***
          Юрию Васильеву и Николаю Бодрову
Так сбивается в масло небесное
Молоко любви.
Наклоняется ангел над бездною,
Говорит: живи,

Осенью дыши, говорит,
Шурши листвой,
Дождинки лови за шиворот –
Я твой

Собеседник на веки вечные…
Я молчу,
Потому что ответить нечего.
Он спускается по лучу,

Словно лист на плечо, свет на уста,
Воздух в перехваченную гортань…
Я говорю: устала.
Перестань

Обещать несбыточное, дарить
Невозможное – удержу ли?
Удержишь, говорит.
Я дежурю

Круглосуточно, всемирно. Качнёшься – я подхвачу.
И уходит вверх по лучу.

Листву собирают в чёрные пластиковые мешки.
Воздух пустеет, с белого неба летят мечты –
Прозрачные, невесомые – и тают почти у самой земли.
Снега пришли.

***
Выбегаешь на крылечко, на мороз –
И косыночка сбивается оплечь. 
Ничего на белом свете не всерьёз.
Никого на белом свете не сберечь.

Едут сани, режет полоз ледяной,
Виснет месяц от беды на волоске,
Покрывается нежданной сединой 
Растрепавшаяся прядка на виске. 

Едут сани, едут сами – а куда?
Позасыпаны дороги да пути.
Говорят, что это горе не беда –
Только зиму поперёк не перейти.

А повдоль неё крутые берега,
В берегах текут позёмка да пурга,
Набухают светом звёзды на мороз –
Ничего на белом свете не всерьёз...

А всерьёз пред этой грозною зимой
Подарёная косынка с бахромой,
Да горячая дорожка от слезы,
Да по зимнику тяжелые следы.

***
День осыпан пеплом сновидений. 
Словно бы тревожный, смутный сон 
Вышел из своих ночных владений –
И его назойливые тени
Обступают свет со всех сторон.

Мечется испуганная птица 
В полутёмной каменной трубе,
Чёрная, огромная –
Тебе 
Страшно: Боже, где она гнездится?

Вот пустая церковь на холме,
На далеком острове, и волны
Выстилают пеною во тьме 
Лёгкую тропу – и ты невольно
На неё ступаешь, но на дне
Вспыхивает мрак:
Тропа в огне.

Вот холодный долгий коридор,
Весь в лохмотьях старой синей краски.
Вдалеке – окно. 
Но свет напрасный,
Словно свету Божьему укор,  
Льётся прочь. А ты стоишь с младенцем
На руках. И над холодным тельцем
Собираешь скудном тепло,
Лишь бы это сердце ожило...

Снится жизнь – безвестная, чужая.
Снится, камень мира обнажая, 
Гулкие провалы в пустоту.
И в трубе вселенского колодца
Птица перепуганная бьётся,
Осыпая пепел на лету...

АРКАИМ
Небо, мягкие лапы к земле прижав,
Дышит печальным запахом спелых трав.
Солнце звенит в зените, и сам зенит,
Высохший до серебряного, звенит,

Звон проливается в землю, словно вода –
И оживают мёртвые города,
В тысячелетнюю сеть травяных корней
Рыбами угодившие в толще дней,
И на тугой излуке реки степной
Стены вздымаются солнечною волной.

Имя твое утрачено – но утрат 
Было немало развеяно на ветрах.
Память твоя повержена – но зола 
Тысячи раз молодою травой взошла.
И точно так же, как тысячи лет назад,
В зное весёлые кузни твои звенят...

Воздух калёный темнеет – идёт гроза,
Выше тревожные женские голоса,
Детские крики, назойливый скрип ворот –
Краешек тучи горой над горой встаёт 
И настаёт, осязаема и видна,
Предгрозовая свинцовая тишина... 

Но колесницей в гулкий омут жары
Ветер неудержимо летит с горы!

Памяти не устоять на таких ветрах –
Рушатся древние стены в горячий прах,
И в непокорную землю у самых ног
Время вбивает сырой грозовой клинок.

***
Радость говорить – пробовать на вкус
Воздуха сырой серебрёный хруст,
Корочку морозца ломая
До горячей мякоти мая…

Кто для нас с тобой этот хлеб растил?
Кто его питал солнцем спелых сил,
Песни пел над зреющей нивой –
Молодой, влюблённый, счастливый?

Прижимал к груди запад и восток,
Растирал в руках крепкий колосок –
И высокой светлой страдою
Проходил бескрайней страною…

Собран урожай, смолота мука,
Мякоть горяча, корочка сладка –
Ешь, дитя, расти, не печалься,
На лихом ветру не качайся!

***
Когда бы знали мы на самом деле,
Как наши карты звёздные легли…
Она сидела на краю постели –
Усталый путник на краю земли.

Перебирая в пальцах бесполезно
Больничную застиранную бязь,
Она глядела в пол, как будто в бездну,
Где космос открывался ей, клубясь.

Несли таблетки, кашу приносили,
С трудом тянули кровь из бледных жил...
Июль пролил на окна столько сини,
Так листьями по стёклам ворожил,

Так объявлял грозу, молил о чуде,
Так умолкал в изнеможенье: будь!
…Никто не знает, как ступают люди
На бесконечно долгий звёздный путь,

Как за спиною вдоль высоких окон
Проглядывают линии орбит…
Как на столе в стакане одиноком
Серебряная ложечка звенит.

***
Осени печальная отрада,
Тайна, не открывшая лица, –
На Успенском, в устье листопада,
Слева от маршрутного кольца.

Узенькая долгая аллейка
С ломким молодым карагачом
Увела как дудочка-жалейка
И не пожалела ни о чём.

Увела… Под лёгкими шагами
С облаков осыпалась пыльца.
Больше ничего не слышно в гаме,
В грохоте маршрутного кольца.

И не пожалела – но, жалея
Всё, чего отныне больше нет,
На другом конце пустой аллеи
Возникает светлый силуэт…

Замирает сердце, привыкая
Доходить до края, до конца,
Малою слезинкой размыкая
Пыль и сталь маршрутного кольца.

***
В малой горсточке тепла
Спать да спать, дыша неровно…
Боль пройдёт, как ночь прошла.
И она была огромна,

И она была темна,
И её гроза взрывала –
Даже в горсточку тепла
Ветром брызги задувало.

И, почти сводя с ума
На немыслимой поверке,
Била высверками тьма
Прямо в сомкнутые веки.

И казалось, выше сил
Неумолчный грохот ада –
Только кто-то подносил
Сердцу тихую прохладу,

Утирал огонь со лба,
Молча истово молился…
Сохрани во сне, судьба,
Эти призрачные лица,

Эти ясные глаза,
Свет лучащие, спасая.
Тающие голоса,
Невесомые касанья...

***
Ненасытной удалью молодой тоски
Воровская музыка мечется в такси.
Бьётся в стёкла, поймана чёрным коробком…
Что она, о ком она? Больше ни о ком.

Вспоминать не велено, всё пошло не так:
От проспекта Ленина на Свердловский тракт,
Дальше – Комсомольского чёрная река…
Помяни их, Господи: мальчиков зека,

Девочек без вызова, ужас чёрных трасс…
Музыка неистово обвиняет нас,
Выживших в развалинах, помнящих едва:
Музыке позволено, музыка права!

Слов не слушай, Господи: лгут слова навзрыд.
Плотный сумрак в городе фонарями взрыт,
Высверками высвечен, фарами в упор –
Музыка неистово продолжает спор

Не за души сгинувших в ужас и во тьму –
За невинных нынешних, за себя саму,
Разудало-жалкую в гиблой слепоте,
С неизменно ржавою финкой в сапоге…

МАЛЕНЬКАЯ БАЛЛАДА О ХРЕБТЕ УРЕНЬГА
По обе стороны Уреньги
Не видно ни зги.
Мы летим, подхвачены ветром
На тугое крыло пурги.

По обе стороны от хребта
Клубится тяжёлая пустота –
Долин, и дорог, и небес над ними
Как будто и не было никогда.

Ладонь прикипает к щеке скалы.
Всё больше белой кипящей мглы,
Всё меньше воздуха, и дыханье
Трепещет на острие иглы.

Да, мы увидели: это здесь
Мерцает во мгле золотая взвесь,
Творящая мир от горных подножий
До океана и глубже – весь

Мир, поражающий взор и ум, –
Пыльца невидимых солнц и лун,
С неба струящиеся на землю
Искры безмолвных струн:

Там – закреплённые на колках,
Здесь – эти струны у нас в руках,
А мы, к камням прижатые ветром,
Чувствуем только страх…

Лети, немыслимая пурга,
Свивай над миром свои снега –
Вечный день сотворенья мира
Празднуй, Уреньга!

***
Не ты ли слал за мной несчётные погони,
Огни, дожди, ветра, пронзительную тишь
Рассвета над рекой?
Теперь ты сам в полоне,
Ты спишь,

Мой пленник, позабыв, что есть на свете воля,
И солнечный песок перетекает в сон
Пустыней мировой…
Но что нам эти волны
Над головой,

Когда во всех мирах, распахнутые настежь,
Стоят дворцы сердец – в любое заходи!
И сам ты – только свет,
                   и ничего не застишь
В груди.

***
Задувает, метелит,  вьюжит – но как легко
Пить ледяное, хрустящее снежное молоко!
Так и льнёт, так и льётся широкой рекой на грудь –
Успевай шубейку драную запахнуть...

Пахнет розами ночь – но откуда в морозы такой цветник?
Ароматный родник – даже ветер в испуге сник.
Словно смотришь в уютный садик через забор –
И глядишь на розы как вор, и дышишь как вор...

Это чистое, нежное, чуть взглянул – и уже украл...
Это в сердце как в тайнике: декабрь, Урал,
Ночь, морозец, сердце рвётся из-под руки 
Собирать горячие белые лепестки.

И мороз ему не указ, и ночь – не указ.
Если хочет оно украсть – ну как не украсть?
Это сердце, и что для него закон?
Только то и живо, что под его замком.

Вверх

Комментариев: