| |
* * *
На солнечном закате, на берегу реки,
Под тихую беседу курили старики.
Их разговор сермяжный сводился к одному:
Кто был в деревне первым, и умирать кому.
- Ты, Ваня, не посетуй, но это буду я;
Ведь ты всю жись был первым, щас очередь моя.
- Ну, вот ещё… придумал, – сказал ему Иван, –
А кто мою Глафиру тогда отвоевал?!.
- Она меня любила, – ответил просто Пётр.
Ивану ж показалось, что Пётр как будто горд.
- Она тебя жалела, – Иван пустился в спор…
- Она тебя… – И долго б их длился разговор,
Когда бы за погостом, где полыхал закат,
Их не окликнул кто-то, как много лет назад.
И оба замолчали, курили вновь и вновь,
Что смерть не поделили, как первую любовь.
СТОРОЖ ЖОРА
Снова ряд указателей, драги,
Земляные завалы опять.
Люди ставят дорожные знаки,
Чтоб самим их потом объезжать.
Впереди переезд, ров, болото…
И шлагбаум, как пьяный, поник.
Здесь когда-то кипела работа,
А теперь не проехать – тупик.
Дальше вовсе бесхозная зона,
Точно после набега хазар;
Часть заброшенного гарнизона
С мёртвой дюжиной старых казарм.
Из живых – лишь дворняга да сторож
С незатейливым дробовиком:
Старику лет под сто, а всё – Жора,
И чуть что – вспоминает местком.
Спросишь шуткой за жизнь у вояки:
Что, мол, дед, отдыхать недосуг?
Заиграют у Жоры желваки
И услышишь философа вдруг:
«Вот я вас… растуды-т-то… деляги!.. –
И, пропёхав осьмушку версты: –
Смерть расставит по-своему знаки,
Кому кол, а кому-то кресты».
ВИШНЯ В ЦВЕТУ
Что за ночь!.. Эту ночь ты хоть как назови,
Всё равно – хоть соблазном, обманом…
Щебетали своё соловьи,
Полоща горло хладным туманом.
Ветки вишен, купаясь в цветочном дыму,
Собирали росу по крупицам,
И уже никогда не пойму – почему? –
Вдруг захочется снова влюбиться.
Снова стать молодым. Но не выгоды для
И не славы, которой хватало…
Ощутить, как дышала когда-то земля,
Полной грудью со мною дышала.
Чтоб душа нараспашку, как вишня в цвету,
Соловьём майским ночью звенела…
О, тогда я не видел её наготу, –
Видел только лишь бренное тело.
Видел то, что давно бы хотелось забыть,
Что вовеки теперь не приемлю…
В эту ночь почему-то так хочется жить…
Просто жить. И любить эту землю.
* * *
Меня учили в среднерусской школе,
От русской школы отучая рьяно,
Вливая в кровь остатки алкоголя
Апологетов Бедного Демьяна.
Не разбираясь в ресторанном деле,
В аперитивах, зомби, прочих шрабах,
Как азбуку, я изучал на теле
Татуированном абракадабру.
Как жеребёнок, не познавший вымя,
Глотал я воздух жадными губами,
Когда шпана, с ужимками блатными,
Нас, первоклашек, сталкивала лбами.
Я верил в лучшее, как инок в Бога,
Хоть многим, да и многому, не верил:
Так за версту, чтоб выйти на дорогу,
Инстинктом лишь капканы чуют звери.
Теперь я верю, даже под завязку, –
В слова, что между строк, в неонауки
И в мужиков – в их сорванные связки,
В натруженные за баранкой руки;
Виниловой пластинке на «Спидоле»,
В загробный мир и Новому Завету…
И пусть меня учили средне в школе, –
Свои прошёл я университеты.
* * *
Камыш растёт, где был когда-то пруд.
Плотину почему-то разобрали.
Давно из-под земли ключи не бьют,
И жители дома позапирали.
А было время, раков здесь ловил,
Нырял на спор, с мальчишками
повздорив,
До щиколоток погружаясь в ил,
Мечтал о синем и далеком море.
Не знал тогда, еще не мог я знать,
Колени разбивая о ступеньки,
Что с тихой грустью буду вспоминать
О позабытой Богом деревеньке;
Тот пруд, который высох и зарос,
Плотину, избы, запахи и звуки,
Полёт шмеля, назойливость стрекоз,
Ободранные о корягу руки.
И даже бестолковый брех собак –
Теперь я знаю – был не бестолковым,
И добрым – деревенский тот чудак,
Встречавший нас отнюдь не добрым
словом.
Не высохнет, не порастет травой,
Как пруд,
живой родник воспоминаний,
Где мальчик с белобрысой головой
Сплетал венок из розовых мечтаний.
Из тех мечтаний он давно подрос.
А может, их намеренно украли…
Жаль, высох пруд и камышом зарос.
И жалко, что плотину разобрали.
КОЛЬКА ИЗ КАПОТНИ
Русским парням, погибшим в Афгане
Его любили – Кольку-гитариста –
Пройдоху, переростка из Капотни,
А он любил «Битлов» и лез в артисты,
Устраивал концерты в подворотнях.
Шпана – он блефовал на грани фола,
Не шестерил у фраеров и урок;
И если драка где – сбежит из школы,
На нож пойдёт… А что ему – придурок.
Но обошла его тюрьма и зона –
Спасла повестка из военкомата.
Шутил дружок: «Не вышло фармазона,
Теперь пойдёт под дуло автомата».
А Кольке наплевать на афоризмы,
Была б гитара, сигареты, спички,
Весёлые черкал родне он письма,
Хоть и служил у чёрта на куличках.
А как служил? – Наверное, неплохо.
По слухам, вроде бы, крутил баранку.
А что паясничал под скомороха,
Так то – по-дурости, то – на гражданке.
Но прав был друг: в районе Кандагара,
Где ветры заметают раны сопок,
Взорвались струны Колькиной гитары
Посылкой оцинкованного гроба.
И хоронила Кольку вся Капотня.
Ну а когда из дома выносили,
То каждый пёс скулил из подворотни,
Как будто бы оплакивал Россию.
|
* * *
Отчего так светло ночью в доме моём,
Так легки и белы занавески…
В несказанном сиянье оконный проём,
И кузнечик стрекочет пиески.
Свет от полной луны. Этот свет от луны…
Он совсем не такой, как снаружи.
Словно светит внутри. И уже через сны
Проникает мне в самую душу.
Не тревожит, о, нет. Но как с неба звезда,
Низвергаясь в размытости лунной,
Мне напомнит о том, что не бог весть когда
Умер кто-то счастливый и юный.
Может, был он поэт. Ну и что из того?
Разве мало в России поэтов?..
Если станет вдруг меньше их на одного,
Вряд ли в мире узнают об этом.
Но забыли его, видно, похоронить,
Не предали земле его тело,
И всему вопреки продолжает он жить,
Хоть и нет до него людям дела.
Оттого и светло ночью в доме моём,
Что в холодной размытости лунной
Кто-то смотрит сквозь годы в оконный проём,
Кто-то очень счастливый и юный.
* * *
Где был когда-то ров глубокий
Вдоль серой крепостной стены,
Я вижу храмы и чертоги,
Я слышу отзвук старины.
Звон стрел о шлемы и кольчуги,
Короткий посвист тетивы,
Огнём охваченные струги,
Удары грозной булавы.
В осаде каменные стены,
Кочевников не счесть потерь,
Но указует перст измены
Под башней потайную дверь.
И город взят. Сожжён. В руинах.
Таким остался на века.
И на холсте веков картина,
Где кровью полнится река,
Телами устлан ров глубокий,
Полуистлевшие челны
И чей-то голос одинокий,
Как будто стон… иль плеск волны.
* * *
Такая осень на дворе,
Такая осень!..
И просинь неба в октябре,
Как на подносе…
А листопад, а листопад –
Благословенье…
И вдруг захочется назад
Вернуть мгновенье.
И в этот миг не будет слов,
Но будут звуки:
Небесный звон колоколов
По всей округе.
И полной грудью, глядя в даль,
Вздохнёшь глубоко,
И сердцем, утолив печаль,
Услышишь Бога.
ПРОЩЕНИЕ
Она смотрела, как смотрят дети.
Средь падших женщин всегда в «чести».
Могла умело расставить сети,
Любого мужа с ума свести.
Но было чудо: Бог дал ребёнка,
И светлый ангел слетел с небес.
«Святая», – кто-то сказал негромко.
«Сошла с ума», – засмеялся бес.
ТАК БЫЛО
Русскому воину посвящается…
Его не знали,
не признавали,
Ведь он «блатные»
лишь брал аккорды,
В подъезде
или
полуподвале
Себе под водку
срывал аорту.
А пел он неровно, не по канонам,
Когда продавали в стране по талонам,
Когда раздавали прохвостам награды, –
Ему подворотня служила эстрадой.
Он пел о море,
ночном Марселе,
О Сан-Франциско,
ковбое Гарри,
И что-то было,
до дрожи в теле,
В его дворовом
репертуаре.
Но падало сердце под рёбрами в пропасть,
Когда подавлял он смертельную робость,
Когда под обстрелом – не дюжий, не рослый –
Он шёл по приказу в Аргун или Грозный.
Так было.
Время
меняло краски.
Шли в бой бемоли
и шли диезы.
Он в инвалидной
теперь коляске.
Под ритм гитары
скрипят протезы.
Ведь жил он неровно, не по канонам,
Когда кто-то бегал по модным салонам,
Когда генералы делили квартиры
И вновь предавали свои же кумиры.
ПАСТОРАЛЬ
Этот город не мой. Этот город чужой.
Да и люди в нём тоже чужие.
Я пойду налегке, но спокойный душой,
Где под небом просторы большие.
По-другому там солнце с зарёю встаёт.
И заходит оно по-другому.
Там навстречу ко мне кто-то так же идёт,
Как и я, лишь надеждой влекомый.
Там не будет рекламы громад-городов.
Там живут без претензий и проще.
Там по зорьке пастух гонит стадо коров
За рекой, у берёзовой рощи.
Верю, сбудется всё. И наступит оно –
То нехитрое счастье людское,
И старушка в избе, распахнув вдруг окно,
Осенит меня молча рукою.
|
