Николай КОНОВСКОЙ, Светлана ВЬЮГИНА
|
Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели.
…Пока ещё есть время, продолжаю отдавать долги.
***
Запомним это определяющее слово «судьба», понимаемое многими как «Суд Божий». Под небом смоленских лесов и болот Ракет зеленые огни Совет, спасший, может, даже жизнь сослуживцу: не зря же на фронте говорили, что пехотинец живёт три атаки. Я был пехотой в поле чистом, Наконец, в пехоте всю войну «от звонка до звонка» оттрубил Василий Арсеньевич Вьюгин, отец моего соавтора, детской писательницы Светланы Вьюгиной… Натурализм? – нет, это жестокая правда и горечь войны. СУДЬБА И он погиб: накрыло артогнем. Я говорю: И он погиб: накрыло артогнем. ***
«Всё смыло потоком великой беды, споёт потом известный каждому бард, сын фронтовика, и надо было вживаться в мирную послевоенную жизнь. Корнилов нашёл в себе мужество – такова его сила духа! – подобно Алексею Маресьеву преодолеть всю тяжесть своей инвалидности. Он заново учится ходить, обходясь без костылей, только при помощи трости и протезов обеих ног. В 1946—1952 годах он учится в Литературном институте имени А. М. Горького (Москва), с отличием заканчивает его и направляется на творческую работу в город Куйбышев. Здесь он проявляет свои недюжинные литературные способности, публикуя повесть «Лесной хозяин» (1954), книгу очерков «О людях хороших и разных» (1956), рассказ «Мартовские звёзды» (1957). В 1960 году Владимир Григорьевич СП РСФСР направляется в Кострому, где создает и возглавляет Костромскую писательскую организацию. В течение 27 лет (1961—1988) он возглавляет её, занимая пост ответственного секретаря, отдавая свои силы и талант помощи молодым авторам, умножению писательских рядов, занимая при этом активную социальную позицию, участвуя в общественной жизни города и области.
Уже после его смерти был опубликован сборник замечательных, лирических по форме, но напитанных глубокими философскими размышлениями, рассказов «Мои невесты». И хотя Владимир Корнилов как писатель и философ занят осмыслением глубинных основ бытия, сложных семейных и человеческих взаимоотношений, изначальной сущности и высшей в своей заданности роли Мужчины и Женщины, переплетения в их отношениях неотступно-чувственного и рационально-холодного, мучительной невозможности жить вместе, но и невозможности расстаться, – одним словом, утверждению в человеке Человека… Шло время, но всё же война и память войны никогда ни в жизни, ни в творчестве не отпускала Корнилова. Так, в третьей части трилогии, романе «Идеалист» герой романа Полянин, в котором угадываются черты самого Корнилова, страдает от мысли, от памяти о том, почему он – ни в боевой обстановке на войне не пристрелил старшину Ардова, бежавшего с поля боя, хотя мог и даже обязан был это сделать, ни после войны, – уже успешного «нового русского» Ардова, бывшего у него в руках:
«Уж он сумел бы вбить ему в межглазье так по эмоционально схожему поводу написал поэт Владимир Соколов. Сам герой романа Полянин уже почти в конце произведения ведёт такой диалог со своим всегдашним собеседником и оппонентом Кентавром. Кентавр: если позволите, небольшой уточняющий вопрос. Я знаком с вашим художественным миром. Но одна из философских тонкостей осталась неясной для меня. В противостоянии Злу, олицетворённом в бывшем фронтовом старшине, вы справедливы. Но крайне нерешительны. Что не в вашем характере. Не единожды вы имели возможность, не единожды порывались свершить правосудие. Хочу спросить, почему в творимой вами действительности вы позволяете восторжествовать Злу? Полянин взглянул невидящим, углублённым в себя взглядом, сказал: – думаю, есть ответ и на этот вопрос. Я пришёл к убеждению, что Зло не единично. Уничтожить его раз и навсегда невозможно. Человечество обречено на вечное противостояние добрых и злых устремлений. Только умножением Добра возможно обессилить всё, что попадает под понятие Зла. Утверждая Человека в человеке, мы вытесняем из жизни Зло.
Владимир Корнилов – большой писатель, мастерски владеющий словом, способный передать все оттенки природных явлений и отражённых в них человеческих чувств. Вот, например, описание водной стихии и затерянного в её космосе двух любящих друг друга людей: – Радость и жуть вела их встречь бури. Лодка, едва не опрокидываясь, птицей взлетала на крутую пенную волну, на мгновение замирала и ту же падала в разверзшуюся пропасть. Обдав лица хлёсткой россыпью брызг, снова устремлялась в небо, и снова проваливалась в зыбкое колышущееся ущелье между подступившими водными холмами… Перекрикивая вой ветра, шум бурлящих у бортов волн, они обнимались, целовались, ударяясь мокрыми лбами в переваливающейся с боку на бок лодке и, может быть, именно в этот час, среди бушующей стихии, сознал Алексей Иванович одухотворяющую силу женской доверчивости и самоотречённости. С Зойкой они уже не разлучались…
Литературно-публицистическое творчество В. Корнилова (а оно в его наследии занимает немалое место) проникнуто глубокими раздумьями о роли человека в природе, гармоничном с ней сосуществовании, упорном и каждодневном воспитании в себе личности. В заключение своих заметок хотел бы кратко сказать о не получившей и достойной большей известности (такие уж времена ныне!) романтической повести В. Корнилова «Искра», посвящённой детям войны, написанной и изданной к 50-летию Победы в 1995 году. «Искра» -– прежде всего повествование о дружбе и любви, о мечтах, свойственных юности, пробивающихся как первые весенние побеги сквозь ледяной плен, не уничтоженные мертвящим жестоким холодом войны. Важно также и то, что эта книга учит и взывает к человечности в «немилосердной той войне», жертвенности и сострадательности…
Нет, не оставляла их, кровоточила давняя военная память, превращаясь то в замечательную прозу, – как у Владимира Корнилова, то в обжигающие стихи, – как у Льва Милякова:
*** Несколько штрихов к портрету Владимира Григорьевича Корнилова добавила Светлана ВЬЮГИНА , много лет работавшая с ним в приёмной комиссии. Она выбрала из множество других - две истории, показавшиеся ей достойными внимания читателей.
История первая. «А щека заживёт» Владимир Григорьевич Корнилов на заседаниях обычно присаживался в торце стола, так удобнее протягивать травмированную ногу – это пояснял он особо любопытным. Он приезжал из Костромы всегда с женой, Жанной Павловной, но та редко заходила на наши послекомиссионные посиделки, хотя мы быстро подружились и по телефону всегда решали организационные вопросы «прочтения», бывала она у меня вместе с Владимиром Григорьевичем и в гостях. Знаю, что она и вычитывала и перепечатывала рецензии Корнилова к заседаниям, была первым читателем его книг... Корниловы считали меня своей,землячкой: ведь папа мой был родом из знатного костромского рода Кологрива. И сетовали, что я не выбираюсь к ним в гости.( Я так ни разу до сих пор не была в Кологриве!) Советовали записать папины воспоминания. Но мне в молодости казалось, что родители – это на всю мою жизнь, время ещё много и вся жизнь впереди. Успеется… Но так случилось, что папу похоронила я в первый год моей работы в приёмной комиссии… И с этого дня вся фронтовая рать приёмной комиссии стала меня оберегать, как дочь фронтовика, в том числе и Корнилов и его Жанна Павловна. Строго следили за тем, чтобы я не оставляла своей личной литературной работы, не ленилась… Собственно, эта забота обо мне , в конечном счёте повлияла на моё окончательное решение остаться, пусть и литературным, но всё-таки чиновником, а не вернуться в журналистику. И я никогда об этом решении не пожалела! В основном, мы обсуждали мои первые литературные опусы перед началом заседания, а если выходили книги у писателей, у членов приёмной комиссии, то и об этом тоже говорили, но уже после, в застолье… Известный и в ту пору детский писатель Георгий Афанасьевич Ладонщиков, когда я пришла в приёмную комиссию консультантом, уже ушёл на пенсию, « на творческую работу», как он с улыбкой пояснял, но очень помогал мне и ответственному секретарю Чехову Анатолию Викторовичу на первых порах. Ведь в приёмной комиссии Ладонщиков остался! А меня опекал и как друг, и как литературный наставник! Они частенько с Корниловым садились рядом со мной на заседании, а бывало, что и объективки быстро дописывали, те, что я пропустила или не успела сделать… Именно они настояли, чтобы я участвовала в семинаре молодых литераторов, который проводила редакция «Мурзилки». Этот опыт был с одной стороны бесценный – у меня появилась серьёзная публикация в издательстве «Малыш» и приличный гонорар(об этом я узнала позже!), с другой – мучительный, мои рукописные рассказы подверглись серьёзной критике со стороны семинаристов. Я так расстроилась из-за этой критики, что возвращаясь домой в 20-градусный мороз, от души поплакала и отморозила щёку… - Таак, - Корнилов с Ладонщиковым с интересом рассматривали мою распухшую щёку . - Что было потом? – Я решила на другой день прийти и послушать других семинаристов – нехотя делилась я со старшими товарищами… Около меня сгрудились мои союзники, члены приёмной комиссии, и я рассказала, как руководители семинара –Станислав Романовский и Михаил Коршунов подошли ко мне и удивлённо пожали руку. Ведь они меня по-отечески предупреждали, мол, не вылезай первая выступать, опыта мало… Я не послушалась, нарвалась на жёсткую критику семинаристов, вот и… Корнилов с Ладонщиковым молча слушали, не перебивали. - Они думали, что я больше не приду, а я все три дня приходила. Мне давали тоже слово выступать, обсуждать… и настоятельно позвали на заключительный вечер. Там-то я и узнала, что в сборник «Мамино сердце» попал и мой рассказ «Вовка рисует машины». Всего в сборник попало семь рассказов. А нас было 30 семинаристов! - сбивчиво, скороговоркой делилась я.. И тут Корнилов одобрительно подвёл итог; - Эту маленькую битву ты выиграла! Саму себя победила. Представляю, как нелегко было на другой день прийти к обидчикам! - А щека заживёт…- сочувственно улыбнулся мой легендарный старший товарищ. Эти слова поддержки и по сей день в душе звучат.
История вторая. Десять бутылок шампанского - И критики не бойся! – не раз повторял Корнилов. - Учись держать удар. - Жизнь прожить – не поле перейти! Хотя и поле перейти непросто, если нет ног…
Корнилов Владимир Григорьевич -
русский советский писатель, публицист, общественный деятель.
Читайте также: Светлана Вьюгина, Николай Коновской: ДВЕ ВОЙНЫ МИХАИЛА ЛОБАНОВА |
||||
Наш канал на Яндекс-Дзен
|
||||
| Нажав на эти кнопки, вы сможете увеличить или уменьшить размер шрифта Изменить размер шрифта вы можете также, нажав на "Ctrl+" или на "Ctrl-" |
||||
|
|
||||
|
|
||||
Я бы к строкам Семёна Гудзенко, приведённым как эпиграф Светланой Вьюгиной, добавил бы ещё одну из его же стихотворения «Моё поколение», не менее важную:
На излечении в различных госпиталях Владимир Корнилов пробудет до октября 1945 года…
Здесь же, в Костроме, развёртывается в полную силу и его писательский талант: он создаёт свой главный труд — романную трилогию «Семигорье» (1974), «Годины» (1984), «Идеалист» (1999), отдав ей 35 лет творческой жизни, а также цикл очерков о людях земли костромской и романтическую повесть «Искра» (1995).
Какой острый художнический глаз, свободная манера повествования, владение русским словом, – точность и выверенность!
