|
* * *
Привыкай к земным чертам,
К зеркалам иди с улыбкой –
Тенью ль проскользнуло зыбкой
То, что остаётся т а м?
Послечувствием вины
И минувшего страданья
Размывает очертанья,
Но глаза озарены.
Ты красавица? – о, нет!
Ты счастливая? – да полно!
Просто к зеркалу невольно
Привыкаешь столько лет:
Каждый раз – не узнавать,
Каждый раз смотреть украдкой:
Как для этой жизни краткой
Т о т пейзаж нарисовать?
* * *
В вечерней маршрутке прекрасны усталые лица.
За тёмным стеклом неподвижная улица длится.
Мобильник звонит, и слова приглушённо-неловки.
Сутулое время стоит на чужой остановке.
И снова лица его я разглядеть не успела –
Пока у кого-то мобильная песенка пела,
Пока доставали её из глухого кармана,
Маршрутка скользнула под ниткою меридиана.
Какое-то странное тайное благословенье –
Случайная близость дыханья и прикосновенье!
Мы все в одиночку прошли лабиринтами улиц –
Но вот собрались и плечами соприкоснулись…
Казалось бы, в тёмную коронабесную пору
Теряет душа равновесие, свет и опору,
И тянутся новости к горлу, убить угрожая –
Но как вы прекрасны, родные мои горожане!
* * *
Когда в распахнутый закат,
В Господень улей
Два белых ангела летят
В тревожном гуле,
Глубоко в небе выводя
Две параллели:
Финал растраченного дня,
Конец апреля, –
Тысячелетняя тоска
Любви и света
Бьёт прямо в сердце, как река
О парапеты.
Венецианская вода
Бессмертной жажды
Нам отвечает: никогда! –
На все «однажды...»
И сердце плещется не в такт –
Ладони ранит,
И всё обманчиво, да так,
Что не обманет.
***
Живи в своём невинном лепете, а потаённого не трогай!
Они взлетели, гуси-лебеди, по-над рекой, по-над дорогой,
Они взлетели и заплакали, они взлетели и запели
Над площадями и над плахами, над белой хусткою метели.
Когда б ты знала, понимала бы небесный голос безответный,
Свои бесхитростные жалобы в него вплела бы алой лентой
И по неведомой беде-вине, непостижимой и поныне,
Всё тосковала бы по родине, как птичья стая на чужбине.
О, это русское и женское, неодолимое от века –
В тоске неведомой блаженствуя, ждать невозможного ответа…
Но вот уже поля оттаяли, и небеса в высоком гуле –
И воротились птицы стаями, и ленту алую вернули.
Зелёным светом дышит рощица, парит разбуженная пашня,
И лента алая полощется, и сердцу робкому не страшно –
Пока трепещет словно деревце и словно ленточка алеет –
Одной тоской оно удержится, одной печалью одолеет.
* * *
Я не знаю, что вспомнить о Вас...
Я молчала в чужом разговоре.
Как жемчужина в матовом створе,
Сонный город в ущелье погас.
Не хотелось дышать на стекло
И смотреть на пустую дорогу,
Но истаивало понемногу
Возле сонного сердца тепло.
Свет выхватывал из глубины
Сонных елей густые ресницы,
И казалось – во всём, что нам снится,
Нет и не было нашей вины.
* * *
Зима стояла у киоска,
У самых нежных хризантем,
И капли голубого воска
Стекали вдоль стеклянных стен.
Угрюмый город спал, неприбран,
И ты сказал: «Душа болит...»
Цветам, как будто странным рыбам,
Был свет до краешка налит.
Они плескались, лепетали
И вглядывались в полумглу,
Растрёпанными лепестками
Распластываясь по стеклу.
И, позабыв свою работу,
На низком стуле у окна
Цветочница читала что-то,
Как смерть, наивна и юна.
* * *
Бывают встречи странные – без встреч,
Когда саму себя не слышит речь,
Но мимо воли что-то говорится.
Огромные тяжёлые слова
Ворочаются словно жернова,
И пыль на них алмазная искрится.
И собеседник, не открыв лица,
Идёт с тобой по речи до конца,
Идёт до изумлённого молчанья.
Идёт – и ничего не говорит,
И страшно рот обугленный горит.
Но вы соприкасаетесь плечами –
И то, что прежде нестерпимо жгло,
Становится спасительно тепло
И жизнеутверждающе прекрасно.
Спадает боль и остывает пыл,
И ты не знаешь, что ты говорил,
Но пыль в горячем воздухе – алмазна…
* * *
В смертельный провал, где чёрные единороги
Смеются и говорят человеческим языком,
Из тех, кто живёт, заглядывали немногие,
Но память их будет крепко спать под замком.
Мне довелось, в спутники взяв Морфея,
Пройти по глинистой осыпи над водой
Достаточно высоко, но ветер повеял
Озоном, жертвенной кровью, вечной бедой.
Они говорили о чём-то почти понятном,
Их речь не имела смысла, но чернота
Всходила из рыжей воды, как смертные пятна.
Морфей держал меня за руку и читал
Древнее заклинание тьмы и света,
Опору дающее в воздухе для стопы.
Потом он сказал: «Но лучше забыть об этом».
Потом вернул меня в дом и прикрикнул: «Спи!»
В соседних домах ещё не светились окна.
Воскресное утро тянулось издалека
Медлительным караваном снегов. И только
Наивная память обратно меня влекла:
Так няньку за руку тянет дитя, не зная,
Что дымная прорубь из яви в бездонный сон –
Сквозная дыра во времени. Боль сквозная.
И кто забывает об этом – уже спасён.
* * *
Когда у мрачной башни Вавилонской
Рассветной пробивается полоской
День завтрашний – он так смертельно ал,
Как будто здесь не раз уже бывал.
Как будто затупившимся ножом
Прорвали заскорузлый окоём –
И из прорехи выплеснулось пламя,
Края её неровные оплавя…
Когда стоит у Вавилонской башни,
Сомкнув щиты, безумный день вчерашний,
Зеркальное забрало опустив,
Когда угрюмый каменный мотив
Выстукивают по брусчатке берцы –
В огне зари уже иное сердце
Пульсирует, переплавляя плоть
Земли и неба, как велел Господь.
Когда встаёт над каменною грудой
День завтрашний, в него поверить трудно,
И кажется, что он недостижим –
Но мы уже сегодня в нём и с ним,
И он для нас сейчас уже реален,
Когда молчит над грудою развалин.
* * *
Не покачивай плечами – не за горкою зима.
Ткани ветра и печали нынче в лавке задарма.
Осыпая лёгкий трепет, хоть на миг оборотись –
Ну кого зимой согреет этот призрачный батист?
Мимо дома, мимо города, и леса, и пруда
Ветер гонит волны холода неведомо куда...
И уже не встанет прежним индевелый травостой –
Но над храмом белоснежным крестик солнца золотой.
А зима в России долго – дольше жизни иногда.
Острой ледяной иголкой шьётся набело вода,
И, распахивая воздух, словно двери в новый дом,
Ты стоишь в лучах и звёздах, в изумленье золотом...
* * *
Май замирает, узнавая,
Чьим упованием согрет.
Сирень, как туча грозовая,
Ещё не выплеснула свет,
Ещё зажаты кулачками
Её счастливые цветы
И царствует в зеркальной раме
Высокий холод пустоты.
Ещё на храмовых ступенях
Тебя не раз окликнет медь,
И яблони, кипя и пенясь,
Волненьем помешают петь.
Ещё пока ни сном, ни духом –
Ни на бегу, ни на лету, –
Но всё уже заносит пухом,
Как бы уносит в высоту.
* * *
Пасмурно, томительно, бесснежно, пустота – а не видать ни зги.
Острый холодок вдыхая спешно, ветер ищет лежбище пурги.
Вот она, разбуженная, встала, вот она полнеба обняла –
И вокруг горячего оскала задышала розовая мгла.
Задышала, полем заходила, мягко смяла горлышко воды
И в одно мгновенье поглотила чьи-то одинокие следы.
Бледною, бессильною луною на короткий миг освещена,
– Выходи поговорить со мною! – равнодушно требует она.
Знаю, что ни правдою, ни ложью, ни наивной речью нараспев
Не пройти навылет бездорожье на почти немыслимый рассвет.
Только из былого в небылое выйти молча на высокий Суд,
Где слова очнутся, вспомнят Слово, встанут на молитву – и спасут.
|
* * *
Стояла ночь – зелёная вода.
Я слушала невнятный шёпот крови.
И неотступно, словно невода,
Метанье звёзд преследовали кроны.
Я распахнула в глубину окно:
Струилась кровь, и речь её звучала,
Как будто бы стекавшая на дно,
В магическое, зыбкое начало.
Я знаю всё, что я хочу сказать.
Но речь её была такая мука,
Что никакою силой не связать
Могучий ток неведомого звука.
* * *
Как за Масленой мело, как пути переметало!
Неприметное село к ледяной Оби пристало.
Только крыши да дымок в месте этом незнакомом.
На реке стальной замок в цепи белые закован.
А на Маслену, небось, здесь цвели костры да шали,
Как заходит в избу гость – всё блинами угощали,
И морошка на меду в чашках писаных светилась,
И до проруби во льду солнце в саночках катилось.
Обь-река разоспалась, да уже пора к заботам –
Собирать сырую бязь по дорогам-огородам.
Сколь снегов ни полегло, а весне всё будет мало –
Так за Масленой мело, так над Масленой сияло!
* * *
Розовый лоскут тумана, молодой воды гладь…
Имя у реки Мана – любоваться и звать.
Тянутся к губам губы, тянется душа встречь…
Из какой речной глуби льётся вперекат речь?
Возвращаюсь в ту полночь по сырой траве лет.
Я твои слова помню, а свои слова – нет.
Всё – любовь, и так странно – почему же мир слеп?
Имя у тебя Мана, сердцу моему хлеб.
Разломить его просто, раскрошить его – всласть,
Птицам, рыбам и звёздам высыпать свою часть.
Кажется, в горсти мало, а разделишь – всем впрок…
Щедрая моя Мана, радости живой ток.
Подойдёт тайга ближе, зачерпнёт подолом волну.
Я её лица не увижу, я в глаза твои загляну.
Из забот твоих малых – ни одной наивной тщеты…
Знаешь ли, куда манишь? Знаю, говоришь ты.
* * *
Словно зимы песнопением прерванным
Воздух цветеньем неистовым вспенен.
По деревянным, скрипучим, серебряным
Трём на веранду ведущим ступеням
Можно подняться – но дверь заперта ещё,
Ключ в тайнике с прошлогодней листвою…
Айсберг апреля, стремительно тающий,
Кружится облачком над головою.
Каждым цветком и травинкою каждою
Учится мир просыпаться счастливым.
Руки возденешь – и хлынет над жаждою
Бурного лета неистовый ливень!
И никогда не узнаешь, зачем это,
Может быть, просто взглянув, удивиться
Щедрой горсти неумолчного щебета,
Нежно мерцающего пересвиста…
* * *
А здесь когда-то сирень была – и ласка её, и тень…
Выбелено до серебряного дерево старых стен.
Взглядом коснёшься – бархатно, приложишь ладонь – тепло…
И время стоит непахано, крапивою поросло.
Здесь когда-то и я была, пила молоко и мёд.
Неслышно подходит яблоня, ладонь на плечо кладёт.
Я помнила о тебе, говорит, важно ли, сколько лет? –
И яблочко мне протягивает, румяное, на просвет.
Короткою или долгою разлука наша была –
Ранетка её медовая мне душу насквозь прожгла,
В вечернее небо выпала – дарена, да не мне –
И звёздочкой малой выплыла на сумеречной волне.
Насквозь прошивая смутное, наивным светом дрожа,
В вечернее время – утренняя доверчивая душа.
И кажется, до полуночи ей не удержаться там…
Но звёзды считают иначе и не открывают тайн.
***
Мир идёт по кровавой кромке большой войны,
Ни на миг не отшатываясь назад.
Мы живём, как будто друг другу мы не нужны.
Словно нам не вместе гасить этот адский ад.
Ненависть как вино – обжигающа и легка,
Пока нельзя ненавидеть открыто – мы тайно ропщем.
У каждого своя правда – но это только пока:
Пепелище всё равно будет общим.
ПЕРСЕИДЫ
1.
Ветер на горе сторожевой
Холоднее раны ножевой.
Он напал на спящие заставы,
Разметал степные костерки,
Уложил безропотные травы
В берега мерцающей реки,
Стих, тревожный миг пережидая,
Затаился, по воде скользя –
Перед ним гора сторожевая,
Звёздами осыпанная вся.
Миг – и он взлетел! И на вершине
Навзничь, в небо взорами, легли
Двое – те, что полночь сторожили
И огня во тьме не разожгли.
2.
Когда приходят ночи светлее дней,
Всадники Персеид седлают коней.
Небо – родник, и студёный пульс его част.
В эту тревожную полночь, в урочный час,
В один утаённый от всех невозможный миг
Сердце падает камнем в живой родник.
Падает камнем – и не коснётся дна.
По краю плывёт дрожащим листком луна,
Но с той стороны в воду уже пролит
Лёгкий поток блистающих Персеид.
3.
Мы караулим полночь. Наша застава
Последняя – город в долине справа
Спит, и дышит степь утаённым жаром,
И горизонты гроза обжигает жалом.
Мы караулим полночь. В такую полночь
Если кто-то и может прийти на помощь –
Только с тех высоких ночных орбит,
Где ходят дозором всадники Персеид.
Но кони их чернее ночного мрака,
И мы караулим тьму, ожидая знака, –
Когда польются искрами с высоты
Удары о их блистающие щиты.
Пока гроза огнём горизонты лижет,
Всадники Персеид всё ближе и ближе,
С бешеным стуком сердца мгновенно слит
Бешеный стук копыт.
Да, нам сегодня в грядущее путь неведом –
Но это Млечный путь, исполненный светом.
Держитесь, кто в битве,
проснитесь, кто крепко спит –
Идут на подмогу всадники Персеид!..
4.
В августе, в полночь, в немыслимом ветре стоя,
Пять чувств погасить – и возжечь шестое,
Ибо отсюда ни одному из пяти
В небесную высоту не дано взойти.
Да, этот новый век обесчеловечен –
Некому говорить, и ответить нечем,
В пустоты сознанья серным дымом вползает ложь –
Но ты-то здесь, ты думаешь и живёшь,
На ладони вулкана над чашею Аркаима
Вспыхиваешь ясно и неопалимо
И говоришь себе: как могу посметь я
За жалкий удел отринуть своё бессмертье?
5.
…И сходятся меч на меч,
и падает щит на щит,
И сыплются чёрные звёзды с ночных орбит…
Проснитесь, кто крепко спит!
В оглушительный грохот небесных битв
Вступает тихий шёпот наших молитв.
Так наступает трава,
пробивая каменный плен,
Так молодой лес шумно встаёт с колен,
Так ветер идёт штормовой волной
по ночной степи –
Душа, не спи!
Ибо если мы не ответим идущим встречь –
Зачем нам сердце, зачем нам родная речь,
Лёд родниковой воды, поцелуй огня?
Зачем нам эта полночь яснее дня?
6.
Пора младенческих пелён,
Пора наивных упований
Прошла – и воздух воспалён,
И молнии напоминаний,
Вонзаясь в плоть, горят как сталь:
Очнись, очнись, и вспомни – кто ты!
…Замок – душе, печать – устам
И страха липкие тенёты:
Таись, покуда не задело…
Но нет, не определено
Грядущее. Его пределы
Не здесь – в материи иной.
О небо, говори со мной!
7.
Всадники Персеид сходят с коней в сухую траву –
И она полыхает во сне или наяву,
Горит не сгорая, сиянье земное для –
Нынче полночь светлее дня.
Видно далёко, за грозы и горизонт,
За высоту высот.
Видно так, как бывает в жизни один лишь раз.
Ибо тот, кто увидел – провидит это всегда.
Вот с высоты ещё одна сорвалась
Звезда –
Кто-то ударил мечом о зеркальный щит,
Значит, вдали битва ещё кипит –
Взлетают в сёдла всадники Персеид.
Нас было двое. Мы оба видели это.
Мы слышали дальнего боя гулкое эхо.
Спящих будили – и поднимали падших.
Небо – за нас. И мы за него – тем паче.
|
