчас посмотрим. Держи автомат.

- Я не...

- Держи, я сказал!

- Я не беру в руки оружие. Я не снайпер. Дайте мне связаться с моим начальством.

- Твой начальник сидит на Лубянке?

- Да как вы не поймёте...

- Понимать будешь ты. В яму её. В крайнюю, с водой и змеями, пока не заговорит.

Девицу поднимают с колен. Спортивные брюки, по моде еле державшиеся на бедрах, спадают гармошкой к кроссовкам, и девчонка приседает, скрывая наготу. Попытки подскрести одежду занемевшими пальчиками придавливаю коленом в спину: замри и подумай, в какой экипировке нужно ездить на войну. Цыкнул на бойцов – не цирк, хотя и смешно! Кинжалом поддеваю пластмассовый жгутик на запястьях: приводи себя в порядок, модница. Сушек, даже завалящих, больше нет, так что успокаивать не буду. Лишь толкаю поддерживающую брюки пленницу за кирпичную кладку рядом с капониром. Там трупиками лежит, глядя по моему совету в начинающееся раскаляться небо, первая расстрельная парочка. Наверное, никто ни среди моих подчинённых, ни тем более среди заложников не поверит в то, что мне искренне жаль их всех, попавших в наши сети. В мои руки! Ещё мать говорила, что я слишком добрый для войны, и потому до высоких чинов не дослужусь...

Но пока мне хватает полковничьих погон, пусть и скрытых под лямками разгрузки, а более всего власти над предгорьем, над этим утром, над людьми, для которых я и царь, и Бог, и воинский начальник. И кто бы ни был среди студентов на кого-то похож, я доделаю до конца то, под чем подписывался. А про слова матери догадываться никому не позволю.

- Следующих!

Опережая заложников, торопится мой помощник Наум с листком бумаги:

- Нам тут срочная телефонограмма из Москвы.

Ненавижу срочные просьбы из Москвы!

4.

В лагерь возвращаемся к обеду. Едем всем скопом – и захватчики, и заложники в пыльном, скрипящем «жуке». Показывается новенький колодец, народ в автобусе начинает облизывать сухие губы, но разрешения на остановку не даю.

Идущий с огорода старик с детской коляской сходит на обочину, и это правильно: главной является та дорога, по которой едет танк. Или хотя бы автобус с бойцами спецназа. Плохо, конечно, что мы стреляем на сельских задворках, но не инопланетяне же бегают здесь по горам, отец, все свои... Так что и отвечать за местный бедлам нам всем вместе, несмотря на заверения политиков, будто человек с ружьём национальности не имеет. Если чукчи и ненцы у себя не бегают, про них ведь и не говорим!

- Головы ниже! Ниже, я сказал! – вдруг рычит мой заместитель команду, с которой гоняли студентов по буеракам всё утро.

Заложники улыбаются возможности не выполнять её, а девичий голосок с заднего ряда игриво вопрошает:

- А кто из вас хотел взять меня пятой женой в свой гарем? Пообещал – женись!

Голову смущенно опускает снайпер, сидевший на ступеньках автобуса в обнимку с винтовкой – на данный момент со своей первой, единственной, самой верной и любимой женой. Под глазом синяк, значит, боец молодой: «снайперка» даёт сильную отдачу и те, кто не приноровился к её норову, обречены на «фонари». Всё как в семейной жизни...

Своих бойцов я едва знаю в лицо, не то что по именам. На моё знакомство с ними определили сутки, и всё имевшееся в распоряжении время потратил на тренировки: и чтобы довести молодёжь до грани выживания, и исключить травмы. Я же говорю, что добрый. Вернее, мать говорила, а я теперь вынужден не подводить её. Но звёздочки-то на погонах настоящие, а на орденских планках боевые, а не юбилейные награды.

- Надо взять заложников, - месяц назад попросил меня в Москве в вальяжном, дорогущем кафе Дома журналистов седой поджарый мужчина. Он, конечно, представился, но если сразу не повторишь имя собеседника, оно растворяется в сотне иных случайных знакомств. Тем более, дружбы водить с ним не собирался.

- Мы заплатим, - поспешил заверить Наум.

А вот его запомнил, потому что себя он назвал трижды – и отдельно имя, и с отчеством, и с фамилией и должностью, давая право называть себя на любой манер.

За соседним столиком, похоже, испуганно замерли, уловив наш разговор, потому что Наум с улыбкой кивнул в ту сторону: и вам заплатим тоже, если поможете. Шутка вроде прошла, но вместо официанта с кофе над нами нависли четверо в штатском. Картинно, по-киношному, а по-иному, наверное, это и не сделать, открыли удостоверения, цепочками пристёгнутые к ремням.

Пришлось достать своё. Этого оказалось мало, и Наум вытащил из потрёпанного портфеля, пережившего перестройку, дефолт и Чубайса, стопку документов: мы из Союза журналистов, готовим курсы для студентов, желающих работать в «горячих точках». Мне в этих планах как раз и предписывалось показать волонтёрам на практике, как происходят захваты в заложники, как следует вести себя в плену, что отвечать на допросах. А в первую очередь подумать, готовы ли они к возможным испытаниям. С оставшимися же можно будет работать профессионально...

И вот смотрю на своих подопечных, бывших романтиков. Парень в камуфляже пытается очистить причёску девушки от репейника, она уже не мизинчиком – вцепилась в него обеими руками, удерживая при этом подаренный ей цветок. «Пятая жена» снайпера что-то увлечённо набивает на клавишах возвращённого мобильника. Лишь Наум грустен и растерян. Понять можно: телефонограмма из Москвы предписывала срочно отправить самых подготовленных студентов в зону конфликта, о котором я не к добру вспомнил утром. Потому что мы ближе всех к нему. И потому что это гуманитарная миссия, а кому-то в Москве захотелось показать свою оперативность.

Но у нас пока нет хорошо подготовленных волонтёров. Есть убойное, сырое пушечное мясо, которое только-только на сегодняшних занятиях почувствовало возможные реалии войны и ещё не определилось, надо ли ему вообще заниматься подобным. Которое способно наделать кучу глупостей и подставить себя под реальный плен и реальный расстрел. Так что я однозначно не подпишу ни одного сертификата, позволяющего отпустить пацанов в зону конфликта.

«Ты не знаешь Москвы», - смотрит на меня Наум.

«И знать не хочу», - пускаю по кругу свою бутылку с минералкой.

Это для ребят тоже продолжение урока: хранить влагу до последнего. На войне самый надёжный и ценный солдат тот, кому командир доверяет нести фляжку с последними каплями воды.

«Но раз они решили, всё равно заставят», - пожимает плечами Наум.

«Меня – нет!»

- Тогда они просто закроют наши курсы, как не выполняющие своего предназначения. А кто будет готовить людей? - шепчет Наум на ухо, потому что такое объяснение взглядами не передашь.

Подъезжаем к повороту, где производился захват. Сапёры набрасывают на плащ-палатки землю – это она затем летит на спины заложников, имитируя подрыв автобуса. Так же готовится к поджогу автомобильная покрышка. Работаем уже для следующей группы. И всё пойдёт по кругу.

Но уже без меня. Я могу погордиться этими сопливыми, пусть пока и со сползающими брюками, ещё наивными мальчишками и девчонками, променявшими шатания по улицам с бутылкой пива на работу в «горячих точках». Но именно таким ребятам потом командиры доверяют нести последний глоток воды, и потому их надо просто сберечь от тех, кто шакалит рядом с войной, не гнушаясь оторвать руку с протянутым куском хлеба.

Хотя ехать – тут и Наум, и Москва правы, - и впрямь кому-то надо. Надо, потому что люди ждут помощи...

Достаю телефонограмму, плохо сложенным уголком царапающую мне то ли грудь, то ли душу. Аннушка словно что-то почувствовала, замерла, уставившись на меня. Ну, а ты что для себя решила, героиня? Остаёшься в волонтёрах? Эх, Аннушка-Ленушка, зачем ты оказалась на моём пути, взбудоражила память...

Минуту раздумываю, и под облегчённый вздох Наума вписываю фамилию. Отдаю листок. Киваю влюблённой парочке: всё будет хорошо, ребята. И никогда не разжимайте руки. А то некоторые давным-давно, когда в Афгане давали советские ордена, сделали всё наоборот - разжали их...

Наум торопливо сверяет вписанную фамилию с общим списком студентов, потом недоуменно поднимает голову.

Да, Наум, да. Это моя фамилия.

«Гуманитарку» на войну повезу я.

5.

...Меня освободили из плена через полгода в результате спецоперации. Среди вытаскивавших меня из ямы оперативников узнал одного из тех, кто подходил к нам в кафе у Дома журналистов. А может, просто показалось: в тот момент, когда впервые после зиндана увидел небо, всех готов был принимать за самых родных и близких людей.

В Москве во Внуково вместе с журналистами меня встречал и Наум. С букетом цветов.

- От Анны, одной из наших студенток, - протянул он мне их. И, заранее извиняясь, прошептал не для телекамер давно продуманное: - Слушай, а хорошо, что это ты поехал тогда на войну. И что именно ты попал в плен. Из студентов бы никто не выжил.

Не выжить тысячи раз мог и я, но, понюхав белые, беззащитные на первом морозце розы от девочки с репейником в волосах, как ни странно, согласился: хорошо, что я...