Юрий КЛЮЧНИКОВ

СТИХИ О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

***
На гранях мирового слома
Что чётко обозначил век,
Довольно слов, да будет Слово,
Простое, чистое как снег,
Рождённое великой болью
Из непомернейшей нужды,
Оно засветится любовью
На каждом атоме вражды.

ПОЭТ
Когда рука теряет силы,
А ручку ублажает стиль,
Стихам Державина Гаврилы
От смуты впору увести.
Был прямодушен, простодушен,
Горяч, любезен и востёр,
Любил поесть,
Но даже ужин
Червонной одой ввысь простёр.
Как скульптор, древний правил хаос,
Парил под солнцем налегке.
И брел, местами спотыкаясь,
Как пьяный, в русском языке.
Нет, не ленился и не трусил
Над трудной строчкой ждать зарю.
Но мнил важней служенья музе
России службу и царю.
Ей —всю любовь,
Ему —старанье,
Обоим —правду и добро
В юстиц-делах, на поле брани…
А после всех работ —перо.
Короче, был по нашим меркам
Совсем не профессионал.
Но вот прошёл времён проверку
И даже в гении попал.

ВСПОМИНАЯ КЛАССИКА
Хаос повсюду, что ни говори.
Весенний календарь и тот в смятенье:
Конец апреля встретил нас метелью,
Как молвил классик: «врут календари».
За этой ложью по дурному следу
И в головах метельная зима.
В гробу мятется даже Грибоедов,
Не ждал такого «горя от ума».
Наш ум планете показался груб,
Не научились люди с ней общаться.
Не ожидал многоречивый Чацкий,
Насколько прав бездушный Скалозуб.
Всё сдвинулось прогнозам вопреки,
Нам остаются считанные годы,
Когда во фрунт построит нас Природа
И высечет за наши все грехи.

 

ПУШКИНСКИЙ ЦИКЛ

ДВА ВЕКА С ПУШКИНЫМ
Говорят, что две тыщи девятый
Нам всё переменит,
Что поднимет Россию с колен,
Только чуть подожди.
Улыбается Пушкин,
Два века он наш современник,
Он не верит тому,
Что пророчат волхвы и вожди.
Улыбается Пушкин,
Он знает, что счастье, как пряник
Или куклу ребёнку,
Никто не положит в наш дом,
Что пока мы сердца
Не очистим от всяческой дряни,
Будем вечно ходить
Под своим или Божьим судом.
Улыбается Пушкин,
Химер не оставив для рабства
И свободу воспев
В первозданной её чистоте,
Ту, к которой мы можем
Лишь в духе и в тайне прорваться,
Потому что иной
Не бывает свободы нигде.
Улыбается Пушкин
Гармонии освобожденья,
Даже боги летят
На её ослепительный свет,
Потому что она,
Как всемирный закон тяготенья,
Управляет Вселенной,
И значит, пределов ей нет.

ВАКХИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ
Я пью за Пушкина
В июньской дачной келье.
Созвучья прежние на ум приходят мне:
Что за весельем следует похмелье,
А истина по-прежнему в вине.
Я пью за Пушкина, за снисхожденье к черни,
Столетьями всё той же, то есть к нам.
За вечное рассветное свеченье,
Оно, скользит, увы, по сторонам…
Я пью за Пушкина, чтоб не свихнулся Германн
От дамы пиковой и денежных страстей,
Чтобы Онегин оставался верным
Татьяне, и России, и Звезде…
Я пью за Пушкина в канун кончины Света,
(Точнее, тьмы), за смытые грехи,
За то, что верим, как в Христа, в поэта
И, как молитвы, чтим его стихи!  

ДЕНЬ ПОЭТА
Итак, Россия, вспомним наши святцы,
Что жив Поэт всей нежити назло.
Ему отныне двести и тринадцать.
Забудем это чёртово число.
Забудем независимость отпраздновать
Через неделю. Так теперь велят…
Нальём вина за все мечты прекрасные,
За устремленный в будущее взгляд
И за Него. Он в памяти пока что,
Как чудный ангел, что неповторим:
Сегодня, как и встарь, духовной жаждой
В подлунном мире мало кто томим.
Всех в этой жажде пламенной упёртых
Мы издавна привыкли стричь под ноль.
«Они любить умеют только мёртвых».
Прости меня, Поэт, за эту боль.
Прости за то, что я в твой день рожденья
Ушёл в неподобающую грусть.
Бокал налит. Так выпьем за терпенье —
Его ещё не растеряла Русь!

СТАРОМУ ДРУГУ-ПОЭТУ
Тебя чарует нежная росинка,
Ты славишь мир любви и тишины,
Ты вторишь Достоевскому: слезинка
Дороже нам кровавых рек войны.
Не хочется, да и не нужно спорить,
Но если сверить с вечностью часы,
То светлая михайловская Сороть —
Подруга чернореченской грозы.
Загадки жизни —не мораль из басни,
Судьба певца —не сладкий благовест.
Он и конец приемлет, словно праздник,
Идёт без приглашения на крест.
Всё освящает подлинная лира,
Всё осветляет русская роса:
И гром войны, и тихий шелест мира,
Когда их посылают Небеса.

* * *
Налево —синий глаз балкона,
Направо —дверь в дневной содом,
Передо мной моя икона —
Чугунный Пушкин над столом.
Литье из той ещё эпохи,
Тридцатых… Чёрный барельеф.
Тогда в стране иные боги
Царили, прежних одолев.
А наши даже не родились…
О Боже, сколько перемен!
Но мы-то, сколько ни рядились,
Мы те же, не встаем с колен.
Чугунный барельеф поэта
Зовёт к свободе тайной вдаль.
Кому нужна свобода эта?
Зачем нужна она?
А жаль!..

ЗАВЕТЫ ПУШКИНА
Стихи к выступлению на городском
юбилейном собрании
Мы собрались, чтоб «наше все» прославить,
Его двухсотдесятую зарю.
К заветам пушкинским что я могу добавить?
Я лишь заветы эти повторю.
Поэт, не поддавайся модной страсти,
Особенно храни себя от той,
Что разжигают нынешние власти,
Иконой сделав идол золотой.
Не пробуй с ними шашкою бороться,
Твоя забота —ясный свет в ночи.
Суд Божий без поэтов разберётся,
Кого рубить, кого куда влачить.
Не домогайся «букеров» и «анти»,
Не лезь в чужой ошейник, как щенок,
Когда ему на шею вяжут бантик,
Потом крепят туда же поводок.
Ну что ещё? Поверь в звезду-победу,
Пока ещё не зримую нигде.
Но не зови к ней и не проповедуй.
У каждого свои пути к звезде.

МИХАЙЛОВСКОЕ
На склоне лет и я пришил
К судьбе Божественную метку,
Понеже наконец свершил
Свой хадж в михайловскую Мекку.
Всё наяву, но как во сне:
Луга, дубровы, зелень просек.
Здесь до сих пор не выпал снег,
По-пушкински ликует осень.
Живой под елью вижу гриб,
Брожу задумчиво глазами
В мохнатых ветках старых лип.
Ловлю сосновые
Касанья.
Слежу, как ручейки бегут
Среди травы в привычной неге.
О Боже, как свободно тут,
В краю непуганых элегий!
Того гляди, из тьмы времен
На лодке Он всплывет в Кучане,
А рядом Гейченко Семен
Пройдёт по берегу в тумане.
Навеки оба обрели
Свою здесь тайную свободу,
Два ангела родной земли
В святом служении народу.
Безмолвно ждут, когда, Россия,
И ты стряхнешь с души засилье
Орды, что тянет нас во тьму,
К пути вернешься своему!

САВКИНА ГОРКА
Внизу причудливая Сороть,
Вверху чудные облака.
Просторы эти опозорить
Пыталась не одна рука.
Мамаем здесь прошёл Баторий,
Броней —фашистская чума.
И мы, чужим вандалам вторя,
Сжигали барские дома.
Всё было, всё ушло в туманы,
В ручьёв теченье, в свист ветров.
И снова сосны первозданны,
И вновь над горкою Покров.
И всё, что было в мире этом,
А также будущая мгла
Нам заповеданы поэтом
Строкой:
«Печаль моя светла».

ФАНТАЗИИ НА ТЕМУ
ПУШКИНСКОГО СТИХОТВОРЕНИЯ
«ИЗ ПИНДЕМОНТИ»
           Не дорого ценю я громкие права,
           От коих не одна кружится голова.
                                 А. С. Пушкин

Тоскую по зарытой в грунт речушке
Неглинке, по зелёным берегам,
Где некогда бродил подросток Пушкин,
В ту пору не причисленный к богам.
Тогда нас всех вела по жизни бодрость,
В глазах не рубль светился, но звезда…
Дуэли останавливали подлость,
Где не держала царская узда.
Мечтаю запахнуть медвежью полость
Да тройкой в путь под песню ямщика
Или, когда плетёт интриги сволочь,
Нажать на спуск дуэльного курка!
Но не помогут грезы о бомонде,
В цене теперь иной аристократ…
Не стану продолжать «Из Пиндемонти»
Поэтом перечисленных утрат.
Не стану поминать потоки крови,
Цензурный плен, синодик несвобод…
Ничто не беспокоит сердце, кроме
Украденных ничтожеством высот.
От Сахалина и до Петербурга
Угрюм сегодня дух родных полей.
Уставился в них хмурый сивка-бурка,
Понять не может новых королей…
Пусть скачет или пашет наш Пегас,
Плетётся даже слабой рысью,
Мне бы
Не потерять из виду наше небо
И чтобы пушкинский светильник не погас.

 

ОСЕННЯЯ МЕЛАНХОЛИЯ
Унылый дождь весь вечер льёт,
Безостановочный и долгий,
Навстречу Лермонтов бредёт,
Сойдя фантомом с книжной полки.
Кремнистый путь блестит во мгле
Поверх столетий и сезонов.
Всё так же трудно плыть Земле
В сиянье голубом и сонном.
И та же древняя тоска
В душе соседствует с надеждой.
И тот же ветер у виска
Проносит мимо зов нездешний.
Апрельский город сер и пуст,
Весна в туманный сумрак скрылась.
Взойди хоть ты, поэт, на клирос,
Надежду урони из уст.

СОНЕТ О ПОРУЧИКЕ
Позволила ему его дорога
Совсем не так, как грезилось, уснуть.
Успел свершить он порученье Бога —
Сияньем озарить кремнистый путь,
Толпе враждебной бросить дерзкий стих,
Облитый горечью и злостью,
Оставить миру незваную гостью —
Святую нежность строчек золотых,
Надёжно спрятать ключ к сердечной тайне,
Наперекор всеобщим стонам: «Дай мне!» —
Послать Творцу признательность свою
За все Его несметные даренья
И пронести сквозь жизнь одно стремленье —
Недолго говорить «благодарю».

* * *
Над Пятигорском гаснут звёзды,
Одна не гаснет никогда.
Я поздно начал, кончу поздно,
Как эта странная звезда.
Свой Путь покинувшая Млечный,
Когда планетам не до звёзд,
Оставшаяся незамеченной…
Но, может, не звезда, а дрозд.

ПАРАФРАЗ ИЗ ТЮТЧЕВА
России огненную стать
Отныне можно и измерить,
И сердцем, и умом понять,
И горячо в неё поверить.

* * *
Целлофан в моей печке потрескивает,
Но не может дровишки схватить.
Добрым словом Ивана Киреевского
Захотелось мне память почтить.
Говорил он: то пешими по низу,
То верхом средь трудов и речей
За Европой увёртливой гонимся.
Но всегда ль понимаем —зачем?
Тонут дали чужие и мглистые —
Не видать из-за кочек и ям.
Не пора ли получше, попристальней
Приглядеться к родимым корням?
Может, станет ясней траектория
И успешнее наши дела?
Так в деревне печная история
На киреевский след навела.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЁВ
Оправдать ли добро,
Коль из моря уходит по лужам?
Не могу достучаться ни в окна,
Ни в дверь, ни в сердца.
Забери меня, Господи,
Если я этой жизни не нужен
Скучно жить для себя,
Но скучна и печаль мудреца.

МОЛИТВА ЛЬВА ТОЛСТОГО
Господи,
Какие святотатства
Не свершались именем Твоим!
Так трудны в миру законы Братства,
Вместо них предпочитаем грим…
Что-то в русском сердце надломилось
За века в биении простом.
Мы, Твою испрашивая милость,
Забываем отвечать трудом.
Льем Тебе без мер елейный сахар:
Ты велик, Ты выручишь в беде…
Да, велик, но Ты —великий пахарь.
Где Твои помощники в труде?
Господи!
В глухие рабьи норы
Душу не хочу опять вернуть.
Я Тебе не раб,
Но мы партнёры,
Ты —большой, я —малый,
В этом суть.

ПРИЗЫВАЕТ НАС ВРЕМЯ ПРОСТИТЬСЯ С БЕДОЙ
Сонный тигр сентября
Сунул рыжую шею
Сквозь ограду
На дачные сотки мои.
Все деревья,
В закатных лучах хорошея,
Ставят тёмные точки
Над жёлтыми «i».
Красит волосы небо
Арабскою басмой,
Красит губы кармином
Калиновый куст.
Никогда б не подумал,
Что старость прекрасна,
Если б сам не почувствовал
Осени вкус.
Вкус смирения есть
В перемене сезона,
В предвкушении долгой
И снежной зимы.
Есть надежда на выход
Из лагерной зоны,
Из пространства, что стало
Подобьем тюрьмы.
Столько пролито слёз
И напето элегий
Над обещанной миру
Грядущей бедой,
Что пора помечтать
О Cеребряном веке,
Коль не можем поверить
Никак в золотой.

СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК ПОЭЗИИ
Я без улыбки не могу, не скрою,
Читать стихи поэтов той поры,
Когда была поэзия игрою,
Ещё не знавшей истинной игры.
Их ранил тусклый свет аптеки рядом
Или беззубый царский манифест…
Не тронутые настоящим адом,
Они не знали, что такое крест,
Когда за слово ставили под пули
Или гноили в дальних лагерях…
Иные из поэтов тех уснули,
Младенческие песенки творя.
Но были и такие, что, споткнувшись
О новых истин каменный порог,
Сумели победить себя и ужас,
Понять, каким порой бывает Бог.
Отбросив ненадёжную манерность,
«Впав, словно в ересь», в чудо простоты,
Они несли к ногам России верность,
Живые —
Не бумажные —цветы.
Так «будь же ты вовек благословенна»,
Судьба страны, сумевшей превратить
Гонимый дух Cеребряного века
В алмазную сверкающую нить.

ХХ ВЕК
      Памяти Николая Гумилёва
Я люблю этот век
Потому, что он начат стихами,
Карнавалами масок,
Игрой Коломбин и Пьеро,
А ещё потому,
Что срывал эти маски штыками,
Что, не глядя на них,
Измерял наши суть и перо.
Я люблю этот век
Потому, что ласкал нас свирепо
И надежду таил
Среди самых свирепых угроз,
А ещё потому,
Что на прочность проверил в нас
Небо —
Нашу верность Ему
И связующий с Вечностью трос.
Я люблю этот век
За его чёрно-белые страсти
Потому, что размазал
По стенке все полутона,
А ещё потому,
Что любое ничтожество власти
Долго терпит, но быстро
Смывает со стенок страна.
Я люблю этот век
Потому, что в нём жизнь свою прожил
И не мог не влюбиться
В его восхитительный лик,
А ещё потому,
Что был сыном его, не прохожим,
Что родное болото
Всегда обожает кулик.

ВЕНОК
    Памяти Фёдора Соллогуба
Богат на желчь, на строки скуп
В стихах был Федор Соллогуб.
Свой век он выносить не мог,
Считал, что век —калека,
Но всё-таки попал в венок
Серебряного века.

ВОСПОМИНАНИЕ О БАЛЬМОНТЕ
Я ненавижу человечество,
я от него бегу спеша…
Винили Бальмонта за эти
Слова, сорвавшиеся с уст.
Но можно ли судить в поэте
Его отчаянную грусть!
Порой и мне бежать охота
Поближе к новому жилью,
Где спит в сырой земле пехота,
Поверхность уступив жулью.
Ах, милая Россия, где бы
Найти клочок живой земли,
Откуда в праведное Небо
Взлетают души-корабли!
Но шёпот слышится суровый:
— Терпи на взлётной полосе
И душу сохрани здоровой,
Чтоб к Небу вырулили все.

СОЗВУЧИЕ
Не плачу, не жалею, не зову,
Мир уходящий всё равно вернётся,
Ты снова упадешь в его траву,
Глотнешь воды из милого колодца.
Но прав поэт: родная красота
В грядущей жизни поменяет лики.
Трава зазеленеет, да не та,
Мелькнут в воде совсем иные блики.
Есть в каждой нашей встрече древний зов
И тонкая печаль неузнаванья.
В нас это просыпается без слов,
Всю суть твою пронзив до основанья,
Когда, склоняясь к дорогим губам,
Почуешь жар Божественного гнева
И то, что ты —обманутый Адам,
Которого нашла в капусте Ева.
И, приходя на землю каждый раз
Из тишины, что спрятана за кадром,
Соединяешь вечный праздник глаз
С есенинским прощаньем незакатным.

РЕМБО И ЕСЕНИН
Вот бы из Парижа часть бульваров
Вывезти в Рязань или в Тамбов
По причине, что шумел, бывало,
Как Есенин там хмельной Рембо.
Не с экранов толпам на потеху
Нарастивший бицепсы атлет —
Тот, что пал звездой в библиотеку,
На стеллаж, где дремлет наш поэт.
Миф не нов, когда в Минеи-Четьи
Время прячет беспокойный дух,
Мы-то знаем: ангелы и черти
Бились насмерть в душах этих двух.
Оба в океане беспредельном
К свету пробивались в мутной мгле.
Оба плыли, в трюме корабельном,
Да ещё на пьяном корабле.
Породнив разбойничьи услады
С рифмами, отправились в полёт
На олимп своей посмертной славы
И в почти библейский переплёт.
Смирно возлежат на полках рядом
От штормов житейских вдалеке
Те, что выплавляли в топках ада
Бронзу поэтических легенд.

СЫН РОССИИ
          Анну Ахматову попросили однажды дать
          оценку судьбе Мандельштама.
          «Идеальная для поэта», —ответила А. А.

Ему себя бы за стеклом
Хранить, как редкий экспонат.
А он, задрав свой нос, щеглом
Сгорел, порхнув в советский ад.
Воспел Элладу, римлян, Лувр,
Колхозы, неродную власть.
Нигде не сунул в лужу клюв,
Не дал стихам в злоречье пасть.
Душа сияла в нём одна,
Богов одних мы зрили в ней.
И не было двойного дна,
Как у иных его друзей.
Теперь плывет его строка
Туда, где Свет и Благодать.
Какая честь для чужака —
Родным, российским сыном стать!

* * *
          Памяти Анны Ахматовой
Стихов забытых томик древний
Среди совсем иных забот…
Встречаю с Анною Андревной,
По всем прогнозам, грозный год.
Такой же представляю вечер
В Слепневе, шаткое крыльцо
И ледяной российский ветер,
Ей обжигающий лицо.
Как приняла бы перемены,
Что напоследок выдал век,
Неподцензурный запах тлена
От сочинительства коллег?
А вдруг, чем чёрт не шутит, завтра
В демократический туман
Вернутся снова динозавры…
Как встретит их журнальный клан?
Нам никогда не станет легче.
И, значит, выпьем за своё —
Чтоб при любом раскладе плечи
Держали крест, как у неё…
И даже, скорбно хмуря брови
В канун Великих Перемен,
Чтоб пронесли чеканный профиль,
Как и она, сквозь огнь и тлен.

ЕЛАБУГА
        Памяти Марины Цветаевой
Запахло горелой соляркой,
Тиной речной и грустью,
Вздрогнув, скользнули под пальцами
Палубной клепки лады —
И мы теплоходом по Каме
В речное плывем захолустье,
Куда река растянула
Гармошку осенней воды.
Прячут далёкий берег
Слева туманы жиденькие,
Справа по крутоярам
Синяя даль светла.
Крыши пестреют крашеные,
Чаще уныло шиферные
И простодушно елочные
Храмовые купола.
Наш теплоход уткнулся
В музой хранимый Китеж.
Трех пассажиров встречает
Шумный вороний оркестр.
Что раскричались, пернатые?
Мы ведь не к вам, уймитесь!
Или вы охраняете
Её неостывший крест?
Между могилок осевших,
Где имена утрачены,
Мимо железных оградок,
Полуисточенных ржой,
Бродим, читаем, разыскиваем,
Где под травою прячется
То бесприютно-гордое,
Что было её душой.
И ничего не находим.
И от кладбищенской грамоты,
Где не летают птицы
И неуютно нам,
Мы возвращаемся к пристани,
Мы возвращаемся к памяти,
К Каме и теплоходу,
Но прежде всего —
К стихам.
И потемнеет Кама,
И звёзды в неё нападают,
Вздрагивающие искры
Чьих-то высоких сердец.
И над рекой, быть может,
Женский, глухой, неразгаданный
Голос над Камой услышу я,
Что запоёт наконец.

* * *
        Памяти Николая Островского
Мы помним всех, кто горы двигал
И небо ставил на ремонт,
А также тех, кто с вечной фигой
В кармане ждал своих времен.
Сегодня, вынувшие кукиш,
Они вцепились в пятки львов.
Герой, ты лишь одним рискуешь —
Проверкой сварки старых швов.
Всегда Россия крепла мерой
Великих, благодатных гроз.
Её ведь и с безбожной верой
К победам приводил Христос.
Святой не только сын молитвы,
У Бога вставший за плечом, —
Но кто его средь адской битвы
Умеет защитить мечом.

ГЕНЕРАЛ
       Памяти Андрея Платонова
Его тогда почти простили,
В эпоху грима и свинца.
И даже к «Герцену» пустили
Не дальше барского крыльца.
Худой, спокойный неизменно
Стоял на том крыльце с утра
Весь в генеральских позументах,
А мимо —важно юнкера…

М. Б.
        Памяти Михаила Булгакова
В каждом веке одно и то же:
Время бьёт по рукам, по ногам.
Мы взываем: —Дай крылья, о Боже,
Воспарить к безмятежным богам!
Невдомек нам, что бродят веками
По коврам низкорослой травы,
Между нами они, великаны,
Среди них отдышавшийся вы.
Может быть, народились вы снова,
И сверкает ваш рыцарский щит,
Защищая то самое Слово,
Что не мокнет и не горит.
Как живого вас вижу и чувствую:
Смех, безденежье, слёзы, монокль,
Тех же карликов злое присутствие,
Суету их у ваших ног.
Добрый день, Михаил Афанасьевич!
Рядом с вами и я горжусь,
Что судьба не свалила навзничь.
Вы держались, и я держусь!

БОРИС ПАСТЕРНАК
Я в нём ещё подростком полюбил
Особицу лирического брасса
И то, как из взбалмученных глубин
Он к простоте неслыханной добрался.
Над странной тишиной его стола
Вождя висела грамота охранная.
Потом была всеобщая хула
На них двоих —поэта и тирана.
Он избегал шумихи всех эпох,
Всех направлений, партий и позиций…
И наконец, ему позволил Бог
В желанное забвенье погрузиться.
Теперь он русской вечностью храним,
Как и мечтал. Продлим его сиротство
И преклоним колени перед ним
За редкую удачу донкихотства.

* * *
Поэт просил не заводить архива —
Пустая трата сил на борозде.
Но ведь архив, как пятка у Ахилла,
Сопровождает в жизни нас везде.
Всё пишет Книга жизни молчаливо,
Твой вдох и выдох, каждый тайный жест.
Дно самого глубокого пролива
Нащупает Харона длинный шест.
И рукопись не спрячешь в сумму знаков,
Трясись над нею или в печке жги —
Ответ на грех повсюду одинаков…
Я не пытаюсь спорить с Пастернаком —
Я собственные меряю шаги.

ПОПЫТКА УТОЧНИТЬ КЛАССИКА
Когда душа строку диктует,
Уже не властвует судьба,
Попутный ветер в спину дует
Освобождённого раба.
Его крылатая галера
Пронзает волны на бегу.
Судьба и почва, Бог и вера —
Всё это ждёт на берегу…

ПАМЯТИ СЕМЁНА ГУДЗЕНКО
Спирт зимой вливая в сок томатный,
Чтобы кровь горела, но не жгла,
Музу выручали лейтенанты
Из-под Сталинграда и Орла.

Справились с лирической работой,
Как и с главной, твёрдою рукой.
В двадцать лет командовали ротой,
В двадцать пять —
Уверенной строкой.

Нынче мы уверенность и силы
Не находим даже к сорока.
Но нужна, ох как нужна России
В пламени рождённая строка!

Распахнёт ли новый век нам двери
Без окопов, спирта и войны.
Сможем ли принять его,
поверить
В новое рождение?
Должны!

ЗЕМЛЯ ШУКШИНА
В берёзах беспокойно кружит
Гармошки хриплый говорок,
Усталый трактор степь утюжит,
И вьётся серый прах дорог.
Земля родимая, ответь мне,
Зачем, не ведая вины,
Не заживаются на свете
Твои любимые сыны?
Упал, ушёл в траву с размаху,
И половины не скосив,
Большое сердце, как рубаху,
До дыр последних износив.
Гармошка захлебнулась глухо,
А ты, подняв дорожный дым,
Становишься для мёртвых пухом
И всё суровее к живым.

НА ШУКШИНСКИХ ЧТЕНИЯХ 2006
Бьются волны Катуни о берег,
Бьются капли дождя о металл.
Он сидит на пригорке, не веря,
Что уже металлическим стал.
Он привык до рассвета трудиться,
А не бронзой блестеть на виду,
И сидит, невесёлая птица,
Руки-крылья сложив на ветру.
Что он хочет поведать истокам
И они его сердцу —о чём?
Что рассветную правду Востока
От закатного Запада ждём?
Он ведь жил и работал в надежде
Нас поднять из кровавой грязи.
И теперь напряженно, как прежде,
Озирает пространства Руси.
Кто его вспоминает, как сказку,
Кто зевнёт сквозь дремотный оскал.
— Как же, знал загулявшего Ваську,
Нет плетня, под которым не спал!
Да, болел, чем больна и Россия.
Но пахал её поле за всех
И в зените своём пересилил
Наш хмельной затянувшийся грех.
Ну а мы ещё маемся, вздорим,
Призываем торговый рассвет…
Он сидит на бессменном дозоре
Одинокий казачий пикет.

РОДНАЯ ПЕСНЯ
        Памяти Николая Рубцова
У русской песни, чем она нежней,
Берёт за грудь своим прикосновеньем,
Чем музыка пленительнее в ней,
Тем звуки и слова обыкновенней.
К ним равнодушен искушенный взгляд,
Рассудок их не понимает гордый.
От песни той пронзительно болят
Лишь наших душ таинственные корни.
Болят, но как-то сладко и легко,
И светлые в глазах рождают слёзы.
И слышится та песня далеко,
Стоит ли тишина, гремят ли грозы.
И чем она печальней, тем нужней.
И кто-то править в ней слова пытается.
Но зазвенит —и пропадает в ней
Все, что под ноги песне попадается.

ПАМЯТНИК В ТОТЬМЕ
 Нынче музы классической маятник
На окраине застучал,
 Вологодчина ставит памятник,
Здесь поэзии русской причал.
 Искупление за напраслину,
За три тысячи сборников в год,
За локтями лезущих в классику,
За берущих её в обход.
 Одинокая и щемящая
Чисто, чисто звенит струна.
Негасимая, непропащая
Деревенька в ночи видна.
Мы не сгинули, коль с поклонами
Едем к этим печалям святым,
На которых растут зелёные,
Те что снились ему, Цветы.

АЛЕКСЕЮ РЕШЕТОВУ 1 ВДОГОНКУ
Я тоже лирой запоздалой
Зажечь пытаюсь в людях веру
И грудью защищаю впалой
Тысячелетние химеры.
Я тоже малым детям властным
Бельмо в глазу и шут потешный,
Предпочитаю их соблазнам
Свои далёкие надежды.
Мне тоже розовые дали
Порою снятся в дачной келье,
Как выручал добытый калий
Тебя в уральском подземелье.
А, в общем, разделяет нас
Уже совсем недолгий час,
Когда и я в одно мгновенье
В обычное впаду забвенье.

ПАМЯТИ ВАДИМА КОЖИНОВА
Когда страну повергли в шок
Ночные злые призраки,
Он сам себя во тьме поджег
Со всех сторон и изнутри.
Он бился, одинокий лев,
С толпой чертей в полемике
За Русский Путь, что сдали в плен
Торговцам академики.
Светил он страждущей стране
Из наших древних далей
И сам сгорел в своём огне,
Не проиграв баталий.
Теперь сияет в небесах
Звездою путеводной.
Да не затмится ни в глазах,
Ни в памяти народной!

* * *
        Памяти Юрия Кузнецова
Из ясных струн,
Из звонких строчек
Забрезжит в сердце
Смутный лик.
Он прояснится только ночью,
В самосожженья звёздный миг.
Он вырастает в легких бликах,
Он жжет,
Он манит,
Он томит.
И нет ни малых, ни великих
В самосожженья звёздный миг.
Такая боль и камень ранит,
Но дачный воздух вязко тих,
Когда в него,
Как в глину, грянет
Самосожженья звёздный миг.
Глухой,
Кремнево-неутешный
Молитву высекает стих:
Да не погаснет луч надежды
В самосожженья звёздный миг!

СОЛДАТ ИМПЕРИИ
        Александру Проханову
Он возвратился в серую тоску
Из буйных стран, от пламенных намазов
В торгово-либеральную Москву —
Надевший тело
Дмитрий Карамазов.
Но это имя —только часть его,
Другая часть —евангельский Алеша
И Муромца лихое естество…
И мало ли на что ещё похож он:
На переплёт библейский, например,
На писанные золотом страницы,
На саблю, на армейский бэтээр,
Родные охраняющий границы.
Ему не в масть предел любой тропы,
Не по душе дышать вчерашней пылью.
Чужды и те упёртые попы,
Что до сих пор воюют с красной былью.
На дележе щедрот он не у дел,
Крест не сдаёт ни толпам, ни иудам.
Он свято верит в Божий Беспредел,
Который называет русским чудом.
Всё сказанное —тоже только грань,
Словесный срез, которому не больно.
Он страсти кровоточащий экран,
Он Человек. Заглавной Че —довольно.
Весь в думах, чьим узлом, каким мостом
Соединить навеки и сосватать
Открытый всем ветрам родной простор
И нашу еретическую святость.

ЧТО ОН УСПЕЛ
       Памяти Валентина Распутина
Что он успел в своей эпохе зыбкой?
На правде не споткнуться никогда.
Печаль под редкой сохранить улыбкой.
Не перейти черту меж «нет» и «да».
«Да» —Сергию и «нет» —Мамаевой орде,
А посреди —упрямая Непрядва.
Русь никогда не победит неправда,
В любой победе и в любой беде.
Успел соблазны жизни встретить стоя,
Отринуть перестроечную бредь,
За подвиг получить Звезду Героя,
Но на пиджак ни разу не надеть.
При всех режимах не поддаться лжи,
Не клюнуть на кусок чужого сыра,
России и Сибири послужить,
Как сердцевине будущего мира.
И наконец, когда пришла пора
Смириться с остановкою мотора,
Успел сказать Москве: «Прощай, Матёра!»,
Шепнуть Иркутску: «Здравствуй, Ангара».

ПОРТРЕТ ТОВАРИЩА ПО ПЕРУ
Брезгливо сторонится моды
Не терпит всевозможный грим.
Он из калужских, той породы,
Что не забыла третий Рим.
Считает, что, отбросив сплетни,
Добро должно быть с кулаком.
Предпочитает край передний,
Который на Руси кругом.
Жива поэзия такими,
И не меняется народ.
Я вслух не называю имя.
Пусть друг по-прежнему поёт.

ВИВАТ ПОЭЗИЯ, ВИВАТ!
     Г. Горбовскому
Виват, поэзия, виват!
В эпоху твоего урона
 Мы, горстка малая солдат,
Пока что держим оборону.
Ещё растим твои цветы
 На лезвие житейской бритвы,
 Храним в душе от суеты —
 Твои классические ритмы.
Но громче всех дневных угроз,
Вечерний шёпот сердцу изнутри:
Кому и что в эпоху «SOS»,
Хранить, когда повсюду призраки?

СОНЕТ ПАМЯТИ ВАЛЕНТИНА КУРБАТОВА
Мне довелось с ним встретиться однажды
В старинном городе, и случай тот помог
Удвоить родники духовной жажды,
Что завещал советско-русский Бог.
Его душа в себя впитала свято
Беззвучный шёпот древних псковских книг,
Великий лик яснополянского собрата
И порчей не задетый нынешний язык.
Теперь в открытые ему святые небеса.
Молитвы шлём для творческого духа.
Бессмертно Слово. Не грозит коса.
Не уничтожит мира смерть-старуха.
Он светлый вестник веры — не войны,
Когда смирятся даже слуги сатаны.

МАМОНТЫ
Станиславу Куняеву
Мы не в ладах с азами новой грамоты —
Рвать отовсюду для себя куски.
Мы —в небо отбывающие мамонты
Без радости, но также без тоски.
О чём грустить? Что водки много пили мы,
Что крест планеты на себе несли?
Что в будущее путь торили бивнями
И снова оказались на мели?
Законы хлева не для бивней пишутся,
Базарный хлам мы предаём огню.
Мы оставляем нынешние пиршества
Гиенам и чумному воронью.
В ладу мы лишь с просторами зелёными,
Которые Небесный Царь взрастил.
Мы веку благодарны, что солёными
Купелями нас с детства окрестил.
Живём по нравам родового имени —
За Родину на бой и на костёр…
Мы мамонты, но мы ещё не вымерли.
А вымрем —так травою прорастём!

ОСЕННИЙ ЛЁТ
      Памяти Александра Кухно
Из кувшинок, стреноженных тиною,
От скрадков, где гроза шелестит,
В небо взмоет община утиная,
Поведёт её древний инстинкт.
Но дуплеты ружейные выпалят,
Камышовую шаль опалив,
И кому-нибудь врезаться выпадет
В присмиревший озерный залив.
В дымку синюю глаз остывающих
Брызнет небо с водой пополам,
Попрощаются молча товарищи
В синеве, недоступной стволам.
И прошепчут просторы осенние: —
Да святится судьбы благодать
И за ясную бронзу везения,
И за тусклый свинец неудач,
За гремящие вспышки болотные,
За луну у намокшего лба…
Выше в небо чирка перелетного
Поднимает земная пальба.

ПСАЛОМЩИК
     Памяти Николая Шипилова2
Кирпич провинциального журнала.
Обложка —золотые купола.
Внутри стихи о боли после бала3 ,
Той самой, что его оберегла

От зыбких истин и улыбок щучьих.
Он мне напоминал улыбкой Че.
Ещё в нём жил бездомный облик чукчи
С гитарой, как ярангой, на плече.

Такого не уложишь на полати,
Такой патроном ляжет в автомат.
Мы с ним сошлись,
По-русски не поладили…
И, каюсь, я один был виноват,

Что за его улыбкой синеокой
Не разглядел печального огня,
Не оценил души его высокой
В балах-загулах дома у меня.

О звон гитары, песни-ворожеи,
Они поныне душу бередят!
Но слов из них не выкинешь —мне шею
Натёр хомут его друзей-бродяг.

Расстались мы. В столицу он уехал.
Прославился. И точка бы на том,
Когда б в Сибирь не докатилось эхо,
Что он погиб в боях за Белый дом.

Однако оказался не последним
В его судьбе тот сумасшедший бал…
Святой Руси несломленный наследник
В псаломщики небесные попал.

Теперь, покинув наше бездорожье,
Оттуда служит будущей Руси:
— Да снизойдёт на землю Слава Божья
И утвердится яко в Небеси!

ПРОДОЛЖЕНИЕ ВЕСНЫ
        Петру Морякову4
И снова Обь весною принимает
Фанатов-рыбаков на слабый лёд,
Оттуда ежегодно их снимает
С осколков льдин
Патрульный вертолёт.

Так и поэт на льдине жизни хрупкой
Плывёт по вечно молодой реке,
Становится в ней рыбой или шлюпкой,
Трепещет на лирическом крючке.

В скупой на чувства сдержанной Сибири
Как старого поэта не простить?
Он словно ёрш, колючки растопыря,
Никак не может музу отпустить.

Его упрямо в сторону относит
От берега влюблённых и повес.
А он с весною перепутал осень,
Где не поможет служба МЧС.

19 ОКТЯБРЯ
Октябрь уж наступил, широкая река
По тесным берегам задумчиво петляет.
И души наши рвутся в облака
Им нелегко в торгашеском футляре.
Мы с вами в этот зал нетопленный пришли,
Почти забыв о том, как промелькнуло лето.
Октябрь — пора итогов для земли,
Покоя — для берёз, Элегий — для поэтов.
О чём же мы грустим и бьёмся над строкой?
Что спеться не смогли, Осталось только спиться?
«На свете счастья нет, есть воля и покой»,
Но и покой нам тоже «только снится».
Увы, ни Блок, ни Пушкин не скрепят
Разлад живых сердец и не наденут скобы
На нынешний раздрай. По всей земле скрипят
Стропила крыш и зубы небоскрёбов.
И если родина даёт нам нынче хлеб,
Бумагу и перо для творческих усилий,
То только ради них — надёжных наших скреп
Венцам избы по имени Россия.

ВЫСОКИЙ ШТИЛЬ.
(Размышления в год литературы)
              И внемлет арфе серафима
              В священном ужасе поэт.
                            А. С. Пушкин

С рождением словесности московской,
Когда язык наш, как вино, бродил,
Учебники гласят: Тредиаковский
Высокий штиль и оды учредил.
Тем штилем Ломоносов и Державин
Блистали, и небесный серафим
На Пушкина державный луч направил,
Тот жаждою духовной был томим.
Река родной поэзии, немало
Костров на берегах твоих зажглось,
Тяжеловесных од на них не стало.
И пусть. Но без потерь не обошлось.
Сегодня реку загоняют в русло,
Где места нет ни штилям, ни стихам.
Вино родное выродилось в сусло,
Повсюду правит долларовый хам.
Духовной жаждой вся страна томима,
Взываем к власти: дай душе вздохнуть!
Владимир Путин, арфе серафима
Верни её достоинство и Путь.

СОВЕТСКОЕСЛОВО
А в походной сумке спички да табак,
Тихонов, Сельвинский, Пастернак.
Э. Багрицкий
Двух первых задвинула библиотека
Из сумки походной в глубокий архив.
Но третий шагнул из двадцатого века
В сегодня,
Тяжелые двери раскрыв.
И я бы столетья советского Слова
Сложил бы в суму переметную так:
Пусть будут сначала стихи Гумилева,
Есенин за ним и потом Пастернак.
Таким представляю синодик вначале,
Когда распоясалась русская страсть,
В ней ясность и смута, восторг и печали,
И первую тройку прикончила власть.
Я тройку вторую увидел такою:
Твардовский и Шолохов, третий —Рубцов.
Их мучила ложь, не давала покоя,
Ушли, ей не сдавшись, в конце-то концов.
Из трех заключительных два ещё живы:
Проханов с Куняевым,
Кожинов там,
Где Русское Слово не может быть лживым
И место назначено только богам.

1 Алексей Решетов (1937–2002) — незаслуженно забытый выдающийся русский поэт. Малая берёзниковская энциклопедия называла его лучшим лирическим поэтом России. Поэт добывал свой хлеб, работая на Уралкалии.

2Прозаик, поэт, автор исполнитель (1945–2011).

3 Слова известной песни Н. Шипилова «После бала».

4 Пётр Фаддеевич Моряков — (1914–2018) старейший поэт СибириРоссии, ушедший из жизни на 105 году жизни. До конца своих дней писал стихи о любви.

Юрий Михайлович Ключников (род. 24 декабря 1930 года, в г. Лебедин, Сумской области, УССР, 91 год) — поэт, публицист, переводчик, философ, путешественник, общественный деятель в области культуры и просвещения. Автор26 книг стихов, переводов с 12 языков, эссе и прозы. Член Союза писателей России, Союза журналистов России. Академик Петровской академии наук и искусств. Родился в рабочей семье 24 декабря 1930 года в городе Лебедин Левобережной Украины. До начала Великой отечественной войны жил с родителями в Луганске и Харькове. Закончил филологический факультет Томского университета. Работал сельским учителем, завучем, директором школы, журналистом,  главным редактором Новосибирского радио, главным редактором Западно-сибирской студии кинохроники. С 1960 года живёт в Новосибирске. За семьдесят с лишним лет служения отечественной литературе Юрий Михайлович Ключников создал множество стихотворений, посвящённых разным русским писателям и поэтам. Временной диапазон авторского осмысления русской литературы очень большой – от Державина до ещё живущих поэтов.

Наш канал на Яндекс-Дзен

Вверх

Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта
Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-"

Система Orphus Внимание! Если вы заметили в тексте ошибку, выделите ее и нажмите "Ctrl"+"Enter"

Комментариев:

Вернуться на главную