| |
Коля – один дома. Мать с утра на работе. Она школьная учительница.
Мальчик невелик, на будущий год в школу пойдёт, но, можно сказать, он ребёнок возмужалый: по утрам в постели не нежится, делает зарядку, по пояс омывается холодной водой – всё как папа, теперь воюющий под Донецком.
Коля сидит у окна за письменным столом. Тут мать нередко проверяет тетради. Поздняя осень, скоро зима. За окном тусклый свет, промозглая погода. Там сильный ветер, берёза перед домом размахивает ветками. Отопление ещё не дали, батареи ледяные, но на Коле шерстяной свитерок; к тому же мать проконопатила ватой и плотно заклеила бумажными лентами все щели на окне кроме форточных.
Мальчик готовит письмо отцу на фронт. Разложил цветные карандаши, раскрыл альбом и нарисовал танк с российским флагом на башне, с буквой «Z» на борту, рисунок будет приложен к письму. А теперь аккуратно вырвал лист из тетради в линейку – мать целую тетрадь дала – и пишет. Это он уже умеет, правда, печатными буквами, читает же книжки с картинками вовсю.
Углубившись в работу в полной тишине и от усердия высунув язык, Коля заканчивает письмо и удовлетворённо отдувается. Но вдруг он слышит непонятный щёлкающий звук, вскидывает голову, отодвигает занавеску на окне подальше и задерживает дыхание, озаряя лицо, как подсветкой, изумлением и восторгом: меж оконных рам в форточном отсеке трепещет пёстрая бабочка, держась в воздухе вертолётным способом; приспустится, опять взлетит повыше и смотрит на Колю, глаз её не видно, такие они точечные. Явно молит:
— Помоги! Выпусти на волю!
Опомнившись, он соскакивает со стула, припрыгивает перед бабочкой, хлопая себя ладонями по бокам, радуется, приветствует и сочувствует.
— Ой! – кричит. – Миленькая! Хорошая! Бедная! Как туда попала? Ой! Ой! Не бойся! Я сейчас!..
Хватает со стола мобильный телефон: он всегда при нём – отец подарил, – звонит бабе Тосе. Старушка-соседка является. Она одинока, привязалась к мальчику и бывает у него чуть не каждый день. Колина мать дала ей ключ от своей квартиры.
— Чтой-то ты какой всполошенный? – с порога говорит она. – Чубчик дыбом и глаза чумовые! Сломал что-нибудь? Или таракана увидел? Что позвал-то?
— Вон! Вон! – Коля вытягивает руку, тычет пальцем, указывает на бабочку, трепещущую в окне.
Тося делает несколько шагов, заглядывает к нему в комнату.
— А! И всего делов-то? Бабочка, как бабочка! Крапивница. Залетела сердешная погреться, когда форточка была открыта. Провалилась между рам и заснула в тепле, теперь очнулась. Выбраться не может. Есть и пить, небось, хочет. Из-за бабочки, милок, ты так всполошился? Видел же, наверно, бабочек не один раз!
— Да видел! Видел! Летом они на даче у нас летают! Что ты со мной, как с маленьким? Сейчас не лето, холодно! День какой тёмный! На улице ветер дует! Тучи по небу ходят!..
— Так и я про то же. Очень холодно. Вон как завернуло! Снежинки витают раньше времени. А тепло нам всё не дают. Я дома, видишь, в шали хожу, в ватных красноармейских штанах, в вязаных носках под меховые тапочки. Надо электрогрелку покупать, да денег жалко. Словом, не бабочкино время. Они уже все померли. Одна вот только к Чирушкину Коляну залетела, жизнь себе продлила.
Тося вилкой пальцев тычет мальчику в бок, щекотит и смеётся. Он недовольно отстраняется.
— Ты не понимаешь! Тебе всё равно! Она – как маленькое солнце! С ней в комнате светлее и веселее! Захотелось бегать по траве, купаться, грибы идти собирать!
— Тебе радостно, а ей каково? Подёргается бедолажка ещё, помашет крылышками, как заводная, и без еды, воды, вольного воздуха силы потеряет. Окочурится. А на солнце крапивница не похожа, не выдумывай. Жёлтая капустница – та малость смахивает, если прищуриться и помечтать. А эта – вылитая чёрно-красная ржавчина, отслоилась от старой железяки в хламе на помойке.
— Ты, что ли, насмехаешься надо мной? – восклицает Коля в лицо соседке. Он общается с бабой Тосей бесхитростно, как с родной бабушкой, которая далеко живёт, редко приезжает.
— Да нет. Зачем мне? Что ты распетушился? Ну, занимайся своими делами, а я пойду. Мне обед надо варить. Сама поем и тебя покормлю.
— Баб Тось!
— Ай!
— Подожди! Что поесть-то бабочке дать? Чем они питаются, не знаешь? Что ли, сыру ей крошёного насыпать? А как положить? Может, опустить на верёвочке банку с водой?
— Не будет она, Коля, ни сыр, ни колбасу, и воду из чашки не попьёт. Ей свежая зелень нужна, роса на живых листочках, вольная воля, простор, солнышко. Что ты о бабочке печёшься? Она всё одно, сгинет. Бабочки и мошки засыпают к зиме вечным сном. Так им положено. Пусть и эта мирно кончится. В окне ей всяко теплее помирать, чем на улице. Летом прилетит к тебе другая.
— Ничего себе, «мирно кончится»! Даже как-то страшно слышать! Может, ей хоть воздуха впустить? Открой форточку! Я не достану, мне на стол нужно залезать.
— Ладно. Открою. Пусть подышит. А может, как почует свежий воздух, кинется к нему и вылетит. Ей всё равно, говорю, никак не выжить, что в тепле, что на холоде. Ты отойди подальше, чтобы не застудиться. Я-то всё же в шали.
Баба Тося дотягивается до форточки, открывает обе створки, и ветер студёный врывается в комнату, теребит края занавески, достаёт листья домашних цветов на подоконнике. Старушка и мальчик, сторонясь ветра, глядят на бабочку. Она от неожиданности перестаёт держаться в воздухе, опускается на выступ рамы под форточкой, складывает крылышки и замирает в виде чёрного треугольника, только поводит длинными усиками.
— Испугалась ветра, – говорит соседка. – Не хочет вылетать на холодрыгу. Ну, пусть сидит. Любуйся на неё. Сердобольный, а не понимаешь, что ей пришёл каюк. Закрываю представление! Комната выстуживается!
Встаёт на носки, но, пока снова тянется к форточке, крапивница распускает крылья, заводит мотор; рванулась вверх и медленно приближается к свободе.
— Гляди-кось! – Тося останавливает поднятую руку и смотрит на бабочку с удивлением. – Да она какя-то геройская! Собирается не взаперти помереть, в тепле и уюте, а на свободе, и ветер ей нипочём! Прёт ему наперекор! А может, совсем глупая?
— Не глупая! Геройская! – кричит на неё мальчик. – Это не простая бабочка, а ихний бабочкин пилот! Она воюет против холода и ветра, как человечий пилот против врага! И не боится погибнуть в бою!.. А! Догадался! – Он почти шепчет, приложив палец к губам, его глаза загорелись, отражая важное размышление. – Может, это и не пилот, а беспилотный разведчик! Его специально таким маленьким сделали и замаскировали под бабочку! Папа мне про беспилотники рассказывал! Этот, наверно, вёз секретное донесение, но из-за плохой погоды сбился с курса! Надо его скорее выпустить! Он наш, российский! У него на крыльях буква «зет»!
— Где ты букву увидел? Гостья твоя машет крыльями как из пулемёта! Очень ты чудной выдумщик! Прямо необыкновенный! Откуда только у тебя берётся! Игра, что ли, у тебя такая – выдумывать? Ах, ты, Господи!
Баба Тося смеётся.
Они продолжают следить за бабочкой, а та, как ни упорствует, не улетает на волю. Подниматься ей нелегко. Силы, видно, на исходе. То взовьётся, то приспустится и снова рывок ввысь. На миг она оказывается против форточки, но холодный лобовой поток вводит её в штопор, и летунья, кувыркаясь, падает.
Наблюдатели ахают, ойкают, всплёскивают руками и голосят, мальчик пристанывает:
— Вот ещё бы немножко! Ну, прям самую чуточку, и улетела бы!
— Ага! Я так и думала: сейчас раз, и прощай навеки! Лапушка ты наша!
Но не успевают они сильнее огорчиться, как крапивница встряхивается, вскакивает на раму и работает крыльями, словно пропеллером. Поднявшись в новый вертикальный полёт, так уверенно, что у людей от полного сочувствия ей замирает сердце, она, сражённая упругим ветром, опять входит в штопор.
Напрасные попытки воительница повторяет ещё дважды и, обессилев, садится на дно окна, складывая крылья и застывает опять чёрным треугольником. С изнанки её крылышки чёрные.
Баба Тося разошлась. Сразу её старушкой и не назовёшь: бодра, азартна, смешлива, даже озорновата.
— Пускай очухивается! – кричит она, переводя дух. – Я её потом всполошу, а как взлетит повыше, попробую схватить и выпустить за окно!
Но уже минут через пять старушка лезет на стол, встаёт коленями, укрепляется четвереньками и, сохраняя равновесие, выпрямляется. Стол некоторой частью стоит у окна, но дальше жмётся к простенкам. Действовать возле форточки, как задумала, Тосе нужно с боку стола, с самого края, и она, глянув сверху в пол, как в бездну, крестится и причитает: «Ой не оступиться бы да не грохнуться! Косточки бы по полу не рассыпать!»
— Дай-ка, сынок, что-нито такое, подлиньше! – говорит она. – Верёвку, что ли.
Мальчик тут же соображает и бегом приносит из другой комнаты брючный ремень отца, сложенный витком, бережно хранимый. Он разворачивает его и подаёт бабе Тосе.
— Во! Молодец! Самое то!
Она, оберегаясь от падения, осторожно опускает ремень. Ветер из форточки треплет её седые лохмы, вырвавшиеся на лбу из-под шали. Тося касается бабочки, но крапивница не оживает. Старушка терпеливо тормошит её ремнём, но в конце концов сердится и на столе, как на трибуне, разражается речью:
— И на кой мне оно сдалось, да ещё с опасностью для жизни? Пошло к псам собачьим! Это ж надо! Из-за какой-то летучей малявки, которой всё одно не жить, полдня валандаюсь тут с тобой вместо того, чтобы обед варить!
У Коли она пробыла с полчаса, не больше.
Сползает со стола и спохватывается по-настоящему, спешно закрывая форточки:
— Господи! Я же комнату напрочь выстудила! Заморозила тебя! Раздухарилась старая, как молодая, и, кроме бабочки, про всё на свете забыла! Что мама твоя скажет, если, не дай Бог, захвораешь? Ой, беда!
Колю познабливает, и он выговаривает слова, как заика:
— Не бо-о-йся, я тебя не вы-ы-дам.
— «Не выдам»! Я сама перед мамой повинюсь, когда так проштрафилась! Вон, ты уже дрожишь! Грейся скорее! Надевай пальто! Ступай в другую комнату, пока тут не нагреется! Забирайся на диван и ноги под себя подожми! Чаю тебе сейчас сделаю! А потом ещё приду, покормлю обедом!
Когда мальчик после горячего чая с тульским пряником согревается, соседка уходит.
Теперь в одиночестве он стоит у окна в потеплевшей комнате и смотрит на бабочку.
С печалью думает о том, что, наверное, она умерла от страданий, раз совсем не шевелится; но вдруг крапивница раскладывает крылья и распускается нарядным цветком. Коля ошеломлён, очарован, осчастливлен. Замерев, он ждёт, что будет дальше. Но поведение бабочки приостанавливается. Она просто сидит, поводит усиками и глядит в окно.
Ему приходит в голову замечательная мысль. Он кидается к столу и рисует в альбоме над танком бабочку, похожую на ту, что томится у него, только краше. Подумав, Коля изображает на пути танка зелёную траву, собаку, бегущую вслед стальным гусеницам, а в синем небе яркое солнце.
Возвращается к бабочке. А она уже шевелится, поворачивается, разминает крылья, собираясь с последними силами, надеясь вырваться на свободу.
— Хорошая! Смелая! Непобедимая!..
Мальчик топчется на месте, беспомощно оглядывается по сторонам; но вот по примеру бабы Тоси залезает на стол, а в руке его папин ремень. Крапивница тяжело поднимается в воздух, от усталости летит неровно, бъётся о стёкла. Коля отворяет форточки внутреннюю и наружную, суёт ремень бабочке навстречу. Он сомневается, что теперь пленница взлетит высоко и её можно будет схватить, но думает, что она сядет на ремень, а тогда он подтащит её выше и выпустит.
Нет, она шарахается от ремня, как от угрозы, и всё больше слабеет. Борется с потерей сил, но медленно опускается и, сложив крылья, валится на бок на дно окна. А Коля стоит перед ней и всхлипывает.
Бабочка долго не шевелится. Мальчик опять боится, что крапивница умерла. Но вдруг она пробует выпрямиться, сесть на лапки, и ей это удаётся. Коля мгновенно взбадривается, трёт кулачками мокрые глаза и уже осмысливает яркое озарение. Как же он сразу не догадался?! И баба Тося не догадалась! Ведь это очень просто: открыть внутреннюю створку окна, взять бабочку и спокойно выпустить через форточку. Придётся, конечно, отодрать бумажные ленты, которыми мама заклеила щели, и жалко аккуратной маминой работы, и совестно! Но не ради же забавы, баловства он старается, а для освобождения бабочки! Мама поймёт! А щели можно потом опять заклеить!
Сразу же он берётся за верное дело. Повернул запоры на створке окна и несколько раз то слез со стола, то залез на него, с треском отдирая бумажные ленты. Во многих местах их надо поддевать чем-нибудь, и мальчик действует швейными ножницами. Ленты рвутся на части, обрывки торчат из щелей, мусор сыпется на подоконник, на комнатные цветы, на пол. Потом Коля дёргает створку и отодвигает.
Усталая бабочка легко даётся ему. Он держит её на ладони, выставляет руку в форточку, и в тот же миг буйный ветер срывает летучее насекомое и сносит в сторону от окна. Бабочка не успевает распустить крылья и падает в пожухлую траву газона вместе с последними хилыми листочками берёзы.
Коля разогрелся от хлопот. С чувством исполненного долга, мальчик по-хозяйски закрывает обе форточки и створку окна с порушенным утеплением. Но его добрый настрой скоро портится: ему холодно, и голова болит, и глотать больно. День на дворе, а Колю нестерпимо клонит в сон. Он давно не спит днём, потому что говорит маме: я уже большой, но сегодня, уйдя из выстуженной комнаты в другую, спешит лечь на диван и укрыться своим пальто.
Гремит ключ в двери. Баба Тося заходит и с порога выкрикивает:
— Чирушкин! Готовься! Мой руки! Обед тебе несу!
Нет ответа.
— Коля! Что не отзываешься? Ты где?
Соседка прислушивается и заглядывает к нему. В его комнате она Колю не находит, но замечает порванные заклейки на окне, мусор на подоконнике и под ним. Быстро уносит кастрюльки в кухню, с замиранием сердца идёт дальше и видит мальчика лежащим на диване, с головой накрытым своим пальтишком. Он тяжело, часто дышит, постанывает, трясётся, гудит голосом и постукивает зубами. Старушка, схватившись за сердце, кидается к ребёнку.
— Батюшки! Сынок! Да ты весь жаром пышешь! Захворал! Ой, лихо-лишенько! Что маме твоей скажу?
Она приседает возле него, хочет увидеть Колино лицо. Он отталкивает её, натягивает пальто на голову и бормочет:
— Холодно! Холодно! Окно закрой! Бабочка озябнет!
— Господи! Чуяло сердце! Что делать-то? Скорую надо вызывать!
Тося вперевалку семенит в прихожую к телефону, накручивает «03», слёзно зовёт врача.
* * *
Тут и застаёт их мать Коли Нина Николаевна.
Она провела с утра уроки русского языка и литературы, с удовольствием ощущает домашний уют и неторопливо вешает при входе школьную сумку – муж ей отдельный крючок возле двери прикрутил. Нина Николаевна стягивает кожаные перчатки, переобувается из уличных сапожек в комнатные тапочки, снимает меховую шапку, пальто и озадачивается тем, что сын не выскочил ей навстречу. Не успевает она кликнуть сынишку, как приоткрытая дверь большой комнаты – слева, – раскрывается шире и из неё боком неловко выходит соседка Антонина Яковлевна. Вид у неё потерянный, губы кривятся, в глазах слёзы.
— Что случилось? Почему плачете? Где Коля?
— Вон! – Старушка, обернувшись, указывает на диван. – Захворал, родимый! Скорую ему вызвала!
Мать Коли – молодая женщина, твёрдая духом, как и отец его. Лицо утончённое, несколько смуглое, обычно сохраняет горделивое спокойное выражение; но тут Нина сразу бледнеет, диковато смотрит на соседку и бежит к сынишке, падает у дивана на колени, приоткрывает мальчику пальтишко, щупает ему лоб, шею.
— Боже! Температура высоченная! Взмок весь! Коленька! Мальчик мой! Что случилось? Где болит?
От материнского участия он приходит в себя и отвечает глухо, тяжело, но с готовностью:
— Я её выпустил. Она упала, а потом улетит. Не сердись, мамочка, что окно испортил, твою работу! А то бы не смог выпустить. Ой, больно!
— Кто куда упал и потом улетит? Кого ребёнок выпустил? Какое окно? Что вообще происходит? – через плечо Нина Николаевна нервно обращается к соседке.
— Мы с ним бабочку на улицу прогоняли! – лепечет Тося дрожащим голосом и повинно глядит на мать Коли.
— Какую бабочку? При чём тут бабочка?
— А крапивницу! Пёстрая такая, чёрно-рыжая в крапинку. Она Коле в комнату за раму залетела, ещё до холодов. Он теперь увидел и пожалел, вздумал на волю выпустить. Я-то, старая дура расхлебястила настежь форточки и с Колей на пару взялась бабочку гонять!
— Ну, и? Что дальше? Перестаньте, пожалуйста, плакать, Антонина Яковлевна!
— Не улетела она. Сил ей не хватало. В форточку сильный ветер дул. Он в ваши окна нынче дует. А в руки нам она не далась. Я форточки потом закрыла. Вижу, Коля озяб, велела ему пальто надеть, чтобы согреться, и пошла обед варить; а он, значит, тут без меня распорядился…
Старушка, всхлипывая тонко, жалобно, рассказывает, что Коля раскупорил внутреннюю створку и выпустил бабочку. Его просквозило.
— Что же вы? Почему не остановили? – произносит Нина Николаевна, словно бы не совсем впопад, и горестно качает головой из стороны в сторону.
Матери всё понятно, но из-за сильного волнения понятное не до конца укладывается в её голове. Она быстро осунулась. Щёки, от природы изящно, «стильно» впалые, выглядят теперь впалыми болезненно.
— Я во всём виновата! – бормочет соседка. – Прости меня, Ниночка! В церкву пойду грех отмаливать!
В дверь звонят. Тося спешит открыть. Заходят врач и медсестра. В синих костюмах они. Сестра несёт чемодан с красным крестом.
— Здесь больной ребёнок? – спрашивает врач. Он значительно старше медсестры.
— Здесь! Здесь! – суетится заплаканная старушка. – Вот он, болезлый! Заходите скорее! Худо ему очень!
Медики достают из карманов и надевают плёночные бахилы. Шагают в комнату.
— Вы мать? – спрашивает врач Нину Николаевну, сидящую теперь возле сына на стуле.
Она поднимается, даёт ему место.
— Да. Сына моего зовут Колей. Ему шесть лет. Он сильно застудился. Высокая температура. Тяжело дышит. Весь потный.
Нина пришла в себя и опять стала женщиной твёрдой воли.
Медсестра раскладывает чемодан на столе. Над столом хрустальная люстра. Врач садится перед Колей, трёт ладонь об ладонь и с потеплевшими руками берётся за работу. Сразу видно, что он хорошо знает своё дело. Осторожно ставит ребёнку градусник и спустя короткое время суровым взглядом смотрит на шкалу. Потом вставляет себе в уши трубки фонендоскопа и, задирая свитерок и рубашку мальчика, прикладывает мембрану к его влажному телу на груди и на спине. Коля постанывает, похныкивает, дышит надрывно.
— Пневмония, – говорит доктор, складывая фонендоскоп. – Где же вы, мамаша с бабушкой, так сильно застудили ребёнка?
— Свят, свят! – бормочет Тося. – Господи, помилуй! Пресвятая Богородица!..
— Вы отвезёте его в больницу? – спрашивает Нина Николаевна.
— Конечно! Надо лечить в стационаре и немедленно!
— Можно мне поехать?
— Можно.
— Сейчас я. Только заверну Колю в ватное одеяло, и кое-что возьму с собой.
* * *
Четырёхместная палата «лёгочных» больных. Одного мальчугана выписали, и он освободил место для Коли Чирушкина. Трое пациентов тоже выздоравливают и свободно ходят по больнице, но сейчас забрались в постели, дожидаясь вечернего обхода – так положено им его дожидаться. Ночь наступает. Тишина. В палате горит неяркий свет.
Нина Николаевна возле сына. Ей разрешили бывать с ним ежедневно до полуночи, пока состояние его остаётся тяжёлым. Колю переодели в больничное бельё, ему сделали уколы, поставили капельницу, и теперь он спит, часто и тяжело дыша с открытым ртом.
«Обход» достигает этой палаты. Лечащий врач и медсестра приближаются к Коле, кивнув матери и показав жестами: «Сидите». Сестра говорит доктору про температуру и пульс мальчика. Доктор, не старый ещё, но с седыми висками, отвечает:
— Ага, новенький. С ним пока всё ясно. До утра назначения сделаны. Будем следить. Утром проведём консилиум.
От Коли они идут к другим ребятам.
Близко к полуночи мать Коли просят уйти, и она оставляет своего ребёнка, неописуемо волнуясь за него. А дома Нина Николаевна слоняется из угла в угол, и спать не идёт, и есть не хочет, пусть устала очень и после завтрака до сих пор ничего не ела. В комнате сына она с удивлением замечает, что форточная створка окна не вскрыта, как было днём, а плотно заклеена. «Антонина Яковлевна успела поработать, – думает Нина. – И мусор убрала, пол протёрла. Хорошая она. Слёзно извинялась, а в чём была сильно виновата? Теперь я буду извиняться перед ней, за вспышку отчаяния».
Села за стол, читает Колино письмо отцу, смотрит рисунок в альбоме. Видит, как старательно выведены печатные буквы письма и вдохновенно изображены танк, собака, трава и бабочка. Правда, бабочку сын сделал чуть меньше танка, размахнулся. «Послание детское, а мысли встречаются серьёзные. Просто удивительно! – говорит себе Нина Николаевна. – Завтра же отошлю. И вслед своё напишу и отправлю».
Некоторое посветление в её душе так же скоро исчезает, как явилось. Она думает о больном сынишке; а к материнскому страданию волной подкатывает страх за любимого мужа. Он там воюет, рискуя жизнью, а маленький сын лежит здесь с тяжёлой болезнью. А если она не сохранит ему сына? А если отец погибнет? Нет, о таком думать нельзя, иначе с ума сойдёшь! А оно, ужасное размышление так и лезет в голову.
Нина уходит в другую комнату и, прикрываясь пледом, ложится на диван. Усилиями воли она усыпляет себя.
Утром опять идёт в школу, а с работы спешит к Коле. Антонина Яковлевна предложила ей свою помощь и при случае подменяет мать у постели мальчика, а то дежурит в больнице с утра до ночи, обихаживает Колю, ласкает.
Спустя неделю ему становится легче; ясно видно, что он поправляется: меньше температурит, дышит ровнее, глаза посветлели, ожили. Лечат хорошо; и не зря сын офицера обтирался холодной водой – крепкий организм гонит болезнь, как теснит врага победная армия. Коля хочет встать, пройтись, но слаб, качается; и он садится на постель, а иногда встаёт возле неё на пол, в тапочки. Раньше всё молчал, всхлипывал да постанывал, а теперь разговаривает с матерью, только бабочку долго не вспоминает.
Но однажды спрашивает издалека:
— Мам, а мам, ты куда моё письмо дела, которое я папе написал?
— Куда дела? Полюбовалась тем, что ты нарисовал, письмо прочла и вместе с рисунком отослала. Очень хорошо у тебя получилось, и нарисовал, и написал. Папе будет интересно. Я ему тоже письмо отправила. Рассказала, как поживаем и как ты бабочку выручал.
Коля хмуро посапывает, потом, косясь на мать, оттопырив губу, привередливо интересуется:
— И про то, что я в больнице лежу, сообщила, да? Постаралась уже?
— Нет, зачем? Ни к чему попусту тревожить папу. У него без того волнений хватает. Приедет – вместе расскажем. Правда, сказала ему, что ты простыл, у тебя насморк, горло побаливает и голова болит.
— Без меня не надо было письмо отсылать, – говорит он недовольно. – Сперва со мной бы посоветовалась. Я бы заместо бабочки самолёт нарисовал.
— Самолёт в другой раз пошлёшь, а сейчас пусть будет бабочка. Почему ты хотел переделать?
— Ну её! Что я, девчонка? Папа увидит и скажет: «Вырастил сыночка! Я тут воюю, кругом пушки, танки и самолёты, взрывы, огонь, дым, а он мне бабочку нарисовал!»
— Соображения у тебя какие-то неожиданные. – Мать слегка улыбается, прикусывая губу. – И фантазии ослепительные. Но ты не прав. И о папе неверно подумал. По-моему, бабочка при твоём письме очень кстати. Представь: идёт танк, гусеницами лязгает, а над ним не снаряд летит, не бомба, а бабочка. Это ведь символ! Весь твой рисунок – символ победы над врагом! Танк идёт на стоянку, на покой, а бабочка его сопровождает, потому что уже не боится войны, танков. Дело на рисунке явно происходит летом или поздней весной. Словно после Великой Отечественной.
— Ты так думаешь? – Он глядит на мать доверчиво.
— Ну да, так думаю.
— Уж и не знаю… Хорошо будет, если папе понравится. Я, как вырасту, поеду к нему, помогу воевать.
— Война, милый, кончится раньше, чем ты вырастешь, – ласково говорит Нина. – И давай надеяться, что никогда и нигде она больше не начнётся.
Спустя ещё десять дней Колю выписывают из больницы, и мать отвозит его на своей машине домой. Он просится гулять, но Нина Николаевна временно не пускает. Врач наказал прогуливать его в холодное время постепенно и осторожно, чтобы не было обострения болезни. А пока мальчик лечился, наступила и разгулялась зима.
И он опять рисует, читает книжки, а главное, ждёт-не дождётся письма от отца. И в день много раз спускается с четвёртого этажа к почтовым ящикам. Конечно, если мамы нет дома. Баба Тося знает, но не выдаёт его, только беспокоится, сокрушается, сердится и распекает Колю, упершись руками в бока:
— Что ты суматошный какой? Не знаешь разве, что почту раз в день приносят? Носишься меж этажей, как угорелый, а я отвечай за тебя! Опять заболеть хочешь? Ладно. Только раздетым не выскакивай! Надевай пальто и шапку!
Он спрашивает мать, когда ему придёт письмо. Нина Николаевна терпеливо объясняет, что там, где папа, сейчас упорные бои, а воинам нужны подходящие условия, чтобы написать и отправить письмо. Бегут дни и недели, а письма всё нет. Зима стоит в общем тёплая. Мать уже разрешает Коле гулять во дворе, лепить с товарищами снежную бабу, кидаться снежками. Теперь он вполне здоров, врач проверял, и в уличных играх ещё больше крепнет.
И вот однажды!..
День тихий, солнечный, весёлый; лёгкий морозец держится. Коля нагулялся, лицо влажное от тающих снежинок, глаза блестят, щёки кумачовые. Возвращаясь, он перед домом отряхивает пальто от снега, топает запорошенными ногами в валенках и бежит в подъезд, на пять ступенек взлетает к почтовым ящикам. По привычке сразу смотрит в щель своего ящика. После яркого уличного света сперва ничего там не видит, потом различает белое пятно, оно превращается в конверт. Письмо!
У самостоятельного Коли на шее висят квартирные ключи, с ними и ключик от железного почтового ящика. Отпирая его, мальчик мельком думает: «Может, не от папы?», – хотя знает, что все его знакомые обходятся эсэмэсками, а вот армия зачастую посылает письма в конвертах, так как электронный сигнал может указать врагу на цель для удара. Про такую демаскировку Коле рассказывал отец.
Мальчик достаёт письмо. Смотрит обратный адрес – точно: полевая почта, и папин почерк, для сына выравненный и укрупнённый. Удержавшись, чтобы тут жe не вскрыть конверт, и в волнении оставив ящик открытым, он убегает наверх, а дома топчется в прихожей, снова пересиливая охоту распечатать письмо. Раздевается, и дажe несёт тряпку из ванной комнаты – вытереть за собой талую воду. С тревожно-радостным предвкушением он садится за стол в своей комнате и читает письмо, не упуская ни слова:
«Дорогой сынок! Хочется, как прежде, назвать тебя воробушком, но вижу: растёшь орлёнком. Думаю, не обидишься, что с ответом я сильно задержался. Было много военной работы. Письма от вас с мамой мне передали волонтёры в отбитом у неприятеля городе. Там и написал тебе ответ, с волонтёрами жe и отослал. Попозже и маме напишу.
Очень тронул меня твой рисунок! Танк ты неплохо изобразил, похоже и правильно окрасил его защитной зеленью; но главное, нарисовал травянистую дорогу, голубое небо и яркое солнце, собаку, бегущую с высунутым языком за танком, и бабочку, летящую над ним. Так и повеяло грядущей мирной жизнью, домашним покоем! Хорошо стало на сердце!
Бабочка у тебя получилась нарядная, праздничная. Не один я ею любовался, а всё моё подразделение. Танков, самолётов, пушек и всякого другого страшного железа у нас хватает, а вот бабочек, стрекоз, пчёлок, шмелей стало мало, птиц тоже: шарахаются все они от ухания артиллерии, винтовочный пальбы и пулемётной трескотни, гибнут. А теперь зима, и это особенное чудо – зимой увидеть бабочку, пусть не живую, а нарисованную родной детской рукой! Сколько знаю, никому из моих товарищей сыновья и дочки бабочек не рисовали. Собак, кошек, коров, коз – случалось, мам, пап и самих себя – пожалуйста, воинов при оружии – немало; ты единственный нарисовал бабочку!..»
Не дочитав, Коля выскакивает из-за стола. Его распирает восторг. Он то смотрит в пространство мечтательным взглядом, то кружит по комнате. Успокоившись от приступа ликования, мальчик спешит дочитать; но гремит запор, отворяется дверь и раздаётся знакомый смешливый голос:
— Ко-оля! Чи-ирушкин! Ты где, бабочкин угодник! Выходи на свет! Я пошамать тебе принесла!
Соседка опять стала приглядывать за Колей, его матери это очень кстати. Правда, в присутствии Нины Николаевны Тося ещё смущается.
Коля хватает письмо и бежит к старушке.
— Матушки-светы! – вскрикивает она. – Что с тобой опять? Чуть не сшиб меня с кастрюлями!
— Гляди, что у меня! – орёт Коля, напевает и пританцовывает, размахивая письмом. – Папа прислал!
— Ну, хорошо. Рада за тебя. А что, прежде ты писем отцовых не получал?
— Да получал! Получал! Но это – особенное! В нём про бабочку в моём письме!
— А что он про неё?
— Говорит, что, хоть нарисованная, а как живая! Среди зимы, сынок, ты подарил мне бабочку!
— Чай, врёшь маленько для красного словца?
— Я?! Вру?! – Коля бьёт себя в грудь кулачком и выносит руку с письмом к лицу старушки. – На, читай! Не только папе понравилось, а целому подразделению! Все любовались! Он у них командир! А ты вот стоишь тут с кастрюлями и опять надо мной ехидничаешь!
— Не ершись, Колька! Не прожигай меня глазами! Шуток не понимаешь? Что там ещё в письме хорошего?
— Всё хорошее! Я думал, папа скажет: бабочки, собачки, цветочки – это для женщин! Нам, мужчинам, надо что-нибудь крутое, про войну! А он наоборот! Хвалит меня!
— Папа у тебя умный. И ты весь в него. А про бабочку, какую мы с тобой вызволяли, он не упомянул? Знает про неё?
— Знает! Мама ему сообщила! Она сказала мне! Наверно, в письме про бабочку есть! Я ещё не всё прочёл! Давай дальше вместе читать!
— Ну-ка! Ну-ка! Еду только отнесу! Поди, недолго там читать-то? Если что, я тебе подогрею!
Тося спешит оставить кастрюльки в кухне, потом идёт к Коле в комнату, пристраивается на втором стуле с боку стола, ставит руку локтем на стол и подпирает голову. Мальчик садится на свой стул.
— Вот, пожалуйста! Дальше папа про то и пишет, как мы возились с бабочкой!
Озорно мигнув бабе Тосе, Коля медленно читает и каждый слог выговаривает старательно:
«Я догадываюсь, сынок, откуда у тебя в письме бабочка. Мама передала мне, как ты, пока её дома не было, героически выпускал на волю бабочку-крапивницу. Ради бабочки здоровьем рисковал, вот она тебе и запомнилась. Горжусь тобой! Пожалел бабочку, пожалеешь и всякую другую животину, и конечно, человека, попавшего в беду, спасёшь, даже рискуя жизнью. И никогда ничего дурного не сделаешь, только хорошее. Такой ты у нас с мамой настоящий мужчина! Но в другой раз будь осторожнее, думай, что делаешь, зря не рискуй. Понимаю, ты не дал бабочке умереть в заточении, напоследок она глотнула свежего воздуха, полетела; может быть, и нашла не увядшую травинку. Но ведь ты застудился, а мог крепко заболеть. Мог и оступиться под ветром на краю стола и упасть. А бабочки живут недолго и в основном в тёплое время года. В другой раз отправляй их из дома на улицу заранее, пока тепло».
— Слышал? – назидает старушка. – Мотай на ус. Папа зря не скажет. И я тебе то же говорила. А бабочки узнали, какой ты добрый, и теперь полетят к Кольке гурьбой.
Глянув на неё подозрительно, Коля идёт дальше:
«Хочется откликнуться, дорогой, на твои вопросы. Их пяток, и все важные, голова твоя приямо по-взрослому работает. Страшно ли в бою? Можно об этом пopaссyждать, но в общем годится ответить по-просту: бывает страшно очень, бывает поменьше. Всё зависит от обстановки и того, что за бой. Но тревога есть всегда, только никто её не показывает, все действуют на выполнение задачи. Ребята у нас один к одному. Все смелые.
Другие твои вопросы очень сложные, можно даже сказать, философские. Например, страшно ли убивать врага и бывает ли его, убитого, жалко. Я сейчас на них отвечать не буду, но раз так пытливо спрашиваешь, постараюсь, когда встретимся, из собственного опыта прояснить…»
Дочитав, Коля растерянно глядит на бабу Тосю.
— А про тебя тут и нет!
— Вот и хорошо, – отвечает она. – На кой мне? Почто знать твоему папе, как я в ватных красноармейских штанах порхала у тебя на столе?
— Нет! Это несправедливо! – кричит Коля. – Ты тоже герой, рисковала, простужалась и порхала на краю стола! Мама забыла про тебя написать!
— Наоборот, правильно, что не написала! Как ты не поймёшь? Был бы рассказ про завихрение у старухи в голове! Твой папа так бы и подумал: соседка наша умом тронулась!
— Папа так не подумал бы! Он знает, что я не вру! Завтра напишу ему, какая ты мировая бабка, клёвая чувиха!
— Господи, Чирушкин! Откуда ты этакие слова вытаскиваешь? Какая я чувиха? Не умываюсь, что ли?
— Да это у нас, крутых пацанов, выражения такие старинные! Ты не обижайся! У нас много всяких выражений!
Соседка встаёт с постной миной, увлекает мальчика в кухню и молча кормит, а он, нагуляв аппетит, хотя и ест за обе щёки, но опять клянётся сообщить про её геройство своему отцу.
На другой день в то же время баба Тося не забывает прийти к нему с кастрюльками, но, поставив их, вдруг говорит:
— Колька, я про тебя стишок сочинила.
— Ну да! Ты умеешь, что ли?
— Умею. Только не очень.
Она вынимает из кармана кухонного фартука лист бумаги, раскладывает и декламирует:
Коля в школу щё не ходит.
Он ка дома щё сидит.
Коля бочку поджидает.
Бочка летом прилетит.
Мальчик слушает с приоткрытым ртом и вытаращенными глазами. Почёсывая щёку, он огорошенно произносит:
— Ты как-то чудно сочинила. Вроде всё про меня, а ничего не поймёшь. Что за бочка-то прилетит ко мне?
— Что тут непонятного? Сперва у меня было нескладно:
Коля в школу ещё не ходит.
Он пока дома ещё сидит.
Коля бабочку поджидает.
Бабочка летом прилетит.
— Ну, я кое-что сократила, и получилось складно. Читается легко.
На лице мальчика быстрое прояснение мысли. Он хихикает, как блеет, берётся за живот, мотает головой и хохочет.
Старушка тоже смеётся.
Развеселясь, они болтают о том о сём и засиживаются до прихода Колиной матери. Нина Николаевна устала, но в добром настроении, и сын бросается к ней с посвящённым ему стишком. Баба Тося робеет, пока Нина читает её произведение и думает над ним. Когда жe Коля, захлёбываясь от восторга, разгадывает ей Тосин ребус, она тоже заливается смехом, мелодичным, прозрачным – муж как-то раз назвал её смех по-музыкальному, «партией ксилофона».
Мать ужинает и целует Антонину Яковлевну в щёку. Пьют чай и не сразу расходятся, заговорив про письмо с фронта и вообще об отце Коли, желая всем нашим воинам скорее вернуться домой с победой.
* * *
Пасмурная ночь. Очень тепло. Снегу мало. Туманец.
Отгремела российская артиллерия. Пехота приготовилась к штурму. В полосе редколесья скрывается десантная группа капитана Петра Чирушкина. Раненный неприятель наобум огрызается, бьёт из оставшихся пушек, миномётов, стрелкового оружия. Десантники стараются подкрасться к противнику ближе. Работа опасная. Воинам приходят тревожные раздумья. Их чутьё обостряется, нервы натянуты. Но никто не колеблется. Сознание долга, чести воина, боевой сплочённости и правоты возмездия врагу за злодейства – выше всего.
У кого-то при себе заветный оберег: материнская ладанка, иконка, письмо любимой. У капитана Чирушкина в нагрудном кармане два письма: от жены и сына. Капитан, думая о ратном деле, не забывает сейчас и о близких людях, умиляется Колиным рисунком в письме и чистым душевным порывом мальчика приголубить несчастную бабочку. Пётр слышит в себе обрывки старой военной песни: «Тёмная ночь. Только пули свистят по стени…» За лесополосой открывается степь. В ней укрепления злого сильного противника.
Пётр Чирушкин обещал близким побывать летом дома, надеется, что так будет, и не хочет думать о том, что может случиться с ним теперь, спустя несколько минут. Лесополоса кончается. Сейчас десантники бросятся на штурм. Противник сделает слепую пальбу прицельной, и завяжется бой.
7 февраля 2025 г. |
|
