По положению пешки догадываешься о короле
И. Бродский

Некий сумбур вместо мыслей возник в голове, когда в молодёжном литературном сборнике «ПарОм» (ООО «Амфора», Омск, 2013) прочитал рецензию Дарьи Решетниковой на стихотворение Игоря Белова « SUMMERTIME». Удивила не столько рецензия, сколько сам рецензируемый материал, который был дан в составе цикла «Варшавский дневник», состоящего из трёх стихотворений, что, в общем-то, правильно. У читателя, по возможности, должно быть полное представление, о чём идёт речь. Поэтому и нам, несмотря на довольно пространный текст, придётся продублировать весь триптих.

ВАРШАВСКИЙ ДНЕВНИК

1. АЛЛЕЯ НЕЗАВИСИМОСТИ

О чем тебе рассказать? Откуда отправить открытку?
Дорога на главпочтамт, забытая мной, отвыкла
от дружеской переписки с ее избранными местами,
которая наше прошлое, как фотоальбом, листает:
вот это пивная, кондитерская, вокзал, вход в метро, а это -
любовь моя в светлой блузке не помню какого цвета.

Стою у открытой форточки. Вечер к одежде липнет
с его никому не известным штрих-кодом ливня,
что, в общем-то, не препятствует изучению внешних данных
двадцатилетней соседки, принимающей ванну, -
вот, кажется, и дождался милостей от природы,
и все потому, что в полночь не отключают воду

ни в центре, ни в старом городе, ни даже на этой улице,
похожей на ксерокопию страницы из конституции,
оставленную в туалете публичной библиотеки,
всю в пятнах большой политики. Вчера еще были деньги,
сегодня - одни амбиции, уверенность, что столица -
бесплатное приложение к приветливым женским лицам.

Незнание языка объясняют болезнью роста
объемов внешней торговли, так что по-русски сносно
общаются лишь свидетели второй мировой войны,
а вовсе не те, кого хочется погладить ниже спины.
Я долго не мог настроить приемник, и каждый вечер
в эфире шел дождь, разбавленный музыкой польской речи.

Не правда ли, непогоду пора оставлять за кадром?
Блондинкам июнь к лицу, и лицо без клейма загара
воспринимается улицей как тело, почти инородное.
И солнце не хуже действует, чем перекись водорода,
хотя в наши дни в Варшаве ничто так не красит женщину,
как полное равнодушие к разлитой в газетах желчи

по поводу наркодилеров, купальников, мыльных опер
и очагов слабоумия в уставшей от войн Европе.
Под окнами - сонные ивы с испорченным настроением,
вокруг - темнота аллеи, когда-то лишенной зрения,
и, кажется, эти губы привычное “завтра увидимся”
не произнесут. И любовь не перерастет в зависимость. 

2. SUMMERTIME

“Summertime,
and the living is easy…”
“Порги и Бесс”

В безымянном кафе напротив грохочет весь день бильярд,
и солнце нагло в квартиру прет, игнорируя тополя,
сквозь надоевшие заросли неглаженного белья.
На стенах грустят картины, теряющие рассудок.
Закат никогда не сочувствует обесточенным фонарям,
лишь письма и фотографии - и те от стыда! - горят,
в то время, как город уже демонстрирует всем подряд
самое что ни есть скверное время суток.

Верный законам жанра, надрывается соловей,
рядом пьют водку шляхтичи неголубых кровей,
в Польше не делят публику на “шестерок” и королей,
даже окрасив эмоции в цвет черепичной крыши.
Выйти на улицу под названием “Новый Свят”
и прогуляться к фонтану, пока все спят.
Хочется стать человеком, поворотившим вспять
крестовый поход прогресса свиданьем с Мариной Мнишек.

Она оставит вязание, сняв халат,
уместный, как послесловие к отступающим холодам,
напомнит нотную грамоту, сладкую, как халва,
споет мне о том, что летом не жизнь - “малина”,
о том, что отец деловит, а мать - хороша собой,
и скоро забудется мелкий дождик, едва живой,
особенно, если улицы, зашторенные листвой,
тебе улыбаются… Что ж ты молчишь, Марина?

Варшава сама как избитый до слез сюжет,
как праздничная открытка с развалинами в душе,
и здесь одни только скверы по осени в неглиже,
а все остальное с чужого плеча надето -
чиновники, шоумены, примазавшаяся рвань
и полчища местных красавиц - куда ни глянь!
И возвращает взгляду полупрозрачная ткань
знакомые очертания первых симптомов лета.

Летом казаться старше - неслыханный “моветон”
для тех, у кого образ мыслей сединами убелен.
И вечерами дурью напичканный Купидон
целится в каждое сердце, периодически мажет.
Южный загар слишком жалок на вздрагивающих плечах -
кто объяснит, почему до сих пор по ночам
ты плачешь навзрыд, оставляя свою печаль
наволочке с символическим изображением пляжа?

Любовь все чаще относят к чувствам, устаревшим, как самиздат,
поскольку ее составляющим не свойственна новизна.
Один Иисус Христос - по-прежнему суперзвезда
со следами прививок от звездной болезни на узких запястьях.
Он-то, конечно, знает все наперед -
почему чья-то скрипка так неисправимо врет,
когда забренчит пианино, и времени сколько пройдет
от первого поцелуя до первого же причастия.

Если ты слышишь музыку, то, чего в жизни нет
можно увидеть воочию, не выпив, но опьянев.
Сердце Шопена, хотя бы и замурованное в стене
собора Святого Креста, совсем не пустое место.
Знаешь, Марина, нагромождение памятников и святынь
не удивительней, чем на асфальте выросшие цветы.
Ради спасенья души совершенно не стоит учить латынь,
пусть даже город Париж все-таки стоит мессы.

3. СКВЕР ПОЭТОВ  

На кухнях гудят отголоском привычек старорежимных
игривые радиоволны с дефектами речевыми.
Живая природа вне конкурса, тем более, что неживые
цветы на обоях слишком навязчиво расцвели.
Разбавь свою пресную драму интонацией оперетты,
не удивляясь дождям, просочившимся в утренние газеты.
Лучше свести знакомство с бандой местных поэтов,
гуляя в поисках счастья, продающегося в разлив.

Их сквер переполнен стихами с привкусом фатально незрелых вишен,
из них половина - гении, но здесь они явно лишние,
когда же, подсевк ней поближе, перехожу на личное,
и вечер до неприличия наливается синевой -
поэзия выполняет функции бронежилета,
в то время, как в пепельнице уже тлеет - чужое - но все же лето.
К чему здесь все ваши верлибры, пани Эльжбета?
Я, пусть и выучив польский, не понял бы ничего,

так как чтение вслух неуместнее, чем границы
в объединенной Европе или фраза “Откройте, полиция!”
в тот самый момент, когда ты объясняешь ей, что не влюбиться
не мог, спотыкаясь в грамматике и путая времена.
Сегодня даже Мицкевич - не больше, чем просто памятник
эпохе, в засаленном смокинге ползающей по паперти.
Часы бьют полночь. Что к этому может еще прибавить,
будто от малокровия страдающая, луна?

Ночь не оставит шансов призрачным расстояниям
между прошлым и будущим, между нашими странами;
высотные здания в центре с убийственной выправкой Сталина,
дожди белорусского происхождения, сраженные лучевой
болезнью, все это - продукт неожиданного слияния
наших, пускай не лучших, традиций, братья-славяне.
Нынче всего надежней, как ни жонглируй словами,
быть в полузабытой церкви расплакавшейся свечой.

…Я собираюсь домой, уже не понимая, что же
делаю здесь, и какой день недели бездарно прожит,
а из-за стойки кивает бармен, немного похожий
на персонажа поэмы, которой две сотни лет.
Вспомнить бы адрес и телефон, прическу, цвет глаз - да где уж!
На изувеченной памяти проклятье лежит, как ретушь.
Завтра мне уезжать. Налейте-ка, пан Тадеуш -
вспомню дорогу к вокзалу, поеду и сдам билет.

В принципе на этом можно было бы и закончить нашу занимательную прогулку по Варшаве, поскольку любой человек, мало-мальски интересующийся современной поэзией, сразу видит, слышит и понимает, откуда, что называется, ноги растут - кому едва ли не больше, чем номинальному автору, мы обязаны появлению этого текста. С первых же строк, строф возникает стойкое ощущение дежавю. И чем дальше, тем безнадёжней. Под конец приходишь в полное замешательство. Как такое возможно! С такой непринуждённой беззастенчивостью эксплуатировать столь узнаваемую поэтическую манеру. Надо отдать должное, что делается это на довольно приличном уровне стихосложения. Но это обстоятельство в данном случае является отягчающим, поскольку нельзя предположить, что автор «Варшавского дневника» «не ведает что творит». А вот зачем он это делает? Чего он этим хочет добиться? Признаюсь, на эти вопросы у меня нет однозначных ответов. Можно только предположить, имея в виду ещё и массовость этого явления, что это какой-то психологический феномен, который со временем будут изучать специалисты на стыке литературоведения и медицины.

В самом деле, казалось бы, давно должен был пройти, утихнуть этот девятый вал подражательства. Но нет, волна от могучего линкора по имени «Иосиф Бродский» накрывает всё новых и новых стихотворцев, рискнувших выйти в открытое море поэзии. Хотя сам флагман уже давно закончил своё кругосветное плавание, бросив якорь в одной из венецианских бухт, а капитан покоится под мраморной плитой на кладбище острова Сан-Микеле.

Впрочем, насчёт «открытого моря» применительно к рассматриваемому случаю, пожалуй, слишком сильно сказано. Паром - тип судна, на котором от начала до конца, от берега до берега переправа происходит с помощью путе водного троса приличной толщины и высокой прочности, чтобы, не дай бог, не унесло течением. Пусть сравнение хромает, но, тем не менее, создалось впечатление, что «юнга» Белов даже променад по городу совершает с помощью такой внушительной «страховки», тем самым на каждом шагу обнаруживая тяжёлую форму «бродскозависимости», если можно так обозначить этот массовый недуг начинающих (и не совсем) стихотворцев. Симптомы этой «болезни» столь очевидны, что и доказывать, по большому счёту, нет никакого смысла. Вся форма: от свободного размера и ритма практически фирменного «бродского» дольника до образного строя с множеством антропоморфных, так скажем, метафор, до узнаваемого синтаксиса — всё заёмное, всё — бывшее в употреблении. Наверное, только, «событийную», условно говоря, канву «дневника» автор может по праву считать своей, «а всё остальное, - как он сам вполне справедливо замечает, - с чужого плеча надето».

Повторяю, не надо проводить подробный сравнительный анализ, чтобы убедиться в абсолютной вторичности не только формы, но и содержания «дневника» (а в стихах, как известно, одно от другого неотделимо). Мне тем более не хочется этого делать, поскольку однажды уже сталкивался с подобным случаем и свои впечатления довольно обстоятельно изложил в статье, которую по каким-то (не помню — больше 10 лет прошло) причинам не опубликовал. Теперь думаю, что зря. Может хоть кому-то пошло бы на пользу. Но лучше поздно... Тем более, как выясняется, тема не потеряла своей актуальности. Действительно, посмотрев, как много общего «меж нынешним и тем», понимаешь, что сегодняшний слишком детальный разговор о «поэтизированных хрониках рефлексии» (в том числе, так рецензент определяет жанр представленного текста) во многом стал бы лишь повторением прежних рассуждений с приведением практически аналогичных примеров. Одним словом, подробный разбор показался бы тавтологией. Себе самому, в первую очередь. К тому же, времени жаль. Поэтому, по возможности, коротко, ограничиваясь самыми необходимыми соображениями, возникшими по ходу чтения «дневника».

Вначале об основном побудительном мотиве к высказыванию. Сборник «ПарОм», как сказано в предисловии, выпущен по итогам «Регионального семинара поэзии и критики». А значит, наверняка начинающие авторы после нетерпеливого просмотра своих страничек полюбопытствуют: а кто же рядом - под одной с ними обложкой? И что? Какой урок они извлекут после знакомства с «Варшавским дневником», который, к тому же, удостоился положительной рецензии? Да-да, более, чем вероятно, решат, что вполне допустимо вот так - в «костюме» с чужого плеча несколько расслабленной походкой разгуливать по центральным улицам столичного города, попутно осуществляя некий « прустовский поиск сегмента памяти, в котором кроется воспоминание» (Д.Р.) в рамках всё той же «зака муфлированной рефлексии» (Опять же из рецензии — О.К.).А если всерьёз и без метафор, то могут подумать, что в поэзии вполне возможен такой вот иждивенческий способ существования, когда просто-напросто берётся чужой опыт, как правило, оплаченный нелёгкой судьбой, долгими поисками своего пути, берётся, как готовое лекало, и без тени смущения приспосабливается для собственных стихотворных нужд. Да, не будем спорить, что и для этого необходим приличный навык стихосложения и умение мыслить образами. С готовностью подтверждаю, что автор «дневника» обладает всеми этими качествами. Другое дело, что он решил выбрать наиболее лёгкий путь, ограничиться минимальными энергозатратами. Ведь эксплуатировать чужие «синтаксические конструкции» и прочий стихотворный инвентарь из чужого огорода-города всё равно, что собирать детали конструктора лего — занятие, не требующее особого труда. Здесь можно обойтись без той долгой, напряжённой и порой мучительной душевной работы, без которой невозможно создать ни одного настоящего произведения искусства, в каком бы то ни было жанре, а тем более выработать свою неповторимую манеру, найти свой стиль, обрести свой собственный голос, узнаваемый с первых слов, с первых интонационных вибраций.

К сожалению, судя по представленным текстам, их автор, в отличие от того, с кем он по «странному сближению» делит свои инициалы, и не думал утруждать себя подобными поисками. С непосредственностью инфантильного подростка он берёт готовые образцы и подгоняет под них собственные переживания. Так проще, легче (!). Именно в этом коренное, глубинное отличие копии от оригинала. И совсем не случайно ключевым мотивом второй — кульминационной (как отмечает рецензент) части «дневника» становится мотив «лёгкости». (Тут должен отметить поразительное — просто один в один — сходство симптомов вышеназванной «болезни» с тем — десятилетней давности — случаем). Рецензент, обращаясь к первоисточнику, любезно переводит нам эпиграф: «Летнее время - и жизнь легка», который автор интерпретирует ещё более раскрепощённо: «... что летом не жизнь - «малина». А рядышком ещё и «халва», недвусмысленно намекающая на «сладкую жизнь».И совсем удивительно, что, углубившись (не будем судить насколько оправданно) в происхождение эпиграфа, Дарья Решетникова обнаруживает тот самый «сонный» мотив в виде украинской колыбельной «Ой ходить сон коло в i кон». Для нас находка очень ценная, поскольку опять же подтверждает наши прошлые изыскания по аналогичной теме. Желающие легко (! - тоже заражаюсь) могут в этом убедиться. Могут увидеть, как желание прожить налегке постепенно приводит человека в то вялое, расслабленное состояние полусна, полуяви, когда:

«... событийная линия лирического героя и линия его ассоциативных образов сплетаются и путаются, и становится неясно, что и с кем сейчас происходит [...] непонятно, кто откладывает вязание и снимает халат», «Отсюда – мутная неопределённость (Здесь и далее выделено мной - ОК) настоящего момента и временные инверсии», « Собственно говоря, ностальгия и меланхолия, переполняющие героя на протяжении текста, по сути своей, ни на что не опираются, не имеют причин, образы навеяны ассоциациями, переживания эфемерны » (Д.Р.).

Что здесь сказать? Все характеристики прямо «в яблочко». Браво рецензенту! За то, что так тонко прочувствовала и так точно выразила всю «бутафорскую декоративность» этого иллюзорного мира, словно погружённого в тяжкую дремоту, из которой невозможно выбраться, «как ни жонглируй словами». Да и как выберешься из этого сонного морока, если ни сил, ни желания, в общем-то, и нет. Есть только привычное, механическое, можно даже сказать — обречённое скольжение в потоке всё тех же « ассоциативных образов», «концептуальных деталей» (Д.Р.) всегда в той или иной степени напоминающих уже когда-то виденное, слышанное, уже давно кем-то сказанное. Кстати, и здесь рецензент верно подмечает «пониженную температуру» текста, в котором вроде бы описывается летний период, но «пространство заполнено мутной прохладной тоской» (Д.Р.). Хотя на главную причину ещё одного «симптома» всё той же «болезни» не указывает. К тому же, «тоска» - слово слишком сильное для того вялого, апатичного состояния, которое мы наблюдаем на протяжении всего «дневника», в которое вынужденно погружаемся, как в какой-то бесконечно повторяющийся день (вечер, ночь) Сурка. Немудрено, что в такой атмосфере возникают: «очаги слабоумия»,«картины, теряющие рассудок»,«дурью, напичканный Купидон» и другие признаки постепенного тихого помешательства. Когда, к примеру: «Если ты слышишь музыку, то, чего в жизни нет, // можно увидеть воочию, не выпив, но опьянев» . Первообладатель известных инициалов (оставим их за ним) мог бы охарактеризовать это состояние, как «уступка энергии низкой температуре» (И.Б.).

Всё-таки для читателя, не верящего на слово, необходимо хоть немного конкретных узнаваемых деталей. Далеко ходить не надо. Самое начало «Аллеи Независимости»... «Откуда отправить открытку?». Ответы есть: «Открытка из города К.», «Открытка из Лиссабона», «Открытка с тостом» - это только названия стихотворений известного филокартиста. (Кто хочет, может извлечь из ПСС И.Б. всю коллекцию) В контексте нашего разговора особенно интересна первая, поскольку «отправлена» из города, который, судя по сведениям из рецензии, автору «Варшавского дневника» хорошо знаком. И начинается она с очень примечательного «привета» из прошлого: « Развалины есть праздник кислорода» (И.Б.). В свете этого послания совсем по-иному воспринимаются следующие строки:

Варшава сама как избитый до слез сюжет,

как праздничная открытка с развалинами в душе,

и здесь одни только скверы по осени в неглиже,

а все остальное с чужого плеча надето…

Такой вот « лингвистический коктейль» (Д.Р.) получается, основные компоненты которого, придающие напитку узнаваемый привкус, присутствуют в неизменном виде. Временн ы е и географические границы значения не имеют. Теперь ещё понятней, почему - «избитый до слёз сюжет» , «всё остальное с чужого плеча надето» и далее - «сквер переполнен стихами с привкусом фатально незрелых вишен». Надо полагать, что упомянутая в названии аллея находится именно в этом сквере.

Если кто-то ещё не убедился, тогда сделаем следующий шаг по «аллее»: « Стою у открытой форточки. Вечер к одежде липнет ». (Иг. Б.) - « Вечер липнет к лопаткам, грызя на ходу козинак» (И.Б.) . Согласимся, что, чем дальше, тем меньше оснований говорить о какой-то независимости или даже о «болезни роста». Повторяю – всё слишком очевидно, чтобы в нашем разборе продолжать двигаться такими гусиными шажками. Чтобы убедиться в том, что «болезнь» варшавского интуриста изначально имеет хроническую форму, достаточно перечитать некоторые, так называемые «длинные» стихотворения Бродского, имеющие слишком узнаваемую структуру - с медленной экспозицией на фоне урбанистического пейзажа, не говоря о ритме, синтаксисе и т.д. К таковым относятся: «Темза в Челси», «Венецианские строфы», «Роттердамский дневник», «Сан-Пьетро», «В окрестностях Александрии», «В Англии», «Колыбельная трескового мыса». Список можно продолжать. Позволим из последнего привести всего лишь две строчки, чтобы по достоинству оценить зачин кульминационной части варшавского триптиха:

Духота. На ступеньках закрытой биллиардной некто вырывает из мрака свое лицо пожилого негра… (И.Б.) 

В безымянном кафе напротив грохочет весь день бильярд,

и солнце нагло в квартиру прет, игнорируя тополя… (Иг. Б.)

Разница во времени суток не должна смущать. Действие происходит в разных полушариях. Потому биллиардная в первом случае закрыта. Зато время года одно – летнее. Или вот такой небольшой «эксперимент» для наглядности:

Незнание языка объясняют болезнью роста

объемов внешней торговли, так что по-русски сносно

общаются лишь свидетели второй мировой войны,

а вовсе не те, кого хочется погладить ниже спины.

В итоге невольно оглядываешься через плечо

самому себе вслед, как иной прохожий,

стремясь рассмотреть получше щиколотки прошелестевшей

мимо красавицы, но - ничего не видишь,

кроме хлопьев тумана.  

Не правда ли, тексты монтируются практически без зазора? Где «Аллея независимости» переходит в одну из улиц «Сан-Пьетро», не зная, понять невозможно. Мимикрия «варшавского» текста на уровне самых искусных представителей животного мира, обладающих этой способностью. Даже читатель, который однажды уже прошёл по указанной аллее, запросто может прозевать неожиданный поворот. И, как опять же правильно, отмечено в рецензии «… создаётся ощущение, что при такой мелодике рифму можно исключить вообще, и текст при этом не распадётся, не потеряет фонетического рисунка». Что мы и продемонстрировали с помощью несколько кощунственной контаминации. Исходя из этого опыта, можно с уверенностью сказать, что если «Варшавские строфы» перемешать с многочисленными «бродскими», то первые исчезли бы практически бесследно. Но это отнюдь не означает, что тексты аутентичны. Слишком велика разница между тем, кто считал, что «Потерять независимость много хуже, чем потерять невинность» (И.Б.) , и тем, кто даже не чувствует, что эта независимость давно им утрачена. Или делает вид, что ничего такого не произошло и своей отстранённо-независимой походкой пытается ввести в заблуждение окружающих, когда, действительно, впору сгореть от стыда. Но это, прямо скажем, не самое плохое чувство, (но и не самое приятное), технично приписывается безответным «письмам и фотографиям».

Для тех, кто давно не заглядывал в поэтический словарь Квятковского, напомним:

«Перифраз – использование писателем известного литературного произведения, в котором, однако, даётся резко противоположное содержание, чаще всего сатирическое, с параллельным соблюдением синтаксического строя и количества строф оригинала, а иногда с сохранением отдельных лексических построений. В этом случае П. является подражательной формой».

А если о сатире нет и речи, а об оригинале «скромно» умалчивается? В самом деле, если бы под названием «Варшавского дневника» стоял подзаголовок «Подражание Бродскому», многих вопросов и не возникло бы. Ну, решил человек поупражняться в стихосложении, взяв за образец творчество любимого автора. С кем не бывает. По крайней мере, честно об этом сказал. Существуют ведь многочисленные шоу двойников знаменитых людей – певцов, политиков, актёров. Но их и оценивают соответствующим образом. И сам «двойник» прекрасно понимает, что его творчество ни в коей мере не претендует на оригинальность. Но в поэзии такой подход невозможен по определению. «Лица необщее выражение» - одно из необходимых условий её существования. А если автор теряет своё лицо, даже не успев его обрести?

Для обозначения этого «безликого явления» лучше всего подойдёт не так давно запорхнувшее в наш словарь словечко - «фанфик» (от англ. fan «поклонник» и fiction «художественная литература»). Его значение Википедия определяет, как: «Жанр массовой литературы , создаваемой по мотивам художественного произведения его поклонниками , обычно на некоммерческой основе (для чтения другими поклонниками).

«Некоммерческая основа» - это похвально. Это говорит об искренности чувства. Что, нисколько не сомневаюсь, применимо и к рассматриваемому нами случаю. Хотя, понятно, что при всей популярности творчества Иосифа Бродского, число его почитателей-подражателей никак несравнимо с количеством фанатов-копиистов «Гарри Поттера» или «Властелина колец». Но суть, как нам кажется, одна и та же. Единственное существенное уточнение, относящееся к ремарке в скобках: настоящим любителям и ценителям поэзии Бродского вряд ли доставляет удовольствие регулярное знакомство с текстами, в которых с упорством, достойным лучшего применения, имитируется структура его стихотворений. Кстати, у производителей такого рода продукции существует и своё название – фикрайтеры.

Да, в поэзии неизбежны и, более того, обязательны - «влияние», «следование традиции», «преемственность» и т.д.. На пустом месте может вырасти разве только какой-нибудь речевой сорняк в виде невразумительного «Дыр булщыл». Но существует, пусть очень тонкая, но, тем не менее, весьма чёткая грань между преемственностью и подражанием, между следованием поэтической традиции и рабским копированием манеры какого-либо одного поэта. «Я ужасно боюсь повторить то, что уже кем-то сказано», - признавался Бродский в одном из интервью. Читая Нобелевскую лекцию, он развил эту тему, тем самым как бы предостерегая своих подражателей о заведомой бесплодности выбранного ими занятия.

В рецензии указано, что « Сами строки монументальны, местами ощутимы отзвуки Мандельштама, Пастернака, Бродского». Теперь-то нас не должно обмануть то обстоятельство, что главный прототип, словно в целях маскировки, задвинут на последнее место. Кроме всего прочего - «монументальность» выдаёт… К кому, как не к автору пьесы «Мрамор», создателю многих стихов о статуях, статуэтках, античных бюстах, озабоченному «величием замысла», к кому, как не к поэту, который сам ещё при жизни репетировал роль памятника (« И мрамор сужает мою аорту »), в первую очередь, относится это «качество»?

Вообще, с констатирующими местами рецензии во многом можно согласиться, что мы и делали по ходу чтения. К сожалению, этого нельзя сказать, когда речь заходит об оценочных категориях и, тем паче, о вкусовых предпочтениях. Особенно, если последние подаются в виде своеобразных (ударение можно менять по вкусу) словесных пассажей. С некоторыми уже ознакомились. Вот ещё одна любопытная характеристика:

«Ещё одна приятная особенность текста – это монтажность: при переводе «Дневника» на кинематографический язык получилась бы весьма привлекательная короткометражка – сочная нарезка из холодноватых панорам, ретроспективных картинок-воспоминаний, колоритных крупных планов и концептуальных деталей». (Д.Р.)

О «монтажности» или «монтируемости» рассматриваемого текста мы уже упоминали. Правда, в несколько ином аспекте. А вот насчёт «приятности» и «привлекательности»… «Кому и кобыла невеста», - как резонно заметил один «пролетарий умственного труда». В том смысле, что на вкус и цвет… Оставим без комментария саму необходимость перевода на «кинематографический язык». Зато мимо «сочной нарезки», действительно, трудно пройти. Но не потому, что эта «холодная закуска» возбуждает аппетит, а для того, чтобы, пользуясь случаем, напомнить об «осетрине второй свежести». Хотя, опять же, есть люди, которым по вкусу, когда – с душком. Спорить не будем. Скажем только, что формирование эстетического вкуса – процесс длительный, непрерывный, требующий немалых затрат умственной и душевной энергии. И, возможно, через какое-то время автору рецензии подобные «не первой свежести» тексты не будут казаться столь привлекательными, какими бы, на первый взгляд, достоинствами они не обладали.

Критик в какой-то мере всегда берёт на себя роль эксперта. Как бы мы отнеслись к специалисту по живописи, который вместо того, чтобы сразу сказать, что картина, - пусть искусно выполненная, но копия, и представить тому убедительные доказательства, начинает с умным видом рассуждать о технике письма, о колорите, о том, что «образы выразительны, насыщенны, харизматичны» ? Суть не меняется от того, что рецензент, вполне логично сообразуясь с текстом, делает упор на музыкальные аналогии. Увы, фиксируя, что: «…несуществующая в реальности музыка – пульс этого подпространства, потайного, многоуровневого мира…» (Д.Р.) , - он так и не отвечает на простой, в общем-то, вопрос - «…почему чья-то скрипка так неисправимо врёт» ?Или почему всё-таки стихи оказываются «с привкусом фатально незрелых вишен» ?

Думается, что, суммируя всё вышеизложенное, мы на эти вопросы ответили, попутно раскрыв секрет « потайного, многоуровневого мира» (Д.Р.),запечатлённого в «Варшавском дневнике».Решили, так сказать, «бином Белова». Что, честно говоря, оказалось совсем несложно. Подобные задачки решались задолго до нас. Вот, к примеру, лишь одна, но зато по-настоящему гроссмейстерская подсказка от Германа Гессе:

«…остаётся иной раз только недоумевающе качать головой по поводу того, с какой детской прямотой копируют мальчики свои любимые образцы, как далеки они от мысли, что их уличат, что перья, которыми они украшают себя, выдают читателю своё происхождение. Доверчиво заимствуются не только стихотворная форма, интонация и словарь почитаемого образца, перенимаются даже содержание и настроение».

Это отчасти и к тому, что « в Польше не делят публику на “шестерок” и королей» . Возможно - не знаю, не был. Хотя общеизвестно, что слово «шляхтич» - практически синоним сословной спеси. Что касается литературы и поэзии в частности, то, как бы кому не было обидно, но здесь, безусловно, существует своя иерархия. И эпигонам, какими бы талантливыми они не казались, суждено оставаться в тени фигур, которым они с разной степенью «сознательности» подражают. Никого не должно обманывать то обстоятельство, что пешка находится впереди короля. Чуть позже или чуть раньше её всё равно смахнут с доски… с пьедестала, несмотря на кажущуюся или показную «монументальность».

И в качестве завершающего аккорда приведём заключительную «музыкальную» фразу рецензии, где делается смелый вывод, что «… вся эта симфо-метафизическая музыка многого стОит». Что ж, повторим, что на слух, так же, как на вкус и цвет товарищей нет. Поэтому будет справедливо, если в противовес этому утверждению выскажется в какой-то (метафизической!) мере лицо заинтересованное: «Внемлите же этим речам, как пению червяка, // а не как музыке сфер, рассчитанной на века» (И.Б. «Примечание папоротника»). Если кто-то уловил здесь намёк на иерархию «лестницы Ламарка», то зря. Думается, что правильней будет прочитать эти строчки, как совет-пожелание, что каждый должен рыхлить почву на своём участке, не забывая при этом, что «страх тавтологии - гарантия благополучья», а при благоприятных погодных условиях и залог хорошего урожая.

Июнь 2013