Зимой, по выходным, несмотря даже на лютый холод, мы с Константином Рябеньким встречались в Твери на улице Трехсвятской. По давней традиции здесь собираются писатели, поэты, художники, актеры. Обмениваются новостями, дарят друг дружке новые книги, картины, пьют чай в ближних кафе. Не отказался Константин от этой привычки и после того, как вернулся жить в Вышний Волочек. Приезжая в Тверь на электричке, обычно звонил мне домой, спрашивая глуховатым голосом: - Собираешься на Трехсвятскую? Пообщавшись с друзьями, в тот же день он уезжал обратно. Вышневолоцкая земля для него родная. Здесь 8 сентября 1945 года он появился на свет, вырос, учился в школе, начинал работать. Почти у каждого из нас, пишущих, есть уголок, с детства и на всю жизнь притягательный, согревающий сердце. У Константина таким уголком было Обрадово, деревенька на берегу Тверцы, километрах в пяти от Вышнего Волочка. В ней родилась его мать, Ольга Ивановна Лашина, жили дедушка Иван Александрович и бабушка Марфа Ивановна. Обрадово будет сопровождать его всю жизнь, постоянно возвращаясь к нему в поэтических строках: Гармошкой вспыхнет радуга В прозрачной синеве… Погладь меня, Обрадово По русой голове… Много подобных признаний в любви к родине появится в его книгах, и, наверное, глубоко символично, что последняя из них, четырнадцатая по счету, получила название «Неизбывное Обрадово». «В Обрадове я проводил в детстве все летнее время, - отмечал Константин в автобиографическом предисловии к своей книге «Глоток журавлиного неба». - Здесь из речки меня вытащил шестом мой дед, когда я тонуло в пятилетнем возрасте. Дед меня научил переносить стойко трудности и быть предельно честным. Бабушка научила меня доброте и сопереживанию. - Мать и отец, Рябенький Валентин Константинович, встретились в 1943 году, когда отец лежал в госпитале, а мать через ладожский лед вырвалась из блокадного Ленинграда и еле-еле пришла в себя. В 43-м они расписались в ЗАГСе. Через неделю отец ушел на фронт. В конце 44-го отец вернулся из госпиталя на костылях. В сентябре 1945 года появился на свет я. Отец назвал меня в честь своего отца, погибшего на Гражданской войне и родного брата, умершего от туберкулеза во время войны, Константином. Ходить я научился в селе Чугуевка на Дальнем Востоке, где вырос и жил до войны отец. Там я впервые тонул в бочке с водой, но мой дядя Володя вытащил меня за красные ботиночки, я даже не успел захлебнуться. Дядя тут же дал мне кличку «Костя-моряк». Мне стали покупать матроски, научили плясать «Яблочко», и я в праздник веселил своей пляской подвыпивших родственников. В детский сад меня устроили раньше положенного срока, но через неделю с треском выгнали за драки, за то, что постоянно отбирал игрушки у старших ребят. Сказали: «Пусть подрастет!» Жили мы на втором этаже деревянного дома на углу улиц Карла Маркса и 9-го Января. В 1950-м году переехали на улицу Смычки, где отец выстроил новый дом». Первое стихотворение Костя сочинил в пять лет, когда катался на санках с горы. По его словам, прибежав домой, он прочел свои стихи родителям, но они так заговорщицки рассмеялись, что детская душа сильно оскорбилась и не стала более пытаться еще что-то сочинять. Костя стал рисовать. Сюжеты были в основном на деревенскую тему… Как-то, в начале 2000-х, прочтя мое автобиографическое повествование «Не отрекаются любя. О времени и о себе», где я рассказывал и о своей жизни с отцом в деревне, Константин задумчиво изрек: - Понял я теперь, почему смотрим на жизнь одними глазами. Мы землю чувствуем, крестьянина понимаем, слово народное знаем. Мой отец, как и твой, был председателем колхоза… Я вспоминал его слова всякий раз, когда слышал по областному радио композицию по мотивам стихов Рябенького и моей прозаической книги «Путешествие одинокого человека». В исполнении диктор Галины Ивановны Мосягиной, на фоне красивой музыки, стихи и проза о деревне воспринимались как органическое целое. …В 1955 году, когда Валентин Константинович был направлен руководить отсталым колхозом Вышневолоцкого района, семья Рябеньких (в ней, помимо Кости, было четверо детей – его сестры Ольга и Люба и братья Валентин и Геннадий) перебралась жить в деревню Зашишевье. «Она стояла на берегу огромного озера, - вспоминал Константин - Бани по всей деревне топились «по-черному». Дым выходил на улицу через открытые двери. В Зашишевье была только начальная школа. Потому в пятый и шестой классы мне пришлось ходить в деревню Старое. После окончания шестого класса родители привезли меня в город. Жил я у брата моей матери, дяди Феди. Его жена, тетя Клава, постоянно меня корила, что я ухожу в школу слишком рано. Говорила: «Костя, что подумают соседи? Скажут, что я тебя гоню из дома! Пожалей меня-то!» Но я продолжал ходить в школу чуть свет, по привычке, выработавшейся в деревне. Там, чтобы дойти до школы, надо было пройти четыре километра лесом и полями. В городе я стал заниматься классической борьбой. Добился уже неплохих результатов, когда меня увезли на скорой помощи в больницу после соревнований на первенство России, которые проходили в 1961 году в Калининграде… После врачебного запрета занятий спортом я стал ходить в изостудию. Собирался поступать в архитектурный, но помешала армейская служба. В рядах Советской армии я написал второе стихотворение. В июне 1967 года в газете «Калининская правда» с вступительным словом Андрея Дементьева была напечатана первая подборка моих стихов». Трудиться К. Рябенький начал в Вышнем Волочке еще до службы в армии. Был шофером (1964), токарем (1965-67). Вернувшись на гражданку, пошел в грузчики (1967-71), затем снова шоферил (1971-75) и был грузчиком (1975-89). Довелось ему побывать сторожем, вахтером… А вот поэтом он был всегда и всюду. В 1975 году Константин принял участие во Всесоюзном совещании молодых писателей, где был замечен мэтрами поэзии - «на семинаре, которым руководили маститые поэты Дмитрий Ковалев, Василий Казин, Сергей Викулов и Николай Тряпкин, я прошел под «первым номером». По итогам совещания был издан сборник «Поколение». В него вошла и первая книга Рябенького «Колосятся дожди». Активно посодействовал в этом Николай Старшинов, выдвинувший Константина на совещание от издательства «Молодая гвардия», хотя в Калининской писательской организации, по словам Константина, кое-кому это пришлось не по душе. После московского совещания стихи Рябенького напечатал пользующийся тогда огромной популярностью патриотический журнал «Наш современник». Главный редактор Викулов присслал Константину в Вышний Волочек три номера. В одном из них, под портретом молодого поэта, была сделанная рукой Викулова подпись: «Константин! Верю в вашу поэтическую звезду! Надеюсь, что вы станете большим поэтом! Дерзайте! Пишите чаще! Только, ради Бога, прошу Вас, не подводите меня, пожалуйста! Ваш С.Викулов». Появились внушительные подборки стихов молодого поэта в двух номерах журнала «Аврора». Наконец, в 1980 году в издательстве «Современник» в серии «Русское поле» вышла и самостоятельная книга Рябенького Снегириная ветка».
Падения и взлеты А ведь не зря, совсем не зря Сергей Викулов написал ему «не подводите меня…», не зря… Видимо, ощутил этот, немало испытавший на своем веку, человек какой-то внутренний надлом в душе Константина. И - как в воду, глядел. «В 1977 году начинается черная полоса в моей жизни, - отмечал Рябенький. - В мае умирает моя мама. 5 декабря я ломаю ногу и по справке гуляю три месяца без денег. От меня уходит любимая женщина. Я остаюсь один. Вхожу в «загул», который который продолжается без малого целый год. Ненадежные друзья и знакомые тут же отворачиваются от меня. Окружать меня начинают случайные «дружки». Деньги, полученные за вторую книгу стихов «Снегириная ветка», улетают на улицу. И все же я нахожу в себе силы встать на ноги, после двух неудачных попыток свести счеты с жизнью. Работаю в РСУ на пилораме. Но наша доблестная милиция не дремлет. Я ей порядком поднадоел, и она принимает все меры для того, чтобы убрать меня из города. В конце февраля 1984 года самый «гуманный и справедливый» народный суд дает мне 2 года принудительного лечения в ЛТП, которое находилось в городе Бежецке. Так как у меня больное сердце, то от лечения антаубсом я освобождаюсь, и мне назначают лечение медным купоросом. Этот медный купорос проедает стенки моего желудка, и я оказываюсь в санчасти с язвой размером 29 на 19 мм . Четыре месяца врачи лечат мне язву, после чего сдает сердце. В мае 1986 года меня комиссуют. Вернулся я в родной город ходячим трупом. Поступаю на работу в Вышгорторг в качестве грузчика-экспедитора…». Кто знает, как сложилась бы дальнейшая творческая судьба К. В. Рябенького, если бы его не продолжали всячески поддерживать С.В. Викулов и Н.К. Старшинов. В 1989-м поэт из Вышнего Волочка становится членом Союза писателей СССР. Тогда же его принимают на Высшие литературные курсы при Литературном институте имени Горького, которые он оканчивает в 1991-м. Поэтический семинар на курсах вел русский поэт Юрий Кузнецов, при жизни ставший классиком. «Если обсуждалась чья- то рукопись, - вспоминал Константин, - Юрий Поликарпович в конце всегда спрашивал: «А что скажет сермяжный мужик?» Привыкший говорить только голую правду, как это мы всегда делали в литобъединении, я резал правду-матку в глаза и, каюсь, не всегда был мягок со своими однокурсниками, что и поныне нет-нет и опечалит. К этому времени мне уже порядком надоело показывать свои стихи литконсультантам. Я спокойно прослушивал лекции в институте, писал новые стихи. Николай Константинович Старшинов переживал за меня, боялся, что мощный напор маститого поэта Юрия Кузнецова подомнет меня, превратит в его эпигона, но я крепко уже стоял на ногах…» Когда Ю.П. Кузнецова не станет, Рябенький напишет стихотворение «Памяти учителя»: Юрий Поликарпович молчанием Нас учил поэзии высокой И глазами, полными отчаянья, Вдумчиво глядел и одиноко… Учеба на Высших курсах оказалась для Рябенького благотворной. В 1992-м выходит его книга «Березовое зеркало». Лирика поэта подкупала естественной свежестью языка, остротой чувств. В 1993-м увидело свет «Затяжное ненастье». Название и содержание книги ассоциировалось с наступившим трудным периодом в жизни страны. Со страниц ее веяло нерастраченной, ищущей выхода энергией гражданского чувства. Было ясно, что в мир тверской поэзии явился новый талантливый человек. Впрочем, познакомились мы с ним значительно раньше этих приятных для Рябенького событий, в конце 70-х. В областной молодежной газете «Смене», которую я редактировал почти девять лет, работала библиотекарем, а затем корреспондентом поэтесса Галина Безрукова. Приезжая в Калинин, Константин часто навещал ее в «светелке» на втором этаже особняка по улице Радищева, где располагалась редакция. Приходили и другие тверские поэты и писатели. Горячо обсуждали стихи, нещадно чадили табачным дымом, пили чай и еще кое-что. Рябенький, спустившись по крутой лесенке вниз, иногда заглядывал в мой кабинет и многозначительно говорил: «А Галька-то талантливая». Тогда, помню, возникала неловкая коллизия. Я был моложе Константина на год, называл его на «ты» и по имени. Но разница в социальном положении (он - шофер или грузчик, я – начальник второй по значению областной газеты) обернулась тем, что он упорно называл меня на «вы» и по имени-отчеству. Не называй меня так, - упрашивал я. - Ладно, - соглашался он. На следующий день звонит: - Как у Вас дела, Валерий Яковлевич? Ругаюсь, бывало, на него за это, а что толку? Лишь в начале 2000-х, когда криминальная платовская власть выгнала меня с «волчьим паспортом» с должности редактора «Тверской жизни», и я на шесть оставшихся до пенсии лет превратился в нищего безработного, Рябенький смог «перестроиться. Но и то исподволь проскальзывало у него привычное «вы»… Видел я его в разнообразных ситуациях. Иногда Константин «ломался» (никто из нашего творческого брата от этого не застрахован), исчезал надолго из поля зрения своих друзей, даже стихов не присылал в редакцию, а затем восставал словно Феникс из пепла. Истерзанный, с обострившимися морщинами на лице и виноватой, оправдывающейся улыбкой в глазах, придя в редакцию , он клал на редакторский стол новые стихи: - Посмотри, старик. Внешне он был красив, и женщины его любили и многое ему прощали. Но до поры до времени. Первый раз он женился еще до службы в армии. А всего в его жизни было три официальных и неудачных брака. Кто виноват, что они не сложились, нет смысла судить. Дело прошлое и личное. Скажу лишь, что от трех браков у Константина Валентиновича остались трое давно уже взрослых детей - дочь Юлия (она живет с матерю в Твери и предоставила мне часть фотографий для иллюстрации очерка), сын Иван и дочь Виктория. Они наградили своего отца шестью внуками и внучками, которых, как я слышал, Константин очень любил. За все свои ошибки, заблуждения, прегрешения, падения К. Рябенький судил себя непредвзято и строго: Жизнь неправедную вел. Сам стонал от бед. Гол остался, как сокол, Хвор, разбит и сед... И бывалые врачи, Осмотрев меня, Хмурят брови, как сычи, Среди бела дня. «Аз воздам…» - звучит в ночи. Господи, прости! Если знали бы врачи Все мои пути! Переносит стойко плоть Горькое житье. Про меня один Господь Только знает все. Несколько жестоких инфарктов. Проблемы со зрением. Инвалидность. Безденежье. А однажды жулики лишили его квартиры в Твери. Угостили дурманным напитком, после чего он проспал двое суток кряду. Очнулся в каком-то доме на окраине города, а квартира уже оформлена на другого человека и подпись якобы Рябенького под «передаточным» документом значится. Несколько лет длилась тяжба. Однажды он позвонил: - Можешь меня поздравить. Квартиру я вернул через суд. Жулье в ней все обезобразило – будто бы в отместку за упорство Константина в восстановлении поруганной справедливости. Пришлось квартиру сдать, чтобы заработать деньги на ремонт. Больше К. Рябенький, насколько я знаю, не срывался, хотя жизнь по-прежнему не баловала его. Все трудности переносил с достоинством. Ни на кого жаловался. Никому не завидовал. В склоках не участвовал (хотя недруги у него были), но на все сохранял свое принципиальное мнение. Как-то «чуть не ввязался в драку», пытаясь на одном из писательских собраний остудить разбушевавшегося литератора. - Ну, думаю, вмажу в скулу этому… (он назвал фамилию). Я, старик, боксом занимался. Мало не показалось бы, - рассказывал на полном серьезе Константин. – Чудом меня удержали. Но мне не верилось, что он способен ударить человека.
Душа нараспашку По-прежнему выходили его книги. Пик пришелся на 2000-е годы: «Черемуховые облака»» (2002), «Вечерний свет» (2003), «Соловьиный омут» и «Зарубки памяти» (2005)… Передо мной лежат две из них - как мне кажется, наиболее знаковые: «Глоток журавлиного неба» (изд-во «Ванчакова Линия». 2008), и «Откровенный разговор» (изд-во «Альфа-Пресс». 2009), в которых с особой силой проявились талант и нравственная позиция Рябенького. Выход этих книг был незаурядным событием в тверской культурной жизни, но, увы, событием, почти незамеченным общественностью. В наши дни, когда юбилей Познера на «общечеловеческом» росиянском ТВ отмечали шире и громче юбилея Николая Васильевича Гоголя, к этому не привыкать. Посему заключительная статья «Светло и просто» к «Глотку журавлиного неба» (она станет затем вступительной к сборнику «Откровенный разговор»), написанная доктором филологических наук, профессором ТвГу В. А. Редькиным, представляется мне крайне важной. Редькин отнес К.В. Рябенького к поэтам общероссийского значения, поставив его в один ряд В. Соколовым, Ю. Кузнецовым, Н. Рубцовым, Н. Тряпкиным, С. Викуловым, Ст. Куняевым, О. Фокиной, А. Прасоловым, Б. Примеровым, А. Передреевым. Представляю, как нервически взвились от справедливой оценки профессора некоторые пройдошистые тверские графоманы, относящие Рябенького и его коллег-почвенников к маргиналам. Книга «Глоток журавлиного неба» невелика по объему. Состоит она в основном из любовной лирики, но какой! Зерна добра, тепла, света, нежности, искреннего неразделенного чувства щедро разбросаны по ее страницам. Однако и патриотический мотив выражен в книге отчетливо. «Я без Родины не значу ровным счетом ничего» - эти строчки из стихотворения «Россия», которым открывается книга, передают суть жизненной и творческой позиции поэта. Родина для него - не просто угол, где он родился, и не одни лишь восхитительные красоты русской природы, о чем он пишет до надрыва в душе, до острой боли сердечной - «Отчий край - и душа нараспашку», «Отчий край меня травами вылечит, исцелит родниковой водой» («Отчий край»), «Иконостас горящей осени дарует сердцу благодать.…» («Православная осень»). Родина для К. Рябенького еще и глубокое личное сопереживание тому, что с нею происходит - «Все, что Русь ненавидит, ненавижу и я» («Если Родине больно»), «Что происходит в любимой стране? Прихоть справляем чужую!» («Рушится все»), а также свойственное любому совестливому человеку чувство непреходящей вины и ответственности за ее судьбу. «Русь моя тихая, светлая, как я во всем виноват», - признается он и делает предположение: «Может, поэтому пишутся с кровью даже веселые, в общем, стихи». Константин Рябенький этой книге предстает поэтом несуетным, умеющим зорко подметить, казалось бы, незначительную деталь и придать ей неожиданный образ. У него у тельняшки «белая полоска - как березка, синяя полоска - как волна» («Тельняшка»). Электричка «мычит по коровьи» так, отчего «повеяло вдруг молоком» («Электричка»). Белые гуси - «как облака» («Белые гуси), а душа «звезды из небесного колодца хватает жадно голыми руками» («Раздвоение»). В то же время К. Рябенький уже способен подняться до глубокого философского обобщения. Он понимает: нация есть общность святынь, и сегодняшнее разрушение национальных устоев и падение нравственности губительно для России. «Мы оказались все в Иванах, уже не помнящих родства», - с горечью размышляет автор. Трогают сердце стихи К. Рябенького, связанные с его детством. Картины далеких дней оставили сильные зарубки в душе родившегося в 1945-м Константина и, по прошествии времени они обернулись стихотворениями «В день Победы», «Баллада о пахте», «Баллада о маршале», «Послевоенная Луна» и другими. Трогательно изображает Рябенький старого генерала, берущего в руки мандолину, чтобы спеть под нее о пережитом («Седой в отставке генерал»), старушку, разговаривающую многие годы с пропавшим без вести сыном, как с живым («Баллада о матери»). И как пронзительно перекликается с этими образами стихотворение «Юный инвалид», посвященное герою уже новой войны, чеченской. Он вынужден просить милостыню в очерствевшем душой обществе, где правят бал нажива и эгоистический растет. При всей трагичности звучащих в «Глотке журавлиного неба» мотивов, книга эта не сгусток уныния, а насыщенная многообразием бытия симфония русской жизни, где вера в будущее Родины не представляется поэту без борьбы за нее: В стихотворении «Нелюбовь к патриотизму» (в данном случае «нелюбовь» характеризует коррумпированную, космополитизированную бюрократию) К. Рябенький заявляет: Спасти Россию нам дано, и каждый русский - держит слово… Нам не забыть Бородино! Нам помнить Поле Куликово! Ощущение вины «Откровенный разговор» представляется мне своего рода итогом творческой деятельности Константина Рябенького. Это подчеркивается объемом книги (свыше трехсот страниц), твердым переплетом и еще, в отличие от «Глотка журавлиного неба», тем, что она выстроена по тематическим главам, каждая из которых могла бы стать небольшой отдельной книгой. Первая из глав, «Откровение», вобрала в себя стихи на православную тему. Избегая ходульных схем изложения и стереотипных ассоциаций, автор смотрит на сущность бытия через личные переживания и через судьбы и трагедии близких людей. Возвышенный православный восторг автора естественным образом переходит в «сермяжные» бытописания провинциальной действительности (глава «Родословная»). В нее поэт обращается к своим корням, емкими штрихами рисует портреты деревенских жителей («Деревенский праздник», «Марфушин дом», «Отчие места» и др.). Эти люди только на первый взгляд кажутся простаками. Если вглядеться в них, как это мастерски делает К. Рябенький, они мудры, человечны, сильны характером. От них так и веет здоровым, земным, настоящим. Вот он с нежностью любящего сына описывает свою маму - она «на песне так поставит точку, будто бы завяжет узелок» («Вышивала мама»), лаконичными красками отца-фронтовика, пришедшего «в сорок четвертом с войны на горьких костылях». Со сдержанным восхищением пестует образ прадеда, рубившего «играючи под солнцем», сосновую избу («Прадед»). Уважительно изображает лесника, которым «столько светлого содеяно, только лес один и знал» («Лесник»), старика Матвея - «он из чурок делал журавлей» («Сказочник»), дядю Федю, которой «за столом вдруг завернет такое, что пупок от смеха надорвешь» («Дядя Федя»), тетю Клаву - «и тогда мне обидно и стыдно перед скромностью светлой ее» («Тетя Клава»). Кажется всего несколько строк, но как точно, убедительно переданы образы, сколько в них нерастраченного обаяния, внутренней силы! Ловишь себя на мысли: «Да, с такими любую беду можно пересилить, любого врага одолеть!» Показательно в этом смысле очаровательное стихотворение сказочник: Жил в деревне сказочник Матвей, Он из чурок делал журавлей, И кому подарит журавля, Для того закружится земля. Даже горю будет нипочем Человеку с белым журавлем… И пусть добрым сказочник наш был, Журавля не каждому дарил… Сложностью, противоречивостью пути автора к высокой жизненной правде и его внутренним покаянием отмечены стихи из главы «Исповедь». «Жизнь моя так безжалостно мне крылья легкие пообломала», «Крыши нет над головой. Мокрый и полуголодный…», «Расплескал я жизнь по кабакам…», «Сам себе я судьбу напророчил и пророчества сам исполнял»…Но не зря говорят, что страдания очищают душу. К. Рябенький не разменял себя на погоню за славой, зато окончательно приобрел в своем творчестве новое качество. Теперь он уже воспринимается коллегами и читателями не просто как тонкий лирик и вдумчивый бытописатель Душа его все сильнее терзается бедами, обрушившимися на Россию. - Старик, те, кто протолкнул закон о продаже земли, сеять хлеб на ней не будут! Она нужна им для продажи, для барыша! - восклицал он. – А взять культуру и литературу! Такие же барышники появились и здесь! Издают низменное, поганое. А с языком нашим, русским, что они вытворяют! Креста на них нет… Эта неизбывная горечь, это категорическое непринятие им чужеродного, паразитического уклада жизни, все острее звучит в его стихах: Мне страшно жить в родной стране среди бесправья, произвола, где человечность не в цене и как до неба до престола. Здесь правит балом сатана, а черти всюду на подхвате… И православная страна погрязла по уши в разврате. Как всякий истинно православный человек, К. Рябенький видит и свою вину за то плохое, что вершится в России: Почему же неотступно Ощущение вины Перед всем и перед всеми?.. Разбрелося вражье семя Да по всей святой Руси! Боже праведный, спаси! Согласимся, далеко не каждый поэт осмелится с такой резкой прямотой сказать о современной российской жизни, как это делает К.Рябенький на новом этапе творчества: «Опять взыграла смута на Москве, и Русь многострадальная в опале», «Грустно смотреть мне и больно, как погибает страна», «России сказочно везет на подлецов и казнокрадов», «Мне обидно за русских людей, потому и на сердце усталость»… На все это требуется немалая отвага. Рябенькому ее не занимать. И, конечно, не каждый редактор и издатель осмелится печатать подобные строки. «Правда-то оно, конечно, правда, но как бы боком не вышло», - подскажет ему осторожный внутренний голос. Что ни говори, цензура в «свободных» буржуазных СМИ намного жестче и бесцеремоннее той, что была при советской власти. На мой взгляд, Валерий Редькин убедительно пометил это расширение творческого диапазона К. Рябенького: «Но в стихах патриотической направленности явно нарастает трагический пафос. Говоря о нашем времени, поэт с болью и гневом восклицает: «Совесть у многих подмочена, Русь превратилась в бедлам. Не отдавай своей вотчины пришлым, заезжим князьям»! Ему свойственны как бы озарения, вызванные страшным прозрением общей вины. И тогда из груди невольно вырывается возглас: «Русь моя святая!/Истину мы скрыли./Сколько без Мамая/сами разорили!» Мне кажется, что К. Рябенький интуитивно нащупывает ответ на роковую ошибку для национальной русской истории ХХ века загадку, когда народ, показавший в год Великой Отечественной войны свою богатырскую мощь, в другой обстановке довольно пассивен, позволяет обобрать себя до нитки, помыкать собой, навязывать ему чуждый образ жизни». Однако обида и боль от вопиющих несправедливостей нашей жизни не ввергли Рябенького в безысходность. В целом книга «Откровенный разговор», как и ее предшественница, светится оптимизмом и неуемной жаждой жизни - «…добро отделяю от зла и чувствую всею душою: не зря меня мать родила», «Мне поможет детство справиться с судьбой», «Каплю жизни берегу я жадно», «И мне кажется: нет такой силы, чтоб однажды согнула меня»…Где истоки этой необыкновенной силы? В стихотворении «Бологовская земля» Константин Валентинович подчеркивает: «Если жить исторической памятью, то любая беда нипочем». С этой мыслью он и жил. По-совести. В органической связи с Родиной. В любви, ко всему, что впиталось в его плоть, сознание с молоком матери. Но когда искренне любишь, то и защищаешь любимое, дорогое изо всех сил, и никакие сладкие искушения не заставят тебя отказаться от своих принципов. К. Рябенький свято помнит о лихолетьях, выпавших на долю нашего народа. О своих предках, друзьях. Помнит и не дает истончиться памяти. Не случайно в «Откровенном разговоре» столь много посвящений. Ведь они, своего рода, запечатленные воспоминания Константина о его друзьях: художниках В. Шумилове, Н. Дочкине, В. Солодове, поэтах Н. Старшинове, В. Сычеве, Р. Иванове, писателях М. Петрове, М. Соколовой… В этом мне видится еще и приверженность Рябенького духу святого русского товарищества. По-своему символично его небольшое стихотвореньице «Мальчик цветы собирает». В нем собирающий цветы мальчик разговаривает с давно почившей бабушкой. «Все перешло по наследству, вновь заблудилось во ржи чье-то румяное детство: - Бабушка! Где ты? Скажи!». Устами мальчика автор словно бы утверждает не только вечное течение жизни, но еще и преемственность памяти. Это тем более важно, что и то, и другое повергается разрушительному напору либералов-космополитов с их масс-культурой, которую Константин «на дух» не переносил, потому что вышел он из другого ему мира - русского, православного.
Чтобы помнили Некоторые критики относят К. Рябенького к русским националистам. Оттого, де, и не пускали его на телеэкраны, и мало писали о его творчестве газеты. Собственно, поэт и сам дает для этого повод стихами «О российском паспорте»»: Российский паспорт - до нахальности, кремлевским прихвостням в угоду, лишил меня национальности и принадлежности к народу… Правдивые строки! Но, согласимся и с тем, можно быть русским «по графе» и совершенно не быть им по мироощущению и образу жизни. Константин Рябенький и по национальности, и в творчестве, и в жизни исконно русский человек. Однако справедливо будет заметить, что среди писателей и поэтов, достойно продолжающих традиции русской национальной литературы, встречаются люди разных национальностей. В конце концов, дело не этнической составляющей, а в состоянии духа пишущего человека. К тому же, на мой взгляд, в этом «недостатке» нет ничего предосудительного. Более того, национализм, если его рассматривать как духовное, а не сугубо этническое понятие имеет исключительно позитивный, объединяющий, возвышающий и созидающий смысл. Что плохого в любви к своей нации? В том, что душа болит при виде того, как вымирают русские, убивается русская деревня? Разве можно быть терпимым или, как принято теперь выражаться, толерантным к этому? В конце концов, говорим же мы: «нация», «национальные интересы», «национальный лидер», «стратегия национального развития». Подлинная культура, в отличие от усиленно нам навязываемой массовой антикультуры, всегда национальна. И Константин Рябенький явление именно национальной культуры. Унаследовав в соответствии с высоким Божьим промыслом («Блаженны кроткие, ибо они унаследуют землю», - молвил Господь) связь с родной землей, воплощая в своем творчестве лучшее, что есть в человеке, он, подобно духовному магниту, притягивает к себе других, чтобы передать им свою нерастраченную нравственную силу. «Искренняя, неконъюнктурная поэзия К. Рябенького - словно глоток свежей кашинской воды после зарубежного пойла с консервантами и искусственными красителями, - справедливо отмечал доктор филологических наук, профессор В.А. Редькин.- Сколько чувства и непосредственности в каждом его стихотворении, свидетельств подлинной, разумной жизни, внутренней значимости и символичности каждого события национальной истории. Константин Рябенький - поэт мягкий, теплый, гармоничный, лилейно выращивающий в своей поэзии зерна добра, сострадания и любви. Его стихи модно было бы врачам прописывать как лучший транквилизатор при душевных расстройствах, стрессах и нервных перегрузках, как противоядии против телевизионной «чернухи и порнухи», как спасение от социальных катаклизмов. Поэт учит читателя «главному в жизни - добру». И родился он в «добром Волочке», и дедушка его был «сама доброта», и платит он всем «добром за зло». Поэт «святую доброту трепетно в душе хранит, как птицу», и птаха, клюющая зернышки с ладони, становится критерием душевного тепла и бескорыстия. Доброта леса, поля, речки, вросшего в землю домика и его стареньких обитателей для него всегда святая. Это высшая нравственная ценность». Подобно многим, переехавшим волею судьбы на жительство в большой город, Рябенький, когда ему перевалило за шестьдесят, все сильнее испытывал тоску по «малой родине», что выразилось в его стихах: Уеду в Вышний Волочек, вернусь к своим истокам, чтобы не крутиться, как волчок по пагубным дорогам. И вот свершилось его возвращение. При очередной нашей встрече он сказал: - Знаешь, я последовал твоему примеру, – он протянул мне свернутый двое листок. - Потом прочтешь. Это было его посвящение мне под названием «Отчина» (в полном объеме оно напечатано в моей книге «Остров спасения»). Запали в душу строки: Мой Вышний Волочек, твой - Андреаполь. За них мы выпьем, грохнем стопки на пол, у отчины - особенная стать. Валерий! Мы с тобой козлы тверские, А на таких - и держится Россия! Нам воспевать ее и защищать. И я ему писал – правда, в несколько ином жанре. Возможно, в архиве Рябенького отыщется моя скромная телеграмма: «Дорогой Костя! Из андреапольского лесного и озерного края шлю тебе, замечательному поэту и прекрасному товарищу, свой пламенный привет и поздравления по случаю 60-летия. Сейчас, когда временно торжествуют чуждые нам «ценности», голос твой, подобно чистому роднику в смердящем болоте, освежает истомившуюся русскую душу стихами о любви, памяти, совести, долге, пробуждая в ней веру в лучшее будущее. Крепкого тебе здоровья и творческих успехов. Валерий Кириллов, 10.09.2005 г.» В 2010-м он солидно отметил 65-летие. В Вышневолоцкой школе искусств с успехом прошел творческий вечер поэта. В марте 2011-м на традиционной неделе книги в Твери, областной библиотеке им. Горького, его новый сборник «Неизбывное Обрадово» был признан лучшим из представленных книг. Константин работал над двухтомником… Он и внешне как-то преобразился, посветлел ликом. И сердце, кажется, уже не болело. Однако все сильнее начали подводить глаза, а ослепнуть Константин страшно боялся. Последний раз мы увиделись на похоронах тверского художника Всеволода Солодова, нашего общего друга. Константин собирался в Москву, в клинику микрохирургии глаза. На следующий день после операции, я позвонил ему в больничную палату, поинтересовался самочувствием. - Все ничего, старик. Но страшно болит голова, - услышал в ответ. 16 апреля 2011 года его не стало… Наверное, он готовился к финишу своей непростой земной жизни, о чем говорят его стихи: Посадите подснежники на могиле моей и завзятые грешники, может, станут добрей. Эти строки из стихотворения из «Завещание», а эти из «Раздумья: Пора подумать о душе, поститься чаще и молиться, Чтобы очищенным уже принять к себе могла землица. спаси многострадальный мой народ!» Да, подобно многим русским поэтам, Константин предощущал свой уход, внутренне готовился нему, переосмысливая в который раз свою жизнь, но тверская поэзия оказалась к этому совершенно не готова. Она и сейчас, мне кажется, до конца не осознала, кого она потеряла. Между тем после ухода Евгения Сигарева, а теперь и Константина Рябенького, в ней остались зияющие бреши. Слишком масштабны, самобытны были эти два человека на ниве тверской поэзии. «Ушел из жизни талантливый поэт, человек доброй души и отзывчивого сердца. Память о нем в его стихах, которые в одном ряду с произведениями лучших российских поэтов ХХ века, его творчество не случайно сравнивают с поэзией Николая Рубцова. А таких единицы, несмотря на то, что Русь огромная», - отмечала «Вышневолоцкая правда». Хочется верить, что вышневолочане увековечат память земляка, установив ему памятник или назвав его именем улицу или библиотеку. Незамутненный родник национальной души, автор замечательных книг, каждая из которых преисполнена его любви к родине, высокой гражданской ответственности за ее судьбу, заслужил это. Да и время пришло ценить всем нам не чужое, а свое, родное, близкое, как ценил его талантливый поэт и красивый человек Константин Рябенький. На снимках: 14 апреля исполнилось 2 года со дня смерти Константина Валентиновича Рябенького. |
|||||
| |||||
| |||||
